Ну что ж, что еду я? Во мне ведь мало нужды
Живущим здесь: они душой своей мне чужды.
Мой выезд никому не в траур. Ни одной
Слезы и не хочу я вызывать собой.
Зачем же грустно мне?.. К отъезду всё готово.
Но, выбравшись совсем, зачем вхожу я снова
В пустые комнаты, как будто нечто там
Забыл я, — и мой взор блуждает по стенам
Приятельским, и к ним, в коснении печальном
Вновь обращается с приветствием прощальным?
Ах! Сколько раз они с терпением немым
Внимали, по утрам и по ночам, моим
Вздыханиям, когда невольно мне вздыхалось!
У этого окна как часто мне случалось
Сидеть по вечерам и грустно из него
Выглядывать, искать… Бог ведает — чего?
Однообразные всё виды и явленья
Надоедали мне, и, скукою томим,
Порой пускался я ходить до утомленья
И эхо пробуждать хождением своим,
Ото дверей к дверям движенье совершая
И в такт под маятник висевших тут часов
Созвучно подводя и строго соглашая
С его качанием размер моих шагов.
Иль, выполняя вновь ту ж самую проделку,
Случалось иногда прислушиваться мне
К стенному червячку, забившемуся в щелку,
Что, мнилось, тук-тук-тук, стучится в дверь ко мне.
Возница ждать устал. Уж близок час рассвета.
Поедем! — Как вступил сюда я без привета,
Так мне и выезжать приходится: к пути
Никто не скажет мне сердечного «прости!»
Я помню: смолоду — откуда ни случалось
Мне выезжать — «прощай!» — повсюду раздавалось;
Друзья, приятели и милая моя
Меня напутствуют, бывало; долго я
Их слышал голоса, бывало, из-за лесу,
Тогда как даль свою простёрла уж завесу,
Их скрывшую от глаз, — и плакал я тогда,
Но — сладко плачется в те юные года —
Не то, что в старости! Старик… ох!.. тяжко плачет;
Да ежели судьба и умереть назначит
Иному в юности — он гаснет в цвете лет
С отрадою в душе: им не изведан свет;
Он мыслит вечно жить в душах родного круга,
В груди своей жены и в верном сердце друга, —
А разуверенный во всём уже старик
Питаться лестными надеждами отвык
И места не даёт много-сулящей вере
В чудесное: его ни в сверхжитейской сфере,
Ни в человечестве — не допускает он:
Он знает, что умрёт — и будет заключён
В могиле целиком. — Как по цветному лугу
Носимый ветром пух увядшего цветка,
Который наконец попал под злую вьюгу
И с ветки высохшей снесён издалека, —
Хоть и встречается с благоуханной розой,
Где рад бы отдохнуть — всё жмётся, под угрозой
Дыханья бурного, готового сорвать
Его с цветка любви и далее угнать, —
Носился так и я, безвестный, чуже-лицый,
Чуже-именный, здесь по шумным площадям
И улицам… Моим встречались тут глазам
Порой прекрасные и дамы и девицы, —
Хотели знать, кто я… зачем? Чтоб наконец
Сказать, что я — чужой, неведомый пришлец!..
За мотыльком бежит и гонится ребёнок,
Пока он издали глазам его блестит,
Но — он его поймал, и пальцы злых ручонок
Сжал — и пустил потом: пусть далее летит!
Лети! Остаток крыл спасён для поворота.
Лети!.. Но с этих пор не повышай полёта!
