Встреча в степи (Немирович-Данченко)/ДО
| ← Соловьиная ночь | Встрѣча въ степи | Анфиса Гордѣевна → |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Разсказы о Божьей правдѣ. — М.: Изданіе Д. П. Ефимова, 1902. — С. 19. |
Звонко и однообразно гудитъ колокольчикъ. Тройка сытенькихъ кониковъ стремглавъ несется впередъ, словно почуявъ за собою волчье стадо… Еще недавно спавшій ямщикъ теперь зорко глядитъ по сторонамъ, выискивая на горизонтѣ смутнаго очертанія затеряннаго въ этой безлюдной пустынѣ поселка. Порою слышится во весь этотъ просторъ его звонкая пѣсня; только она разносится какъ-то обрывками. Грянетъ одна строка и оборвется. А тамъ, черезъ минуту — продолженіе, наконецъ и вовсе замретъ въ пространствѣ недопѣтая, оставляя на душѣ странное впечатлѣніе чьей-то преждевременной кончины…
Зеленыя глади направо и налѣво. Утомляются глаза, слѣдя за ихъ переливами и тѣнями… Кое-гдѣ уже подернуло желтизною, словно палевое марево легло посреди зеленаго недвижнаго океана… Вѣтеръ не шелохнется, словно онъ заснулъ и спитъ между этими высокими травами, среди этихъ скудныхъ колерами цвѣтовъ, распространяющихъ кругомъ нѣжный ароматъ!.. А зной уже спалъ… Не такъ паритъ… До вечерняго холодка еще далеко — но какъ-то бодрѣе дышится и лучше смотрится на весь этотъ просторъ…
Опираясь о синія смутныя дали, опрокинулась надъ степью другая степь — лазурное небо… Еще недавно было оно безоблачно и чисто, сіяло въ самомъ зенитѣ его, обливая невыносимымъ зноемъ замершую въ полуденной дремотѣ землю, а теперь нѣсколько жемчужныхъ тучекъ всползло на эту синюю, недосягаемую высь; одно облачко даже прикрыло солнце и сіяетъ ослѣпительно рѣжущимъ глаза блескомъ серебрянаго сплава…
Не стало, наконецъ, мочи смотрѣть и на эту степь безбрежную, и на это небо высокое… Не стало охоты слушать и эту пѣсню ямщика, за которой не услѣдишь и не поймешь ея… Да и тоска!.. Все-то онъ словно плачетъ надъ чѣмъ, да ноетъ… Надъ чѣмъ — не поймешь, а только душою чувствуешь эту тоску безпредметную…
Заснуть бы!..
И засыпаешь, наконецъ, и снятся утомленному большіе города съ ихъ вѣчнымъ разладомъ, съ отливомъ и приливомъ жизни и дѣятельности. Словно буря бьется въ берега, клокочетъ и кипитъ тамъ цѣлое море заботъ, неустанно идетъ работа, люди борются другъ съ другомъ… Одни падаютъ, а стоны ихъ замираютъ въ кликѣ торжества у злобной радости. А все-таки этотъ шумъ, эта суета, эта борьба городовъ ближе сердцу, чѣмъ мертвое спокойствіе зеленой степи, чѣмъ вѣчное молчаніе этихъ поселковъ, затерянныхъ среди ея гладей…
И засыпаешь, наконецъ, и снятся утомленному всѣ грезы, словно онѣ уже облечены дѣйствительностью, и радуешься имъ, и смѣешься, и просишь еще и еще отрадныхъ сновидѣній…
Все былое воскресаетъ, не въ постепенности его, а такъ, смѣшанное клочьями, обрывками, образами… Ни на одномъ не успѣваешь остановиться, на смѣну лѣзутъ другіе, а тамъ третьи, какъ тучи цѣлыми грядами…
Вдругъ какой-то толчокъ.
Открываю глаза…
Ямщикъ, оказалось, тоже спалъ и только-что проснулся.
Телѣга въѣхала въ середину громаднаго гурта барановъ. Передніе шарахнулись въ стороны, за ними другіе, такъ что, по мѣрѣ того, какъ мы подвигались впередъ, передъ нами раздваивалось это живое море… Гдѣ-то уже слышалась ругань гуртовщиковъ, перемѣшивавшаяся съ блеяніемъ стада и глухимъ, но покрывавшимъ остальные звуки, гуломъ отъ топота безчисленныхъ копытцевъ о землю.
— Эко дѣло неспособное! — оглядывается ямщикъ.
— А что?
— Да, вишь, заѣхали. Теперь не выберемся.
— Возьми стороной.
— Да развѣ съ овцой что можно подѣлать? Вишь, она все по обѣ стороны шарахается. Такъ и будетъ, пока весь гуртъ обойдетъ. Поверни направо или налѣво — затопчешь!
А гурту, казалось, и конца не было. Извилистой линіей онъ покрывалъ дорогу, теряясь на горизонтѣ. Бараны тѣсно жались одинъ къ другому по обѣимъ сторонамъ нашей телѣги.
Лошади, храпя и фыркая, подвигались шагомъ. Въ головѣ начало звенѣть отъ шума и движенія…
— Этакъ иной разъ случается — затопчешь овцу — бѣда тогда!
— А что?
— Извѣстно, она, глупая, подъ лошадь лѣзетъ, а гуртовщики эти (прасола) сейчасъ: «стой». Иной и денегъ не возьметъ за обиду, а самъ расправится. Одного нашего ямщика такъ-то до смерти забили…
— Что же такъ?
— Да они вѣдь не хрещеные, черти. Развѣ въ нихъ души!? Они все лѣто съ баранами и зимой съ ними. Ну, и обезчувствѣютъ. Они, гуртовщики эти, и промежду себя слова не скажутъ. Иной день съ утра до ночи не перемолвятся, только на собакъ кричатъ… А собаки у нихъ — стрась! Не дай Богъ попасться ночью около отары. Изорвутъ. И голоса подать не успѣешь… Волки!
Часъ съ лишкомъ мы подвигались впередъ среди этого движущагося хаоса; а тамъ опять потянулись передъ нами безбрежныя и молчаливыя степи, залитыя уже алымъ сіяніемъ заката…
Я оглянулся назадъ. Въ яркомъ блескѣ заката уже едва замѣтной горсточкой казался на самомъ краю горизонта прошедшій гуртъ. Только на аломъ фонѣ неба отчетливо обрисовывались маленькіе силуэты верховыхъ гуртовщиковъ…
Синяя ночь подходила съ востока.
Стало прохладно.