Вскользь: Об успокоении и унынии (Жаботинский)
Вскользь: Об успокоении и унынии |
Опубл.: 29 октября 1910 года[1]. Источник: Газета «Хроники Иерусалима» |
Вскользь: Об успокоении и унынии
правитьВ моём купэ сидят два правых. Один, очевидно пессимист, другой оптимист. Пессимизм и оптимизм я тут разумею, понятно, с их точки зрения. Если глядеть на события и настроения глазами левой половины человечества, то ярлычки придётся, конечно, обменять.
Я вошёл в купэ уже за Раздельной и не слыхал начала беседы. Но, очевидно, что пессимист уже накаркал и напророчил на ближайшее будущее целый пандорин короб всяких ужасов; и теперь оптимист его уговаривает, что страхи напрасны, всё обстоит и будет обстоять благополучно.
— Поверьте, всё это пустяки. Мелкие вспышки, больше ничего.
Пессимист упрямо хмурится.
— Нет, не скажите. Я это оцениваю гораздо серьёзнее. Но главная то суть даже не в этих вспышках. Главная суть, батенька, в настроении общества.
— Да и я то же говорю! — подхватывает оптимист.- Вы мне сами подаёте аргумент. Да, дело не во вспышках: вспышки — ерунда, когда не вытекают из настроения общества. А настроение общества исчерпывается словом: успокоение. Про левую часть общества скажу даже больше: её настроение можно определить только словом «уныние».
— Да откуда вы это взяли?
— Как откуда? Отовсюду. Это видно, это ясно, это бьёт в глаза. Они сами это признают. Загляните в левые листки: полны отчаяния и безнадёжности. Это у них, так сказать, глас народа. А глас народа — глас Божий.
— Эту поговорку, батенька, кадеты выдумали, а мы с вами разве республиканцы, чтобы её повторять? Не верьте гласу народа, особенно если вы его отождествляете с воем газетчиков. Вой этот, может быть, и звучит уныло, но, во-первых, по-чём знать: вдруг это маневр? Вдруг они все нарочно условились: давайте выть жалобно для отводу глаз, а тем временем подготовимся к новой атаке?
— Ну, что вы, разве такие комплоты бывают? Про этакие вещи только в чайных и можно серьёзно рассказывать…
— Я на этом и не настаиваю, хотя должен отметить, что бывают массовые комплоты особого рода — не сознательные, а инстинктивные. Но допустим, что левые газетчики искренни. Разве искренность — гарантия объективной правды? Я считаю, что общество может самым искренним образом ошибаться в оценке своих собственных настроений. Если порыться в памяти мог бы подыскать много исторических примеров: есть эпохи, когда общество думает, будто переживает подъём, а на самом деле весь подъём заключается в словесах, и внутри никакого огня нет; и наоборот, есть эпохи, когда общество устами газетчиков вопиёт о своём унынии, а в душе у него целый склад неподмоченного пороху. И я подозреваю, что теперешний момент, батенька, принадлежит ко второй категории.
— Странно. Где вы нашли симптомы? Какие доказательства?
— Симптомы и доказательства — ерунда. Впрочем, я бы мог вам сослаться на похороны Муромцева и на другие явления, но вы ответите: пустяки, вспышки. Ладно, пусть. Но я вам заявляю, что настроение общества познаётся не только через видимые проявления. Настроения чувствуются, улавливаются на ощупь, или по запаху. Я предпочитаю водить компанию с нашими, но совсем отрезать себя от левой публики не могу. Приходится встречаться и наблюдать. И говорю вам: нет, батенька, не пахнет от этих людей унынием, не пахнет!
— А чем же пахнет? Боевой готовностью?
— Не знаю. Только не унынием, не отчаянием и не безнадёжностью.
— Я вас не понимаю. Разве они слепы, не видят, что делается, какая у нас Дума, какой Совет?
— Видят и, конечно, злятся и ругаются. Но при этом я совершенно ясно чувствую, что ни один из них не верит в прочность и долговечность этого курса. То есть, понимаете, копейки не дадут за его долговечность. И я чувствую, что как бы мы круто ни вели нашу линию, как бы ни усердствовали, убедить их в нашей долговечности немыслимо. Не лезет им это в голову. В них сидит уверенность, что мы и весь праздник на нашей улице — это что-то искусственное, без единого корня в почве. И знаете, что вам скажу?
— Что?
— Они нас не принимают всерьёз.
Оптимист рассмеялся.
— Знаете, это напоминает случай с одним английским философом — кажется, Беркли. Он отрицал реальность наших ощущений. Тогда оппонент запустил в него булыжником и набил ему на лбу вот этакую шишку. Думаю, что в ту минуту философ убедился и принял свои ощущения всерьёз.
— Не знаю. Шишку то и свою боль он, конечно, принял всерьёз. И левые, конечно, вполне серьёзно охают над своими шишками. Но ведь дело не в этом: важно то, как они смотрят на причину, создавшую эти шишки? Убедились ли они в органической неизбежности таких шишек при каждом новом натиске? Сомневаюсь. По-моему, они всё ещё, потирая ушибленные лбы, незыблемо считают, что наша победа — случайный результат их случайных ошибок, и не урок и не указ на будущее время.
— На что-ж они, по вашему, надеятся?
— Этого не знаю. Ведь я не сказал, что на той стороне есть определённые надежды. Говорю только, что уныния и безнадёжности там и в помине даже нет. На что надеются? Пожалуй, сами себе в этом отчёта не отдают. Вряд ли даже на самих себя надеются: они, кажется, о себе и своих политических талантах теперь не высокого мнения. Но о ком они совсем уже никчёмного мнения — это, батенька, о нас, о наших талантах, о наших истинных силах, о наших корнях в народной почве. Уверяю вас, что вся эта левая сволочь самим искренним и простодушным образом ни в грош не ставит нас, господ положения, не верит в наш завтрашний день и не боится наших угроз. И даже когда мы эти угрозы осуществляем и тогда не повышается в её глазах кредит и престиж нашей силы. Она к нам относится так, как относятся к зубной боли. Зуб ноет, сильно, нестерпимо ноет, больной вопит благим матом — но и в апогее боли ни на миг не придёт ему в голову поверить, что это серьёзная болезнь. И в душе его крепко держится мысль: мучь меня, мучь, а всё-таки вскоре выдернут тебя щипцами-ли, козьей-ли ножкой, ключём-ли — выдернут и выбросят на чистое место…
Тут я стал засыпать и продолжения не слышал. Но казалось мне сквозь сон, будто пессимист наклонился к оптимисту и прибавил вполголоса:
— А признайтесь, положа руку на сердце: разве у нас самих не мелькает иногда та же самая мысль?
Примечания
править- ↑ Опубликовано 29 октября 1910 года под псевдонимом ALTALENA в газете «Одесские Новости».
Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.
Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода. |