Воспоминания о Шевченке (Тургенев)

 См. также одноимённые страницы.

Воспоминания о Шевченке
автор Иван Сергеевич Тургенев

Из цикла «Литературные и житейские воспоминания». Дата создания: 31/19 октября 1875 г., опубл.: 1876 в книге «Т. Г. Шевченко, Кобзарь з додатком споминок про Шевченка писателiв Тургенева i Полонского», Прага. Источник: http://www.biografia.ru/cgi-bin/quotes.pl?oaction=show&name=turvos16 (приводится по И. Тургенев. Литературные и житейские воспоминания. Под редакцией А. Островского Издательство Писателей в Ленинграде, 1934 г.)

Милостивый Государь!

Намереваясь издать полное собрание сочинений Т. Г. Шевченко, Вы желаете, чтобы я сообщил Вам несколько подробностей о нём. С охотой исполняю Ваше желание, хотя должен предуведомить Вас, что я познакомился с народным поэтом Малороссии незадолго до его кончины и встречался с ним довольно редко.

Первое наше свидание произошло в Академии Художеств, вскоре после его возвращения в Петербург, зимою, в студии одного живописца, у которого Тарас Григорьевич намеревался поселиться. Я приехал в Академию вместе с Марьей Александровной Маркевич (Марко Вовчок), которая незадолго перед тем тоже переселилась в нашу северную столицу и служила украшением и средоточием небольшой группы малороссов, съютившейся тогда в Петербурге и восторгавшейся ее произведениями: они приветствовали в них — так же как и в стихотворениях Шевченка — литературное возрождение своего края. — В студии художника, куда мы прибыли с г-жею Маркевич, уже находилась одна дама (тоже малороссиянка по происхождению), которая также желала увидеть Тараса Григорьевича — г-жа Кар-ская;^[1] в ее доме, по вечерам, часто собиралась та группа, о которой я говорил; и Шевченко, познакомившись с г-жею Кар—ской, стал посещать её чуть не каждый день. Мы прождали около часу. Наконец явился Тарас Григорьевич — и, разумеется, прежде чем кого-либо из нас, приветствовал г-жу Маркевич: он уже встречался с нею, был искренно к ней привязан и высоко ценил её талант. — Широкоплечий, приземистый, коренастый, Шевченко являл весь облик козака, с заметными следами солдатской выправки и ломки. Голова остроконечная, почти лысая; высокий морщинистый лоб, широкий так-называемый «утиный» нос, густые усы, закрывавшие губы; небольшие серые глаза, взгляд которых, большей частью угрюмый и недоверчивый, изредка принимал выражение ласковое, почти нежное, сопровождаемое хорошей, доброй улыбкой; голос несколько хриплый, выговор чисто-русский, движения спокойные, походка степенная, фигура мешковатая и мало изящная. — Вот какими чертами запечатлелась у меня в памяти эта замечательная личность. С высокой бараньей шапкой на голове, в длинной темносерой чуйке с воротником из черных мерлушек, Шевченко глядел истым малороссом, хохлом; оставшиеся после него портреты дают вообще верное о нём понятие.

Нам всем, тогдашним литераторам, хорошо было известно, какая злая судьба тяготела над этим человеком; талант его привлекал нас своею оригинальностью и силой, хотя едва ли кто-нибудь из нас признавал за ним то громадное, чуть не мировое значение, которое, не обинуясь, придавали ему находившиеся в Петербурге малороссы; мы приняли его с дружеским участием, с искренним радушием. С своей стороны он держал себя осторожно, почти никогда не высказывался, ни с кем не сблизился вполне: всё словно сторонкой пробирался. Он посетил меня несколько раз: но о своей изгнаннической жизни говорил мало; лишь по иным отрывочным словам я восклицаниям можно было понять, как солоно она пришлась ему и какие он перенес испытания и невзгоды. Он мне показал крошечную книжечку, переплетенную в простой дегтярный товар, в которую он заносил, свои стихотворения и которую прятал в голенище сапога, так как ему запрещено было заниматься писанием; показал также свой дневник, веденный им на русском языке, что немало изумляло и даже несколько огорчало его соотчичей; рассказал свои комические отношения с двумя-тремя жёнами киргизов, бродивших около места его заключения — и сознался в вынесенном им оттуда пристрастии к крепким напиткам, от которого он уже потом до самой смерти отвыкнуть не мог.

Собственно поэтический элемент в нём проявлялся редко: Шевченко производил скорее впечатление грубоватого, закаленного и обтерпевшегося человека с запасом горечи на дне души, трудно доступной чужому глазу, с непродолжительными просветами добродушия и вспышками веселости. Юмора, «жарта» — в нём не было вовсе. Только раз, помнится, он прочел при мне своё прекрасное стихотворение «Вечiр» (Садок вишневий и т. д.) — и прочел его просто, искренне; сам он был тронут и тронул всех слушателей: вся южно-русская задумчивость, мягкость и кротость, поэтическая струя, бившая в нем, тут ясно выступила на поверхность.

Самолюбие в Шевченке было очень сильное и очень наивное в то же время: без этого самолюбия, без веры в свое призвание он неизбежно погиб бы в своем закаспийском изгнании; восторженное удивление соотчичей, окружавших его в Петербурге, усугубило в нём эту уверенность самородка-поэта. Во время своего пребывания в Петербурге он додумался до того, что нешутя стал носиться с мыслью создать нечто новое, небывалое, ему одному возможное — а именно: поэму на таком языке, который был бы одинаково понятен русскому и малороссу; он даже принялся за эту поэму и читал мне её начало. — Нечего говорить, что попытка Шевченка не удалась, и именно эти стихи его вышли самые слабые и вялые из всех написанных им: бесцветное подражание Пушкину.

Читал Шевченко я полагаю, очень мало, — (даже Гоголь был ему лишь поверхностно известен), а знал ещё меньше того… но убеждения, запавшие ему в душу с ранних лет, были непоколебимо крепки. При всем самолюбии в нем была неподдельная скромность. Однажды, на мой вопрос: какого автора мне следует читать, чтобы поскорее выучиться малороссийскому языку? он с живостью отвечал: «Марка Вовчка! Он один владеет нашей речью!» — Вообще это была натура страстная, необузданная, сдавленная, но не сломанная судьбою, простолюдин, поэт и патриот. — У г-жи Кар—ской находилась в услужении девушка малороссиянка, по имени Лукерья; существо молодое, свежее, несколько грубое, не слишком красивое, но по-своему привлекательное с чудесными белокурыми волосами и той не то горделивой, не то спокойной осанкой, которая свойственна ее племени. Шевченко влюбился в эту Лукерью и решился жениться на ней; Кар—ские сначала диву дались, но кончили тем, что признали её невестой поэта и даже начали делать ей подарки и шить приданое; с своей стороны Шевченко усердно готовился к свадьбе, к новой жизни… Но Лукерья сама раздумала и отказала своему жениху. Её, вероятно, запугали уже немолодые лета Шевченка, его нетрезвость и крутой нрав; а оценить высокую честь быть супругою народного поэта она не была в состоянии. Я несколько раз видел Шевченка после его размолвки с Лукерьей: он казался сильно раздраженным. Оканчивая этот небольшой очерк, я припоминаю еще один факт из ссылочной жизни Шевченка, делающий честь тогдашнему главному начальнику Оренбургского края, В. А. Перовскому. Шевченко, как известно, был в молодости довольно замечательным пейзажистом; в крепости ему было запрещено не только писать стихи, но и заниматься живописью. Какой-то чересчур исполнительный генерал, узнав, что Шевченко, несмотря на это запрещение, написал два-три эскиза, почел за долг донести об этом Перовскому в один из его приемных дней; но тот, грозно взглянув на усердного доносителя, значительным тоном промолвил: «Генерал, я на это ухо глух: потрудитесь повторить мне с другой стороны то, что Вы сказали!» — Генерал понял, в чем дело, и, перейдя к другому уху Перовского, сказал ему нечто, вовсе не касавшееся Шевченка.

Вспоминается мне также, что он, живя в Академии, занимался гравированием на меди посредством острой водки — о-форт — и воображал, что открыл нечто новое, какой-то улучшенный способ в этом искусстве.

Вот всё, что я имею сказать о нём.

Я чувствую сам, как малы и ничтожны эти сведения; но в числе прочих и они могут принести свою относительную пользу.

Примите и т. д.

Ив. Тургенев.

Буживаль (возле Парижа)

31/19 октября 1875 г.

Примечания

1. В. Я. Карташевская. Ред.