Статьи газеты «Харбинский Вестник» 1906 г. 711, 712 и 722 за апрель 1906 г.
В чем наши недостатки?.. Под таким заглавием помещена статья в № 72 «Военной Жизни». Предпослав несколько слов о серьезном значении для нашей армии необходимости сознать свои недостатки, дабы верно идти по пути усовершенствования, редакция военной газеты, или неизвестный автор дают дословные выдержки из оставленного нам в наследство, после своего отъезда с театра в. д., поучения г-м офицерам бывшего военного министра (администрировал), командующего Маньчжурской армией (командовал), главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами России, действовавшими против Японии (повелевал), и опять командующего армией (снова командовал и приказывал) генерала Куропаткина. Читателям преподано также, что огромный боевой опыт, глубокое знание теории и практики военного дела, наконец, исключительное положение, как перед войной, так и в течение всей кампании, дают его словам особую авторитетность и заставляют прислушиваться к его мнениям с особым вниманием.
Военачальники поучают вверенные им войска наставлениями-поучениями, излагая их устно, или письменно, в установленных для того приказах и приказаниях войскам, придерживаясь и согласуясь с существующими на сей предмет уставными положениями. По-видимому, им не возбраняется прибегать, для распространения и внедрения своего опыта и практики, и к услугам прессы; но раз такого рода поучения являются на страницах печати, то каждый из тех, к кому они относятся (рассматриваемое поучение даже названо «обращение к офицерам»), имеет законное право противопоставить им также свой опыт и свою практику. Думаю, что в данном случае является особенная необходимость надлежащим образом осветить распространяемые поучением идеи, ибо именно они, будучи ошибочно, неправильно поняты, могут явиться лишенными своей практичности и потому полезности, как исходящие от человека (так говорит автор статьи), признаваемого военным авторитетом.
Есть два способа совершенствования любого вида или рода деятельности: а) положительный, т. е. по опыту чего-нибудь лучшего — совершенного, и б) отрицательный, т. е. по опыту чего-нибудь — несовершенного. Говоря проще, каждый, поучая других, может на основании опыта учить их или «как нужно действовать», или «как не нужно действовать». Который из двух способов полезнее, решить не берусь, и думаю, что в этом отношении мнения могут расходиться, но полагаю также, что учить только по второму — отрицательному способу недостаточно: нужно же давать образцы чего-нибудь положительного, ибо на основании чего же в противном случае совершенствоваться.
Единственным источником совершенствования военного искусства является военная история; только по опытам кампаний и сражений можно находить истинный путь прогресса столь трудного и столь сложного в психическом и физическом отношениях дела, как война и бой. Военная история обширна, богата и всё еще обогащается с поразительной быстротой: в двадцатом столетии было уже три войны, и последняя, по своей продолжительности и грандиозности мобилизованных вооруженных средств, является едва ли не самой поучительной из всех до сих пор бывших; многие считают, что она оставляет далеко за собой в этом отношении Франко-Германскую кампанию 1870—71 г.г. (лично я с этим не согласен). Во всяком случае, для русского военачальника, успевшего испробовать свою доблесть на других полях сражения еще до войны с Японией, конечно, эта последняя и будет наиболее поучительным опытом. Следовательно, и глава наших вооруженных сил, занимавший этот огромный пост в продолжение 6 лет до войны и во всю кампанию от самого ее начала (Тюренчена) до последнего генерального сражения (Мукден), решившего окончательно и бесповоротно печальную участь кампании, может базироваться, главным образом, на опыте злосчастной для нас войны. Ясно, что военачальник, проигравший кампанию и имевший одни поражения, не может никоим образом поучать армию положительным способом; в его распоряжении только отрицательный: «Не делайте так-то и того-то, как я делал, и что я делал, ибо результаты сего привели к таким то неудачам» — вот эпиграф, который мысленно должен прочитать каждый, беря в руки «поучение» Куропаткина.
Если мне возразят, что у него есть опыт, и притом положительный, по кампаниям турецкой и среднеазиатских, то отвечу, что в первой из них он самостоятельной деятельности не проявлял, оставаясь только механическим исполнителем великого Скобелева; то же было в значительной степени и в войнах с толпами азиатских кочевников; кроме того, опыт этих последних, может быть, очень полезный для некоторых, безусловно вреден для других, приучая воевать слишком просто, одерживать легкие успехи, при наличии больших недочетов и несовершенств, как в управлении войсками, так и в качестве боевого материала, давая возможность добывать дешевые лавры. Наконец, применение опытов стратегии и тактики Скобелева на маньчжурском театре в. д. мы не видели, ибо Скобелев только побеждал, а мы терпели только поражение за поражением.
Из всего сказанного вытекает первая неустойчивость рассматриваемого поучения: оно односторонне, будучи основано только на отрицательном методе; но оно кроме того не может быть беспристрастно, объективно, а потому и полезно. Действительно, человек, поучающий по опыту неудовлетворительности искусства своей деятельности, прежде всего склонен стремиться к самооправдыванию и затем уже только к принесению пользы своими идеями — словами; это стремление им доминирует, ведет его по самому пагубному для дела пути, ибо заставляет искать и указывать несовершенство опыта не в собственной неспособности, а в условиях обстановки; последней дается неверное освещение, чем, естественно, вводятся в заблуждение поучаемые. Прибавим к этому, что в военных искусстве и науке легче всего скомбинировать не только смягчающие, но даже и упраздняющие вину обстоятельства, для какого угодно примера отрицательного их проявления; нужно лишь обладать эрудицией, красноречием, пером; а если же есть популярность, то, ей-богу, поверят и послушают.
Наконец, не странно ли, что теперь нас поучает после и на основании горького опыта именно тот, кто имел полную возможность преподать если не всё, то весьма многое своевременно, для избежания такого опыта.
Да будет же дозволено высказаться по поводу «поучения», основанного только на отрицательном способе, и непризнанным авторитетам — маленьким людям — участникам войны, имевшим все-таки опыт положительной деятельности при исполнении возлагавшихся на них частных стратегических и тактических задач в операциях и боях, столь неизменно проигрываемых в своем общем целом. Сколько частных побед можем мы указать и назвать, сколько раз отдавали мы поле сражения побежденному врагу, потому что высшая стратегия, использовав опыт тактической обороны, готовилась уже проделывать другой ему подобный; кончали опыт победы, выполненный по собственной инициативе, и затем выполняли опыт поражения. Не только жизнь и школа России, не способствовавшие подготовке сильных самостоятельных характеров, лишили армию проявления положительного военного искусства, лишили талантов и успехов, а кое-что другое, о чем и скажем теперь, отвечая на тезисы «поучения».
Во главе всего «поучения» поставлен вопрос: «Какие главные причины, кроме недостатка численности, препятствовали нам быть победителями ранее заключения мира?»
Если бы вопрос заключал в себе только слова не напечатанные курсивом, то можно было бы на нем не останавливаться, а просто обратиться к разбору перечисленных автором «поучения» причин, из которых действительно некоторые имели место и мешали нам побеждать, но… слова (курсив) существуют: они предпосланы всему «поучению», в них и есть гвоздь «поучения», вернее самооправдание полководца.
Скажу смело, что первая фраза — кроме недостатка численности — значит: «в моем распоряжении никогда не было достаточно сил», а вторая — ранее заключения мира — значит: «я победил бы именно в то время, когда заключили мир, т. е. мне помешали»; ведь нельзя же понимать последнюю фразу буквально, так как по заключении мира, т. е. в мирное время, победителем быть нельзя; наконец, дальше следует и пояснение: «Никогда наша армия не представляла такой грозной силы в материальном и духовном отношениях, как летом 1905 г., когда, неожиданно для действующих войск, кои были уверены в неудаче переговоров в Портсмуте и горячо желали этой неудачи, был заключен мир, необходимый для внутренних дел России, но памятный для армии.»
Поставив себя на такой пьедестал неуязвимости, ибо можно ли обвинять в проигрыше кампании полководца, в распоряжении которого никогда не было достаточно сил, а когда они явились, то ему приказали не сражаться, автор обращается к сердцу многострадальных учеников своих и говорит, что прежде всего виновен он сам — их старший начальник. Какое смирение, какое самопожертвование! Прием довольно дипломатический и, отдаю ему справедливость, верный: русское сердце мягко и всегда готово простить кающегося, а в особенности такого, кто даже имеет законное основание не каяться. Но в чем же вина, в которой так великодушно сознается г. Куропаткин? а в том, видите ли, что «ему не удалось исправить духовные и материальные недочеты вверенных ему войск и еще шире воспользоваться их несравненными сильными сторонами».
Допустим, что исправить рутину во время войны уже поздно, допустим, что она засела так глубоко, что в шестилетний предшествовавший войне период портфёльства над армией, ее тоже нельзя было выбить, ибо ведь нельзя же не считаться с тем фактом, что командующий и главнокомандующий армией не мог не знать и не видеть ее недочетов, как бывший военный министр; допустим, наконец, что злу той же рутины нельзя было противопоставить то хорошее, что было в армии, ибо рутина была слишком сильна; но всё это относится и касается боевого материала, который, будь он плохой, хороший или отличный, должен еще быть эксплуатирован командной властью.
История поучает нас, что Пьемонтская армия французов 1796 г. представляла из себя весьма несовершенный материал, но прибыл Бонапарт, и армия переродилась в несколько дней; Суворов много раз победоносно водил в бой войска, терпевшие неудачи до его командования ими; Тотлебен создал оборону Севастополя из ничего; Кондратенко заставил блистать Артур, как лучезарную звезду наших маньчжурских войск, до самой своей геройской кончины, а ведь Артур обороняли русские войска с присущими им в то время духовными и материальными недочетами. Мне возразят, что нынешние войны не то, что было прежде: теперь массы — миллионы, нужна система подготовки сложного военного механизма, и если она плоха, то ничего не поделаешь — система бьет систему; война есть экзамен государственного строя, и если он слаб, то армия не может победить. Г-н Куропаткин не упустил случая оправдаться этим гениальным соображением и говорит, что «теперь, когда с народа снимается бюрократическая опека, и ему предоставляется возможность свободного развития и применение своих сил на пользу родины, блага свободы дадут во всех сферах деятельности людей самостоятельных, предприимчивых, обладающих широкой инициативой, крепким телом (причем тут гражданская свобода?) и духом, тогда обогатится этими силами и армия».
На первое, т. е. на необходимость системы, отвечу, что хотя она и была несовершенна (и совершенствовалась ли за последние годы перед войной?), но во всяком случае не в такой степени, чтобы обусловить невозможность победы; могли же мы начать победно первое генеральное сражение под Ляояном (11, 12 и 13 августа при Ляньдьясань) и заставить японцев разбиться об упорство 3, 1 и 4 Сибирских корпусов 17 и 18 августа… но весь успех был потерян, благодаря неискусному управлению армией, во-первых, обеспечившему и подготовившему вероятность неудач на стратегических пунктах на р. Тайдзыхе, а, во-вторых, отказавшемуся от возможности их исправления, имея в своем распоряжении достаточное количество сил отличного качества; ведь доблесть войск, проявленная во всех предшествовавших днях сражения, конечно, с избытком покрывала духовные и материальные недочеты системы. У кого-то не хватило решимости рискнуть, а без риска воевать и сражаться нельзя; тогда не нужно было бы ни таланта, ни даже умения.
Итак, извиняясь за неисправление и неиспользование качеств боевого материала, военачальник ни слова не говорит о том, как вообще его эксплуатировали, т. е. в какие условия ставили для исполнения полномочных предначертаний, и каковы были эти предначертания.
Но это совершенно понятно. Можно ли выиграть кампанию, поставив единственным обеспечением успеха сосредоточение колоссального превосходства сил (стратегия терпения, оповещенная всей России в Москве), когда всякому даже не военному понятно, что достигнуть этого превосходства над Японией, имевшей 50 миллионов народонаселения и находившейся всего в расстоянии трехдневного пути от театра военных действий, конечно, было невозможно; кроме того, при возможной — реальной провозоспособности одной колеи в 10,000 верст, рост русской армии на Дальнем Востоке имел свой предел, ибо в конце концов плюс шел на минус. Достаточно было рассчитывать на равенство сил с врагом, но, конечно, было слишком опасно приучать войска к частным поражениям (тактическое использование местности — это так называется) и внушать им сознание необходимости постоянно отступать до легендарного момента мифического массового превосходства сил. Такое эксплуатирование боевого материала какого угодно качества может только привести к проигрышу дела.
Но о какой недостаточной численности повествует «поучение»? Да, она существовала в первый период войны — до Ляоянского боя, и если бы японцы сумели воспользоваться своими козырями, то, может быть, и не было бы виновных в наших поражениях: сила солому ломит. Но наши храбрые враги к счастью оказались также не без недочетов и дали возможность нам сосредоточить под Ляояном не только равные, но и превосходные силы; конечно, помог нам и Кондратенко; однако, мы проиграли Ляоян и при такой счастливой обстановке. А затем? Неужели под Шахэ-Бенсиху наш противник был сильнее нас? никогда, но он был искуснее и, прикрывшись ничтожной частью своих сил на правом фланге, где должна была, однако, решиться участь операции (под Бенсиху счастье было так близко — говорю это, как участник сперва, а потом, к сожалению, только как наблюдатель), сами нанесли нам удар на левом фланге. И чем закончилась наша наступательная операция? отступлением по всему фронту, а левый фланг сразу отошел на несколько переходов. Почему не было заметно управления последним высшей инстанцией командной власти? Мне скажут, что высшему крупному начальнику нельзя размениваться, но это не размен, ибо бывает необходимость руководить решительным ударом именно тому, кто его задумал. Ведь точно также отсутствовало управление боем во время тактических неудач у Янтай-копи и на Нежинской сопке 20 августа. Я видел бой у последнего пункта; он казался забавой или шуткой, а тут же его наблюдал штаб Маньчжурской армии; в эти минуты терял свою стратегическую точку столь много пострадавший г. Орлов и вообще решалась участь дня, я не говорю «сражения», ибо его можно было выиграть 21 августа.
Было ли превосходство сил у Сандепу? Все имеющиеся сведения указывают, что мы имели огромное. А под Мукденом? Мы ничуть не были слабее штыками и превосходили количеством полевых орудий; не уступали и в числе осадных, но последние у нас не действовали. Я смело утверждаю, что с минуты начала Ляоянского боя недостаток численности был скорее всего у японцев, а не у нас, тем более, что до декабря месяца Кондратенко, отбивая все бешеные порывы Ноги, притягивал силы японцев на себя.
Я не касаюсь вопроса о соотношении сил обеих воюющих сторон к минуте заключения перемирия, ибо не стоит говорить о том, что было бы, т. е. победили ли бы мы, или нет, так как, во-первых, никто не может наверное предрешить исход любого сражения, вследствие слишком большого значения элемента случайности, а, во-вторых, русской армией командовал уже другой полководец; победой или новым поражением родина была бы обязана ему, а не г-ну Куропаткину. Но разве мукденская катастрофа не составляет одну из причин преждевременного, по мнению некоторых, заключения мира. Какое же нужно было превосходство в силах для обеспечения успеха, когда мы уже проигрывали генеральные сражения обладая им? можно ли было сказать с уверенностью, что мы будем драться 1½ против 1, или 2 против 1? это материальная сторона, а можно ли утверждать, что дух войск был лучше на сыпингайских позициях, чем на Мукденских? до Мукдена армия знала две неудачи, а после него — три, причем третья была несравненно рельефнее, так как Ляоян называется стратегическим отступлением, а Шахе-Бенсиху — попыткой перехода в наступление. Были ли подавлены после Мукдена недочеты духовные и материальные, которые нам рекомендует «поучение» исправить возможно скорее, так как «нельзя армии ждать работы нового поколения».
Я согласен признать много из перечисленных г-м Куропаткиным причин, мешавших нам быть победителями, но отказываюсь считать таковой недостаток численности наших войск, ибо признать ее значит, во-первых, уклониться от истины, а, во-вторых, — закрыть глаза на всё остальное.
Первая и главная причина проигрыша кампании есть наше неискусство ее ведения, выразившееся: а) в отсутствии плана действий, ибо ткнуться в Ляоян и устроить в этом пункте базу первой операции только потому, что там уже был расположен штаб генерала Линевича, не есть план кампании; б) в отсутствии решимости наступать и давать бой по собственной инициативе, а не там, где это выгодно противнику, что заметно от самого начала до конца военных действий, считая началом Тюренчен и концом Мукден; в) в отсутствии проявления инициативы даже тогда, когда противник заблаговременно открывает свои карты, как это было при обходах Куроки под Ляояном и Ноги под Мукденом; г) в отсутствии управления, в смысле направления к достижению единой цели корпусов в Маньчжурской армии, а затем трех частных армий.
Посмотрим теперь остальные причины, перечисленные в «поучении». Читаем: «Материальные недочеты всем известны: малое число штыков в ротах (вследствие отчасти малой заботливости о сохранении для боя возможно большего числа рядов со стороны всех начальствующих лиц), недостаток в первое время горной артиллерии, недостаток снарядов с сильным разрывным действием, недостаток пулеметов, недостаток технических средств, средств передвижения грузов и других.»
Замечательно, что относительно материальных недочетов только всего и сказано; но можно ли на основании столь горького опыта этой войны так бравировать фразами и словами, принимаемыми в армии, как истина, ибо они исходят от авторитета (так оповещает «Военная Жизнь»).
Малое количество штыков в ротах… но нужно выяснить, что общее число их в генеральных сражениях было не меньше и даже больше, чем у японцев. Конечно, ужасающее количество нестроевого элемента в наших армиях не может быть терпимо, но можно ли обвинять отчасти всех начальствующих лиц, если в высшем штабе была тысяча с лишком штыков, которая, конечно, ослабляла боевую силу штыков армии не своим количеством, а… примером попустительства.
Недостаток в первое время горной артиллерии. О, конечно, было бы хорошо, если бы на берегах Ялу оказалась не батарея с никуда не годными инструментами, называемыми горными орудиями, а несколько батарей с такими изящными пушечками, какими я имел честь командовать на левом берегу Тайцзыхэ, в тылу правого фланга японцев, под Бенсиху; они могли стрелять унитарным патроном на 4 версты; но за 6 лет подготовительной деятельности военного министерства перед войной, несмотря на то, что мы уже заняли Маньчжурию — довольно гористую страну, об этом не подумали.
Однако недостаток горной артиллерии не помешал нам начать победно Ляоянский бой, а полевой артиллерии корпуса Иванова достигнуть виртуозности своего дела в дни 16—18 августа.
Недостаток снарядов с сильным разрывным действием, но разве шимоза давала какие-нибудь преимущества японцам до тех пор, пока мы не отдали им всех гор и перевалов. Именно в горной войне она может отсутствовать, так как шрапнель — единственный снаряд для поражения войск, сидящих на сопках. Она была нам нужна лишь после Шахэ—Бенсиху, когда на равнине обе стороны стали отсиживаться в деревнях; в открытом поле японская шимоза довольно любезный, т. е. относительно безвредный, снаряд. Два дня сидел отряд (в эту войну у нас всё были отряды) под фронтальным и тыльным огнем шимозы; вся площадь была усеяна этими снарядами (огромный процент не разрывается), и только один из них сразу вывел из строя более десяти человек.
Недостаток пулеметов до Мукдена включительно. Желательно было бы их иметь, и, конечно, мы имели бы некоторое преимущество; я никогда не видел ни одного, но испытал их действие под Мукденом; однако, и пулеметный огонь не заставил нас оставить вверенный участок позиции; мы ушли тогда, когда противник разбился в своих бесплодных трехдневных усилиях и даже прекратил огонь, но… мы получили приказание отходить на Телин.
Скажу смело, что ни горная артиллерия, ни шимоза, ни пулеметы японцев не составляют причин наших поражений под Ляояном, Шахэ—Бенсиху и Мукденом.
Недостаток технических средств? Как сказано в «поучении», наши материальные недочеты всем известны, но я затрудняюсь постигнуть, каких же это средств недоставало нам для достижения победы. Телеграфы были, телефоны также (начальники разговаривали по телефону, с боевых участков позиций под огнем), воздушные шары летали… Может быть не хватало обуви, приспособленной к горной местности, но в Ляоянском бою часть стрелков лазала босиком и не жаловалась; это не помешало им не отдать не одного шага противнику; они даже его гнали и преследовали. Было мало биноклей, но зато в главной квартире были походные ватер-клозеты. Недостатка одежды вообще ни в летнее, ни в зимнее время не чувствовалось; наоборот, зимой пехота была перевьючена всякими теплыми принадлежностями в виде валенок, одеял, халатов, полушубков. Считать ли недостатком технических средств отсутствие денег, так как техническое совершенство вообще дорого? Но Россия вела так богато, так роскошно всю кампанию. Труды высшего начальства оплачивались капитально; если строевым офицерам и казалось, что содержание ничтожно, то это происходило исключительно вследствие сравнения их окладов с окладами штабных, при штабах находящихся и всяких таковых должностей: этапных, транспортных. В сущности денег некуда было девать; миллионы переведены в Россию, и много их осталось в районе увеселительных средств тыла. Затруднений в снабжении не было, ибо Маньчжурия богатейшая страна, а цены на фураж и продовольствие были весьма и весьма широкие.
Недостаток средств передвижения? Странно, ей-богу странно: полагаю, что ни в одной армии не было и не будет такого многочисленного форменного и неформенного обоза; были сотни арбяных и вьючных транспортов; железная дорога доставила 1.800 экипажей для начальствующих лиц всех степеней и 3.110 походных кухонь. Только Маньчжурия и Монголия могли так широко удовлетворять нашу потребность в перевозочных средствах. В отношении главной артерии жизни армии — Восточно-Китайской железной дороги — нареканий нет. Прокладкой новых рельсов и путей не стеснялись, ибо достаточно привести такие данные: отдано японцам 50 верст готового полотна (и 7½ верст уложенного пути), для нашего стратегического наступления в Корею, в направлении Хайчен—Сюянь; постройка продолжалась по приказанию генерала Куропаткина до 15 июля 1904 г.: отдано вновь построенных во время военных действии 108 верст веток и 98 верст станционных путей; на всех станциях и разъездах, куда только приезжали командовать и повелевать, мгновенно укладывали специальные тупики. А сколько осталось в руках врага укладочного материала и, наконец, проложенной дековильской дороги. Где же тут недостаток технических средств?
Если мы будем объяснять проигрыш нами кампании недочетами по материальной части, то что придется сказать на заявление японцев, что они побеждали при несовершенстве своих технических средств, например, при том условии, что русские пули были смертоноснее, а русская полевая скорострельная пушка несравненно лучше японского полевого орудия. Можем ли мы это оспаривать?
Обратимся теперь к указанным в «поучении» духовным недостаткам. Здесь замечается такое смешение понятий и определений, что, право, затрудняешься угадать, что именно желает сказать автор. Одним из духовных недостатков считается ввод в бой войск слишком малыми частями, что однако выделено из другой категории духовных недостатков, называемой недостаточной тактической подготовкой войск; также названо отдельно и разнообразие в обучении войск; затем идет еще недостаточное выяснение положения противника перед боем и потому недостаточно сознательное, особенно при наступлении, ведение боя. К этому последнему пристегнуты, как «главное», действительно духовные недостатки, основанные на несовершенстве воспитания моральной стороны войск.
По моему крайнему разумению всё поименованное есть несовершенство тактической подготовки, но, вероятно, г-н Куропаткин упустил из вида, что именно за время его министерства в наших войсках посеяли страшный сумбур тактики. Достаточно сказать, что несколько лет подряд разные комиссии обрабатывали программу науки тактики, подгоняя ее под уставный учебник сего предмета, получивший монополию инструмента для внедрения науки в головы поколений наших офицеров, а сам учебник ежедневно совершенствовался по разным проектам устава полевой службы (это святое святых отправления боевой — не парадной службы), также разрабатываемому комиссиями при главном штабе г-на Сахарова. Правда, наконец вспомнили, что г-н Драгомиров понимает тактику и, забраковав, вернее вняв голосу армии, возопившей против навязываемых ей чудес разными стратегами, попросили его дать нам устав. Он выполнил это, но уже распространившийся сумбур и привычка исполнять полевую службу, как кому более нравится, и несовершенство обучения тактике офицеров, конечно, не дали нашему войску верных начал и правильных тактических приемов.
Собственно духовные (они тоже тактические, а пожалуй и стратегические, смотря по тому, кто именно, т. е. какой властью обладающий начальник, ими страдает) недочеты приведены в поучении под такой рубрикой:
«Недостаток инициативы и самостоятельности у частных начальников, недостаток боевого одушевления у офицеров и нижних чинов, малое стремление к подвигу, недостаточная взаимная выручка соседей, недостаток непреклонной воли от нижнего чина до старшего начальника, дабы доводить начатое дело до конца, несмотря ни на какие жертвы. Слишком быстрый отказ, после неудачи иногда только передовых войск, от стремления к победе и, вместо повторения атаки и подачи личного примера, отход назад. Этот отход назад во многих случаях, вместо того, чтобы вызвать у соседей увеличение усилий к восстановлению боя, служил сигналом для отступления и соседних частей, даже не атакованных. В общем среди младших и старших чинов не находилось достаточного числа лиц с крупным военным характером, с железными, несмотря ни на какую обстановку, нервами, способными выдерживать без ослабления почти непрерывный бой в течение многих дней.»
Ну что ж, действительно всё это было, и проявлялось, и приводило к печальным результатам, но неужели же от Тюренчена до Ляояна и от Ляояна до Мукдена этого нельзя было искоренить. Теперь тот, кто имел полную мочь, кто мог безмерно награждать и выдвигать, ужасно карать и изгонять, сознается, что всё это жило, существовало в армии, в армиях! И это законно, возможно, терпимо? Отвечу так: инициативы не было, потому что ее не терпели свыше, а всё остальное я назову двумя словами; стремлением отступать, уходить из боя.
Но ведь такое стремление было освящено и дозволено свыше, начиная с Тюренчена, а главное не было требования, не было ответственности. Приведу факты: на берегу р. Ялу сражалось 6 батальонов вместо 15—18; целый Восточный отряд отступил, не будучи беспокоен противником, сразу на 130 верст; 11 августа 2 роты и 2 сотни начали Ляоянский бой с пятерным превосходством сил противника и победили. 12 августа они состязались на той же позиции с дивизией японцев, а их сосед уходил без выстрела, имея обязанность по инструкции поддержать во время боя. 13 августа та же горсть дралась 5 часов с 4-мя батальонами, и тот же, не поддержавший ранее начальник, получивший приказание стать правее, и не подумал этого исполнить, а оставался сзади. Всё это было известно, но осталось безнаказанно. При отсутствии всякой требовательности и всякой ответственности, да при условии распространения принципа стратегии терпения, ввиду какого-то ожидаемого в туманном будущем мифического превосходства сил, не спасут армию подъем народного духа и дарование ему какой угодно гражданской свободы.
Автор поучения говорит: «Очевидно, ни школа, ни жизнь не способствовали подготовке в Великой России, последние 40—50 лет, сильных самостоятельных характеров; иначе они были бы в значительно большем числе и в армии, чем то оказалось в действительности». И далее: «Люди с сильными характерами, люди самостоятельные, к сожалению, во многих случаях в России не только не выдвигались вперед, а преследовались: в мирное время такие люди для многих начальников казались беспокойными, казались людьми с тяжелым характером и таковыми и аттестовывались».
Следовательно, выходит, что с одной стороны настоящих военных начальников при бюрократической опеке, существовавшей в Великой России совсем не могло быть, а с другой, такие люди были, но их изгоняли из армии. Позволю себе сказать смело, что никакой бюрократический режим ни в какой сфере государственной жизни такого великого народа, как русский, не может сделать невозможным наличие настоящих деятелей, а, следовательно, и в русской армии они жили до войны и вероятно прибыли на театр военных действий. Если же бюрократические начала представляют из себя рутину, трудно поддающуюся искоренению в обыденной жизни государства, то война именно есть та единственная обстановка для армии, когда от высшей командной власти вполне зависит немедленное их уничтожение, ибо нигде и никогда не может так доминировать воля одного человека, и никакое сообщество людей не способно быть столь послушным и гибким орудием в его руках, как вверенное ему войско; душа воинов их вождь, и тут ни при чем бюрократические начала.
А так как во время войны продолжалось изгнание сильных характеров, то, заключаем, что нам приходится и здесь использовать поучение по отрицательному опыту. Этот горький опыт стоил нам дорого: русская армия потеряла Запольского, а он был лучшим офицером генерального штаба; его поставил рядом с Кондратенко бывший военный министр и начальник главного и генерального штаба г-н Сахаров. Я встретил этого героя 10 февраля на Угольном разъезде, и вот что он сказал мне: «Невозможное положение; никакого назначения не дают, а суют то туда, то сюда»[1]. И чем командовал он в день своей славной кончины? 6-ю ротами из маршевых войск. А что представляли из себя эти войска? Они не умели заряжать своих ружей, и драгунские унтер-офицеры, по просьбе маршевого офицера, расставляли их в цепь. Слава честному скромному герою! Ты мог бы дать победу русскому оружию, но был поставлен в невозможность это сделать.
Остается еще сказать о довольно пространном назидании г-м офицерам искать общение с нижними чинами, сделанном в такой форме. Сперва военный авторитет констатирует факт, что «в русской армии наши офицеры всегда стояли близко к нижним чинам и отечески к ним относились, любили их и пользовались их любовью». Казалось бы, и дело в шляпе — ибо это такая важная данная, такой основной устой боевых качеств войск, что армия им обеспеченная уже стоит твердо на пути к победе. Но после такого положительного заявления идет длинное повествование о необходимости добиваться общения и доверия солдат. Может быть, это признано особенно необходимым ввиду нынешней обстановки жизни России, ибо сказано так: «Только при доверии солдат вы будете в силах использовать все его хорошие качества, ослабить его недостатки и охранить от вредных влияний, которые ныне будут более опасны, чем ранее. Недавние примеры военных бунтов должны быть у вас постоянно в памяти.»
Позволим себе сказать, что если задача поучения состоит в том, чтобы раскрыть глаза на наши недостатки, то можно ли обойти молчанием, что именно в эту войну краеугольный устой существования армии — общение офицеров с нижними чинами — был нарушен, и его считаю одним из крупнейших наших недочетов. Правда, вследствие дезорганизации кадров нашей армии в самом начале войны, вследствие пополнения многих запасных офицеров и прапорщиков запаса, качество состава офицеров понизилось в значительном размере; в этом и нужно искать причину названного недочета, так как большинство кадровых офицеров, конечно, понимало значение общения и доверия солдат, но всё же было в значительной степени и совершенно другое, что и должно быть отмечено и подчеркнуто.
Нельзя не заметить, что в отношении вопроса воспитания нижних чинов наша армия имеет богатейшие указания великого военного авторитета М. И. Драгомирова, так незаметно и забыто сошедшего в могилу. Мы не признавали его в эту войну, но признаем в последующие и, вероятно, будем счастливее. Говорят, что он же сказал следующее замечательное слово по поводу знаменитого приказа сдававшего японцам в декабре 1904 г. Артур г-на Стесселя; последний объявлял в феврале того же года: «Помните! Перед нами враг, за нами море!…» — значит, о сдаче нельзя и помышлять. Драгомиров сказал: «Г-н Стессель пропустил отличный случай промолчать».
Примечания править
- ↑ Я заявил об этих исторических словах брату покойного еще во время войны.
