I
правитьВ буфетной комнате волжского парохода за стойкой стоял здоровеннейший мужчина и бил ладонью руки по лицу качавшегося перед ним молодого парня.
У парня было преравнодушное лицо, которое, казалось, говорило: «Да скоро ты, наконец, кончишь, Господи!»
Здоровеннейший мужчина приговаривал:
— Вот тебе разбитый бокал, вот соусник, вот провансаль!
И бокал, и соусник, и провансаль — как две капли воды походили друг на друга: это были обыкновенные пощёчины, и различные названия их служили просто какими-то символами.
После провансаля буфетчик наделил парня «невытертыми рюмками», «закапанной скатертью» и какой-то «коробкой бычков».
Когда парню приедалось однообразие ощущения, парень поворачивал лицо в другую сторону, и вторая, отдохнувшая, щека бодро выносила и «фальшивый целковый от монаха» и «тёплое пиво» и «непослушание маменьке».
Толстый купец, пивший в углу тёплое пиво, восторженно глядел на эту сцену, делая машинально те же движения, что и буфетчик, и качая лысой головой в такт каждому удару.
— Что это такое? — спросил я радостного купца.
— Это, государь мой, наше русское волжское воспитание. Чтобы, значит, помнил себя. Сынок это евонный.
— Да ведь он его как скотину бьёт?!
— Зачем как скотину?.. Скотину без пояснения лупят, а он ему всё так и выкладывает: «Это, говорит, за соусник, это за тёплое пиво». Парень, стало быть, и знает — за что.
— И вы думаете, это помогает? — брезгливо спросил я.
— Батюшка! А то как же? Да парень, после этого ноги его будет мыть, да воду пить!
Я пожал плечами.
— Если первая часть этой операции и имеет гигиеническое значение, то вторая…
— Чего-с?
— Я хочу сказать, что такое обращение делает человека глупым, забитым и тупым.
— Ничего-с. Нас так тоже учивали, а посмотрите — и на слово ответим, и дело исделаем.
Старая женщина подошла к стойке, поглядела на буфетчика и заботливо сказала:
— Ну и будет. Ишь ты, упарился…
— Мать ихняя, — кивнул на неё купец. — Строгая семья, правильная.
Младший член этой семьи наконец избавился от «соусников» и «монашеских монет». Отец ударил его в последний раз, оттолкнул и, придвинув к себе стаканы, стал их перетирать. Сын взял тарелку и, в свою очередь, принялся тереть мраморную доску буфета.
— Правильно, — сказал мне купец. — Удовольствие исделай, а работы не забывай.
II
правитьПароход подходил к большому городу. На палубе стоял здоровенный буфетчик, одетый подорожному, жена его и сын.
— Ну вот, Капитоша, вот тебе такое моё слово: штобы от матери никакой жалобы, штобы пассажир был без ропоту и штобы — без бою стекла. Парень ты уже большой, многократно учёный — знаешь, как и что. Ключи тебе даны, доверие отцовское оказано — засим прощайте. Должен ты понимать свою самостоятельность.
— Поблагодари папеньку, — крикнула мать. — Эх, народ теперь. Да я бы за это отцу… ноги бы мыть, да воду пить!
Эта странная формула исчерпывала, очевидно, все взаимоотношения младших к старшим. Выпитая вода являлась тем цементом, который неразрывно связывал членов семьи.
Парень Капитоша опустил мутные серые глаза, конфузливо вздохнул и повалился отцу в ноги.
— Благодарствуйте, тятя.
— Ничего, что там. Лишь бы всё, как следовает.
Вокруг них столпились пассажиры, с интересом следившие за этой сценой.
Буфетчик расцеловался с женой и поклонился пассажирам.
— Уезжаю я по делишкам, милостивые господа. Если что — не взыщите с парнишки — молод он, робок. Не забудьте, поучите его.
Лысый купец отозвался за всех:
— Поучим.
Зевнул и отправился спать… Ставились сходни…
…
Когда пароход отчаливал от пристани того города, где буфетчик собирался устраивать дела, мать и сын стояли у перил и махали платками отцу, пришедшему последний раз проститься с ними.
Ветер трепал белыми платками, и полоса воды между пароходом и пристанью всё ширилась и ширилась. Когда пароход отошёл шагов на сто, Капитоша перестал салютовать, всмотрелся в платок и показал отцу кулак. Отец что-то закричал с берега, но не было слышно.
Капитоша облокотился спиной о перила, сложил на груди руки и строго сказал, глядя на мать серыми, мутными глазами:
— Ну, мамаша… Идите спать!
— Чего ж я пойду, дурашка. Солнышко-то ещё не спряталось.
— Идите спать! — бешено взвизгнул сын. — Говорят вам — идите! Кто тут хозяин? Вы или я?
— Ох, ты ж, Господи, — пролепетала струсившая мать. — Поди ты, какой крикливый. Ну-ну… Иду-иду. Ты уж тут смотри, чтобы всё…
— Пошла, пошла!
Оставшись один, Капитоша плюнул на ладони и попытался пригладить взъерошенные волосы. Потом сделал попытку выгнуть впалую грудь колесом. Ни то ни другое не удалось ему. Он вздохнул и поплёлся в буфет.
Я с улыбкой последовал за ним — его поведение заинтересовало меня.
Зайдя за стойку, Капитоша вынул бутылку французского шампанского, откупорил её, открыл широко громадный жёлтый рот, в котором жадно извивался тонкий, сухой язык, и в две минуты перелил в себя всю бутылку.
— Однако! — сказал я, удивившись.
— Видал? — захихикал он.
— Видал.
— Здорово?
— Да уж… Ваш отец будет вами доволен.
Грудь его вогнулась ещё больше и волосы сделались мягкими.
— Товарищ! — сказал он. — Господин! Долбанём ещё одну, а?
— Спасибо, я днём не пью. И вам не советую. Зайдут сейчас сюда пассажиры, а вы выпивши.
Действительно, какой-то маленький чиновник зашёл и, потирая руки, сказал:
— Пива.
— Нельзя! — взревел Капитоша.
— Почему?
— Буфет закрыт.
— Кто его закрыл?
— Кто? Я, Капитон Ильич, — очень приятно познакомиться. Со мной, если желаете, выпьем. Шампанского, бордосского… Милый! Если бы ты видел, сколько здесь бутылок — сам чёрт не пересчитает. Пузатенькие, долгие — всякие. Чесстн… слово.
Маленький чиновник потоптался на месте, облизал губы и неожиданно сказал:
— Ну что ж, выпьем.
Капитоша суетливо вытер руку о полу пиджака и протянул её ребром, неумело:
— Капитон Ильич, главный буфетчик этого парохода.
— Садитесь! Ах ты ж Господи! Вот приятное знакомство. Скажите, саратовские хористки ещё не слезли?
— Нет, едут. А что? Вы их… сюда? Это ловко!
Капитоша захохотал и молодцевато побежал наверх.
— Зачем вы хотите пить с ним? — спросил я. — Нехорошо.
— Да что он, ребёнок, что ли, — возразил чиновник. — Пусть себе молодой человек повеселится.
Через минуту вошёл Капитоша, во главе четырёх жизнерадостных, смеющихся девиц.
— Садитесь, барышни. Винцо сейчас будет, апельсины. Очень приятно. Я Капитон Ильич, здешний главный заведующий буфетным отделением пароходной компании судоходства. Алле!
Следом за девицами вошёл продавец кораллов и старый актёр, потёртый и давно небритый.
— Ты кто? Коралловый торговец? Очень украшает и наводит кавалеров на приятные мысли.
Капитоша суетился, бегал к стойке, выбирал кораллы, платил деньги, потом увидел на продавце кораллов оранжевый галстук и пристал, чтобы тот уступил ему этот галстук.
— Расчудесный галстук! Продай, чего там.
Повязался купленным галстуком, надел на руки кольца с кораллами и стал открывать бутылки с вином.
Старый актёр стоял в углу, молча за ним наблюдая. Потом приблизился и сказал:
— Давай мне пятьдесят рублей.
Капитоша обернул к нему жёлтое, потное лицо и прищурился.
— За что?
— Да так. Давай. Ты теперь хозяин. Чего там! Надо быть самостоятельным.
— Пятьдесят рублей, — задумчиво переспросил Капитоша. — Ну, на!
— Вот так. А теперь налей мне шампанского.
Одна из девиц обняла просиявшего Капитошу за шею и сказала:
— Ты дай нам на счастье, а мы тебя прославим.
— Как… прославите?
— Будем петь про тебя. Завсегда так. Гостей в кабинетах славим.
— Здорово! — сказал Капитоша и ревниво добавил: — Только меня чтоб одного.
— Да, конечно. Ты ж хозяин. Как тебя звать?
— Капитон Ильич, главный управляющий пароходного частью…
— Ладно! Девицы: Капитоша!
И хор девиц нестройно запел:
Капитоша, Капитоша, Капитоша,
Капитоша, Капитоша, Капито-о-ша-а…
Капитоша-тоша-тоша,
Ша-ша-ша-ша-ша!
Капитоша сидел на стуле, истомлённый славой, почётом и всеобщим уважением.
— Ещё раз! — попросил он, закрыв глаза.
— Капитоша, Капитоша, Капито-оша-а!..
Он подпёр щёку рукой и заплакал. Это были слёзы гордости, радости и сознания потерянных прежних лет, так глупо прожитых.
«Вот оно, настоящее то», — вероятно, думал бедный Капитоша, и сердце его радостно билось.
— Господа, — крикнул актёр. — Замечательному и разпроединственному Капитону Ильичу — мно-га-я ле-е-е-та!!
Девицы пели… Оборотистый продавец кораллов плясал, без пиджака, погромыхивая своим ящиком.
Сумерки заглядывали в окно…
— Дай мне полтораста рублей, — попросил актёр, — для устройства театрального здания в Петербурге. Дашь?
— Дам, — сказал Капитоша, встал, выпрямился и в невыразимом экстазе крикнул: — Господа! Похож я на офицера?
Все нашли, что — похож…
…
Дверь скрипнула и лысый купец, шаркая мягкими сапогами, вошёл в буфетную.
— А-а… Честная компания… Это что же такое?!
Он стоял с полминуты, оглядывая всех. Потом его взгляд остановился на Капитоше, украшенном оранжевым галстуком, бархатным пиджаком, купленным у того же торговца кораллами, и массой разноцветных колец нас пальцах.
— А-а… — протянул лысый купец.
Он неторопливо завернул правый рукав, подошёл к Капитоше, размахнулся и стал бешено колотить по Капитошиной голове: которая, как арбуз на стебле, беспомощно металась из стороны в сторону.
И опять всякая пощёчина звучала символически:
— Это тебе кораллы! Это девки! Это за отца! Это за мать!
Все потихоньку вышли из буфетной.
Утомившись, лысый купец, присел за столик и приказал:
— Пива, подлюга! Если будет тёплое — голову оторву.
Капитоша втянул грудь, прыгнул за стойку и, стуча коралловыми кольцами о бутылки, стал откупоривать пиво.