Я взяла красу, которой славословия не льстят;
Перед ней, чтоб не узрели золотых лучей каскад,
Опустила я свободно подымающийся плат.
От ресниц метель подула, на рубины падал град.
Так вошла в мой дом та пальма, что в эдеме взращена;
В пышно убранных палатах поместилася она,
И была моею волей ото всех утаена.
Для услуг дала я негра и входила к ней одна.
Эта дева удивляла поведением своим,
День и ночь из глаз бежавший был поток неистощим;
Лишь на миг она смолкала, вняв молениям моим.
Как я жить могу в разлуке, предаваясь мукам злым!
Перед ней алмазным ливнем был всегда залит ковер,
И гишеровые копья закрывали скорбный взор;
Чащи черные черпали черноту больших озер,
И просвечивали перлы сквозь коралловый раствор.
Не могла я выбрать время для расспросов и речей.
Если спрашивать пыталась: «В чём причина скорби сей?»
То в ответ она безмолвно изливала слёз ручей.
Из людей никто не стерпит боль, доставшуюся ей.
И постель и одеяло отвергала та луна,
Одеянья и покрова не снимала и для сна;
Ей подушку заменяла лишь рука её одна,
После сотни просьб лишь каплю съесть решалася она.
Описать должна подробно я сверкавшее на ней;
Хоть видала я немало самых редкостных вещей,
Тот покров казался чудом и для опытных очей,
Бархат мягкостью являл он, панцирь прочностью своей.
Так она довольно долго этот радовала дом.
Я старалась, чтобы с тайной муж остался незнаком;
Порешила: коль узнает, разболтает он о том;
То входила к ней, то снова выходила я тайком.
Я подумала: «Но как же, ничего не рассказав,
Мне искать ей утешенья, развлеченья и забав?
Если муж о ней узнает, обнаружит злобный нрав,
Как сокрою свет, что солнце затмевает, засияв?
Что одна я делать стану с нарастанием огня?
Лучше мужу повиниться, подозренья отгоня.
Перед тем да поклянется, что не выдаст он меня,
Не захочет он погибнуть, страшной клятве изменя.
Я его расположила нежной лаской, добротой,
Объявила: «Если хочешь знать о редкости одной,
Поклянись, что никому ты не откроешь тайны той».
Он сказал: «Пускай о скалы я ударюсь головой!
Что поведать пожелаешь, не скажу я никому:
Ни завистнику, ни другу, ни владыке своему».
И, открыв Усену тайну, объявила я ему:
«Ты за мною следуй к солнцу, разгоняющему тьму».
Лишь вошли в покои девы мы с особого крыльца,
Вопросил Усен, увидев уязвлявшую сердца:
«Из чего и кто содеял странный свет ее лица?
Если то земли творенье, пусть прогневаю творца!»
Я сказала: «Это призрак иль земное существо,
Кроме сказанного мною я не знаю ничего.
Спросим, кто она, откуда и скорбит из-за кого?
И ответить соизволит, если сердце не мертво».
Мы вдвоём вошли бесшумно, уважения полны,
Доложили ей: «Светило, мы тобою сожжены;
О, поведай, в чём лекарство для тускнеющей луны?
Несравненные рубины чем в шафран превращены?»
Слыша нас или не слыша, дева уст не разняла,
Не показывались перлы, роза связана была
Извивающихся змеек перепутались тела;
Затесненное драконом солнце сковывала мгла.
Эта дева не внимала нашим трепетным речам,
И сидела как тигрица, притаившаяся там.
Снова хлынувшие слёзы уподобились ручьям.
«Я забыла всё! Уйдите!» — вот всё сказанное нам.
Возле плачущей мы сели, зарыдали вместе с ней,
Но, о сказанном жалея, не нашли иных путей.
Умалить едва смогли мы возрастание огней,
И от наших угощений отказался свет очей.
Муж сказал: «В её сверканье всех печалей жар угас.
Как же смертный поцелует пламя щек и солнце глаз?
От неё вдали страданье возрастает в сотни раз.
Если дети мне дороже, пусть умрут они сейчас!»
От неё уйдя нескоро, свой мы прокляли удел,
Был приход пределом счастья, а уход — всему предел.
Близ неё мы забывали суету торговых дел,
Нам сердца источник света сетью крепкою одел.
