Все торжественно встречают в этом граде новый год,
И никто не уезжает и торговли не ведёт.
Все мы, пышно разодеты, веселимся без забот,
И обед большой даётся у владетельных господ.
Мы, богатые торговцы, во дворец дары несём,
И цари нас награждают по достоинству потом.
Десять дней не умолкает пенье арф, кимвальный гром,
Кони скачут, мяч летает на ристалище большом.
Мой Усен — глава торговцев, богачами правит он.
Не нуждаясь в приглашенье, как начальница их жён,
Привожу дары несущих я к царице на поклон.
Во дворце бывает бедный и богач увеселён.
В новый год пришли к царице, и, радушия полна,
Одаряемая нами, одаряла нас она.
После пира возвратиться воля нам была дана;
Снова сели без стесненья, веселились дотемна.
На закате я спустилась к зеленеющим садам,
И с подругами своими я прогуливалась там.
Сладкозвучнейшие песни петь велела я певцам.
Тешась, разные уборы примеряла к волосам.
Зданья стройные вздымались над обильною листвой,
Окнам дали открывались над пучиною морской.
Увлекла я к этим зданьям развлекавшихся со мной,
И опять мы веселиться стали в горнице большой.
Как сестра, я занимала, угощала их питьем,
Но без видимой причины пригорюнилась потом;
Разошлись, увидев это; опустело всё кругом.
Я одна осталась, горечь в сердце чувствуя своём.
Лишь окно приотворила, море очи привлекло,
Разгоняя то унынье, что в душе моей росло.
Нечто малое по влаге колыхающейся шло
И сравниться лишь со зверем или с птицею могло.
Подошёл предмет чудесный, оказался лодкой он.
Был ковчег на лодке этой посредине водружён,
Два раба с обличьем чёрным там стояли с двух сторон.
Изумительным виденьем был мой взор воспламенён.
Та ладья к садам примчалась, и причалила она;
Озираются и смотрят — всюду мир и тишина,
Им окрестностей безлюдность, очевидно, не страшна.
Я, сокрытая, за ними наблюдала из окна.
Из судёнышка достали эти чёрные ковчег,
И, едва открыли крышку, вышла девушка на брег,
На челе покров чернеет, вся в зелёном пальма нег, —
Красоты такой хватило б солнцу красному навек.
Только дева повернулась, ярко вспыхнула скала,
От ланит её сверкавших в небесах редела мгла,
Я, прищурясь, наблюдала; взор блистательная жгла;
Дверь закрыта незаметно мной, незримою, была.
Четырём рабам сказала я, припавшая к окну:
«Посмотрите, что за солнце держат чёрные в плену!
Подберитесь осторожно, не нарушив тишину,
Дайте им любую цену, но купите ту луну!
Если торг они отвергнут, зарубите их скорей,
Постарайтесь, чтоб светило было в горнице моей».
Вниз рабы мои скользнули, птиц стремительных быстрей.
Торг не шёл: заметно было по ужимкам тех людей.
Неуспех торговли видя, слугам крикнула: «Казни!»
Чернолицым отрубили тут же головы они,
В море бросили убитых, взяв мерцавшую в тени.
Устремилась им навстречу, мне навстречу шли они.
Как поведать совершенство юной девы неземной,
Солнцу солнцем как назваться перед этой красотой?
Кто сияние осилит, нестерпимый стерпит зной?
Я сгореть готова в блеске ослепительницы той!»
Принялась терзать ланиты рассказавшая о ней,
Из очей героя слёзы заструились горячей.
О себе они забыли, обезумев от огней,
Из нарциссов на порошу перлов ринулся ручей.
Витязь вымолвил: «Всю повесть до конца поведай мне».
Отвечала: «Поклонилась я сияющей луне.
Руки, ноги целовала ей в вечерней тишине
И с прекрасною осталась говорить наедине.
Я спросила: «Где же страны светоносные лежат,
Привели тебя откуда, о владычица Плеяд?»
Отвечать не пожелало средоточие услад,
Светлых слёз её каскады заволакивали взгляд.
И, внимая неотвязно-вопрошающим словам,
Тихо всхлипывала дева, волю давшая слезам.
Шли потоки из нарциссов по гишерным желобам.
Созерцала я, и сердце разрывалось пополам.
«Ты мне матери любезней, — так ответила она, —
Но покажется рассказ мой дикой сказкой болтуна;
Некой страннице печальной, мне погибель суждена.
Ты дальнейших объяснений домогаться не должна».
Я подумала: не знаю, как светило сохранить,
Ведь хранящий, обезумев, разорвёт сознанья нить.
В час удобный для прошенья можно просьбу повторить,
Но пока ещё не время с этим солнцем говорить.
