Ночь и день чередовались, много дней прошло потом.
Объявил Усен: «Давно уж не видался я с царём:
Не мешало бы с дарами мне поехать в царский дом».
Я сказала: «Зла не вижу я в желании твоём».
Взял он перлы и рубины. Я, спеша предостеречь,
Умоляла: «Опасайся ты придворных бражных встреч!
Если ты о ней расскажешь, то вонзишь мне в сердце меч!»
Клятву дал: «Не выдам тайну, пусть глава скатится с плеч!»
Пировал страны властитель той весёлою порой,
Был Мелик-Сурхав с Усеном связан дружбою большой;
Принял царь подарки друга, усадил его с собой.
Ах, насколько опрометчив и смешон купец хмельной!
Много выпил царь с Усеном, стала речь их не строга.
Позабыл Усен о клятве, честь ему не дорога.
Что тому Коран и Мекка, кто нечистому слуга!
Не идёт вороне роза, не идут ослу рога.
Обратился царь к Усену, опьяневшему вполне:
«Где каменья ты находишь, неизвестные в стране?
Где найти рубины, перлы, даже меньшие втройне?
Всех сокровищ для оплаты, видит Бог, не хватит мне!»
Отвечал Усен с поклоном: «Всё тебе подчинено,
О светило дня, тобою бытие озарено.
Всё Усеново именье, всё богатство — чьё оно?
Я нагим рожден из чрева, мне царём добро дано.
Не пристало снисхожденье к незначительным дарам.
Что каменья? Солнце мира для царевича отдам,
Этим делом несомненно угожу я господам,
И ещё приятней станет ваше царствованье вам!»
Ах, опору веры, клятву, без стыда нарушил он!
Рассказал царю о деве, озарявшей небосклон.
Так пирующий властитель был купцом увеселён,
Привести её велел он; слово царское — закон.
Я была в своих покоях, не томил меня недуг.
Царской стражи предводитель на пороге вырос вдруг.
С ним, как водится, явилось шестьдесят дворцовых слуг.
«Нечто важное случилось», — я сказала сердцу вслух.
Слово царское промолвил предводитель стражи той:
«Преподнес Усен владыке свет затмившую красой,
Приведи скорее деву, уведем её с собой!»
Тут гора повергла гору, небо пало надо мной.
Я спросила с удивленьем: «Что за деву надо вам?»
Был ответ: «Царю подарен лик, подобный небесам!»
Не могла я прекословить смертью дышащим словам,
Не могла ни приподняться, ни сидеть остаться там,
Я вошла, сидела дева светозарная в слезах;
Ей сказала: «Видишь, солнце, мы у злой судьбы в сетях.
Надо мной нависло небо, порождающее страх:
Царь забрать тебя желает. Я повергнута во прах».
Та сказала: «Что дивишься ты несчастиям сестры?
Ведь судьба меня терзает с незапамятной поры.
Было б дивным измененье роковой её игры,
Для меня привычны горя и несчастия дары».
Слёзы, падая, казались перлов крупных чередой.
Позабывшая различье между счастьем и бедой,
Встала дева без боязни, словно тигр или герой,
И окуталась поспешно ей протянутой чадрой.
Я в сокровищницу нашу несравненную вошла
Перлов царственных набрала, сколько вынести могла;
Равной ценности селенья ценность каждого была
Опоясала я ими древо света и тепла.
Я сказала: «Эти перлы никогда не повредят»,
И увёл моё светило царских воинов отряд.
Царь узнал, навстречу вышел. Били бешено в набат.
Шла прекрасная безмолвно, устремляя долу взгляд.
Всё росла и расширялась любопытных череда,
Перед их напором стала стражи твердость не тверда
Созерцанием пришедшей наслаждавшийся тогда,
Ей сказал властитель: «Солнце, как попало ты сюда?»
Тут кругом все заморгали, нестерпимый пламень жёг.
Молвил царь: «Я, много знавший, был от знания далёк.
Кроме Бога всеблагого кто б увидеть это мог?
Кто влюблён в неё, в безумье вдаль ускачет без дорог».
Он расспрашивал светило, усадив его с собой:
«Кто ты, чья ты и откуда снизошла ты в город мой?»
Но уста не раскрывались бело-розовой зарёй,
Что бестрепетно сидела со склонённой головой.
Не привлек вниманья девы ни один его вопрос:
Знать, поток иных раздумий далеко её унес.
Жемчугами не сверкали лепестки сомкнутых роз.
Изумляла созерцавших доводившая до слёз.
Царь сказал: «Что можно думать о безмолвии таком?
Есть на это два ответа: истомленная огнём,
Дева думает всё время о возлюбленном своём
И ни с кем иным не может молвить слова ни о чём.
Иль возвышенная мудрость небесами ей дана,
Горе горем не считает, радость — радостью она;
Для неё беда и счастье — сказка чудная одна;
Мысль её на крыльях белых в синеву устремлена.
Дай царевичу, о боже, над врагами торжество
И заставь светило это встретить радостно его!
Может быть, немое станет говорящим существо.
Пусть грустит луна без солнца здесь до времени того».
О царевиче скажу я: хорошо сражался он,
Был отважен и прекрасен, добронравен и умён,
Сокрушал тогда он в битвах силу вражеских племён.
Для него отец готовил блеск, сжигавший небосклон.
Нарядили то светило, что затмило рой планет,
И каменья засверкали, расточая яркий свет,
Был из цельного рубина на чело венец надет.
И прозрачные кристаллы украшали розы цвет.
Царь велел: «Украсьте спальню озарившей высоту!»
И из золота литого ей поставили тахту.
Проявил владыка славный, как достойно, доброту —
Усадил собственноручно светозарнейшую ту.
Девять евнухов призвал он, стала стража у дверей;
Сел за пир, как подобало, царь, рождённый от царей,
И Усену дал подарки, злата чистого ценней.
Били громко барабаны, пели трубы трубачей.
Длился пир. И было ими много выпито питья.
Дева сердцу говорила: «Не легка судьба моя;
Ах, кому себя предам я, страсть единую тая?
Чтобы этого избегнуть, что должна содеять я?
Пусть ланит розоподобных красота не отцветёт,
Может быть, мне даст победу царь заоблачных высот.
Если разум не померкнет, кто же сам себя убьёт?
Мудрость мудрому поможет уцелеть среди невзгод».
После евнухов созвало и сказало пламя дня:
«Поступаете вы глупо, несогласную храня.
Понапрасну ваш властитель счёл невестою меня,
Понапрасну и кимвалы надрываются, звеня.
Не гожусь я вам в царицы, предстоит мне путь иной,
Нет, моим не станет мужем ваш сверкающий герой!
Прекратите уговоры, неизменен жребий мой,
Мне остаться в этом доме не положено судьбой.
Никогда не соглашусь я, заколю себя ножом,
И властитель вас, конечно, повелит казнить потом.
Лучше перлы вы возьмите, те, что в поясе моём,
Скрыться дайте мне возможность, отпустив меня тайком».
Перлы белые достала озарявшая дворец,
Из граненого рубина с головы сняла венец
И сказала: «Всё возьмите, не черня своих сердец, —
Мне свободу возвратите, не забудет вас творец!»
Те схватили украшенья, что прекрасная сняла;
Своего царя забыли, так их жадность разожгла;
Тайно вывести решили ту, что солнечно-светла.
Посох дьявольского корня — злато — деет много зла!
Никогда отрады злато златолюбцу не даёт;
Лишь со скрежетом зубовным в землю алчущий сойдёт;
Злато входит и уходит, всё не сходится расчёт;
Жадность к миру дух привяжет, отвлекая от высот.
Раб, один из одаренных, снял наряд презренный свой,
Дал в него переодеться одарительнице той.
В зале музыка гремела, ход избрали потайной,
И луна осталась полной, не проглоченной змеёй.
Вслед и евнухи исчезли, проскользнувшие тайком.
Лучезарное светило постучалося в мой дом,
Вышла я, луну в объятья заключила с торжеством.
Не вошла она в жилище, хоть просила я о том.
Изрекла: «Я откупилась, отдала твои дары.
Милосердная, да будут небеса к тебе добры!
Дай мне лошадь поскорее, дай умчаться до поры,
Иль вернет меня властитель, чьи служители хитры!»
Я в конюшне отвязала наилучшего коня,
Село весело светило, не вздыхая, не стеня.
Так на Льва садится солнце ярко блещущего дня.
Я посеяла, но жатва ускользнула от меня.
Потемнело. Слух пронесся. Стражи кинулись кругом,
Тесно город оцепили и ко мне ворвались в дом.
Я сказала: «Если солнце в доме спрятано моем,
Уличенная, да буду я наказана царём!»
Не нашли и устыдились, и пропал беглянки след.
С той поры дворец горюет, и нигде улыбки нет.
Фиолетовый все носят, вместо пурпурного, цвет,
И не радует державу золотого солнца свет.
Но пока прерву я повесть об источнике услад,
Расскажу об угрожавшем, что пучиною объят.
Я была его козлицей, стать он козлищем был рад
Мужа трусость опозорит, а жену распутный зад.
Не нашла я счастья в муже, неприглядном и худом.
Чачнагир же, витязь юный, был в монарший принят дом;
Хоть любила, не ношу я ныне траура по нём;
Кровь его мне, ненасытной, показалась бы вином.
Обезумев, я до слуха чачнагира довела,
Как явилась дева-солнце, как лисицею ушла.
Он грозил разоблаченьем, посулил немало зла.
Для меня он труп, не больше! Ах, как я себя спасла!
Он со мной, бывало, споря, не стыдился угрожать.
Пригласив тебя, не знала, что приедет он опять.
Сообщил он о желанье в нашем доме побывать;
Я гонца к тебе послала, чтобы ты вернулся вспять.
Не поехал ты обратно и лучом ворвался в дом;
Он вошёл, и вы нежданно в доме встретились моём,
Потому была я в страхе и охвачена огнём.
Смерти мне желал он сердцем, а не только языком.
Ко двору, когда б не умер, он явился бы опять,
Разъяренный, поспешил бы обо всём он рассказать;
Царь рассерженный велел бы дом Усена разметать
И, детей пожрать заставив, вслед за тем казнил бы мать.
Знай, за то тебе заплатит Вседержитель всеблагой.
Ты меня от взгляда змия спас могучею рукой.
Ублажать отныне буду нрав судьбы уже не злой:
Гибель мне не угрожает, и смеюсь я над бедой».
Автандил сказал: «Об этом есть и в книгах мудрецов
Разъяренный друг страшнее самых яростных врагов —
Не доверится такому, кто не вовсе безголов.
Но не бойся, умерщвлённый не войдет под этот кров.
После бегства светлой девы разве не было вестей?
Умоляю, расскажи мне всё, что знаешь ты о ней!»
Та ответила, потоки изливая из очей:
«Освещавшее долины скрылось полчище лучей!
О судьба, ты лжешь бессменно, твой прообраз — сатана.
В чём твоя измена скрыта и отколь идет она,
Где схоронена тобою несравненная луна?
Где ни будь, везде бесцельность мира этого видна».
