От Асмат письмо я принял, мне писало пламя дня:
«Чистоту воды алмаза в светлом облике храня,
Статным станом красовался ты, пришпоривший коня.
Ах, недаром так обильно слезы льются у меня!
Мой язык тебя прославит, бог его обогатит.
Коль покинешь, то погибну я без жалоб и обид.
Для тебя гишер и розы блеск небесный да взрастит.
Твоему, о солнце, лику мой приличествует вид.
Знай, не тщетно слезы лились, не бесплодные они!
А теперь уйми стенанья, скорбь от сердца отгони!
Увидать тебя стараясь, люди ссорятся в тени.
То, чем лоб твой был окутан, для меня ты сохрани!
Подари мне тот хатайский шарф, что так тебе идет,
Чтоб твоей красы прикрасу я надела в свой черед.
Сей браслет надень ты, если дар мой радость принесет!
Для тебя рассвет подобный пусть вовек не рассветет!”».
Тариэль заплакал, дрогнул, страшным пламенем задет,
Молвил: «Вот он дар любимой, с дорогой руки браслет».
Драгоценность снял, которой и цены на свете нет,
Приложил к лицу и обмер, как мертвец, утратил цвет.
Так лежал подобно трупу иль тому, кто обречен
Дланью мощной, поразившей грудь нагую с двух
сторон. Взяв кувшин, Асмат, чей облик был истерзан, искажен,
Вновь струёй воды смывала с Тариэля страшный сон.
Вздрогнул юноша, увидев, что повергнут в прах герой.
Дева камень просверлила жгучей слезною струёй,
Льву сознанье возвратила, угасив огонь водой.
Молвил он: «Я жив, хоть кровью вновь упился мир земной».
И привстал он, побледневший; озираясь, он утих.
Облик розы, прежде алый, белизны теперь достиг.
Говорить не мог он долго и не мог смотреть на них;
Этой жизни ужасался вновь оставшийся в живых.
Он сказал: «Хотя мой разум затемнен судьбою злой,
Доскажу, что испытал я со своею госпожой.
Рад в тебе увидеть друга повстречавшийся с тобой.
Удивляюсь, как не умер я, от мук полуживой!
Я в Асмат сестру увидел, возвратившую мне свет,
И когда письмо прочел я, мне дала она браслет.
Дар тот нá руку надел я и отдарок дал в ответ:
Снял с чела тот шарф, имевший искрометно-черный цвет.
