Написал я ей: «О солнце, к твоему припав лучу,
Сердце я пронзил, и смелость стала мне не по плечу.
Ослеплен твоим сияньем, весь от страсти трепещу,
За нежданное блаженство чем тебе я отплачу?
Ты с душой не захотела разлучить меня вполне,
Столько блеска не бывало ни в одном прошедшем дне.
Твой браслет надев на руку, не погибну я в огне;
Всех отрад прошедших слаще радость нынешняя мне.
Шарф, который ты просила, я спешу тебе послать.
Посылаю также платье, что одной тебе под стать.
Не покинь меня, больного, вспомни скорбного опять.
Лишь тебя одну хочу я в мире этом почитать».
Вышла дева, и, улегшись, впал я скоро в забытье,
Вздрогнул я, во сне увидя солнце жгучее свое.
Лишь проснулся, всё исчезло. Мерзким стало бытие.
Так провел я ночь, не слыша даже голоса ее.
Рано вызванный к державным, чуть забрезжила заря,
Ко дворцу я устремился, нетерпением горя:
Там нашел я трех визирей, и царицу, и царя.
Усадили тут же рядом и меня, богатыря.
Изрекли: «Изнемогая, обрели мы седину,
Время старости настало для утративших весну.
Нам наследник не дарован, мы имеем дочь одну;
Но не тужим, вместо сына озарит она страну.
Для нее теперь, как должно, мужа доброго найдем,
Свой престол ему оставим, воплотим наш образ в нем,
Власть над царством предоставим, нам да будет он щитом,
Чтобы враг на одряхлевших не обрушился с мечом».
Я сказал: «Не скрыть от сердца, у достойных сына нет,
Но достаточно надежды в ней, затмившей солнца свет.
Вам в зятья отдавший сына будет радостью согрет.
Сами знаете, что делать. Что скажу еще в ответ?»
Сердце обмерло, услыша об утрате неземной.
Я подумал: не поставишь им преграды никакой.
Царь сказал: «Хорезмшах правит Хорезмийскою страной,
Коли он отдаст нам сына, кто сравнится с ним другой?»
Что давно свершили выбор, говорил их каждый знак.
Так слова согласовали, переглядывались так;
Не дерзнул я прекословить замышлявшим этот брак.
Сразу в прах я превратился, поселился в сердце мрак.
И царица подтвердила: «Хорезмиец славный нам
Сына даст в зятья, который не под стать ничьим сынам».
Я поспорить не решился о желательном царям,
Согласился я, и день тот жизнь рассек мне пополам.
И в Хорезм пошел посланец взять наследника в зятья.
«Без царевича, — сказали, — наша Индия — ничья.
Дочь у нас одна, как солнце, украшенье бытия.
Ничего не опасаясь, дай нам сына для нея!»
Человек привез, вернувшись, много платьев, покрывал;
Хорезмийский шах воспрянул, просиял, возликовал,
Приказал сказать: «Стремленью бог свершенье ниспослал!
Нам желанна дочь такая, что превыше всех похвал».
Вновь послали за желанным хорезмийским женихом,
Поручив просить: «Идите и не медлите, мы ждем!»
Наигрался в мяч, устал я, отдохнуть вошел в свой дом.
Беды сердце обступили, стал богатый бедняком.
В грудь свою клинком ударить я, не медля, был готов.
Раб Асмат вошел, и снова стал я весел и здоров;
Взял письмо, прочел: «Стан пальмы, цвет невянущих садов,
Днесь тебе повелевает: поспеши прийти на зов!»
К саду быстро подскакал я, бурной радостью объят,
И увидел — там, под башней, трепеща, стоит Асмат,
И невысохшие слезы на щеках ее дрожат.
Ни о чем не вопрошал я, всё сказал печальный взгляд.
Первый раз Асмат при встрече так была невесела,
Смех былой она забыла, из очей глядела мгла,
Мне и слова не сказала, слезы чистые лила,
Старых ран не исцелила, много новых нанесла.
Больше в сердце упованье не сияло ни одно.
В башне занавес открылся, точно в божий рай окно.
Я вошел, увидел солнце, стало больше не темно.
Сердце сразу озарилось, но растаяло оно.
Упадал на ту завесу блеск безрадостных лучей,
Был, накинутый небрежно, златотканый шарф на ней;
Возлежащая в зеленом, божьих гроз была грозней.
Обливали слезы очерк огнемечущих очей.
Так над бездною тигрица огневзорая лежит.
Был блистательнее солнца пальмы властвующий вид.
Сесть Асмат мне предложила, был я зрелищем разбит.
Встала грозная во гневе, перлы падали с ланит.
Объявила: «Удивляюсь, как явился во дворец
Ты, предатель и изменник, преступивший клятву лжец?
По достоинству заплатит за дела твои творец!»
Я сказал: «Непониманьем скован слов твоих ловец.
Если правды не постигнем, объясненья не найдем,
Обвиненный, я с причиной обвиненья не знаком».
Вновь сказала: „С вероломным мне беседовать о чем?
Я по-женски обманулась и теперь горю огнем!
Хорезмийцу отдана я, это знаешь или нет?
Дал на то и ты согласье, приглашенный на совет.
Ты свою нарушил клятву и служения обет.
Я, оставленная, страшный на тебе оставлю след!
Помнишь, как стенал, слезами омывая ширь полей,
Как лежал ты, окруженный целой ратью лекарей?
Что же может быть в мужчине этой лживости гнусней?
Знай, отвергшего отвергнуть я смогу еще больней!
Кто великим и обильным Индостаном ни владей,
Я владычицей пребуду, не останусь без путей!
Не бывать тому. Ступай же ты в ловушку лжи своей!
Мысли все твои подобны самому тебе, злодей!
На изгнание из царства, знай, ты мною осужден;
Коль посмеешь ты остаться, будешь тут же умерщвлен.
Равной мне не сыщешь, даже тронув дланью небосклон!”»
Речь свою прервал прекрасный и опять заплакал он.
Молвил: «Я обрел надежду, возвращенный бытию,
Вняв речей ее горячих возмущенному ручью;
Но над бездною безумья я теперь опять стою.
Что ж ты, мир непостоянный, пьешь так долго кровь мою!»
Я привстал, Коран открытый в изголовий нашед,
Восхвалил творца, а после — расстилающую свет,
Ей дерзнул сказать: «О солнце, свод небес тобой согрет!
Ты меня не убиваешь, я одно скажу в ответ.
Коли сказанное мною будет низкой клеветой,
Пусть разгневается небо и сокроет светоч свой!
Некривящего душою правосудья удостой!»
Соизволившая слушать мне кивнула головой.
Я промолвил: «Коль нарушил я зарок, что мною дан,
Божий гнев да покарает оскорбившего Коран!
Для меня чужой не станет облик солнцем, пальмой стан.
Коль копье пронзит мне сердце, как я жить смогу, Нестан?
На совет меня позвали, хоть жених, угодный им,
Для тебя давно был выбран, в царских помыслах таим.
Неучтиво было б спорить с повелителем своим.
Я сказал себе: покорствуй, будь пока невозмутим!
Как дерзнул бы я перечить, если даже Парсадан
Позабыл, что без владельца не остался Индостан,
Что лишь мне он весь подвластен и иным не будет дан.
Коль прибудет соискатель, то себя введет в обман.
Я решил — необходимо средство тяжкое весьма:
Не спасешься в этом деле изворотами ума.
Зверем по полю блуждал я, поселилась в сердце тьма.
Отдана ты мной не будешь, не украв себя сама!»
Обратил я в рынок башню, за любовь я душу дал.
Дождь утих, что прежде розу непрерывно заливал.
Улыбнулся войско перлов окружающий коралл.
«Как могла я так подумать, — голос ласковый сказал. —
Нет, не верю, чтоб изменой ты ославился, герой,
Чтобы господу за щедрость не был верным ты слугой,
Помолись, чтоб дал тебе он власть над Индией и мной.
Мы на трон воссядем вместе полновластною четой».
Всю жестокость угасила, состраданьем смягчена,
Мир собою осенила, словно светлая луна,
Разрешила сесть мне близко, вновь безоблачно-ясна.
«Стих огонь, меня сжигавший», — тихо молвила она.
Приказала: «Кто разумен — от поспешности далек:
Надо здраво поразмыслить и спокойно встретить рок.
Царь вспылит, коль ты не пустишь хорезмийца на порог.
Спор ваш Индию рассек бы и пустыней стать обрек.
Только впустишь хорезмийца, обвенчают деву с ним,
Мы расстанемся навеки, радость в траур обратим;
Победителями станут, от печали мы сгорим,
Не позволю сделать перса я наперсником своим».
Я промолвил: «Коль нарушил я зарок, что мною дан,
Божий гнев да покарает оскорбившего Коран!
Для меня чужой не станет облик солнцем, пальмой стан.
Коль копье пронзит мне сердце, как я жить смогу, Нестан?
На совет меня позвали, хоть жених, угодный им,
Для тебя давно был выбран, в царских помыслах таим.
Неучтиво было б спорить с повелителем своим.
Я сказал себе: покорствуй, будь пока невозмутим!
Как дерзнул бы я перечить, если даже Парсадан
Позабыл, что без владельца не остался Индостан,
Что лишь мне он весь подвластен и иным не будет дан.
Коль прибудет соискатель, то себя введет в обман.
Я решил — необходимо средство тяжкое весьма:
Не спасешься в этом деле изворотами ума
Зверем по полю блуждал я, поселилась в сердце тьма.
Отдана ты мной не будешь, не украв себя сама!»
Обратил я в рынок башню, за любовь я душу дал.
Дождь утих, что прежде розу непрерывно заливал.
Улыбнулся войско перлов окружающий коралл.
«Как могла я так подумать, — голос ласковый сказал. —
Нет, не верю, чтоб изменой ты ославился, герой,
Чтобы господу за щедрость не был верным ты слугой,
Помолись, чтоб дал тебе он власть над Индией и мной.
Мы на трон воссядем вместе полновластною четой».
Всю жестокость угасила, состраданьем смягчена,
Мир собою осенила, словно светлая луна,
Разрешила сесть мне близко, вновь безоблачно-ясна
«Стих огонь, меня сжигавший», — тихо молвила она.
Приказала: «Кто разумен — от поспешности далек:
Надо здраво поразмыслить и спокойно встретить рок.
Царь вспылит, коль ты не пустишь хорезмийца на порог.
Спор ваш Индию рассек бы и пустыней стать обрек.
Только впустишь хорезмийца, обвенчают деву с ним,
Мы расстанемся навеки, радость в траур обратим;
Победителями станут, от печали мы сгорим,
Не позволю сделать перса я наперсником своим».
Я сказал: «От сей женитьбы бог его да отвлечет
Только станет мне известен персов в Индию приход,
Покажу себя пришельцам, с ними вмиг свершу расчет,
Ни один из них обратно невредимым не уйдет!»
Та в ответ: «Природы женской не хочу менять ни в чем,
Потому не допущу я, чтоб лилася кровь ручьем.
Войск чужих не истребляя, жениха срази мечом!
Правый суд плоды рождает и на дереве сухом.
Сделай так, мой лев, сильнейший из живущих ныне львов:
Жениха убей, подкравшись. Не прибавь к нему рабов,
Не закалывай несчастных, словно мулов и коров.
Удержи свою десницу, тяжела невинных кровь!
Жениха убей, а после ты царю дерзни сказать:
«Я не дам презренным персам наше царство пожирать.
И ни драхмы не позволю им из Индии отдать.
Покорись, иль в прах твой город я сумею разметать!»
Перед ним не уподобься ты несчастным женихам;
Нежеланием женитьбы больший вес придашь словам,
И с надломленною выей умолять начнет он сам.
Я тогда твоею буду, блеск, дарованный очам!»
Эту речь дослушав, мудрость я нашел в ее словах,
И врагам своим сулил я моего меча размах.
Я поднялся. Хоть склонялась та с улыбкой на устах,
Не дерзнул желанный тополь ощутить в своих руках.
И, промедливши немного, я ушел, огнем объят.
Щедро слезы проливая, предо мною шла Асмат.
Так единой стала радость, боль — сильнее во сто крат.
Я оглядывался часто, не спешил, бредя назад.
Человек пришел и молвил: «Хорезмиец к нам грядет!»
Но не знал жених, что будет роковым его приход.
Этой вестью царь индийский услаждался без забот,
Мне сказал он: «Приходи же, ныне празднествам черед!»
Объявил он: «День сей будет для меня утешным днем.
Свадьбу праздновать мы станем, как достойно, с торжеством;
Мы сокровища для свадьбы отовсюду соберем,
Всё раздарим! Ведь не стану я, владетельный, скупцом!»
Я послал людей повсюду совершить сокровищ сбор.
И жених приехал также, не медлителен, а скор.
Вышли встретить хорезмийцев наша рать и царский двор,
Войск, собравшихся в долине, не вмещал ее простор.
Царь велел: «Шатрами площадь разукрасьте, взяв шелка,
Отдохнет наш гость, прибывший в Индостан издалека.
Пусть пойдут ему навстречу царедворцы и войска,
Ты же встреть его в чертоге, и достаточно пока».
Там на площади поставил я шатров атласных строй.
Зять приехал, день, казалось, был не пятницей страстной.
Выход начался придворный, поразрядный, не простой,
И войска навстречу вышли многостенной пестротой.
Я к закату утомился от обязанности той,
Так меня ко сну клонило, что вернулся я домой.
Раб Асмат с посланьем новым появился предо мной:
«Пальме стройной непременно надо свидеться с тобой».
Я с коня не слез, поехал, поспешил что было сил,
Всю в слезах Асмат я встретил, о причине вопросил.
Та сказала: «Кто ж, с тобою встретясь, щек не оросил?
Обеляемый пред милой, вновь себя ты очернил».
Мы вошли, и сдвинул брови на лице светила гнев,
Мир, как солнце, та царевна озаряла, заалев;
Объявила: «Что же медлишь, бранный день узревший лев?
Лучше скройся, если предал, к тайне нашей охладев!»
Огорчился и воскликнул, быстро выйдя от нея:
«Обнаружится сегодня, кто возжаждал, коль не я!
Девой послан в бой, как будто ослабела длань моя!»
Я домой пришел, убийство в быстрых помыслах тая.
Сто рабов тогда собрал я, и в порядке боевом,
Оседлав коней, за город мы поехали тайком.
Я в шатер вошел: царевич там лежал, объятый сном.
Я убил его без крови, не рубил меча мечом.
Я полотнище палатки острой сталью раздвоил,
Гостя за ноги схватил я, головой о столб хватил.
Плач нежданно пробужденных всю долину огласил.
Я, в кольчугу облаченный, поскакал что было сил.
Доносился крик погони, хорезмийцев дикий вой.
Изрубить пришлось мне многих, устремившихся за мной.
В город собственный, высокой опоясанный стеной,
Я сокрылся, не затронут ни единою стрелой.
Вестовому приказал я: «Все войска собрать на сход:
Каждый, кто помочь захочет, пусть ко мне сюда придет!»
Появлялся неприятель темной ночью у ворот,
Но, узнав меня, спешил он защититься в свой черед.
Встал я в час, когда ночное небо стало розоветь.
Царь устами трех визирей мне изволил повелеть:
«Ты, взращенный вместо сына, мой воспитанник, ответь,
Для чего мое веселье ты заставил потускнеть?
Почему невинной кровью запятнал ты царский дом?
Если дочь мою хотел ты, почему молчал о том?
Почему покрыл кормильца несмываемым стыдом,
Почему же не подумал ты о дряхлом и седом?»
Передать ему велел я: «Царь, я тверже, чем гранит!
Оттого огонь смертельный жизнь мою не прекратит.
Должен печься лишь о правде, кто порфирою покрыт,
От меня желанье брака ваша мысль да отстранит!
Знаем, сколько в Индостане и дворцов и тронов есть,
Все повымерли владельцы, вам досталась власть и честь.
И того добра наследник, что пришлось вам приобресть,
Днесь лишь я один по праву на престол могу воссесть.
Отстою права! Клянусь я в этом вашей добротой!
Сыном бог не одарил вас, только дочерью одной;
Если трон отдать чужому, что же будет взято мной?
Меч возьму я, коль на царство сядет в Индии иной!
Вашей дщери не ищу я и не стану женихом.
Здесь хозяин я! Другому не царить в краю моем!
Кто забрать мое захочет, распростится с бытием!
В этом деле не нуждаюсь я в содействии ничьем».
