Взаимная помощь как фактор эволюции (Кропоткин 1907)/1/ДО

Взаимная помощь, какъ факторъ эволюціи — Глава I
авторъ Пётръ Алексеевичъ Кропоткинъ (1842—1921), пер. В. Батуринскій (1850—1930)

Оригинал: англ. Mutual Aid: Factor of Evolution. — См. Оглавленіе. Перевод опубл.: 1907. Источникъ: Индекс в Викитеке

ГЛАВА I. Взаимная помощь у животныхъ. «Борьба за существованіе». — Взаимная помощь — законъ природы и главное условіе прогрессивнаго развитія. — Безпозвоночныя животныя. — Муравьи и пчелы. — Птицы: ихъ союзы для охоты и рыбной ловли. — Ихъ общительность. — Взаимная охрана у мелкихъ птицъ. — Журавли; попугаи.

---

Понятіе о борьбѣ за существованіе, какъ объ условіи прогрессивнаго развитія, внесенное въ науку Дарвиномъ и Уоллэсомъ, позволило намъ охватить въ одномъ обобщеніи громаднѣйшую массу явленій; и это обобщеніе легло, съ тѣхъ поръ, въ основу всѣхъ нашихъ философскихъ, біологическихъ и общественныхъ теорій. Несмѣтное количество самыхъ разнообразныхъ фактовъ, которые мы прежде объясняли каждый своею причиною, было охвачено Дарвиномъ въ одно широкое обобщеніе. Приспособленіе живыхъ существъ къ обитаемой ими средѣ, ихъ прогрессивное развитіе, анатомическое и физіологическое, умственный прогрессъ и даже нравственное совершенствованіе — всѣ эти явленія стали представляться намъ, какъ части одного общаго процесса. Мы начали понимать ихъ, какъ рядъ непрерывныхъ усилій, — какъ борьбу противъ различныхъ неблагопріятныхъ условій, ведущую къ развитію такихъ личностей, расъ, видовъ и обществъ, которые представляли бы собою наибольшую полноту, наибольшее разнообразіе и наибольшую интенсивность жизни.

Весьма возможно, что, въ началѣ своихъ работъ, Дарвинъ самъ не сознавалъ всего значенія и общности того явленія  — борьбы за существованіе, — къ которому онъ обратился за объясненіемъ одной группы фактовъ, а именно — накопленія отклоненій отъ первоначальнаго типа и образованія новыхъ видовъ. Но онъ понималъ, что выраженіе, которое онъ вводилъ въ науку, утратило бы свой философскій точный смыслъ, если бы оно было понято исключительно въ его узкомъ смыслѣ, какъ борьба между индивидуумами изъ-за средствъ существованія. А потому, уже въ самомъ началѣ своего великаго изслѣдованія о происхожденіи видовъ, онъ настаивалъ на томъ, что „борьбу за существованіе“ слѣдуетъ понимать „въ ея широкомъ и переносномъ (метафорическомъ) смыслѣ, т. е., включая сюда зависимость одного живого существа отъ другихъ, а также, — что̀ гораздо важнѣе, — не только жизнь самого индивидуума, но и возможность для него оставить по себѣ потомство“.^[1]

Такимъ образомъ, хотя самъ Дарвинъ, для своей спеціальной цѣли и употреблялъ слова, „борьба за существованіе“ преимущественно въ ихъ узкомъ смыслѣ, онъ предупреждалъ, однако, своихъ послѣдователей отъ ошибки (въ которую, повидимому, онъ самъ, было, впалъ одно время) — отъ слишкомъ узкаго пониманія этихъ словъ. Въ своемъ послѣдующемъ сочиненіи, „Происхожденіе Человѣка“, онъ написалъ даже нѣсколько прекрасныхъ сильныхъ страницъ, чтобы выяснить истинный, широкій смыслъ этой борьбы. Онъ показалъ здѣсь, какъ въ безчисленныхъ животныхъ сообществахъ борьба за существованіе между отдѣльными членами этихъ сообществъ совершенно исчезаетъ и, какъ, вмѣсто борьбы, является содѣйствіе (кооперація), ведущее къ такому развитію умственныхъ способностей и нравственныхъ качествъ, которое обезпечиваетъ данному виду наилучшіе шансы жизни и распространенія. Онъ указалъ, такимъ образомъ, что въ этихъ случаяхъ „наиболѣе приспособленными“ оказываются вовсе не тѣ, кто физически сильнѣе, или хитрѣе, или ловче другихъ, а тѣ, кто лучше умѣетъ соединяться и поддерживать другъ друга — какъ сильныхъ, такъ и слабыхъ, — ради блага всего своего общества. „Тѣ общества“, писалъ онъ, „которыя содержатъ наибольшее количество сочувствующихъ другъ другу членовъ, будутъ наиболѣе процвѣтать, и оставятъ по себѣ наибольшее количество потомства“. (Второе, англійское изданіе, стр. 163).

Выраженіе, заимствованное Дарвиномъ изъ Мальтусовскаго представленія о борьбѣ всѣхъ противъ каждаго, потеряло, такимъ образомъ, свою узость, когда оно переработалось въ умѣ человѣка, глубоко понимавшаго природу.

Къ несчастью, эти замѣчанія Дарвина, которыя могли бы стать основою самыхъ плодотворныхъ изслѣдованій, прошли незамѣченными — изъ-за массы фактовъ, въ которыхъ выступала, или предполагалась, дѣйствительная борьба между индивидуумами изъ-за средствъ существованія. При томъ же Дарвинъ не подвергъ болѣе строгому изслѣдованію сравнительную важность и относительную распространенность двухъ формъ „борьбы за жизнь“ въ животномъ мірѣ: непосредственной борьбы отдѣльныхъ особей между собою и общественной борьбы многихъ особей — сообща, и онъ не написалъ также сочиненія, которое собирался написать, о природныхъ препятствіяхъ чрезмѣрному размноженію животныхъ, каковы засуха, наводненія, внезапные холода, повальныя боязни и т. п..

Между тѣмъ, именно такое изслѣдованіе и было необходимо, чтобы опредѣлить истинные размѣры и значение въ природѣ единичной борьбы за жизнь между членами одного и того же вида животныхъ, по сравненію съ борьбой цѣлымъ обществомъ противъ природныхъ препятствій и враговъ изъ другихъ видовъ. Мало того, въ той же самой книгѣ о происхожденіи человѣка, гдѣ онъ писалъ только-что указанныя мѣста, опровергающія узкое мальтузіанское пониманіе „борьбы“, опять-таки пробивалась мальтусовская закваска, — напримѣръ тамъ, гдѣ онъ задавался вопросомъ: слѣдуетъ ли поддерживать жизнь „слабыхъ умомъ и тѣломъ“ въ нашихъ цивилизованныхъ обществахъ? (гл. V) Какъ будто бы тысячи „слабыхъ тѣломъ“ поэтовъ, ученыхъ, изобрѣтателей и реформаторовъ, а также такъ-называемыхъ „слабоумныхъ энтузіастовъ“, не были самымъ сильнымъ орудіемъ человѣчества въ его борьбѣ за жизнь, — борьбѣ умственными и нравственными средствами, значеніе которыхъ самъ Дарвинъ такъ прекрасно выставилъ въ этихъ же главахъ своей книги.

Съ теоріей Дарвина случилось то же, что случается со всѣми теоріями, имѣющими отношеніе къ человѣческой жизни. Его послѣдователи не только не расширили ея, согласно съ его указаніями, а напротивъ того, съ-узили ее еще болѣе. И въ то время, какъ Спенсеръ, работая независимо, но въ сходномъ направленіи, постарался до нѣкоторой степени расширить изслѣдованіе вопроса: „кто же оказывается лучше приспособленнымъ?“ (въ особенности въ приложеніи къ третьему изданію „Data of Ethics“), многочисленные послѣдователи Дарвина сузили понятіе о борьбѣ за существованіе до самыхъ тѣсныхъ предѣловъ. Они стали изображать міръ животныхъ какъ міръ непрерывной борьбы между вѣчно-голодающими существами, жаждущими каждое крови своихъ собратьевъ. Они наполнили современную литературу возгласами: „Горе побѣжденнымъ“! и стали выдавать этотъ кличъ за послѣднее слово науки о жизни.

„Безпощадную“ борьбу изъ-за личныхъ выгодъ они возвели на высоту принципа, закона всей біологіи, которому человѣкъ обязанъ подчиняться, — иначе онъ погибнетъ въ этомъ мірѣ, основанномъ на взаимномъ уничтоженіи. Оставляя въ сторонѣ экономистовъ, которые изо всей области естествознанія обыкновенно знаютъ лишь нѣсколько ходячихъ фразъ, и то заимствованныхъ у второстепенныхъ популяризаторовъ, мы должны признать, что даже наиболѣе авторитетные представители взглядовъ Дарвина употребляютъ всѣ усилія для поддержанія этихъ ложныхъ идей. Если взять, напримѣръ Гёксли, который, несомнѣнно, считается однимъ изъ лучшихъ представителей теоріи развитія (эволюціи), то мы видимъ, что въ статьѣ, озаглавленной „Борьба за существованіе и ея отношеніе къ человѣку“, онъ учитъ насъ, что „съ точки зрѣнія моралиста животный міръ находится на томъ же уровнѣ, что борьба гладіаторовъ. Животныхъ хорошо кормятъ и выпускаютъ ихъ на борьбу: въ результатѣ — лишь наиболѣе сильные, наиболѣе ловкіе и наиболѣе хитрые выживаютъ для того только, чтобы на слѣдующій день тоже вступить въ борьбу. Зрителю нѣтъ нужды даже, повернувши палецъ книзу требовать, чтобы слабые были убиты: здѣсь и безъ того никому не бываетъ пощады“.

Въ той же статьѣ Гёксли дальше говоритъ, что среди животныхъ, какъ и среди первобытныхъ людей, „наиболѣе слабые и наиболѣе глупые обречены на гибель, въ то время какъ выживаютъ наиболѣе хитрые и тѣхъ, кого труднѣе пронять, тѣ, которые лучше сумѣли приспособиться къ обстоятельствамъ, но вовсе не лучшіе въ другихъ отношеніяхъ. Жизнь, говоритъ онъ, была постоянной всеобщей борьбой, и за исключеніемъ ограниченныхъ и временныхъ отношеній въ предѣлахъ семьи, Гоббсовская война каждаго противъ всѣхъ была нормальнымъ состояніемъ существованія“^[2].

Насколько подобный взглядъ на природу оправдывается действительно, видно будетъ изъ тѣхъ фактовъ, которые приведены въ этой книгѣ, какъ изъ міра животныхъ, такъ и изъ жизни первобытнаго человѣка. Но мы теперь уже можемъ сказать, что взглядъ Гёксли на природу имѣетъ такъ же мало правъ на признаніе его научнымъ выводомъ, какъ и противоположный взглядъ Руссо, который видѣлъ въ природѣ лишь любовь, миръ и гармонію, нарушенные появленіемъ человѣка. Дѣйствительно, первая же прогулка въ лѣсу, первое наблюденіе надъ любымъ животнымъ обществомъ, или даже ознакомленіе съ любымъ серьезнымъ трудомъ, трактующимъ о жизни животныхъ (напр., Д’Орбиньи, Одюбона, Ле-Вальяна) должны заставить натуралиста задуматься надъ ролью, которую играетъ общественная жизнь въ мірѣ животныхъ и предостеречь его, какъ отъ пониманія природы въ видѣ всеобщаго поля битвы, такъ и отъ противоположной крайности, видящей въ природѣ одну гармонію и миръ. Ошибка Руссо заключалась въ томъ, что онъ совершенно упустилъ изъ вида борьбу, ведущуюся клювомъ и когтями, а Гёксли повиненъ въ ошибкѣ противоположнаго характера; но ни оптимизмъ Руссо, ни пессимизмъ Гёксли не могутъ быть признаны безпристрастнымъ научнымъ истолкованіемъ природы.

Едва только мы начинаемъ изучать животныхъ — не въ однѣхъ лишь лабораторіяхъ и музеяхъ, но также и въ лѣсу, въ лугахъ, въ степяхъ и въ горныхъ странахъ, — какъ тотчасъ же мы замѣчаемъ, что хотя между различными видами, и въ особенности между различными классами животныхъ, ведется въ чрезвычайно обширныхъ размѣрахъ борьба и истребленіе, — въ то же самое время, въ такихъ же, или даже въ еще большихъ размѣрахъ, наблюдается взаимная поддержка, взаимная помощь и взаимная защита среди животныхъ, принадлежащихъ къ одному и тому же виду, или, по крайней мѣрѣ, къ тому же сообществу. Общественность является такимъ же закономъ природы, какъ и взаимная борьба. Конечно, чрезвычайно затруднительно было бы определить, хотя бы приблизительно, относительное числовое значеніе обоихъ этихъ разрядовъ явленій. Но если прибѣгнуть къ косвенной провѣркѣ, и спросить природу: „Кто же оказывается болѣе приспособленнымъ: тѣ ли, кто постоянно ведетъ войну другъ съ другомъ, или же, напротивъ, тѣ, кто поддерживаетъ другъ друга?“ — то мы тотчасъ увидимъ, что тѣ животныя, которыя пріобрѣли привычки взаимной помощи, оказываются, безъ всякаго сомнѣнія, наиболѣе приспособленными. У нихъ больше шансовъ выжить, и единично, и какъ виду, и они достигаютъ въ своихъ соотвѣтствующихъ классахъ (насѣкомыхъ, птицъ, млекопитающихъ), наивысшаго развитія ума и тѣлесной организаціи. Если же принять во вниманіе безчисленные факты, которые всѣ говорятъ въ поддержку этого взгляда, то съ увѣренностью можно сказать, что взаимная помощь представляетъ такой же законъ животной жизни, какъ и взаимная борьба. Болѣе того. Какъ факторъ эволюціи, т. е., какъ условіе развитія вообще — она, по всей вѣроятности, имѣетъ гораздо большее значеніе, чѣмъ взаимная борьба, потому что способствуетъ развитію такихъ привычекъ и свойствъ, которыя обезпечиваютъ поддержаніе и дальнѣйшее развитіе вида, при наибольшемъ благосостояніи и наслажденіи жизнью для каждой отдѣльной особи, и въ то же время, при наименьшей безполезной растратѣ ею энергіи, силъ.

Насколько мнѣ извѣстно, изъ ученыхъ послѣдователей Дарвина, первымъ, признавшимъ за взаимной помощью значеніе закона природы и главнаго фактора эволюціи, былъ очень извѣстный русскій зоологъ, бывшій деканъ Петербургскаго Университета, профессоръ К. Ѳ. Кесслеръ. Онъ развилъ эту мысль въ рѣчи, произнесенной въ январѣ 1880 года, за нѣсколько мѣсяцевъ до своей смерти, на съѣздѣ русскихъ естествоиспытателей; но, подобно многимъ другимъ хорошимъ вещамъ, напечатаннымъ лишь на одномъ только русскомъ языкѣ, эта замѣчательная рѣчь осталась почти совершенно неизвѣстной^[3]. Какъ старый зоологъ, говорилъ Кесслеръ, онъ чувствовалъ себя обязаннымъ выразить протестъ противъ злоупотребленія терминомъ „борьба за существованіе“, заимствованнымъ изъ зоологіи, или, по крайней мѣрѣ, противъ черезчуръ преувеличенной оцѣнки его значенія. „Особенно въ зоологіи“, говорилъ онъ, „и въ наукахъ, посвященныхъ разностороннему изученію человѣка, на каждомъ шагу указываютъ на жестокій законъ борьбы за существованіе, и часто совершенно упускаютъ изъ виду, что есть другой законъ, который можно назвать закономъ взаимной помощи и который, по крайней мѣрѣ по отношенію къ животнымъ, едва-ли не важнѣе закона борьбы за существованіе“^[4]. Затѣмъ, Кесслеръ указывалъ на то, какъ потребность оставить послѣ себя потомство, неизбѣжно соединяетъ животныхъ, и „чѣмъ тѣснѣе дружатся между собою недѣлимые извѣстнаго вида, чѣмъ больше оказываютъ взаимной помощи другъ другу, тѣмъ больше упрочивается существованіе вида, и тѣмъ больше получается шансовъ, что данный видъ пойдетъ дальше въ своемъ развитіи и усовершенствуется, между прочимъ, также и въ интеллектуальномъ отношеніи“. „Взаимную помощь другъ другу оказываютъ животныя всѣхъ классовъ, особенно высшихъ“, продолжалъ Кесслеръ (стр. 131), и онъ подтверждалъ свою идею примѣрами, взятыми изъ жизни жуковъ-гробокопателей и изъ общественной жизни птицъ и нѣкоторыхъ млекопитающихъ. Примѣры эти были немногочисленны, какъ и слѣдовало быть въ краткой вступительной рѣчи, но главные пункты были ясно установлены. Упомянувъ далѣе о томъ, что въ развитіи человѣчества взаимная помощь играла еще болѣе значительную роль, Кесслеръ закончилъ свою рѣчь слѣдующими замѣчаніями:

«Я вѣдь не отрицаю борьбы за существованіе, но только утверждаю, что прогрессивному развитію, какъ всего животнаго царства, такъ спеціально человѣчества, не столько содѣйствуетъ взаимная борьба, сколько взаимная помощь… Всѣмъ органическимъ тѣламъ присущи двѣ коренныя потребности, — потребность питанія и потребность размноженія. Потребность въ питаніи ведетъ ихъ къ борьбѣ за существованіе и къ взаимному истребленію другъ друга, а потребность въ размноженіи ведетъ ихъ къ сближенію между собою и къ взаимной помощи другъ другу. Но на развитіе органическаго міра, на преобразованіе однихъ формъ въ другія оказываетъ едва ли не болѣе вліянія сближеніе между недѣлимыми одного и того же вида, нежели борьба между ними»^[5].

Правильность вышеприведенныхъ взглядовъ обратила на себя вниманіе большинства присутствовавшихъ на съѣздѣ русскихъ зоологовъ, и Н. А. Сѣверцовъ, работы котораго хорошо извѣстны орнитологамъ и географамъ, поддержалъ ихъ и пояснилъ на нѣсколькихъ добавочныхъ примѣрахъ. Онъ упомянулъ о нѣкоторыхъ видахъ соколовъ, которые одарены „почти идеальною организаціею въ цѣляхъ нападенія“, но тѣмъ не менѣе вымираютъ, въ то время какъ другіе виды соколовъ, практикующіе взаимопомощь, процвѣтаютъ. „Съ другой стороны, возьмите такую общительную птицу, какъ утка“, говорилъ онъ; „въ общемъ она плохо организована, но она практикуетъ взаимную поддержку, и, судя по ея безчисленнымъ видамъ и разновидностямъ, она положительно стремится распространиться по всему земному шару“.

Готовность русскихъ зоологовъ воспринять воззрѣнія Кесслера объясняется весьма естественно тѣмъ, что почти всѣ они имѣли случай изучать животный міръ въ обширныхъ незаселенныхъ областяхъ Сѣверной Азіи или Восточной Россіи, а изученіе подобныхъ областей неизбѣжно приводитъ къ тѣмъ же выводамъ. Я помню впечатлѣніе, произведенное на меня животнымъ міромъ Сибири, когда я изслѣдовалъ Олекминско-Витимское нагорье, въ сообществѣ съ такимъ выдающимся зоологомъ, какимъ былъ мой другъ Иванъ Семеновичъ Поляковъ. Мы оба были подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ „Происхожденія Видовъ“ Дарвина, но тщетно искали того обостреннаго соперничества между животными одного и того же вида, къ которому приготовило насъ чтеніе работы Дарвина, — даже принявши во вниманіе замѣчанія въ III-ей главѣ этой работы (стр. 54).

—„Гдѣ-же эта борьба?“ — спрашивалъ я его. Мы видѣли множество приспособленій для борьбы, очень часто борьбы общей, противъ неблагопріятныхъ климатическихъ условій, или противъ различныхъ враговъ, и И. С. Поляковъ написалъ нѣсколько прекрасныхъ страницъ о взаимной зависимости хищныхъ, жвачныхъ и грызуновъ въ ихъ географическомъ распредѣленіи. Съ другой стороны мы видѣли значительное количество фактовъ взаимной поддержки, въ особенности во время переселеній птицъ и жвачныхъ; но даже въ Амурской и Уссурійской областяхъ, гдѣ животная жизнь отличается очень большимъ изобиліемъ, факты дѣйствительнаго соперничества и борьбы между особями одного и того же вида среди высшихъ животныхъ мнѣ пришлось наблюдать очень рѣдко, хотя я и искалъ ихъ. То же впечатлѣніе выносишь и изъ трудовъ большинства русскихъ зоологовъ, и это обстоятельство, можетъ быть, объясняетъ, почему идеи Кесслера были такъ хорошо встрѣчены русскими дарвинистами, тогда какъ подобные взгляды не въ ходу среди послѣдователей Дарвина въ Западной Европѣ.

Первое, что поражаетъ насъ, какъ только мы начинаемъ изучать борьбу за существованіе, какъ въ прямомъ такъ и въ переносномъ значеніи этого выраженія, это — изобиліе фактовъ взаимной помощи, практикуемой не только въ цѣляхъ воспитанія потомства, какъ это признается большинствомъ эволюціонистовъ, но также и въ цѣляхъ безопасности особи и добыванія ею необходимой пищи. Во многихъ обширныхъ подраздѣленіяхъ животнаго царства взаимная помощь является общимъ правиломъ. Взаимная помощь встречается даже среди самыхъ низшихъ животныхъ, и мы вѣроятно узнаемъ когда-нибудь отъ лицъ, изучающихъ микроскопическую жизнь стоячихъ водъ, о фактахъ безсознательной взаимной поддержки, даже среди мельчайшихъ микро-организмовъ.

Конечно, наши познанія о жизни безпозвоночныхъ, — за исключеніемъ термитовъ, муравьевъ и пчелъ, — чрезвычайно ограничены; но, несмотря на это, даже изъ жизни низшихъ животныхъ мы можемъ привести нѣсколько фактовъ вполнѣ удостовѣренной взаимопомощи. Безчисленныя сообщества саранчи, бабочекъ — особенно ванессъ — сверчковъ, жучковъ (цицинделъ) и т. д., въ сущности, совершенно еще не изслѣдованы; но уже самый фактъ ихъ существованія указываетъ на то, что они должны составляться приблизительно на такихъ же началахъ, какъ и временныя сообщества муравьевъ и пчелъ для цѣлей переселенія^[6]. Что же касается жуковъ, то извѣстны вполнѣ точно наблюденные факты взаимной помощи среди могильщиковъ (Necrophorus). Имъ нуженъ какой-нибудь разлагающійся органическій матеріалъ для кладки въ немъ яицъ и обезпеченія ихъ личинокъ пищей; но гніеніе подобнаго матеріала не должно происходить слишкомъ быстро. Вслѣдствіе этого, жуки-могильщики закапываютъ въ землю трупы всякихъ мелкихъ животныхъ, которые случайно попадаются имъ во время ихъ поисковъ. Вообще, жуки этой породы живутъ особнякомъ; но когда одинъ изъ нихъ находитъ трупъ мыши, или птицы, который онъ не можетъ самъ закопать, онъ созываетъ еще нѣсколько другихъ могильщиковъ (ихъ сходится иногда до шести), чтобы совершить эту операцію соединенными силами. Если нужно, они переносятъ трупъ на болѣе подходящую, мягкую почву. Вообще, закапываніе производится чрезвычайно обдуманнымъ образомъ и совершенно безъ спора относительно того, кому придется воспользоваться привилегіей положить яички въ закопанномъ трупѣ. И когда Гледичъ привязывалъ мертвую птицу къ кресту, сдѣланному изъ двухъ палочекъ, или подвѣшивалъ лягушку къ палкѣ, воткнутой въ землю, могильщики самымъ дружественнымъ образомъ направляли усилія своихъ соединенныхъ умовъ, чтобы преодолѣть хитрость человѣка. То же самое сочетаніе усилій наблюдается и у навозныхъ жуковъ.

Но даже среди животныхъ, стоящихъ на нѣсколько низшей ступени организаціи, мы можемъ найти подобные же примѣры. Нѣкоторые земноводные крабы Вестъ-Индіи и Сѣверной Америки соединяются громадными полчищами, когда направляются къ морю, для метанія икры, при чемъ каждое такое переселеніе непремѣнно предполагаетъ нѣкоторое взаимное соглашеніе для совмѣстнаго дѣйствія и взаимную поддержку. Что же касается большихъ Молуккскихъ крабовъ (Limulus), то я былъ пораженъ, увидавши въ 1882 году, въ Брайтонскомъ акваріумѣ, насколько эти неуклюжія животныя способны оказывать другъ другу помощь, когда она оказывается нужной одному изъ нихъ. Такъ, напримѣръ, одинъ изъ нихъ перевернулся на спину въ углу большого чана, гдѣ ихъ содержатъ въ акваріумѣ, и его тяжелый, похожій на большую кастрюлю, панцырь мѣшалъ ему принять обычную позу, тѣмъ болѣе, что въ этомъ углу была сдѣлана желѣзная перегородка, которая еще болѣе затрудняла его попытки перевернуться. Тогда его сотоварищи поспѣшили къ нему на помощь, и въ теченіе цѣлаго часа я наблюдалъ, какъ они старались помочь своему товарищу по заключенію. Сначала явились двое крабовъ, толкавшихъ своего друга снизу, и послѣ усердныхъ усилій имъ удавалось поставить его ребромъ, но желѣзная перегородка мѣшала имъ закончить дѣло, и крабъ снова тяжело валился на спину. Послѣ многихъ попытокъ одинъ изъ спасателей отправился въ глубину чана и привелъ съ собой еще двухъ крабовъ, которые со свѣжими силами принялись снова поднимать и подталкивать своего безпомощнаго товарища. Мы пробыли въ акваріумѣ болѣе двухъ часовъ и, уходя, снова подошли заглянуть въ чанъ: работа освобожденія все еще продолжалась! Послѣ того, какъ я былъ свидѣтелемъ этого эпизода, я вполнѣ вѣрю наблюденію, упоминаемому Эразмомъ Дарвиномъ, а именно, что „обыкновенный крабъ во время линянія ставитъ въ качествѣ часовыхъ неполинявшихъ еще крабовъ, или же особей съ отвердѣвшей уже скорлупой, дабы защищать полинявшія особи, въ ихъ беззащитномъ состояніи, отъ нападеній морскихъ враговъ“^[7].

 

Факты взаимопомощи у термитовъ, муравьевъ и пчелъ настолько хорошо извѣстны, почти всякому читателю, въ особенности благодаря популярнымъ книгамъ Романеса, Бюхнера и Джона Лэббока, что я могу ограничиться весьма немногими указаніями^[8]. Если мы возьмемъ муравейникъ, то мы не только увидимъ, что всякаго рода работа — воспитаніе потомства, фуражировка, постройка, воспитаніе куколокъ, выкармливаніе тлей и т. п. — выполняется согласно принципамъ добровольной взаимной помощи; но вмѣстѣ съ Форелемъ мы должны будемъ также признать, что главною, основною чертою жизни многихъ видовъ муравьевъ является тотъ фактъ, что каждый муравей дѣлится и обязанъ дѣлиться своей пищей, уже проглоченной и отчасти переваренной, съ каждымъ членомъ общины, предъявляющимъ на нее требованіе. Два муравья, принадлежащихъ къ двумъ различнымъ видамъ или къ двумъ враждебнымъ муравейникамъ, будутъ, при случайной встрѣчѣ, избѣгать другъ друга. Но два муравья, принадлежащихъ къ одному и тому же муравейнику или къ одной и той же колоніи муравейниковъ, всегда подходятъ другъ къ другу, обмѣниваются нѣсколькими движеніями щупалецъ, и „если одинъ изъ нихъ голоденъ или чувствуетъ жажду, и въ особенности, если у другого въ это время зобикъ полонъ, то первый немедленно проситъ пищи“. Муравей, къ которому такимъ образомъ обратились съ просьбой, никогда не отказываетъ; онъ раздвигаетъ свои челюсти и, придавъ тѣлу надлежащее положеніе, отрыгиваетъ каплю прозрачной жидкости, которая слизывается голоднымъ муравьемъ. Отрыгиваніе пищи для кормленія другихъ является такой важной чертой въ жизни муравьевъ (на волѣ) и такъ постоянно примѣняется, какъ для кормленія голодныхъ товарищей, такъ и для выкармливанія личинокъ, что, по мнѣнію Фореля, пищеварительные органы муравьевъ состоятъ изъ двухъ различныхъ частей: одна изъ нихъ, задняя, предназначается для спеціальнаго пользованія самого индивидуума, а другая, передняя — главнымъ образомъ на пользу общины. Если бы какой-нибудь муравей съ полнымъ зобикомъ оказался настолько себялюбивымъ, что отказалъ бы въ пищѣ товарищу, съ нимъ поступили бы какъ съ врагомъ, или даже хуже. Если бы отказъ былъ сдѣланъ въ такое время, когда его сородичи сражаются съ какимъ-либо инымъ видомъ муравьевъ, или съ чужимъ муравейникомъ, они напали бы на своего жаднаго товарища съ большимъ ожесточеніемъ, чѣмъ на самихъ враговъ. Но если бы муравей не отказался накормить другого муравья, принадлежащаго къ вражескому муравейнику, то сородичи послѣдняго стали бы обращаться съ нимъ какъ съ другомъ. Все это подтверждено чрезвычайно точными наблюденіями и опытами, не оставляющими никакого сомнѣнія, ни въ дѣйствительности самихъ фактовъ, ни въ правильности ихъ истолкованія^[9].

Такимъ образомъ, въ этомъ огромномъ отдѣлѣ животнаго міра, который охватываетъ болѣе тысячи видовъ и настолько многочисленъ, что Бразилія, по увѣренію бразильцевъ, принадлежитъ не людямъ, а муравьямъ, — совершенно отсутствуетъ борьба и состязаніе изъ-за пищи между членами одного и того же муравейника, или колоніи муравейниковъ. Какъ бы ни были ужасны войны между различными видами муравьевъ и различными муравейниками, какія бы жестокости ни совершались во время войны, взаимная помощь внутри общины и самоотреченіе на пользу общую обратились въ привычку, а самопожертвованіе индівидуума: для общаго блага является общимъ правиломъ. Муравьи и термиты отреклись такимъ образомъ отъ „Гоббсовой войны“ и только выиграли отъ этого. Ихъ поразительные муравейники, ихъ постройки, превосходящія по относительной высотѣ людскія постройки; ихъ мощеныя дороги и крытыя галлереи — между муравейниками; ихъ обширныя залы и зернохранилища; ихъ хлѣбныя поля, ихъ жатвы и „соложеніе“ ими зерна^[10]; удивительные „огороды“ „зонтичнаго муравья“, который объѣдаетъ листья и удобряетъ кусочки земли катышками изъ пережеванныхъ кусочковъ листа, при чемъ въ этихъ огородахъ растетъ только одна порода грибковъ, а всѣ остальные уничтожаются; ихъ раціональные методы выняньчиванія яичекъ и личинокъ, общіе всѣмъ муравьямъ, и построеніе спеціальныхъ гнѣздъ и загородей для выращиванія тлей, которыхъ Линней такъ живописно назвалъ „муравьиными коровами“, и, наконецъ, ихъ храбрость, отважность и высокое умственное развитіе, — все это естественные результаты взаимной помощи, практикуемой ими на каждомъ шагу ихъ дѣятельной и трудолюбивой жизни. Общительность муравьевъ привела также къ развитію другой существенной черты ихъ жизни, а именно, къ огромному развитію личнаго почина, который въ свою очередь содѣйствовалъ развитію у муравьевъ такихъ высокихъ и разнообразныхъ умственныхъ способностей что онѣ вызываютъ восторгъ и удивленіе каждаго наблюдателя^[11].

Если бы мы не были знакомы ни съ какими другими фактами изъ жизни животныхъ, кромѣ тѣхъ, которые извѣстны о муравьяхъ и термитахъ, мы могли бы уже съ увѣренностью заключить, что взаимная помощь, (ведущая къ взаимному довѣрію — первому условію мужества) и индивидуальная иниціатива (первое условіе умственнаго прогресса) являются двумя условіями, несравненно болѣе важными въ эволюціи міра животныхъ, чѣмъ взаимная борьба. Дѣйствительно, муравей процвѣтаетъ, хотя и не обладаетъ ни одной изъ тѣхъ „защитительныхъ“ чертъ, безъ которыхъ не можетъ обойтись ни одно изъ животныхъ, ведущихъ одинокую жизнь. Ихъ окраска дѣлаетъ ихъ очень замѣтными для ихъ враговъ, а высокіе муравейники многихъ видовъ сразу обращаютъ на себя вниманіе въ лѣсахъ и на лугахъ. У муравья нѣтъ твердаго панцыря, а его жало, какъ бы ни было оно опасно, когда сотни жалъ вонзаются въ тѣло животнаго, не имѣетъ большой цѣны для цѣлей индивидуальной защиты. Въ то же время личинки и куколки муравьевъ (такъ наз. муравьиныя яйца) составляютъ лакомство для многихъ обитателей лѣсовъ. И тѣмъ не менѣе, муравьи, несмотря на ихъ многочисленность, не подвергаются сильному истребленію птицами и даже муравьѣдами и внушаютъ ужасъ насѣкомымъ, гораздо болѣе сильнымъ, чѣмъ они сами. Когда Форель опорожнивалъ мѣшокъ съ муравьями на лугу, онъ видѣлъ, какъ „сверчки разбѣгались, оставляя свои норы на разграбленіе муравьямъ; пауки и жуки бросали свои жертвы, изъ боязни самимъ очутиться въ положеніи жертвы;“ муравьи захватывали даже гнѣзда осъ, послѣ битвы, во время которой многіе изъ нихъ гибли для блага общины. Даже самыя быстрыя насѣкомыя не успѣвали спастись, и Форелю часто приходилось видѣть, какъ муравьи внезапно нападали и убивали бабочекъ, комаровъ, мухъ и т. д. Сила ихъ заключается во взаимной поддержкѣ и взаимномъ довѣріи. И если муравей, — не говоря о еще болѣе развитыхъ термитахъ, — стоитъ на самой вершинѣ цѣлаго класса насѣкомыхъ по своимъ умственнымъ способностямъ; если по храбрости его можно приравнять къ наиболѣе мужественнымъ позвоночнымъ, и его мозгъ — говоря словами Дарвина, — „представляетъ одинъ изъ самыхъ чудесныхъ атомовъ матеріи въ мірѣ — можетъ быть, даже болѣе удивительный чѣмъ мозгъ человѣка“ — то не обязанъ-ли муравей всѣмъ этимъ тому, что взаимная помощь совершенно замѣнила взаимную борьбу въ его общинахъ?

То же самое справедливо и относительно пчелъ. Эти маленькія насѣкомыя, которымъ такъ легко было-бы стать добычей многочисленныхъ птицъ, и медъ которыхъ привлекаетъ всѣ классы животныхъ, начиная съ жука и кончая медвѣдемъ, также не имѣютъ ни одной изъ защитительныхъ особенностей въ строеніи, или въ области мимикріи^[12], безъ которыхъ насѣкомыя, живущія въ одиночку, едва ли могли бы избѣжать полнаго истребленія; но, несмотря на это, вслѣдствіе практикуемой пчелами взаимной помощи, онѣ, какъ извѣстно, успѣли широко распространиться по земному шару, обладаютъ поразительною смышленостью и выработали поразительныя формы общежитія.

Работая сообща, онѣ этимъ умножаютъ въ невѣроятныхъ размѣрахъ свои индивидуальныя силы; а прибѣгая ко временному раздѣленію труда, — при чемъ за каждой пчелой сохраняется способность исполнять, когда это понадобится, любого рода работу, — онѣ достигаютъ такой степени благосостоянія и безопасности, какой нельзя ожидать ни у одного изолированнаго животнаго, какъ бы оно ни было сильно или хорошо вооружено. Въ своихъ сообществахъ пчелы часто превосходятъ человѣка, когда онъ пренебрегаетъ выгодами обдуманной взаимной помощи. Такъ, напримѣръ, когда рой пчелъ готовится покинуть улей, чтобы основать новое сообщество, нѣкоторое количество пчелъ предварительно изслѣдуетъ сосѣднюю мѣстность, и если имъ удается открыть удобное мѣсто для жилья — напримѣръ, старую корзину, или что-нибудь въ этомъ родѣ — онѣ завладѣваютъ имъ, чистятъ его и охраняютъ, иногда въ продолженіе цѣлой недѣли, пока рой не выроится и не осядетъ здѣсь, на выбранномъ мѣстѣ. Между тѣмъ какъ людямъ сплошь да рядомъ приходилось погибать при переселеніяхъ въ новыя страны, потому только, что переселенцы не понимали необходимости объединенія усилій! При помощи коллективнаго ума, пчелы съ успѣхомъ борясь даже противъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ, иногда совершенно непредвидѣнныхъ и необычныхъ, какъ, напр., это случилось съ пчелами на Парижской выставкѣ, гдѣ онѣ залѣпили пчелинымъ клеемъ (узой) ставню, закрывавшую окно, устроенное въ стѣнѣ ихъ улья^[13]. Кромѣ того, онѣ вовсе не отличаются кровопролитными наклонностями и любовью къ безполезнымъ битвамъ, которыми многіе писатели такъ охотно надѣляютъ всѣхъ животныхъ. Часовые, охраняющіе входъ въ улей, безжалостно убиваютъ всѣхъ пчелъ-грабительницъ, стремящихся проникнуть къ нимъ; но пчелы-чужаки, попадающія по-ошибкѣ, остаются нетронутыми, въ особенности, если онѣ прилетаютъ обремененныя запасомъ собранной цвѣточной пыли, или если это — молодыя пчелы, которыя могутъ легко сбиться съ пути. Такимъ образомъ, военныя дѣйствія сводятся къ строго-необходимымъ.

Общественность пчелъ тѣмъ болѣе поучительна, что хищническіе инстинкты и лѣность продолжаютъ существовать среди нихъ и вновь проявляются каждый разъ, когда тому благопріятствуютъ обстоятельства. Извѣстно, что всегда имѣется нѣкоторое количество пчелъ, которыя предпочитаютъ жизнь грабителей трудолюбивой жизни рабочаго; при чемъ въ періоды скудости, какъ и въ періоды необычайнаго изобилія пищи, число грабителей быстро возрастаетъ. Когда жатва кончена и на нашихъ поляхъ и лугахъ остается мало матеріала для выводки меда, пчелы-грабительницы появляются въ большомъ числѣ: съ другой стороны, на сахарныхъ плантаціяхъ Вестъ-Индіи и на рафинадныхъ заводахъ Европы грабежъ, лѣность и очень часто пьянство становятся обычнымъ явленіемъ среди пчелъ. Мы видимъ, такимъ образомъ, что противо-общественные инстинкты продолжаютъ существовать среди пчелъ, но естественный подборъ безпрерывно долженъ уничтожать ихъ, такъ какъ въ концѣ концовъ практика взаимности оказывается болѣе выгодной для вида, чѣмъ развитіе особей, одаренныхъ хищническими наклонностями. „Наиболѣе хитрые и наиболѣе безцеремонные,“ о которыхъ говорилъ Гёксли, уничтожаются, чтобы дать мѣсто особямъ, понимающимъ выгоды общительной жизни и взаимной поддержки.

Конечно, ни муравьи, ни пчелы, ни даже термиты не поднялись до пониманія высшей солидарности, которая охватывала бы весь ихъ видъ. Въ этомъ отношеніи они очевидно не достигли той ступени развитія, которой мы не находимъ даже среди политическихъ, научныхъ и религіозныхъ руководителей человѣчества. Ихъ общественные инстинкты почти не переходятъ за предѣлы муравейника или улья. Тѣмъ не менѣе, Форель описалъ колоніи муравьевъ на Монъ-Тандрѣ и на горѣ Салевѣ, заключавшія въ себѣ не менѣе двухъ сотъ муравейниковъ, при чемъ обитатели такихъ колоній принадлежали къ двумъ различнымъ видамъ (Formica exsecta и F. pressilabris). Форель утверждаетъ при этомъ, что каждый членъ этихъ колоній узнаетъ всѣхъ остальныхъ членовъ, и что всѣ они принимаютъ участіе въ общей защитѣ. Макъ-Кукъ наблюдалъ въ Пенсильваніи цѣлую націю муравьевъ, состоявшую изъ 1600—1700 муравейниковъ, жившихъ въ полномъ согласіи; а Бэтсъ описалъ огромныя пространства въ Бразильскихъ „кампосахъ“ (степяхъ), покрытыя холмиками термитовъ, при чемъ нѣкоторые муравейники служили убѣжищемъ для двухъ или трехъ различныхъ видовъ, и большинство этихъ построекъ было соединено между собою сводчатыми галлереями и крытыми аркадами^[14]. Такимъ образомъ, попытки объединенія довольно обширныхъ подъ-отдѣловъ вида, для цѣлей взаимной защиты и общественной жизни, встрѣчаются даже среди безпозвоночныхъ животныхъ.

 

Переходя теперь къ высшимъ животнымъ, мы находимъ еще больше случаевъ несомнѣнно сознательной взаимной помощи, практикуемой для всевозможныхъ цѣлей, — хотя, впрочемъ, мы должны замѣтить, что наши познанія о жизни даже высшихъ животныхъ все еще отличаются большой недостаточностью. Множество фактовъ этого рода было собрано самыми первоклассными зоологами, но тѣмъ не менѣе имѣются цѣлые отдѣлы животнаго царства, о которыхъ намъ почти ничего не извѣстно.

Особенно мало у насъ достовѣрныхъ свѣдѣній относительно рыбъ, отчасти вслѣдствіе затруднительности наблюденій, а отчасти вслѣдствіе того, что на этотъ предметъ до сихъ поръ не было обращено должнаго вниманія. Что же касается до млекопитающихъ, то уже Кесслеръ замѣтилъ, какъ мало мы знакомы съ ихъ жизнью. Многія изъ нихъ только по ночамъ выходятъ изъ своихъ логовищъ; другія скрываются подъ землей; тѣ же жвачныя, которыхъ общественная жизнь и переселенія представляютъ глубочайшій интересъ, не даютъ человѣку близко подойти къ ихъ стадамъ. Больше всего мы знаемъ о птицахъ; но все же общественная жизнь очень многихъ видовъ остается намъ очень мало извѣстной. Впрочемъ, въ общемъ нечего жаловаться на недостатокъ хорошо установленныхъ фактовъ, какъ это видно будетъ изъ нижеслѣдующаго.

Мнѣ нѣтъ надобности останавливаться здѣсь на сообществахъ между самцомъ и самкою для воспитанія ихъ потомства, для обезпеченія его пищей на первыхъ ступеняхъ жизни и для совмѣстной охоты; хотя и можно упомянуть, что подобныя семейныя ассоціаціи, широко распространены даже у наименѣе общительныхъ плотоядныхъ животныхъ и хищныхъ птицъ; при чемъ ихъ главный интересъ состоитъ въ томъ, что семейное сообщество представляетъ среду, въ которой развиваются болѣе нѣжныя чувства, даже среди животныхъ, чрезвычайно свирѣпыхъ въ другихъ отношеніяхъ. Можно также прибавить, что рѣдкость сообществъ, выходящихъ за предѣлы семьи, у плотоядныхъ животныхъ и хищныхъ птицъ, — хотя и является въ большинствѣ случаевъ результатомъ образа ихъ питанія, но можетъ быть также объяснена, до извѣстной степени, какъ слѣдствіе тѣхъ перемѣнъ въ животномъ мірѣ, которыя были вызваны быстрымъ размноженіемъ человѣчества. Во всякомъ случаѣ, не мѣшаетъ замѣтить, что есть виды, которыхъ особи живутъ совершенно одинокою жизнью въ густо-населенныхъ областяхъ, въ то время какъ тѣ же самые виды, или ихъ ближайшіе сородичи, живутъ стадами, въ мѣстностяхъ не обитаемыхъ человѣкомъ. Для примѣра въ этомъ отношеніи можно указать на волковъ, лисицъ и нѣкоторыхъ хищныхъ птицъ.

Впрочемъ, сообщества, не переходящія за предѣлы семьи, представляютъ для насъ сравнительно малый интересъ; тѣмъ болѣе что извѣстно много другихъ сообществъ, гораздо болѣе общаго характера, какъ, напримѣръ, ассоціаціи, составляемыя многими животными для охоты, для взаимной защиты, или же просто для наслажденія жизнью. Одюбонъ уже указывалъ, что орлы иногда слетаются вмѣстѣ, по нѣсколько особей, и его разсказъ о двухъ лысыхъ орлахъ, самцѣ и самкѣ, охотившихся на Миссисипи, хорошо извѣстенъ, какъ образецъ художественнаго описанія. Но одно изъ наиболѣе убѣдительныхъ наблюденій въ этомъ направленіи принадлежитъ Сѣверцову. Изучая фауну русскихъ степей, онъ однажды увидалъ орла, принадлежащаго къ стайному виду (бѣлохвостъ, Haliaetos albicilla), поднимавшагося въ вышину; въ продолженіе получаса онъ молча описывалъ широкіе круги, и вдругъ внезапно раздался его пронзительный клекотъ. На этотъ крикъ вскорѣ отвѣтилъ крикъ другого орла, подлетѣвшаго къ первому, за нимъ послѣдовалъ третій, четвертый и т. д., пока не собралось девять или десять орловъ, которые вскорѣ исчезли изъ виду. Послѣ полудня Сѣверцовъ отправился къ тому мѣсту, куда, какъ онъ замѣтилъ, полетѣли орлы; укрываясь за однимъ изъ волнообразныхъ возвышеній степи, онъ приблизился къ орлиной стаѣ и увидалъ, что она собралась вокругъ лошадинаго трупа. Старые орлы, которые вообще кормятся первые, — таковы правила приличія въ орлиномъ обществѣ — уже сидѣли на сосѣднихъ стогахъ сѣна, въ качествѣ часовыхъ, въ то время какъ молодые продолжали кормиться, окруженные стаями воронъ. Изъ этого и другихъ подобныхъ наблюденій Сѣверцовъ вывелъ заключеніе, что бѣлохвостые орлы соединяются между собою для охоты; поднявшись всѣ на большую высоту, они, если ихъ будетъ, напримѣръ, около десятка, могутъ осмотрѣть площадь по крайней мѣрѣ около пятидесяти квадратныхъ верстъ; при чемъ, какъ только одинъ изъ нихъ открываетъ что-нибудь, онъ тотчасъ сообщаетъ объ этомъ сотоварищамъ^[15].

Конечно, можно было-бы сказать, что инстинктивный крикъ перваго орла при видѣ добычи, или даже его движенія, могли привлечь другихъ; но въ вышеприведенномъ случаѣ есть указаніе въ пользу взаимнаго предупрежденія, такъ какъ орлы слетѣлись раньше, чѣмъ спуститься къ павшей лошади. Кромѣ того, Сѣверцову приходилось нѣсколько разъ позже убѣждаться въ томъ, что бѣлохвостые орлы всегда слетаются по нѣсколько на падаль, и что нѣкоторые изъ нихъ (въ началѣ пиршества молодые) всегда выполняютъ роль часовыхъ, въ то время, какъ другіе ѣдятъ. Дѣйствительно, бѣлохвостые орлы — одни изъ самыхъ храбрыхъ и наилучшихъ охотниковъ — вообще стайная птица, и Брэмъ говоритъ, что, попадая въ неволю, они быстро привязываются къ человѣку.

Общительность является общей чертой для очень многихъ другихъ хищныхъ птицъ. Бразильскій коршунъ (Каракара) — одинъ изъ самыхъ „безстыжихъ“ грабителей, оказывается, тѣмъ не менѣе, чрезвычайно общительнымъ. Его сообщества для охоты были описаны Дарвиномъ и другими натуралистами, при чемъ оказывается, что если онъ схватитъ черезчуръ крупную добычу, то созываетъ пять или шесть товарищей, чтобы унести ее. Вечеромъ, когда эти коршуны, все время находящіеся въ движеніи, налетавшись за-день, отправляются на покой и садятся на какое-нибудь одинокое дерево въ степи, они всегда собираются небольшими стаями, при чемъ къ нимъ присоединяются перкноптеры, небольшіе темнокрылые коршуны, похожіе на ворону, — „ихъ истинные друзья“, говоритъ Д’Орбиньи^[16]. Въ Старомъ Свѣтѣ, въ Закаспійскихъ степяхъ, коршуны имѣютъ, по наблюденіямъ Заруднаго, ту-же привычку вить свои гнѣзда по нѣсколько въ одномъ мѣстѣ. Общительный грифъ^[17] — одна изъ самыхъ сильныхъ породъ коршуновъ, — получилъ самое свое названіе за любовь къ обществу. Они живутъ огромными стаями, и въ Африкѣ попадаются горы, буквально покрытыя, въ каждомъ свободномъ мѣстечкѣ, ихъ гнѣздами. Они положительно наслаждаются общественной жизнью, и собираются очень большими стаями для высокихъ полетовъ, составляющихъ своего рода спортъ. «Они живутъ въ большой дружбѣ», говоритъ Ле-Вальянъ, и „иногда въ одной и той же пещерѣ я находилъ до трехъ гнѣздъ“.^[18] Коршуны Урубу въ Бразиліи отличаются, пожалуй, еще большей общительностью, чѣмъ грачи, говоритъ Бэтсъ^[19] Маленькіе египетскіе коршуны (Percnopterus stercorarius) тоже живутъ въ большой дружбѣ. Они играютъ стаями въ воздухѣ, вмѣстѣ проводятъ ночь, и утромъ гурьбою отправляются въ поиски за пищей, при чемъ между ними не бываетъ никакихъ, даже мелкихъ, ссоръ; такъ свидѣтельствуетъ Брэмъ, имѣвшій полную возможность наблюдать ихъ жизнь. Красногорлый соколъ также встрѣчается многочисленными стаями въ Бразильскихъ лѣсахъ, а соколъ пустельга (Tinnunculus cenchris), оставивъ Европу и достигнувъ зимой степей и лѣсовъ Азіи, собирается въ большія сообщества. Въ степяхъ южной Россіи онъ ведетъ (вѣрнѣе, велъ) такую общительную жизнь, что Нордманъ видалъ его въ большихъ стаяхъ, совмѣстно съ другими соколами (Falco tinnunculus, F. oesulon и F. subbuteо), которые собирались въ ясные дни около четырехъ часовъ по-полудни, и наслаждались своими полетами до поздней ночи. Они обыкновенно летѣли всѣ вмѣстѣ, по совершенно прямой линіи, вплоть до извѣстной, опредѣленной точки, послѣ чего немедленно возвращались по той же линіи и затѣмъ снова повторяли тотъ же полетъ^[20].

Подобные полеты стаями, ради самаго удовольствія полета, очень обыкновенны среди всякаго рода птицъ. Ч. Диксонъ сообщаетъ, что въ особенности по рѣкѣ Эмберъ (Humber) на болотистыхъ равнинахъ, часто появляются въ концѣ августа многочисленныя стаи куличковъ (Tringa alpinа, горный песочникъ, зовутъ также чернозобикъ) и остаются на зиму. Полеты этихъ птицъ чрезвычайно интересны, такъ какъ собравшись огромною стаею, они описываютъ въ воздухѣ круги, затѣмъ разсѣиваются, a затѣмъ снова собираются, продѣлывая этотъ маневръ съ аккуратностью хорошо обученныхъ солдатъ. Среди нихъ бываютъ разсѣяны многіе случайные песочники другихъ видовъ, улиты и кулики^[21].

Перечислить здѣсь различныя охотничьи сообщества птицъ было бы просто невозможно: они представляютъ самое обыкновенное явленіе; но слѣдуетъ отмѣтить по крайней мѣрѣ рыбачьи сообщества пеликановъ, въ которыхъ эти неуклюжія птицы проявляютъ замѣчательную организацію и смышленость. Они всегда отправляются на рыбную ловлю большими стаями и, выбравъ подходящую губу, составляютъ широкій полукругъ, лицомъ къ берегу; мало-по-малу полукругъ этотъ стягивается, по мѣрѣ того, какъ птицы подгребаются къ берегу, и благодаря этому маневру, вся рыба, попавшая въ полукругъ, вылавливается. На узкихъ рѣкахъ и на каналахъ пеликаны даже раздѣляются на двѣ партіи, изъ которыхъ каждая составляетъ свой полукругъ, и обѣ плывутъ навстрѣчу другъ къ другу, совершенно такъ же, какъ если бы двѣ партіи людей шли навстрѣчу другъ къ другу съ двумя длинными неводами, чтобы захватить рыбу, попавшую между неводовъ. Съ наступленіемъ ночи пеликаны улетаютъ на свое обычное мѣсто отдыха — всегда одно и то же для каждой отдѣльной стаи — и никто никогда не видалъ, чтобы между ними происходили драки изъ-за того или другого мѣста рыбной ловли, или мѣста отдыха. Въ южной Америкѣ пеликаны собираются стаями до 40,000 и до 50,000 птицъ, часть которыхъ наслаждается сномъ, въ то время какъ другіе стоятъ на стражѣ, а часть отправляется на рыбную ловлю^[22].

Наконецъ, я совершилъ бы большую несправедливость по отношенію къ нашему столь оклеветанному домашнему воробью, если бы не упомянулъ о томъ, какъ охотно каждый изъ нихъ дѣлится всякой находимой имъ пищей съ членами того общества, къ которому онъ принадлежитъ. Этотъ фактъ былъ хорошо извѣстенъ древнимъ грекамъ, и до насъ дошло преданіе о томъ, какъ греческій ораторъ воскликнулъ однажды (цитирую на память): «Въ то время, какъ я говорилъ вамъ, прилеталъ воробей, чтобы сказать другимъ воробьямъ, что какой-то рабъ разсыпалъ мѣшокъ съ зерномъ, и всѣ они улетѣли подбирать зерно». Тѣмъ болѣе пріятно мнѣ было найти подтвержденіе этого наблюденія древнихъ въ современной небольшой книгѣ Гёрнея, который вполнѣ убѣжденъ, что домашніе воробьи всегда увѣдомляютъ другъ друга, когда можно гдѣ-нибудь поживиться пищей. Онъ говоритъ: «Какъ бы далеко отъ двора фермы ни обмолачивался скирдъ хлѣба—воробьи во дворѣ фермы всегда оказывались съ зобами, набитыми зерномъ»^[23]. Правда, воробьи съ чрезвычайной щепетильностью охраняютъ свои владѣнія отъ вторженій чужаковъ; такъ, напримѣръ, воробьи Люксембургскаго сада въ Парижѣ жестоко нападаютъ на всѣхъ другихъ воробьевъ, которые пытаются, въ свою очередь, воспользоваться садомъ и щедростью его посетителей; но внутри своихъ собственныхъ общинъ или группъ они чрезвычайно широко практикуютъ взаимную поддержку, хотя иногда дѣло и не обходится безъ ссоръ,—какъ это бываетъ, впрочемъ, даже между лучшими друзьями^[24].

Охота группами и кормленіе стаями настолько обычны въ мірѣ птицъ, что едва ли нужно приводить еще примѣры: эти два явленія слѣдуетъ разсматривать, какъ вполнѣ установленный фактъ. Что-же до силы, которую даютъ птицамъ подобныя сообщества, то она вполнѣ очевидна. Самые крупные хищники вынуждены бываютъ пасовать предъ ассоціаціями самыхъ мелкихъ птицъ. Даже орлы—даже самый могучій и страшный орелъ—могильникъ или боевой орелъ, которые отличаются такой силой, что могутъ поднять въ своихъ когтяхъ зайца или молодую антилопу,—бываютъ принуждены оставлять свою добычу стаямъ коршуновъ, которые устраиваютъ правильную охоту за ними, какъ только замѣтятъ, что одному изъ нихъ попалась хорошая добыча. Коршуны также охотятся за быстрою скопою-рыболовомъ и отнимаютъ у нея наловленную ею рыбу; но никому еще не приходилось наблюдать чтобы коршуны дрались за обладаніе похищенной такимъ образомъ добычей. На островѣ Кергеленѣ д-ръ Couës видѣлъ, какъ Buphagus (изъ скворцоваго семейства, морская курочка промышленниковъ) преслѣдуетъ чаекъ съ цѣлью заставить ихъ отрыгнуть пищу; хотя, съ другой стороны, чайки, въ соединеніи съ морскими ласточками, прогоняютъ морскую курочку, какъ только она приближается къ ихъ владѣніямъ, особливо во время гнѣздованія^[25]. Маленькія, но очень быстрыя пиголицы (Vanellus cristatus) смѣло атакуютъ хищныхъ птицъ. „Атака пиголицъ на сарыча, на коршуна, на ворону или на орла—одно изъ самыхъ интересныхъ зрѣлищъ. Чувствуется, что онѣ увѣрены въ побѣдѣ, и видишь ярость хищника. Въ подобныхъ случаяхъ пиголицы въ совершенствѣ поддерживаютъ другъ друга, и чѣмъ многочисленнѣе онѣ, тѣмъ храбрѣе»^[26]. Пиголица вполнѣ заслужила прозвище „доброй матери“, которое ей дали греки, такъ какъ она никогда не отказывается защищать другихъ водяныхъ птицъ отъ нападеній ихъ враговъ. Но даже маленькій обитатель нашихъ садовъ, бѣлая трясогузка (Motacilla alba), вся длина которой едва достигаетъ восьми дюймовъ, заставляетъ иногда воробьинаго ястреба прекратить охоту. „Я часто восхищался ихъ мужествомъ и проворствомъ,—писалъ старикъ Брэмъ,—и я убѣжденъ, что одинъ только соколъ способенъ поймать трясогузку… Когда ихъ стая заставитъ какого-нибудь хищника удалиться, онѣ оглашаютъ воздухъ торжествующимъ пискомъ и затѣмъ разлетаются». Въ такихъ случаяхъ онѣ собираются съ опредѣленною цѣлью, погоняться за врагомъ,—совершенно такъ же, какъ намъ приходилось наблюдать, что все птичье населеніе лѣса вдругъ поднималось при извѣстіи о появленіи въ немъ какой-нибудь ночной птицы и всѣ—какъ хищныя птицы, такъ и маленькія безобидныя пѣвуньи — начинали гоняться за пришельцемъ и, въ концѣ концовъ, принуждали его вернуться въ свое убѣжище.

Какая громадная разница между силами коршуна, сарыча или ястреба, и такихъ маленькихъ пташекъ, какъ луговая трясогузка! А между тѣмъ эти маленькія птички, благодаря своимъ совмѣстнымъ дѣйствіямъ и храбрости, одерживаютъ верхъ надъ грабителями, которые обладаютъ могучимъ полетомъ и превосходно вооружены для нападенія! Въ Европѣ трясогузки не только гоняются за тѣми хищными птицами, которыя могутъ быть опасны для нихъ, но также и за ястребами рыболовами—„скорѣе для забавы, чѣмъ для нанесенія имъ вреда», говоритъ Брэмъ. Въ Индіи, по свидетельству доктора Джердона, галки гоняются за коршунами (Gowinda) „просто для развлеченія;“ а князь Видъ (Wied) говоритъ, что бразильскаго орла, urubitinga, часто окружаютъ безчисленныя стаи тукановъ („насмѣшниковъ“) и классиковъ (птица, находящаяся въ близкомъ родствѣ съ нашими грачами) и издѣваются надъ нимъ. „Орелъ“—прибавляетъ Видъ,—„обыкновенно относится къ подобнымъ надоѣданіямъ очень спокойно; впрочемъ, отъ времени до времени, онъ таки схватитъ одного изъ пристающихъ къ нему насмѣшниковъ“. Мы видимъ, такимъ образомъ, во всѣхъ этихъ случаяхъ (а такихъ примѣровъ можно было бы привести десятки), какъ маленькія птицы, неизмѣримо уступающія по силѣ хищнику, оказываются тѣмъ не менѣе сильнѣе его, благодаря тому, что дѣйствуютъ сообща^[27].

Самыхъ поразительныхъ результатовъ, въ смыслѣ обезпеченія личной безопасности, наслаждения жизнью и развитія умственныхъ способностей путемъ общественной жизни, достигли два большихъ семейства птицъ, а именно, журавли и попугаи. Журавли чрезвычайно общительны и живутъ въ превосходныхъ отношеніяхъ, не только со своими сородичами, но и съ большинствомъ водяныхъ птицъ. Ихъ осторожность не менѣе удивительна, чѣмъ ихъ умъ. Они сразу разбираются въ новыхъ условіяхъ и дѣйствуютъ сообразно новымъ требованіямъ. Ихъ часовые всегда находятся на стражѣ, когда стая кормится или отдыхаетъ, и охотники по опыту знаютъ, какъ трудно къ нимъ подобраться. Если человѣку удается захватить ихъ гдѣ-нибудь врасплохъ—они больше уже не возвращаются на это мѣсто, не выславши впередъ, сперва—одного развѣдчика, а вслѣдъ за нимъ—партію развѣдчиковъ; и когда эта партія возвратится съ извѣстіемъ, что опасности не предвидится, высылается вторая партія развѣдчиковъ, для провѣрки показанія первыхъ, прежде чѣмъ вся стая рѣшится двинуться впередъ. Со сродными видами журавли вступаютъ въ дѣйствительную дружбу, а въ неволѣ нѣтъ другой птицы,—за исключеніемъ только не менѣе общительнаго и смышленаго попугая, — которая вступала бы въ такую дѣйствительную дружбу съ человѣкомъ. «Журавль видитъ въ человѣкѣ не хозяина, а друга, и всячески старается выразить это,» говоритъ Брэмъ, на основаніи личнаго опыта. Съ ранняго утра до поздней ночи журавль находится въ непрерывной дѣятельности; но онъ посвящаетъ всего нѣсколько часовъ утромъ на добываніе пищи, главнымъ образомъ растительной; остальное же время онъ отдаетъ жизни въ обществѣ. „Онъ схватываетъ маленькіе кусочки дерева или камешки, подбрасываетъ ихъ на воздухъ, пытаясь потомъ снова схватить ихъ; онъ выгибаетъ шею, распускаетъ крылья, пляшетъ, подпрыгиваетъ, бѣгаетъ и всячески выражаетъ свое хорошее настроеніе, и всегда остается красивымъ и граціознымъ“^[28]. Такъ какъ онъ постоянно живетъ въ обществѣ, то почти не имѣетъ враговъ, и хотя Брэму приходилось иногда наблюдать, какъ одного изъ нихъ случайно схватитъ крокодилъ, но за исключеніемъ крокодила, онъ не зналъ никакихъ другихъ враговъ у журавля. Осторожность журавля, вошедшая въ пословицу, спасаетъ его отъ всѣхъ враговъ, и вообще онъ доживаетъ до глубокой старости. Не удивительно поэтому, что для сохраненія вида журавлю нѣтъ надобности воспитывать многочисленное потомство, и онъ обыкновенно кладетъ не болѣе двухъ яицъ. Что касается до высокаго развитія его ума, то достаточно сказать, что всѣ наблюдатели единогласно признаютъ, что умственныя способности журавля сильно напоминаютъ способности человѣка.

Другая чрезвычайно общительная птица, попугай, стоитъ, какъ извѣстно, по развитію ея умственныхъ способностей, во главѣ всего пернатаго міра. Ихъ образъ жизни, такъ превосходно описанъ Брэмомъ, что мнѣ достаточно будетъ привести нижеслѣдующій отрывокъ, какъ лучшую характеристику:

«Попугаи, говоритъ онъ, живутъ очень многочисленными обществами или стаями, за исключеніемъ періода спариванія. Они выбираютъ для стоянки мѣсто въ лѣсу, откуда каждое утро отправляются на свои охотничьи экспедиціи. Члены каждой стаи очень привязаны другъ къ другу и дѣлятъ между собою и горе, и радость. Каждое утро они всѣ вмѣстѣ отправляются въ поле, или въ садъ, или на какое-нибудь фруктовое дерево, чтобы кормиться тамъ фруктами или плодами. Они разставляютъ часовыхъ для охраны всей стаи и внимательно относятся къ ихъ предостереженіямъ. Въ случаѣ опасности, всѣ спѣшатъ улетѣть, оказывая поддержку другъ-другу, а вечеромъ всѣ въ одно и то же время возвращаются на мѣсто отдохновенія. Короче говоря, они всегда живутъ въ тѣсномъ дружественномъ союзѣ».

Они также находятъ удовольствіе въ обществѣ другихъ птицъ. Въ Индіи—говоритъ Латардъ—сойки и вороны слетаются изъ-за многихъ миль, чтобы провести ночь вмѣстѣ съ попугаями, въ бамбуковыхъ заросляхъ. Отправляясь на охоту, попугаи проявляютъ не только удивительную смышленость и осторожность, но и умѣнье соображаться съ обстоятельствами. Такъ, напримѣръ, стая бѣлыхъ какаду въ Австраліи, прежде чѣмъ начать грабить хлѣбное поле, непремѣнно сперва вышлетъ развѣдочную партію, которая располагается на самыхъ высокихъ деревьяхъ, по-сосѣдству съ намѣченнымъ полемъ, тогда какъ другіе развѣдчики садятся на промежуточныя деревья, между полемъ и лѣсомъ, и передаютъ сигналы. Если сигналы извѣщаютъ что „все въ порядкѣ“ тогда десятокъ какаду отдѣляется отъ стаи, дѣлаетъ нѣсколько круговъ въ воздухѣ и направляется къ деревьямъ, ближайшимъ къ полю. Эта вторая партія, въ свою очередь, довольно долго осматриваетъ окрестности и только послѣ такого осмотра даетъ сигналъ къ общему передвиженію,—послѣ чего вся стая снимается сразу и быстро обираетъ поле. Австралійскіе колонисты съ большимъ трудомъ преодолѣваютъ бдительность попугаевъ; но если человѣку, при всей его хитрости и съ его оружіемъ, удастся убить нѣсколько какаду, то они становятся послѣ того настолько бдительными и осторожными, что уже разстраиваютъ вслѣдъ за тѣмъ всѣ ухищренія враговъ^[29].

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что только благодаря общественному характеру ихъ жизни, попугаи могли достичь того высокаго развитія смышлености и чувствъ, почти доходящихъ до человѣческаго уровня, которое мы встрѣчаемъ у нихъ. Высокая ихъ смышленость побудила лучшихъ натуралистовъ назвать нѣкоторые виды—а именно сѣрыхъ попугаевъ,—„птицей—человѣкомъ“. А что касается до ихъ взаимной привязанности, то извѣстно, что если одинъ изъ ихъ стаи бываетъ убитъ охотникомъ, остальные начинаютъ летать надъ трупомъ своего сотоварища съ жалостными криками и „сами падаютъ жертвами своей дружеской привязанности“,—какъ писалъ Одюбонъ; а если два плѣнныхъ попугая, хотя бы принадлежащихъ къ двумъ разнымъ видамъ, подружились между собою, и одинъ изъ нихъ случайно умираетъ, то другой также нерѣдко погибаетъ отъ тоски и горя по умершемъ другѣ.

Не менѣе очевидно и то, что въ своихъ сообществахъ попугаи находятъ несравненно бо́льшую защиту отъ враговъ, чѣмъ они могли бы найти при самомъ идеальномъ развитіи у нихъ „клюва и когтей“. Весьма немногія хищныя птицы и млекопитающія осмѣливаются нападать на попугаевъ,—и то только на мелкія породы,—и Брэмъ совершенно правъ, говоря о попугаяхъ, что у нихъ, какъ у журавлей и у общительныхъ обезьянъ, едва ли имѣются какіе-либо иные враги, помимо человѣка; при чемъ онъ прибавляетъ: „весьма вѣроятно, что большинство крупныхъ попугаевъ умираетъ отъ старости, а не отъ когтей своихъ враговъ. Одинъ только человѣкъ, благодаря своему высшему разуму и вооруженію—которые также составляютъ результатъ его жизни обществами,— можетъ до извѣстной степени истреблять попугаевъ. Самая ихъ долговѣчность оказывается, такимъ образомъ, результатомъ ихъ общественной жизни. И, по всей вѣроятности, нужно то же сказать и относительно ихъ поразительной памяти, развитію которой несомнѣнно способствуетъ жизнь обществами, а также долговѣчность, сопровождаемая полнымъ сохраненіемъ какъ тѣлесныхъ такъ и умственныхъ способностей вплоть до глубокой старости.

Изъ всего вышеприведеннаго видно, что война всѣхъ противъ каждаго вовсе не является преобладающимъ закономъ природы. Взаимная помощь—настолько же законъ природы, какъ и взаимная борьба, и этотъ законъ станетъ для насъ еще очевиднѣе, когда мы разсмотримъ нѣкоторыя другія сообщества птицъ и общественную жизнь млекопитающихъ. Нѣкоторыя бѣглыя указанія на значеніе закона взаимной помощи въ эволюціи животнаго царства уже сдѣланы были на предыдущихъ страницахъ; но значеніе его выяснится съ бо`льшею опредѣленностью, когда, приведя нѣсколько фактовъ, мы сможемъ сдѣлать на основаніи ихъ наши заключенія.

Примѣчанія

1. «Происхожденіе Видовъ», начало III-ей главы.
2. «Nineteenth Century»,февраль 1888 г., стр. 165. Перепечатана въ его книгѣ «Essays».
3. Оставляя въ сторонѣ писателей, выступавшихъ до Дарвина, какъ Toussenel, Fée и мн. др., нѣсколько работъ, заключающихъ не мало поразительныхъ образчиковъ взаимной помощи, — но иллюстрирующихъ, главнымъ образомъ, умъ животныхъ, — были опубликованы до появленія труда Кесслера. Изъ нихъ я могу упомянуть: Houzeau, «Les facultés mentales des animaux», 2 т., Брюссель, 1872; L. Büchner’s «Aus dem Geistesleben der Thiere», 2-е изд., 1877; и Maximilian Perty’s «Ueber das Seelenleben der Thiere», Лейпцигъ, 1876. Эспинасъ опубликовалъ свой чрезвычайно замѣчательный трудъ «Les Sociétés animales» въ 1877 году и въ этомъ трудѣ указалъ на значеніе животныхъ сообществъ и ихъ вліяніе на сохраненіе вида, давъ при этомъ чрезвычайно цѣнныя соображенія о происхожденіи обществъ вообще. Фактически, въ книгѣ Эспинаса собрано все, что до тѣхъ поръ было написано о взаимопомощи, помимо другихъ очень полезныхъ указаній. Если я, несмотря на это, дѣлаю спеціальное указаніе на рѣчь Кесслера, то это потому, что онъ поднялъ взаимопомощь до высоты закона, имѣющаго въ эволюціи болѣе значенія, чѣмъ законъ взаимной борьбы. Тѣ же идеи были развиты въ слѣдующемъ году (въ апрѣлѣ 1881) J. Lanessan’омъ, въ лекціи, напечатанной въ 1882 году подъ заглавіемъ: «La lutte pour l’existence et l’association pou la lutte.» Капитальная работа G. Romanes’а «Animal intelligence» была издана въ 1882 году, а въ слѣдующемъ году появилась другая его работа «Mental Evolution in Animals». Приблизительно въ то же время (1882 г.) Бюхнеръ издалъ новую работу, «Liebe und Liebes — Leben in der Thierwelt», второе изданіе которой появилось въ 1885 году. Идея, какъ мы видимъ, носилась въ воздухѣ.
4. Рѣчь «О законѣ взаимной помощи», въ «Трудахъ С. Петербургскаго Общ. Естествоиспытателей», т. XI, вып. 1, 1880, стр. 128—129.
5. Тамъ же, стр. 135 и 136.
6. См. Приложеніе I.
7. George J. Romanes, «Animal intelligence», первое изданіе, стр. 233.
8. Pierre Huber, «Recherches sur les fourmis», Женева, 1810; перепечатана подъ заглавіемъ «Les fourmis indigénes», Женева, 1861; Forel, «Recherches sur les fourmis de la Suisse», Цюрихъ, 1874 и J. T. Moggridge, «Harvesting Ants and Trapdoor Spiders», Лондонъ 1873 и 1874. Книги эти слѣдовало бы дать въ руки каждому мальчику и дѣвочкѣ. См. также: Blanchard «Métamorphoses des insectes», Парижъ, 1868: J. H. Sabre, «Souvenirs entomologiques», Парижъ 1886 и слѣд. Ebrard, «Etudes de moeurs des fourmis», Женева, 1864; Sir John Lubbock, «Ants, Bees, and Wasps», и др.
9. Forel, «Recherches», стр. 244, 275, 278. Превосходное описаніе этого процесса принадлежитъ Гюберу; ему же принадлежитъ указаніе на возможное происхожденіе инстинкта (популярное изд. стр. 158, 160). — См. также приложеніе II въ концѣ этой книги.
10. Агрикультура муравьевъ настолько удивительна, что въ ней долго сомнѣвались. Существованіе ея хорошо доказано теперь трудами Moggridge, Dr. Lincecum, Mac Cook, полк. Sykes и Dr. Jerdon и поставлено внѣ сомнѣній. См. прекрасный сводъ доказательствъ въ трудѣ Romanes’а. См. также: «Die Pilzgaerten einiger Süd-Americanischen Ameisen», Альф. Меллера, въ «Schimper’s Botan. Mitth. aus den Tropen», т. VI. 1893.
11. Этотъ второй принципъ распознанъ былъ не сразу. Прежніе наблюдатели часто говорили о „короляхъ“, „королевахъ“, „управителяхъ“ и т. п., но съ тѣхъ поръ, какъ Huber и Sorel обнародовали свои тщательныя и добросовѣстныя наблюденія, невозможны сомнѣнія въ томъ, что во всѣхъ дѣйствіяхъ муравьевъ (включая и ихъ войны), каждому индивидууму предоставляется широкій просторъ для проявленія личной иниціативы.
12. Мимикріей — «подражательностью» — называютъ тотъ фактъ, что многія животныя пріобрѣтаютъ цвѣтъ той среды, въ которой живутъ, и это спасаетъ ихъ отъ преслѣдованія врагами. У пчелъ, какъ и у муравьевъ, этого нѣтъ. Ихъ черный цвѣтъ не помогаетъ имъ скрываться отъ враговъ.
13. . Ихъ держали въ ульѣ, снабженномъ стекляннымъ оконцемъ, которое давало возможность видѣть то, что дѣлалось внутри. Оконце закрывалось снаружи ставней. Тамъ какъ пчелъ, вѣроятно, безпокоилъ свѣтъ, падавшій на нихъ всякій разъ, какъ посѣтители открывали ставню, онѣ черезъ нѣсколько дней залѣпили его тѣмъ смолистымъ веществомъ, которое называютъ пчелинымъ клеемъ, или узой (propolis).
14. H. W. Bates, «The Naturalist on the River Amazons» т. III, стр. 59 и слѣд.
15. Сѣверцовъ. «Періодическія явленія въ жизни млекопитающихъ, птицъ и пресмыкающихся Воронежской губ.» Москва, 1855 г.
16. D’Orbigny, «Voyage dans l’Amerique méridionale», t. IV; Brehm, Oiseaux, t. III.
17. Otogyps auricularis.
18. Le Vailiant, «Histoire naturelle des oiseaux d’Afrique», 1795, t. I, p. 70, изъ котораго Брэмъ даетъ большую выписку. «Жизнь животныхъ», т. III, стр. 477. Всѣ цитаты изъ Брэма по французскому изданію.
19. Bates, «A Naturalist on the Amazon», p. 151.
20. Cataloque raisonné des oiseaux de la faune pontique въ «Voyage» Демидова; выдержки y Брэма, III, 360. — Во время перелета хищныя птицы также собираются стаями. Одна стая, перелетъ которой черезъ Пиренеи наблюдалъ H. Seebohm, представляла курьезное собраніе девяти коршуновъ, одного журавля и странствующаго сокола (Falco peregrinus). См. «The Birds of Siberia», 1901, стр. 417.
21. «Scattered among them are many odd Stints and Sanderlings and ringed-plovers».(Ch. Dixon, «Birds in the Northern Shires», стр. 207.)
22. Max. Perty, «Ueber das Seelenleben der Thiere» (Leipzig, 1876), стр. 87,103.
23. G. H. Gurney, «Тhe House-Sparrow» (London, 1885), стр. 5.
24. См. приложеніе III.
25. Dr. Elliot Couës, «Вirds of the Kerguelen Island», въ «Smithsonian Miscellaneous Collections», т. XIII, № 2, стр. 11.
26. Brehm, IV, 567.
27. Что касается домашняго воробья, то Новозеландскій наблюдатель T. W. Kirk слѣдующимъ образомъ описываетъ нападеніе этихъ «безстыжихъ» птицъ на «злосчастнаго» ястреба: «Онъ услыхалъ однажды необычайный шумъ, какъ будто всѣ мелкія пташки округа завели колоссальную ссору. Выйдя поглядѣть, въ чемъ дѣло, онъ увидалъ большого ястреба (С. gоuldi, — питающагося падалью), котораго со всѣхъ сторонъ тѣснила стая воробьевъ. Они бросались на него десятками, сразу со всѣхъ сторонъ. Злосчастный ястребъ оказывался совершенно безсильнымъ противостоять этому нападенію. Наконецъ, достигнувъ одного куста, ястребъ бросился къ нему и скрылся въ немъ; но тогда группа воробьевъ окружила кустъ, продолжая наполнять воздухъ немолчнымъ шумомъ» (Изъ доклада, читаннаго въ засѣданіи Новозеландскаго Института; Nature, Октября 10-го, 1891).
28. Brehm, IV, 671, seg.
29. R. Lendenfeld въ газетѣ «Der Zoologishe Garten», 1889 года.