В то время, когда я писал соответственную главу в тексте этой книги, среди антропологов, казалось, установилось известного рода согласие относительно сравнительно позднего появления, в ряду институций человечества, патриархальной семьи, какая была у евреев или в императорском Риме. Но с того времени появились работы, в которых воззрения, выдвинутые впервые Бахофеном и Мак-Леннаном, приведенные в систему в особенности Морганом, и развитые дальше и подтвержденные Постом, Максимом Ковалевским и Лёббоком, оспариваются, причем наиболее важными из работ этого направления являются: труд датского профессора С. N. Starcke («Primitive Family», 1889) и гельсингфорского профессора Edward Westermarck’a («The History of Human Marnage», 1891; 2-е изд. 1894). С вопросом об институциях первобытного брака случилось, таким образом, то же, что и с вопросом о первобытной форме землевладения. Когда идеи Маурера и Нассэ о деревенской общине, развитые после них целою школою талантливых исследователей, а также идеи всех современных антропологов о первобытной коммунистической конституции рода встретили почти общее признание, — они вызвали появление таких трудов, как Фюстель-де-Куланжа во Франции, Фридерика Сибома (Seebohm) в Англии и нескольких других, в которых была сделана попытка — отличавшаяся скорее блеском, чем действительною глубиною исследования, — опровергнуть эти идеи и набросить тень сомнения на выводы, к которым пришли современные исследователи (см. предисловие проф. Виноградова к его замечательному труду «Villainage in England»). Равным образом, когда идеи об отсутствии семьи в ранней родовой стадии развития человечества были приняты большинством антропологов и исследователей древнего права, они вызвали труды, подобные работам Штарке и Вестермарка, в которых человек изображался, согласно еврейской традиции, как существо, выступившее сразу уже с семьёй, очевидно патриархальной, и никогда не проходившее через стадии развития (стадной семьи), описанные Мак-Леннаном, Бахофеном или Морганом. Эти работы, из которых блестяще написанная «История человеческого брака» нашла особенно широкий круг читателей, несомненно произвели известного рода впечатление: люди, не имевшие возможности читать объемистую литературу по предмету этого спора, начали колебаться; а в то же время некоторые антропологи, прекрасно ознакомленные с предметом, как например французский профессор Дюркгейм, заняли примирительное, но несколько неопределенное, положение.
Прямого отношения к специальным задачам труда, посвященного вопросу о взаимной помощи, этот спор не имеет. Тот факт, что люди жили родами с древнейших стадий развития человечества, не оспаривается даже теми, которые чувствуют себя шокированными идеей, что человек мог пережить такую стадию развития, когда семья — в общепринятом значении этого слова — не существовала. Но предмет спора имеет глубокий интерес и заслуживает упоминания, хотя для полного рассмотрения его понадобился бы целый том.
Когда мы стараемся приподнять завесу, скрывающую от нас древние институции, и в особенности институции, преобладавшие при первом появлении существ человеческого типа, нам приходится — за отсутствием прямых свидетельств — совершить громадную, кропотливую работу, чтобы проследить в восходящем порядке все признаки существования каждой институции, тщательно отмечая даже самые малейшие следы её в привычках, обычаях, преданиях, песнях, фольклоре и т. д.; а затем, комбинируя отдельные результаты каждого из этих отдельных изучений, мысленно восстановлять общество, которое отвечало бы одновременному существованию всех этих институций. Всякому понятно, поэтому, какая масса фактов и какое огромное количество детальных изучений известных сторон вопроса требуется для того, чтобы прийти к какому-нибудь прочному заключению. Именно такого рода детальное изучение и можно найти в монументальных трудах Бахофена и его последователей, между тем как оно отсутствует в трудах противной школы. Масса фактов, собранных профессором Вестермарком, несомненно отличаются изобилием, и его труд имеет большую ценность, как критическая работа; но едва ли побудит тех, кто в оригиналах знаком с трудами Бахофена, Моргана, Мак-Леннана, Поста, Ковалевского и т. д. и кто ознакомлен с работами школы деревенской общины, изменить свои мнения и принять теорию патриархальной семьи.
Так, аргументация, основываемая Вестермарком на семейных обычаях приматов (высших обезьян), не имеет, смею сказать, той цены, которую он ей приписывает. Наше знакомство с семейными отношениями общительных видов обезьян нашего времени отличается чрезвычайною недостаточностью, причем два необщительных вида — орангутан и горилла — не могут быть принимаемы в расчет, так как оба вида, как я уже указал в тексте, очевидно принадлежат к вымирающим видам. Еще менее нам известно об отношениях, существовавших между самцами и самками приматов к концу третичного периода. Жившие в то время виды весьма вероятно все вымерли, и мы не имеем ни малейшего представления о том, который из них был прародительскою формою, из которой выработался человек. Всё, что мы можем сказать с некоторым вероятием, это то, что у различных видов обезьян должны были существовать различные семейные и родовые отношения, что виды эти в то время были чрезвычайно многочисленны, и что с того времени в обычаях приматов должны были произойти крупные изменения, подобные тем изменениям, которые имели место даже в течение двух последних столетий в обычаях многих других млекопитающих.
Вследствие этого спор должен быть сведен исключительно к человеческим институциям; и в детальном обсуждении каждого отдельного следа каждой древней институции, в связи со всем тем, что нам известно о каждой другой институции того же самого народа или того же самого рода, лежит главная сила аргументации школы, которая утверждает, что патриархальная семья явилась институцией сравнительно позднего происхождения.
Действительно, у первобытных племен имеется целый круг институций, которые становятся вполне понятными, если мы примем идеи Бахофена и Моргана, и которые без них совершенно необъяснимы. Таковы: коммунистическая жизнь рода, пока он не распался на отдельные отеческие семьи; жизнь в длинных домах и жизнь классами, занимающими отдельные «длинные дома», соответственно возрасту и степени принятия (инициации) юношей в состав рода (Миклухо-Маклай, H. Schurz); ограничения личного накопления имущества, несколько образчиков которых было дано выше, в тексте и в одном из Приложений; тот факт, что женщины, взятые из другого рода, прежде чем перейти в частную собственность, являются собственностью всего рода: и многие подобные институции разобранные Леббоком. Этот обширный круг учреждений и обычаев, постепенно приходивших в упадок и окончательно исчезнувших в той фазе человеческого развития, которая характеризуется деревенскою общиною, находится в полном согласии с теориею «родового, стадного брака»; но школа патриархальной семьи проходит мимо них, почти не обращая на них никакого внимания. Такой путь обсуждения известного вопроса, конечно, неправилен. У первобытных людей не было такого наслоения, или существования разновременных институций, какое существует у нас. У них была лишь одна институция, род, который включал все взаимные отношения членов рода. Брачные отношения и отношения, связанные с владением, являются родовыми отношениями. А потому, мы могли бы, по крайней мере, ожидать от защитников теории патриархальной семьи, что они укажут нам, каким образом вышеупомянутый круг институций (позднее исчезнувший) мог существовать в обществах людей, которые жили бы под системою, противоречащею подобным институциям, т. е. под системою отдельных семей, управляемых каждая своим главою семьи.
Далее, нельзя признать научной ценности за теми объяснениями, при помощи которых защитники патриархальной теории стараются устранить некоторые серьезные затруднения для их теории. Так, например, Морган доказал значительным количеством фактов, что у многих первобытных племен существует строго соблюдаемая «система классификации групп», и что все индивидуумы одной и той же категории называют друг друга как если бы они были братьями и сестрами, между тем как юные индивидуумы называют сестер своих матерей матерями; и т. д. Сказать, что это просто façon de parler, т. е. способ выражения своего уважения к старшим — значит легким манером избавиться от необходимости объяснить, почему именно этот способ выражения своего уважения, а не какой-нибудь другой настолько преобладал среди многих племен различного происхождения, что у многих из них он уцелел вплоть до настоящего времени? Конечно, вполне возможно, что «ма» и «па» — такие слоги, которые всего легче произнести ребенку, но вопрос в том, — почему этот «ребячий язык» употребляется взрослыми людьми и прилагается к известной, строго определенной категории лиц? Почему у столь многих племен, у которых и мать и её сестры называются «ма», отец именуется «тятя» (что сходно с «дядя»), «дад», «да» или «па»? Почему наименование «матери», которое сперва давалось теткам с материнской стороны, было позднее заменено отдельным наименованием? и так далее. Но когда мы знакомимся с тем фактом, что у многих дикарей сестра матери принимает такое же участие в воспитании ребенка, как и сама мать, и что, если смерть уносит любимого ребенка, другая «мать» (сестра матери) готова пожертвовать собой, чтобы сопровождать ребенка в его путешествии в иной мир — мы несомненно склонны будем видеть в этих наименованиях нечто более глубокое, чем простая façon de parler, или способ выражения почтения. Мы еще более утвердимся в этом убеждении, узнав о существовании целого цикла переживаний (подробно рассмотренных Леббоком, Ковалевским и Постом), которые все сходятся в том же направлении. Конечно, можно, пожалуй, сказать, что родство считается с материнской стороны, «потому что ребенок больше остается с матерью»; или же тот факт, что дети одного отца от разных жен, принадлежащих к различным родам, считаются принадлежащими к родам их матерей, можно, пожалуй, объяснить тем обстоятельством, что дикари «невежды в области физиологии»; но подобные ответы даже приблизительно не будут соответствовать серьезности затронутых вопросов — в особенности если принять во внимание известный факт, что обязанность сына носить имя матери влечет за собою принадлежность к роду матери во всех отношениях, т. е. включает право на всё принадлежащее материнскому роду, а равным образом право на защиту с его стороны, право не быть утесняемым никем, принадлежащим к материнскому роду и обязанность отомщать родовые обиды этого рода.
Даже если бы мы допустили на мгновение удовлетворительность подобных объяснений, мы вскоре убедились бы, что в таком случае придется подыскивать отдельное объяснение для каждой категории подобных фактов, а эти факты очень многочисленны. Упоминая лишь немногие из них, требуется объяснить: деление родов на классы, в то время когда не имеется никакого деления соответственно имущественным условиям или общественному положению; экзогамию в особенности и все последующие обычаи, перечисленные Леббоком; завет крови, или обряды побратимства и ряд подобных же обычаев, имеющих целью засвидетельствовать единство происхождения; существование родовых богов, предшествующее появлению богов семейных; обмен женами, существующий не только среди эскимосов во времена бедствий (см. текст), но также широко распространенный среди многих других племен совершенно различного происхождения; тем бо́льшую слабость брачных уз, чем ниже ступень цивилизации; сложные браки — когда несколько мужчин женятся на одной жене, принадлежащей каждому из них по очереди; уничтожение брачных ограничений в период празднеств, или на каждый пятый, шестой и т. д. день; сожительство семей в «длинных домах»; обязательство воспитывать сирот, падающее даже в более поздний период на дядю с материнской стороны; значительное количество переходных форм, указывающих на постепенный переход от родословия по материнской линии к родословию по отцовской; ограничение числа детей родом, а не семьей, и снятие этого сурового ограничения во времена изобилия; то обстоятельство, что ограничения в семье являются позднее, чем ограничения в роде; принесение себя в жертву престарелыми родственниками, в интересах рода; родовая кровавая месть и многие другие привычки и обычаи, которые приняли характер «семейных дел» лишь тогда, когда установилась семья в современном значении этого слова; многие брачные и предбрачные церемонии, поразительные примеры которых можно найти в труде Леббока и в работах некоторых современных русских исследователей; отсутствие брачного церемониала там, где родословие ведется по матриархальной линии, и появление такого церемониала у племен, следующих отцовской линии происхождения, причем все эти факты и многие другие[1] указывают, что, по замечанию Дюркгейма, брак, в современном смысле слова, «был только терпим и встречал препятствия со стороны враждебных сил»; уничтожение после смерти человека всего его личного имущества; и наконец громадную массу переживаний,[2] мифов (указанных Бахофеном и многими его последователями), фольклор и т. д., — причем все они сходятся в своих свидетельствах в одном и том же направлении.
Конечно, всё это нисколько не доказывает, чтобы когда-либо был такой период, когда женщина была поставлена выше мужчины, или считалась бы главою рода; это — вопрос совершенно иной категории, и, по моему личному мнению, такого периода никогда не существовало; равным образом факты эти не доказывают, чтобы было такое время, когда бы не существовало никаких родовых ограничений полового союза — такое предположение абсолютно противоречило бы всем известным фактам. Но если принять в соображение все факты, обнаруженные новейшими изысканиями, и притом рассматривать их во взаимной их зависимости, нельзя не прийти к заключению, что если даже и возможно было существование в первобытном роде изолированных пар с их детьми, то подобные зарождающиеся семьи были лишь терпимыми исключениями, а не институциями того времени.
