Вещий сон (Чюмина)

Вещий сон
автор Ольга Николаевна Чюмина

Опубл.: 1895. Источник: az.lib.ru

ГИБЕЛЬ ПЕТРОГРАДА Фантастика Серебряного века Том XII

Ольга Чюмина
ВЕЩИЙ СОН
Финляндская быль

I

Зима в 186.. году стояла бурная и дождливая, более похожая на глухую осень. Даже на севере Финляндии, в небольшом приморском городке X., почти не было снега, несмотря на то, что наступил уже конец января. Небольшие заморозки сменялись холодными ливнями и туманами, за которыми следовали сильные бури, ознаменовавшиеся крушением нескольких купеческих судов и пароходов. Недаром старожилы говорили, что они давно уже не запомнят подобной зимы.

Городок X., расположенный на узкой полосе земли, далеко вдававшейся в море, особенно страдал от северо-восточного ветра, срывавшего крыши домов и причинявшего другие неприятные сюрпризы в том же роде. Впрочем, обитатели городка давно уже свыклись со своим суровым климатом, а их одноэтажные, прочно построенные из камня и дерева домики, выкрашенные по преимуществу в красный цвет — казалось, были созданы для борьбы со стихиями. Сами обитатели — здоровый, коренастый, крепко стоящий на ногах народ — были под стать своим жилищам; между рабочим классом насчитывалось много рыбаков, проводивших половину жизни в открытом море.

Местные нравы отличались такой патриархальностью, что с восьми часов вечера движение на улицах почти прекращалось, а с десяти, после сигнала о тушении огней, — городок погружался в непроницаемый мрак. Во тьме сиротливо мерцали редкие огоньки фонарей, которых во всем X. вряд ли набралось бы более дюжины. Несмотря на столь благоприятные для беспорядков условия, в городе не было и помина о грабежах со взломом и без оного, о срывании верхней одежды с прохожих и тому подобных «случаях», без которых не обходится у нас ни одно уездное захолустье.

Более всего подвергался влиянию непогоды старый дом на горе, у взморья, носивший у горожан пышное название «замка». Этот дом, принадлежавший ныне обедневшей, но когда-то богатой и славной фамилии Левенборг, имел за собой историческое и весьма бурное прошлое. Он был построен родоначальником фамилии, знаменитым Кнутом Левенборгом, в те «добрые старые времена», когда дворяне еще занимались грабежом купеческих судов. О рыцаре Кнуте говорили, что одна из башен его замка служила ему маяком, огонь которого привлекал собой пловцов, стремившихся на него, как мотыльки — на пламя свечи. Суда их разбивались об острые рифы неподалеку, а рыцарь Кнут и его сподвижники с успехом грабили груз, пожиная там, где не сеяли… Говорили, что в бурные ночи до сих пор к шуму ветра и волн примешиваются стоны погибших в пучине жертв. Любители сильных ощущений уверяли даже, что тень рыцаря является порой среди развалин башни — арены его прежних подвигов, откуда она зорко всматривается вдаль. Такое явление не предвещало, разумеется, ничего хорошего тем, кому случалось видеть призрак грешного рыцаря.

Как бы то ни было, неправедно нажитое богатство не пошло впрок: с каждым новым поколением звезда Левенборгов меркла, потомки Кнута, сменившие кожаный камзол и латы на шитый придворный кафтан и кружевное жабо, каждый, по мере сил, способствовали оскудению. Мало-помалу, окружавшие замок земли и угодья перешли в чужие руки, а в то время, когда начинается наш рассказ, единственные оставшиеся в живых представительницы древнего рода, г-жа Левенборг и внучка ее Эльза, находились накануне полного разорения.

В течение многих лет обе женщины вели уединенный и трудолюбивый образ жизни в уцелевшем флигеле старого здания, причем весь их домашний штат состоял из бывшей кормилицы Эльзы — Ульрики, здоровой сорокалетней женщины, и сына ее Ларса. Этот безгранично преданный «фру» (госпоже) и «фрёкен» (барышне) семнадцатилетний юноша совмещал в себе должности садовника и кучера. Каждую неделю он отвозил на базар продукты домашнего хозяйства, выручка за которые, вместе с арендной платой за небольшую ферму, составляла все доходы обедневших аристократок. Эльза Левенборг, «фрёкен из замка», как называли ее в городе, помогала бабушке и Ульрике по хозяйству, кроме того, она рисовала картинки для продажи и учила музыке детей зажиточных граждан. Эта красивая белокурая девушка, с синими глазами сказочной валькирии, получила редкое по тому времени образование. Учителем ее был старик-француз, потомок эмигрантов. Идеалист в душе, поклонник науки и искусства, он имел большое влияние на пробуждающийся ум молодой девушки. Беседы с ним, занятие музыкой, чтение произведений великих писателей расширили ее умственный кругозор и значительно содействовали ее развитию. Это же обстоятельство сделало Эльзу каким-то исключением среди местного общества, с которым у нее не было ничего общего. В ее нежелании сближаться с людьми другого происхождения и воспитания играла некоторую роль и привитая ей бабушкой родовая гордость. Несмотря на свою доброту, г-жа Левенборг не была чужда кастовых предрассудков. Но все это не мешало Эльзе ладить с семьями окрестных крестьян и рыбаков; она крестила у них детей, лечила заболевших и была желанной гостьей в каждой хате. «Чудачества» Эльзы прощались ей горожанами, чувствовавшими к ней невольное уважение, а ее красота заменяла ей в глазах женихов недостаток приданого; но белокурая валькирия отвечала на делаемые ей предложения отказом. Но крайней мере, так было до случайного посещения X. небольшой эскадрой русских судов, и следовательно, до знакомства фрёкен Эльзы с молодым лейтенантом. Но мало ли что болтают досужие языки! Ведь выдумал кто-то, будто и рыжий Нильс Якобсен, главный кредитор г-жи Левенборг, возымел притязание на руку Эльзы, мечтая породниться с дворянской семьей, у которой отец его был доверенным слугой. Правда, теперь Левенборгам скоро негде будет преклонить голову, а у Нильса Якобсена имеются фарфоровый завод и лесопильня, не считая дома с магазином в городе, но зато ему сорок пять лет и уж наверно никто не назовет его красивым мужчиной!

Миновали рождественские праздники, не принесшие обитателям старого дома ничего утешительного. Ожидание близкой, неотвратимой беды тяготело над всеми. В двадцатых числах января истекал срок последней закладной, и Нильс Якобсен заранее заявил г-же Левенборг, что если вся сумма долга, в размере 40 тысяч марок, не будет ею внесена, он немедленно приступит к описи. Роковой день, совпадавший, как нарочно, с пятидесятилетием ее свадьбы, приближался, и в ожидании его старушка совсем упала духом. Она по целым дням бродила по дому, как будто мысленно уже прощаясь с ним.

Ее красивое старческое лицо сразу осунулось, а с губ зачастую срывались заглушаемые вздохи. Когда ей казалось, что Эльза не видит ее, г-жа Левенборг украдкой утирала слезы, невольно навертывавшийся на ее все еще ясных голубых глазах. Ульрика, сокрушавшаяся не менее своей барыни, срывала сердце на работе. Она с таким ожесточением месила тесто, сбивала масло и колотила кочергой по угольям, как будто желала сокрушить, стереть в порошок и уничтожить навек самого Нильса Якобсена. Эльза глубоко страдала при мысли о разлуке с домом, где она родилась и выросла, а в особенности — при виде горя бабушки, но по наружности она казалась почти спокойной. Каждый день, несмотря на дождь, превращавший зеленовато-свинцовую поверхность залива с окаймлявшей его серой полосой горизонта в какую-то мутную завесу, Эльза предпринимала длинные прогулки по взморью. Шум непогоды и плеск волн, с которыми она сжилась с детства, отвлекал ее от тяжелых дум, а физическая усталость успокаивала нервы. У Эльзы были и свои личные заботы. Досужие языки оказывались не совсем неправы: красивый лейтенант действительно навестил город на обратном пути. На этот раз он приехал один, прямо из Выборга, где их корвет должен был пробыть недели две. И вот теперь он снова собирался приехать, и Эльза с возрастающим нетерпением ожидала дорогого гостя.

Вечер наступил бурный. Поднялся ветер и по взморью заходили сердитые, окаймленные по гребням пеной валы, шумно разбивавшиеся у подножия утесов. Они то с заглушенным ропотом набегали на береговые валуны, то, разбиваясь о выступы скал, обдавали их целым каскадом соленых брызг. Ранние зимние сумерки быстро надвигались, окутывая город туманной мглой, в которой засветились кое-где огоньки, зажигавшиеся в окнах домов. Только старый дом, находившийся в конце форштадта, одиноко возвышался темной массой на горе, словно забытый на своем посту сторожевой великан. Казалось, что шумевшие внизу и силившиеся доплеснуть до него волны задались целью смыть его до основания. Ветер нагибал вершины молодых сосен и кустарников, тянувшихся по обеим сторонам шедшей в гору дороги, соединявшей замок с остальным миром. В такую погоду вряд ли можно было по доброй воле отправиться на прогулку; однако, среди вечерних сумерек виднелся стройный силуэт молодой девушки, быстро спускавшейся с тропинки. Она была высока, а походка ее и движения отличались непринужденной, своеобразной грацией. Из-под капюшона темного шерстяного плаща, обрамлявшего свежее молодое лицо с яркими синими глазами, выбивались пряди золотистых, вьющихся от природы волос. Эльза Левенборг была не одна. Рядом с ней шел стройный молодой человек в форме моряка, с энергическим, загорелым лицом.

— Я так рад, что встретил тебя, моя дорогая, — говорил он.

Он близко наклонился к молодой девушке, может быть потому, что свист ветра мешал ей расслышать его слова.

— Как ни добра твоя бабушка, — продолжал он, — я боюсь, что мое присутствие неприятно ей. В душе она, конечно, огорчается тем, что избранник ее любимицы — иностранец.

— Ты ошибаешься, — с живостью прервала его Эльза, в глазах которой светилось такое выражение счастья, что никто не узнал бы в ней прежней спокойной и сдержанной «фрёкен из замка». — Бабушка вполне оценила тебя. Может быть, она радовалась бы еще более, если бы ты был финляндцем, но она прежде всего думает о моем счастье. Она знает, как я… как мы любим друг друга!

Румянец разлился по лицу Эльзы, глаза ее опустились. Молодой человек взял ее маленькую холодную руку и с нежностью поцеловал ее. Любовь этой гордой, чистой девушки глубоко трогала его.

— Да разве можно не любить тебя, дорогая! Поверь, и там, на моей родине, которой ты еще не знаешь, ты найдешь такую же любовь, такую же преданность.

— Я боюсь, — тихо сказала Эльза, охваченная приливом смущения, — что подумают обо мне твои друзья, твои родные? Я такая дикарка, так привыкла к свободной, независимой жизни… Сумею ли я примениться к требованиям вашего общества?

— Тогда пусть оно применяется к тебе! — воскликнул он, полушутя и, вместе с тем, гордясь ею. — Всякий, кто увидит тебя, позавидует мне, моя белокурая валькирия…

— Без любезностей, Жорж, — прервала его с улыбкой Эльза, — подожди, покуда я сделаюсь настолько светской дамой, чтобы ценить их по достоинству…

Они шутили и смеялись со свойственной молодости беззаботностью. Разговор шел на французском языке, который был хорошо знаком обоим. Эльза особенно любила его, а Георгий Петрович Зарницын, подобно большинству молодежи хорошего круга, владел им в совершенстве.

Они прошли уже до половины тропинки, ропот моря слышался все явственнее, а порывы ветра были так сильны, что с Зарницына едва не снесло фуражку.

— Самая подходящая обстановка для свидания моряка с его невестой, — улыбнулся он. — Вероятно, кроме нас, не найдется гуляющих? Впрочем нет, — прервал он себя, зорко всматриваясь в даль, — кто то идет к нам навстречу… Вы никого но ждете нынче вечером?

— Это идет Нильс Якобсен, — сказала Эльза, по лицу которой пробежала тень. — Бедная бабушка! Его посещение не доставит ей удовольствия. Зайдем сюда, — прибавила она, поспешно увлекая молодого человека за выступ скалы. — Я не хочу, чтобы он видел нас…

Изумленный Зарницын молча повиновался. Через минуту послышался шум приближающихся тяжелых шагов, а затем на дороге показалась плотная, закутанная с ног до головы мужская фигура. Очевидно, не доверяя остроте своего зрения, прохожий нес в руке фонарь, при свете которого Зарницын успел рассмотреть красное лицо и кончики щетинистых рыжеватых усов.

— Кто же это? — спросил он Эльзу, когда шаги незнакомца стихли вдали. Казалось, неожиданная встреча произвела тяжелое впечатление на молодую девушку, следы оживления исчезли с ее лица, брови озабоченно сдвинулись.

— Это наш кредитор, — заговорила она наконец после некоторого молчания, — человек, который сделается через несколько дней владельцем нашего дома.

— Что ты говоришь! — воскликнул пораженный Зарницын, думая, что он не так расслышал ее слова, — но как же я ничего не знал, не слышал об этом от тебя ранее?..

— Я не хотела говорить тебе, — мягко сказала Эльза, — мне было жаль отравлять короткие минуты наших встреч, но теперь уже нельзя долее скрывать… Нильс Якобсен — владелец закладной на замок и ферму, он перекупил ее у другого лица, а срок истекает 26-го января нынешнего года, т. е. ровно через три дня…

Она говорила ровным, спокойным тоном, но ее спокойствие действовало сильнее самых бурных проявлений отчаяния.

— Боже мой, если бы я только подозревал! — воскликнул с волнением Зарницын. — Эльза, дорогая, ты все-таки должна была сказать мне. У меня есть друзья, знакомые, я достал бы эту сумму…

— И запутался бы сам, стараясь спасти нас? Если бы ты был богат, Жорж, я без ложной гордости обратилась бы к тебе, но у тебя нет состояния… Я же слишком хорошо знаю, что значит долг, которого не имеешь возможности уплатить… Этот долг отравил жизнь бабушки.

— Послушай, — прервал ее Зарницын, — у меня есть небольшие деньги, что-то около десяти тысяч марок на ваши деньги. Позволь мне переговорить с этим Якобсеном, может быть, он согласится отсрочить уплату остального долга?

Эльза грустно покачала головой.

— Нет, Жорж, он не согласится ни на какую отсрочку. Этот человек ненавидит нас! — вырвалось у нее против воли.

— Почему? — взгляд Зарницына вопросительно устремился на молодую девушку. — Неужели он?.. Но нет, это слишком невероятно, чтобы он осмелился…

— Добиваться моей руки? — докончила она с горечью. — Да, Нильс Якобсен действительно сделал мне эту честь. Бабушка отказала ему, и с тех пор он считает себя смертельно оскорбленным нами.

Лицо Зарницына вспыхнуло.

— Я придушу этого негодяя! Может быть, в настоящую минуту он осмеливается повторять г-же Левенборг свое гнусное предложение, или пытается запугать ее… Позволь мне разделаться с ним?

— Нет, пожалуйста, оставь, — сказала Эльза, тихо касаясь его руки. — Бабушка не из тех, кого можно запугать, а твое вмешательство только обострило бы положение дел. Я прошу тебя прийти к нам позже, когда он уже уйдет. Ты не захочешь доставить мне лишнего огорчения.

Молодой человек взял обе ее руки в свои и поцеловал их.

— Как я жалею о том, что я беден! — вырвалось у него неудержимым порывом. — Я могу только работать для тебя, посвятить тебе мою жизнь… Прежде я не придавал деньгам никакого значения, теперь же мне слишком ясно, что от них зависит будущность целой семьи, спокойствие и счастье близких людей.

— Я рано узнала цену деньгам, — с оттенком грусти сказала Эльза. — Бедная бабушка постоянно хлопотала о том, чтобы свести концы с концами. Надо знать, Жорж, чем она была для меня с тех пор, как я себя помню! Ведь я осталась на ее руках двухлетним ребенком после того, как отец мой и мать в один и тот же день умерли от холеры. Благодаря ей я не чувствовала своего сиротства. А между тем, ей было трудно воспитать меня.

— Так этот долг давнишний? — спросил молодой человек.

— Да. Имение было заложено дедом. Когда мой отец поступил в университет, долг пришлось увеличить. Бабушка с большим трудом уплачивала проценты. Вообще, последние Левенборги постоянно нуждались. Это тем более удивительно, что мой прадед, Эрик Левенборг, бывший посланником при французском дворе и женатый на m-lle д’Отфор, взял за ней в приданое большое состояние. Но деньги эти, самым необъяснимым образом, исчезли…

— Исчезли? — с удивлением повторил Зарницын.

— Да, после смерти прадеда их не оказалось в доме. Говорят, что за последние годы он страдал умственным расстройством. Вероятно, во время одного из припадков болезни он скрыл куда-нибудь деньги. После его смерти весь дом был обыскан с подвала до чердака, во многих местах разрывали даже землю, но все понапрасну. С исчезновением этого богатства дела Левенборгов окончательно пошатнулись, а теперь и их родовое гнездо скоро перейдет в чужие руки, — добавила со вздохом Эльза, и голос ее невольно дрогнул.

Не вдаваясь в банальные утешения, молодой человек шептал ей слова, полные ласки и любви, и Эльза мало-помалу успокоилась. Они решили сегодня же окончательно переговорить с г-жой Левенборг, прося ее назначить день свадьбы и отъезда в Россию. Бумаги Зарницына были в порядке, и он с Эльзой мог обвенчаться через неделю.

Уже совсем стемнело, когда Эльза вспомнила, что ей пора вернуться домой, так как бабушка могла обеспокоиться ее продолжительным отсутствием. Молодые люди поспешно простились, и Зарницын долго следил глазами за своей невестой, пока ее стройная фигура не скрылась из виду в туманной мгле зимних сумерек. Затем он быстро зашагал по направлению к городской гостинице, чтобы привести в порядок свой туалет перед вечерним визитом в «замок».

II

Между тем, в просторной комнате нижнего этажа, освещенной пламенем камина и двумя свечами в старинных подсвечниках — фру Левенборг принимала своего гостя. Отблески огня весело играли на потемневших от времени дубовых полках и потолке, отражаясь в ярко вычищенной медной утвари. Мебели было немного, и она принадлежала, по-видимому, к очень отдаленной эпохе, но безукоризненная чистота, в которой содержалась комната, заставляла забывать о некоторых недочетах обстановки в виде протертой обивки и потрескавшихся ручек. Единственными предметами роскоши являлось несколько фамильных портретов, ярко выступавших из своих, когда-то золоченых, а теперь почерневших рам. Изображенные на полотне дамы в высоких, украшенных жемчугом прическах, кавалеры в пудре и придворных кафтанах — по временам словно оживали.

Почти у всех мужчин были красивые черты, темно-голубые глаза и гордая осанка Левенборгов. Большинство женщин отличалось миловидностью, и, вероятно, присутствовавшая здесь г-жа Левенборг была в молодости не последней из этих красавиц. Ее тонкое, обрамленное кружевной оборкою чепца и прядями седых волос лицо — сохранило следы замечательной красоты и несомненные признаки породы. Зато сидевший напротив нее за чашкой кофе мужчина являлся полним диссонансом среди этой обстановки. Его заплывшие, неопределенного цвета глазки порой скользили по комнате, как будто оценивая и прикидывая стоимость каждого предмета, а красные, жилистые пальцы выбивали по столу какой-то марш.

— Мне очень жаль, достоуважаемая г-жа Левенборг, что я принужден причинить вам в некотором роде беспокойство, — говорил он, очевидно, продолжая начатый разговор. — Но что же делать? Коммерческий человек должен прежде всего соблюдать свои интересы. Расплачивайся аккуратно сам и заставляй платить других. Так ли я говорю?

— Вы во всем правы, — холодно сказала вдова, на лице которой проступил легкий румянец.

— Конечно, — продолжал он, как бы не расслышав ее слов, — все могло бы устроиться иначе, если бы вы и фрёкен Эльза пожелали. Но ведь недаром говорят: «Насильно мил не будешь…»

— Не станем об этом говорить, Нильс Якобсен, — с нетерпением прервала его старушка.

Но он, как будто не замечая этого, продолжал:

— Разумеется, любезнейшая г-жа Левенборг, я не могу похвастаться знатным происхождением, а только не знаю, почему бы человеку в цвете лет, с честным именем и нажитым трудами состоянием, не мечтать о женитьбе?..

— Без сомнения, вы — прекрасный жених для любой здешней девицы, Нильс Якобсен, — спокойно заметила вдова.

— Только не для фрёкен Левенборг?

В голосе отвергнутого претендента зазвучали язвительные ноты.

— Я никогда не стала бы принуждать свою внучку, — ответила г-жа Левенборг.

— К чему принуждение? Можно посоветовать, высказать свое желание. Полагаю, фрёкен Эльза воспитана в страхе Божием и уважении к старшим? Мы — старые знакомые, — прошу прощения у фру за такую вольность! — и можем говорить откровенно… Фрёкен Эльзе двадцать первый год и она отказала всем здешним женихам. Какая будущность ожидает ее?

— Вы очень добры, заботясь о будущности моей внучки, Нильс Якобсен, но думаю, что напрасно вы утруждаете себя этим. Придет пора — Эльза сама сделает свой выбор.

— Уж не ожидает ли фрёкен сказочного принца? — с иронией выговорил Якобсен. — Или она, может быть, собирается замуж за русского офицера, которого я видел с ней? Но вам, достоуважаемая г-жа Левенборг, следовало бы относиться в данном случае осмотрительнее… Чужеземцы, в особенности моряки — народ ненадежный. Уедет, — и ищи его потом по морям, да океанам…

— На что вы намекаете, Нильс Якобсен? — с негодованием воскликнула старушка.

— На то, что девушке старинного рода приличнее стать женой честного, богатого, всеми уважаемого человека, чем прогуливаться в сумерках с офицерами…

— Замолчите! — прервала его г-жа Левенборг. — Ни слова более!

— Не извольте волноваться, любезнейшая фру! Нильс Якобсен никогда не был ни сплетником, ни клеветником. Сейчас я встретил фрёкен Эльзу с ее избранником. Они спрятались от меня, ха-ха-ха! но у Нильса Якобсена глаза хорошие… Конечно, многие на моем месте, пожалуй, не повторили бы после этого тех слов, которые я говорил вам ранее. Но я готов посмотреть на кое-что сквозь пальцы, я верю, что фрёкен Эльза была только неосторожна…

— В чем это я была неосторожна, Нильс Якобсен? — раздался поблизости свежий молодой голос, в тоне которого звучало нескрываемое презрение.

На пороге стояла Эльза, мокрый плащ соскользнул с ее плеч, лицо горело негодованием, синие глаза светились, как звезды. Она была так хороша, что Нильс Якобсен машинально залюбовался ею. Он как-то невольно поднялся с кресла и почтительно стоял перед ней.

— Что же вы молчите? — продолжала фрёкен Левенборг, — повторите в моем присутствии те гнусные слова, которые вы осмелились произнести.

— Я не желал оскорбить фрёкен, — заговорил овладевший собой гость. — Предложение честного человека не может считаться оскорблением.

— Даже когда оно делается в таких выражениях? Вы великодушно предлагаете спасти меня от последствий моего легкомыслия. Вы готовы жениться, несмотря ни на что, на обедневшей фрекен Левенборг? Неужели вы думаете, я не вижу вашу игру? В течение нескольких лет вы плели сеть, мечтая сделаться владельцем нашего дома и заодно породниться с дворянской семьей, чтобы придать себе больший вес и значение! Вы обманывали и плутовали, чтобы скопить денег, и теперь ваша цель достигнута наполовину. Говорю: наполовину, так как я скорее вышла бы за беднейшего из окрестных рыбаков, чем за вас!

— Это уже слишком! — воскликнул побагровевший Якобсен, делая невольно шаг к молодой девушке. — Вы забываете, что я имею право выгнать вас из этого дома…

— Через три дня! — вставила г-жа Левенборг, — а пока мы здесь хозяйки, и мы просим вас, Нильс Якобсен, избавить нас от вашего присутствия!

Она стояла перед ним вся бледная, с таким достоинством в голосе и во взоре, что владелец лучшей в городе лесопильни почувствовал себя на минуту прежним босоногим мальчишкой, Нильсом Якобсеном, сыном камердинера, которому его госпожа делает выговор за дерзость.

Это длилось одно мгновение, затем он с удвоенным гневом взглянул на обеих женщин заискрившимися глазами.

— Хорошо, мы сосчитаемся! — пробормотал он сквозь зубы и вышел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь.

Слышно было, как он возился в сенях, надевая плащ и калоши. Когда за ним со стуком захлопнулась входная дверь, возбуждение обеих женщин сразу улеглось, и Эльза со слезами обняла бабушку. Она усадила г-жу Левенборг в кресло и опустилась на колени у ее ног. Бабушка нежно провела рукой по ее волосам и пытливо заглянула ей в глаза.

— Что такое говорил этот человек? — спросила она. — Ты гуляла не одна?

— Нет, бабушка! — Глаза Эльзы твердо и открыто встретили ее взор. — Со мной был Жорж, я встретила его, когда он шел с парохода. Он будет здесь через час.

И с красноречием любви Эльза передала г-же Левенборг свой разговор с Зарницыным и его просьбу не откладывать свадьбу. Она говорила о любимом человеке, о его готовности посвятить им обеим свою жизнь, о новой, ожидающей их родине, где все они заживут мирно и счастливо.

Бабушка слушала ее с кроткой и грустной улыбкой на старческих устах.

— Я не сомневаюсь, дитя мое, что жених твой — хороший человек, но тяжело в мои годы расставаться навсегда с родиной, с домом, где протекла моя жизнь.

Появление Зарницына внесло с собою струю радости и оживления. Он почтительно подошел к старушке и поцеловал ее руку.

— Простите, что позволяю себе являться к вам незваным гостем, — заговорил он, сдерживая волнение, — но, я надеюсь, m-lle Эльза предупредила вас о моем посещении и цели его?

Прямое, открытое обращение молодого моряка и его симпатичная наружность произвели приятное впечатление на г-жу Левенборг.

— Пока у нас есть кров над головой, — ответила она, — вы всегда будете желанным гостем. Я не могу смотреть на избранника моей девочки, как на постороннего.

— Благодарю вас за эти слова! — горячо воскликнул моряк, вторично целуя ее руку. — Могу ли я надеяться, что вы не откажете мне в моей просьбе? Дайте мне право открыто назвать m-lle Эльзу моей невестой. Пусть это будет нашей помолвкой!

Искреннее чувство, звучавшее в словах молодого человека, тронуло г-жу Левенборг.

— Да будет так! — сказала она дрогнувшим голосом, и, соединив руки молодых людей, она благословила их.

Это была минута тихого счастья. После пережитых ими страданий все словно почувствовали временное успокоение. Эльза позвала Ульрику и Ларса, которые также должны были принять участие в семейном торжестве. Помолвку отпраздновали на славу, Ульрика превзошла себя в приготовлении ужина, за которым пили привезенное Зарницыным шампанское и местный тодди (пунш). Кормилица Эльзы чувствовала расположение к красивому и приветливому барину, объяснявшемуся с нею на ломаном шведском языке. Ей польстило внимание Зарницына, привезшего ей и ее сыну подарки, которыми он вполне угодил их вкусам.

Было уже около двенадцати часов, когда Георгий Петрович вернулся к себе в гостиницу, куда ему с трудом удалось достучаться.

Прощаясь на ночь с Эльзой, г-жа Левенборг нежно поцеловала ее и посоветовала ей скорей ложиться спать. Она же сама посидит еще немного.

— Обещай мне, что ты не будешь плакать, бабушка! — воскликнула Эльза.

— Нет, дитя мое, не буду. Господь милостив к нам, посылая тебе в самую тяжелую минуту любовь хорошего человека. Но завтра для меня — незабвенный день, и я хотела бы побыть наедине с собой, со своими воспоминаниями.

— Завтра день твоей свадьбы! Бабушка, милая, прости! Я едва не позабыла об этом!

— Это было бы естественно в данную минуту, дитя мое, — улыбнулась г-жа Левенборг. — Ступай же и не беспокойся обо мне.

Поцеловав бабушку, Эльза вышла, а старушка, опустившись в кресло у камина, погрузилась в глубокое раздумье. Свечи догорели, и комната освещалась лишь красноватым отблеском пламени, озарявшим своим колеблющимся мерцанием старые портреты на стенах. Голова г-жи Левенборг откинулась на спинку кресла, глубокая тишина нарушалась только мерным тиканьем часов, помещавшихся над массивным бюро из черного дерева. Бюро это, со множеством отделений, украшенное инкрустациями из перламутра, яшмы и слоновой кости, считалось фамильной реликвией и было вывезено чуть ли не самим рыцарем Кнутом из чужих краев. Взор г-жи Левенборг с любовью останавливался на знакомых предметах. Но более всего приковывали сегодня ее внимание портреты предков. Все эти суровые и улыбающиеся, загорелые и изнеженные лица — казалось, в свою очередь смотрели на нее, может быть, прощались с нею. Странное состояние какого-то полусна, полубдения овладело старушкой. Обрывки мыслей, смутных воспоминаний пережитого проносились у нее в мозгу. Она снова видела эту комнату ярко освещенной, как в день своей свадьбы. Толпа веселых, нарядных гостей, свежие лица девушек, смех, разговоры… Вот жених ее, красавец Оскар Левенборг, вот она сама, в белом подвенечном наряде, с миртовым венком на темных волосах.

«Какая красивая пара!» — шепчут вокруг. Но что же это? Вдали раздаются тихие звуки пения… Должно быть, по местному обычаю, хор молодежи приветствует невесту серенадой. Серебряные дисканты сливаются с чистыми, грудными нотами альтов и теноров, и все это словно оттеняется густым аккомпанементом басов… Комната пустеет, гости вышли на террасу — послушать пение. Почему же она не идет с прочими? Какая-то невидимая сила точно приковала ее к креслу. Огни люстры начинают меркнуть и, наконец, совсем гаснут. Откуда-то, словно сверху, разливается бледное сияние, озаряющее залу трепетным, фантастическим светом. Г-жа Левенборг ясно может разглядеть устремленный на нее со стены мрачный взор рыцаря Кнута. Он стоит, опираясь на свой меч, она видит даже багровый шрам на его щеке и сросшиеся брови. И вдруг она с ужасом замечает, что фигура его словно оживает и готова отделиться от полотна. Еще секунда — и по полу раздаются чьи-то медленные шаги… Она открывает глаза и видит перед собой самого рыцаря Кнута. Он стоит, так же, как на портрете, опираясь левой рукою на меч, правая рука его вытянута и повелительным движением указывает куда-то в угол… Г-жа Левенборг невольно оборачивается в ту сторону и с изумлением видит, что рука рыцаря указывает на бюро. Она хочет спросить его, что это значит, — но голос ей не повинуется. Когда она приходит в себя, рыцаря уже нет пред ней, он вернулся на прежнее место и снова смотрит на нее с полотна своим неподвижным взглядом. Перед глазами г-жи Левенборг расстилается на мгновение туман… Сначала это не более как бесформенная, колеблющаяся масса тумана, похожая на серебристое облако. Затем она начинает принимать определенные очертания, и из нее выделяется воздушная фигура красавицы в платье из серебряной парчи. Ее темные глаза ласково сияют, на губах играет чарующая улыбка… Г-жа Левенборг знает ее. Это — мать ее мужа, красавица-француженка, урожденная m-lle д’Отфор. Портрет ее висит рядом с изображением Кнута. Но что же это? И ее обтянутая белой перчаткой ручка указывает туда же… Г-жа Левенборг хочет спросить объяснения, ее глаза вопросительно устремлены на лицо красавицы, и та, словно поняв этот немой вопрос, улыбаясь, кивает ей головой… И снова все заволакивается туманом. На этот раз из него выступает фигура Эрика Левенборга, мужа красавицы, изнеженного петиметра французского двора. Он является таким же, как на портрете: в голубом, шитом каменьями, камзоле. Его утопающая в кружевах рука небрежно-грациозным движением также указывает по направлению к бюро… Страх г-жи Левенборг прошел, она успела освоиться с этими странными явлениями иного мира. Но это уже последнее. Бледное, озарявшее залу сияние меркнет, отдаленные звуки пения стихают, и портреты предков по-прежнему висят в своих рамах, освещенные красноватых отблеском догорающих углей в камине…

Что это было? Неужели — сон? Но он был так жив, так осязателен. Почему все они указывали ей на бюро? Какая тайна скрывается в нем?

Странная, невероятная и, вместе с тем, переходящая в уверенность мысль заставила г-жу Левенборг с живостью подняться с места. Она зажгла свечу и, подойдя к бюро, принялась осматривать, один за другим, все его ящики и отделения, с лихорадочной торопливостью разбрасывая фамильные бумаги и письма. Она внимательно осматривала дно каждого ящика, надеясь найти пружину, открывающую секретное отделение, но напрасно! Руки ее дрожали, на лице проступил пот… Неужели видение обмануло ее? Не было ли оно галлюцинацией? Может быть, горе помрачило ее рассудок…

Неосмотренным оставалось только большое отделение, в глубине которого было вставлено почерневшее от времени зеркало, окруженное орнаментами из яшмы и перламутра в виде листьев и цветов. Некоторые куски уже вывалились; г-жа Левенборг постучала в рамку и вздрогнула. Ей послышался глухой звук! Взяв молоток, она принялась стучать еще сильнее, рискуя разбить зеркало. Глухой звук повторился, и ей показалось даже, что внутри что-то звякнуло.

В эту минуту из дверей выглянуло испуганное лицо Ульрики, поспешившей сюда на шум. Каково было ее изумление и ужас, когда она увидела свою госпожу, которая с бледным, возбужденным лицом и горящими глазами пыталась разломать ящик бюро. Первой ее мыслью было, что г-жа Левенборг помешалась. Дрожащим голосом Ульрика окликнула ее.

Г-жа Левенборг сначала испугалась, потом обрадовалась.

— Поди сюда, Ульрика, и помоги мне… Не бойся, я не схожу с ума, но я сейчас видела сон… Может быть, нам удастся найти… Принеси нож, еще что-нибудь! Я хочу вынуть зеркало, не разбив его.

Ульрика повиновалась, и они принялись за работу. Под зеркалом оказалась тонкая, закрывавшая секретное отделение доска. За ней, на двух полках, виднелись свертки с золотыми монетами, один из которых со звоном выкатился оттуда и упал к ногам г-жи Левенборг. Блестящие монеты дождем рассыпались по полу. Все отделение было набито подобными свертками и мешочками с золотом. Вот где хранилось в течение многих лет богатство, так долго и тщетно разыскиваемое богатство, исчезнувшее таким непостижимым образом!

Окаменев на месте, госпожа и служанка молча смотрели на это зрелище. Наконец, напряженное состояние г-жи Левенборг разрешилось потоком слез. Она плакала и благодарила Бога.

Когда разбудили Эльзу, она сначала готова была счесть все происшедшее сном, так велики были ее изумление и радость. В эту ночь в замке не ложились. Три женщины просидели до рассвета, считая деньги и укладывая их в кованую шкатулку. Всего было найдено около двухсот тысяч франков французской монетой.

После бурной ночи утро занималось ясное и безоблачное; море, еще сохранившее зеленоватый оттенок, ласково плескалось в берега, и в шуме его Эльзе чудилась дивная песня счастья и любви.

Свадьба состоялась через неделю, и вскоре молодые уехали в Россию. Г-жа Левенборг осталась в старом доме, устройством которого она занялась с нежной заботливостью, ожидая к себе на лето дорогих гостей. По просьбе жены Зарницын перешел на службу в морское министерство, чтобы иметь возможность проводить с семьей часть года в Левенборге.

Найденное богатство долго служило предметом нескончаемых толков среди горожан и источником отчаяния для Нильса Якобсена. Впрочем, он нашел некоторое утешение в женитьбе на кривобокой и болезненной барышне дворянского рода, принесшей ему в приданое свой герб и обремененное долгами имение.

Кажется, более нечего прибавить о судьбе действующих лиц этого правдивого рассказа, который я передаю здесь в том же виде, в каком мне случилось слышать его от старожилов X. в одну из моих поездок на север Финляндии.

Комментарии

Впервые: Нива. 1895. № 36, 9 сентября.

О. Н. Чюмина (1859—1909) — поэтесса, переводчица, романистка. Родилась в Новгороде в семье потомственного военного, в юности увлекалась театром и музыкой. С 1882 г. начала публиковаться, со временем ее стихи начали появляться в ведущих журналах России. Выйдя в 1886 г. замуж за офицера, переехала в Петербург. Переводила Данте, Мильтона, Теннисона и др., в 1890-х гг. выпустила несколько романов, после революции 1905 г. опубликовала два сб. революционной сатиры.

В данном рассказе сказались впечатления детства О. Чюминой, проведенного в Финляндии, где был расквартирован полк ее отца.