[170]
ВЕСТАЛКА.

(Посв. Н. Щербинѣ).


«Вставай, Секстилія!.. Пора!.. На этотъ разъ
Готовъ ли факелъ твой? — Но сердцемъ изнывая,
Не спитъ во тьмѣ ночной весталка молодая.
Увы! ночникъ ея погасъ…

Безъ факела идетъ Секстилія во храмъ.
Какъ жрица Весты, тамъ, она огонь священный
Должна блюсти. Таковъ обычай неизмѣнный,
Угодный царственнымъ богамъ.

Вотъ древній жертвенникъ: таинственный огонь
Горитъ; лучи, дрожа, скользятъ на мраморъ млечный,
На неподвижный ликъ, на грудь богини вѣчной
И на простертую ладонь.

[171]


Приблизившись къ огню, Секстилія жезломъ
Пошевелила пламя; возлѣ пьедестала
Облокотилась и, откинувъ покрывало,
Поникла на руку челомъ;

Стоитъ, — и снится ей Полибій молодой:
Не онъ ли, въ Колизей спѣша, въ плащѣ зеленомъ
За колесницею летитъ на запыленномъ
Конѣ по звонкой мостовой.

Подъ мѣдной каскою, въ одеждѣ боевой
По тѣснымъ площадямъ неопытный, но смѣлый,
Не онъ ли, издали, какъ тѣнь, слѣдитъ за бѣлой
Одеждой съ пурпурной каймой,

И тамъ, гдѣ мутный Тибръ изъ-за публичныхъ бань
Бѣжитъ въ сады, — пріютъ статуй уединенныхъ:
Сатировъ съ нимфами и грацій обнаженныхъ,—
И гдѣ, какъ трепетную лань

Ее вчера смутилъ знакомый шумъ шаговъ;
Гдѣ поняла она все, все — мольбы желанья,
Любви прощальный вздохъ, съ надеждой на свиданье.
И горькій ропотъ на боговъ.

[172]


Ей снится блѣдный ликъ и темные глаза,
Одушевленные мучительною страстью…
— Кто можетъ изъ владыкъ земныхъ, вѣнчанныхъ властью,
Сказать грозѣ: молчи, гроза!

Какое божество захочетъ лѣтнихъ дней
Роскошный цвѣтъ убить морозной пеленою,
Иль римлянку, давно созрѣвшую душою,
Спасти отъ мысли и страстей!

И вспомнила она младенческіе дни,—
Тѣ дни, когда отецъ и мать, убравъ цвѣтами,
Въ храмъ Весты дѣвственной, съ обычными мольбами,
Ее на жертву привели.

На жертву! Для чего? И вотъ, ея глаза
Изъ-подъ густыхъ рѣсницъ блеснули небывалымъ
Огнемъ; стѣснилась грудь, и по ланитамъ впалымъ
Сбѣжала знойная слеза…

И, отступя на шагъ, надъ юной головой
Скрестя прекрасныя, до плечъ нагія руки,
Со всѣми знаками невыносимой муки,
То упрекая, то съ мольбой,

[173]


Какъ Пиѳія, въ бреду, весталка говоритъ:
«Богиня! для чего беречь мнѣ этотъ пламень?
Ты холодна, но я — не ты, не мертвый камень,
Въ которомъ кровь не закипитъ.

Ты видишь: я больна. Во снѣ и наяву
Я брежу имъ. Гляди, какъ сами плачутъ очи!
Подслушай лепетъ мой, когда на ложе ночи
Я чуть не вслухъ его зову.

Скажи мнѣ: кто зажегъ огонь въ моей груди,
И отчего мнѣ тяжко это покрывало?
Сойди, безсмертная богиня, съ пьедестала
И сердце смертной остуди!

Тебѣ я отдала мои младые дни,—
Иль жертва страшная моя чудесъ не сто̀итъ!—
Такъ если знаешь ты, какъ это сердце ноетъ,
Надменная! пошевельни

Надъ этимъ алтаремъ простертою рукой!
Одною складкой мраморной одежды…
Пускай со страхомъ, но не безъ надежды
Я ницъ паду передъ тобой.

[174]


Увы! суровъ твой ликъ; десница тяжела;
Твои глаза глядятъ, лучей не отражая.
Рыдаю… ты мертва! Тебя не согрѣвая,
Горитъ пахучая смола.

Но не къ одной тебѣ я шлю мои мольбы,—
Богини вѣчнаго Олимпа, къ вамъ взываю!
Скажите, именемъ судьбы я заклинаю:
Какъ устоять противъ судьбы?

Чѣмъ можетъ смертная умѣрить злую страсть,
Тогда какъ сами вы ея очарованью
Готовы уступить и жадному лобзанью
Вполнѣ отдать себя во власть!

Однихъ ли вы боговъ ласкали на груди?
Иль мало вамъ небесъ! иль мало вамъ сознанья,
Что ваша молодость вѣчна безъ увяданья,
Что нѣтъ вамъ смерти впереди!

А мнѣ!— мнѣ все грозитъ съ утратой лучшихъ лѣтъ —
И сѣдина, и гробъ—что̀ хуже этой казни!
И я, — я не должна подумать безъ боязни
Нарушить тягостный обѣтъ!

[175]


О, ненавистная! о, рабская боязнь!
Долой покровъ!.. я рву его на части…
Потухни жертвенникъ, какъ это пламя страсти
Потушитъ завтрашняя казнь!»

И жертвенникъ потухъ…
.............