I.
правитьПоявление миссис Сейтер в Даусоне было неожиданно, как метеор. Она приехала весной в санях, запряженных собаками, в сопровождении французских канадцев. Она оставалась в Даусоне всего один месяц, блистая, как луч солнца, и лишь только река освободилась ото льда, спустилась по ней вниз по течению. Бедный женщинами Даусон плохо уяснял себе этот неожиданный отъезд, и 400 человек, составляющих население города, чувствовали себя оскорбленными этой поспешностью. Продолжалось это до тех пор, пока в Номе не нашли нового месторождения золота, и это событие не вытеснило своей значительностью воспоминания о миссис Сейтер.
Все жители Даусона были в восхищении от миссис Сейтер и принимали ее с неподдельным радушием. Она была действительно очаровательна и привлекала к себе решительно всех. К тому же миссис Сейтер была вдовой, и ее тотчас же окружили местные богачи, купцы и жаждущие приключений молодые люди, соскучившиеся в глуши по мягкому шелесту женского платья.
Память ее покойного мужа — полковника Сейтера — чтили горные инженеры, работающие в Даусоне, купцы с большим уважением отзывались о его умении работать. Полковника Сейтера хорошо знали в Штатах, как владельца крупных рудников, а в Лондоне имя его было очень популярно.
Что могло заставить его вдову приехать сюда, в эту глушь?
Жители сурового севера были людьми практичными и органически ненавидели предположительные теории, предпочитая иметь дело с действительностью. Некоторым из них Карэн Сейтер представлялась этой желанной действительностью. Однако, по поспешным отказам на сделанные ей предложения можно было судить о том, что сама она придерживается особого мнения в вопросе о замужестве.
С ее отъездом рассеялась действительность и осталась только неразгаданной тайна ее приезда.
Однако случай помог, некоторым образом, разрешить трудную задачу. Последняя жертва обаяния Карэн Сейтер — Джек Куграм, тщетно предлагавший ей свое сердце и богатый золотом участок, решил отметить свою неудачу грандиозной попойкой, длившейся целую ночь. В полночь он неожиданно столкнулся с Пьером Фонтеном — начальником небольшого отряда канадцев, сопровождавших Карэн Сейтер. Встреча эта явилась поводом к продолжению пьянства. К середине ночи оба были достаточно одурманены выпитым ими вином.
— Гм, — неразборчиво бормотал Пьер Фонтен. — Для что, мадам Сейтер приезжать в эта страна? Лучше ты сам говорить с ней! Мой не знайт ничего. Совсем ничего. Она все время спрашивайт об один мужчина. — «Пьер», — скажийт она — «Пьер, вы найдет этот человек, и я вам дайть много золот. Тысяча долларов за этот человек. Имя его — Давид Пэн!» — Да, мосье. — «Давид Пэн» — мадам повторяйт это имя. Мой хорошо искайт, как дьявол работайт, но не может нашел этот проклятый мужчин и получайт тысяча долларов. Проклятье! — Один раз из Серкел-Сити приходил люди. Люди знайт этот мужчин. Они сказаль — он живет Ривер-Крик. И мадам, мадам, она смотрит счастливо и весело говорил со мной. — «Пьер», — она говорил, — «запрягайт собак в санка, мы быстро бежать. Мы найдет этот мужчина. Я вам давал еще 1.000 доллар». И я отвечайт. — «Oh oui, allons vite, мадам». О, теперь я думал наверно получайт тысяча долларов. Потом, несколько человека пришло из Серкел-Сити и говорит: — «Нет, там мужчина этот нет. Давид Пэн скоро приехать в Даусон». — Нет, надо ехал Серкел-Сити!
— Да, мосье, сегодня мадам сказал: «Пьер», — и давал мне 500 долларов. — «Иди купил баркас! Завтра мы ехал вниз по река». А? Завтра вниз по река, а проклятий Ситка Чарли заставлял мне платить за баркас 500 долларов! Проклятье!
Когда на следующий день Джек Куграм рассказывал о слышанном, он вызвал волнение во всем Даусоне. Все были заняты мыслью о том, кто мог быть Давид Пэн, и какая существует связь между ним и Карэн Сейтер. Сразу не удалось выяснить ничего. Миссис Сейтер в сопровождении канадцев отправилась в Клондайк-Сити, ловко избегая встречающиеся на пути рифы, обогнула западный берег и скрылась в массе островов, расположенных южнее Даусона.
II.
править«Да, мадам, вот этот место! Три остров от Стэвен-Ривер».
Пьер Фонтен вонзил багор в мягкий берег и повернул баркас против течения. Проворный метис легко соскочил на берег и крепко привязал канатом судно.
— Мадам, немного ждать, я пойти смотреть.
Он скрылся за высоким берегом. Через минуту раздался громкий лай собак, и Пьер вернулся обратно.
— Да, мадам, здесь хижин. Я искайть, но мужчин нет дома! Он уйшел близко, скоро пришел. Собак дома! Он скоро пришел.
— Помогите мне выбраться, Пьер. У меня все тело ноет. Вы могли бы устроить меня поудобнее.
Из пушистых шкур, занимающих всю середину лодки, как из теплого уютного гнезда, появилась Керэн Сейтер, стройная и красивая. В этой первобытной обстановке, она казалась нежной, тонкой лилией. Когда она с трудом взбиралась по крутому откосу, опираясь на руку Пьера, в ее движениях чувствовалась уверенность и сила, противоречащие нежности ее внешнего облика. Несмотря на мягкие, чудесные формы, Карэн Сейтер была женщиной сильной.
Она приблизилась к хижине, охваченная смутным чувством страха, щеки ее покрылись нежным румянцем. На ее лице появилось выражение теплоты, и сердце забилось быстрее, чем обыкновенно.
— Мадам смотреть, смотреть! — Пьер указал на стружки, в беспорядке разбросанные около кучи дров. — Это свежий, два-три дня, больше нет!
Миссис Сейтер вместо ответа кивнула головой. Она старалась заглянуть в окошко, но оно было затянуто промасленным пергаментом, который пропускал свет в жилище, но не давал возможности видеть то, что происходит внутри. После тщетных попыток увидеть что-нибудь, она подошла к двери, хотела было нажать грубо выструганную ручку, но, точно вспомнив о чем-то, переменила свое решение. Неожиданно, она порывистым движением опустилась на колени и приникла губами к порогу двери.
Заметил Пьер Фонтен ее порыв или нет, он никогда никому не рассказывал. Но голос Пьера прозвучал необычно резко, когда он окликнул одного из лодочников, мирно закуривавшего свою трубку.
— Эй, ты там, Леглуар, ты делать мягко, гораздо мягше. Много медвежьих шкура, много одеял! Чорт возьми!
Очень скоро, однако, уютное гнездышко было разрыто, а шкуры и одеяла выброшены на высокий берег, где устроилась миссис Сейтер. Она лежала на-боку и смотрела на широкий простор Юкона. Вдали, за горами, по ту сторону реки, все небо было черно от дыма невидимых лесных пожаров, и полуденное солнце, едва пробиваясь сквозь эту завесу, бросало на землю неясные призрачные тени. До линии далекого горизонта во все стороны простиралась девственная пустыня, острова, поросшие соснами, темные воды и обледенелые цепи холмов. Всюду царила ничем ненарушаемая тишина, ничто не указывало на присутствие человека.
Возможно, что именно эта тишина раздражала миссис Сейтер. Она беспрерывно меняла положение, пристально вглядываясь в обе стороны реки. Прошел час. Команда баркаса отправилась на берег, чтобы разбить палатки. Пьер остался с миссис Сейтер и все время, не отрываясь смотрел вверх по реке.
— Вот он ехал теперь, — прошептал он после долгого молчания.
По реке плыл челн. По обеим сторонам его поблескивали короткие весла. Посреди челна сидел мужчина, на носу вырисовывался силуэт женщины. Они оба гребли размеренными, ритмическими движениями. Миссис Сейтер не замечала женщины, пока челн не приблизился. Потом внезапно ей бросилась в глаза ее своеобразная и полная экзотики красота.
На женщине была плотно облегающая тело куртка из оленьей шкуры, причудливо расшитая жемчугом, на великолепные черные с синим отливом волосы был наброшен пестрый шелковый платок. Однако, внимание миссис Сейтер было привлечено не нарядом женщины. Ее жадный взгляд вонзился в лицо незнакомки, неподвижное, точно отлитое из бронзы. Под остро очерченными, слегка изогнутыми бровями блестели большие черные, слегка раскосые острые глаза. Несмотря на характерно выдающиеся скулы, щеки мягко закруглялись, переходя в правильную линию рта с тонкими губами. Было что-то гордое и дикое во внешности этой женщины с орлиным носом и узкими вздрагивающими ноздрями.
Не отставая от мужчины, женщина гребла размашистыми сильными ударами. Внезапно она повернула челнок против течения и смело направила его к берегу. Через мгновение она уже стояла на откосе и, при помощи последовавшего за ней мужчины, тянула челн наверх. Собаки окружили их, громко заливаясь раскатистым лаем. В то время, когда женщина наклонилась, чтобы погладить их, мужчина увидел поднявшуюся ему навстречу Карэн Сейтер,
Непонимающими глазами, он рассеянно смотрел на нее, затем провел рукой по глазам, точно не доверяя тому, что видел.
— Карэн, — просто проговорил он и подошел к ней с протянутой рукой. — Мне на минуту показалось, что это сон. Последней весной глаза мои болели от снега. Я почти ослеп и с этих пор уже не доверяю им.
Щеки миссис Сейтер покрылись ярким румянцем. Она приготовилась ко всему, но никак не ждала этой спокойно протянутой к ней руки. Огромным усилием воли она овладела собой и крепко пожала его руку.
— Вы знаете, Давид, я часто угрожала вам своим приездом и давно сделала бы это, если бы только…
— Если бы только я позвал вас. — Давид Пэн улыбнулся и посмотрел вслед скрывшейся в хижине индианке.
— Я прекрасно понимаю вас, Давид, и поступила бы вероятно так же на вашем месте, но теперь я здесь…
— Ну, в таком случае входите в хижину, и я предложу вам чего-нибудь поесть, — весело сказал он, будто не замечая или не желая заметить мольбы, послышавшейся в ее голосе. — Вы должно быть устали. Куда направляетесь? Вверх по реке? Значит вы зимовали в Даусоне? — Он взглянул на канадцев и распахнул перед ней дверь. — Прошлой зимой я пришел сюда по льду из Серкл-Сити, --продолжал он, — и обосновался здесь на некоторое время. Я исследую местность близ Гендерсон — Крик, и если моя работа не увенчается успехом, то думаю осенью попытать счастья в Стзварде.
— Вы ведь не очень переменились? — спросила она, пытаясь вделать разговор более интимным.
— Пожалуй сбавил жира и нагулял мускулы. Что вы скажете?
Она пожала плечами и в полумраке, царившем в хижине, стала рассматривать индианку. Женщина развела огонь и приготовилась жарить несколько больших кусков оленины вместе с тонко нарезанными ломтями сала.
— Вы долго пробыли в Даусоне? — Он стругал топорище и задал вопрос, не поднимая головы.
— Всего лишь несколько дней, — рассеянно ответила она, не спуская взора с молодой женщины. — Что вы спросили? В Даусоне? Я там пробыла месяц и была рада когда удалось оттуда выбраться. Мужчины на севере первобытны и довольно настойчивы в проявлениях своих чувств.
— Это неудивительно, становишься таким, когда живешь в такой непосредственной близости к природе. Все условности остаются там, дома, вместе с пружинными матрацами и прочей ерундой. Вы выбрали очень удачное время для возвращения домой. Когда появятся москиты, вы будете уже далеко за пределами этой страны, а это — счастье, которое вы едва ли, но своей неопытности, можете достаточно оценить.
— Может быть. Но расскажите мне что-нибудь о себе, о своей жизни, кто ваши соседи? У вас ведь есть соседи? — Лихорадочно осыпая его вопросами, она все время не спускала взгляда с молодой женщины, которая толкла кофейные зерна на камне. Уверенными и ловкими движениями, свидетельствующими о здоровых нервах, она разбивала зерна тяжелым куском кварца.
Давид Пэн поймал взгляд своей гостьи, и легкая улыбка скользнула по его губам.
— У меня были соседи, — ответил он, — из Миссури и Корнвайля, но они отправились в Эльдорадо на заработки.
Карэн Сейтер смотрела задумчиво.
— Разве здесь много индейцев?
— Все уже давно перекочевали в Даусон. В этих краях нет ни одного индейца, кроме Винапи. Она родом из Кайокук, 1000 миль отсюда вниз по реке.
Карэн Сейтер внезапно почувствовала усталость, и, хотя напряженная улыбка ни на минуту не покидала ее лица, ей показалось, что она видит разговаривающего с ней мужчину где-то далеко, далеко, как в бинокле и стены хижины, сложенные из бревен, вертятся вокруг нее в пьяном танце.
Давид предложил ей сесть за стол, и когда она начала есть, то почувствовала себя лучше. Она мало говорила, только изредка задавала вопросы о стране, населяющих ее жителях и климате.
— Вы не спрашиваете меня, зачем я приехала, — проговорила она. — Вы наверно и так знаете. — Она отодвинула стул и встала из-за стола. Давид снова принялся за свое топорище.
— Вы получили мое последнее письмо?
— Последнее? Нет, не думаю. Оно вероятно валяется где-нибудь в Веру-Крике или в блокгаузе одного из торговых представителей. Здесь безобразно доставляется почта. Никакого порядка, никакой системы…
— Перестаньте болтать глупости, Давид, помогите мне. — Голос ее прозвучал властно и решительно. — Почему вы ничего не спрашиваете обо мне? О наших старых знакомых? Разве это вас больше не интересует? Знаете ли вы о том, что мой муж умер?
— В самом деле? Жаль…
— Давид! — Она готова была заплакать от обиды, но почувствовала некоторое облегчение от упрека, который послышался в ее тоне. — Получали вы мои письма? Некоторые из них должны были попасть к вам, хотя вы никогда не отвечали мне.
— Последнего, в котором вы, очевидно, сообщали мне о смерти вашего мужа, я не получил. Некоторые другие тоже затерялись. Несколько писем я получил. Я прочитал их Винапи, чтобы показать ей, какие скверные ее белые сестры, и я думаю, что это послужило ей на пользу. Как вы думаете?
Карэн Сейтер сделала вид, что не поняла острого намека, и продолжала:
— В последнем письме, которого вы не получили, я сообщала вам, как вы уже догадались, о смерти полковника Сейтера. С этого времени прошел год. Я писала вам также о том, что если вы не приедете ко мне, то я приеду к вам. И сейчас я исполнила свое обещание.
— Я не знаю ни о каком обещании.
— Из моих прежних писем,
— Да, вы обещали, но так как я никогда не просил у вас ничего и не отвечал вам на ваши письма, то данное вами обещание не было подтверждено, и я ничего не знал о нем. Но я помню другое, то, что должно быть не забыли и вы. Это было давно. — Он беспомощно опустил руки, топорище упало на пол. — Это было давно, и все же мне представляется это так ясно. Я, как сейчас, вижу перед собой этот день, час, каждую мелочь. Мы стояли в саду, заросшем розами, вы и я, в саду вашей матери. Все кругом цвело, у нас в крови переливались весенние соки. Я привлек вас к себе в первый раз и приник к вашим губам. Вы не помните этого, Карэн?
— Не вспоминайте, Давид! Я помню каждую мелочь и мне стыдно. Как часто я плакала потом! Если бы вы только знали, что я пережила…
— Тогда вы дали мне обещание и тысячу раз подтверждали его потом в незабываемые дни, последовавшие за этим. Каждый ваш взгляд, каждое нежное прикосновение вашей руки, каждое слово, срывающееся с ваших уст — было обещанием. А потом… Как это объяснить? Появился человек, старый, достаточно старый, чтобы быть вашим отцом. Он не был красив, но был тем, что принято называть «порядочным человеком». Он не сделал ничего дурного. Он жил по закону, и все его уважали. К тому же, и это, пожалуй, самое главное, он был владельцем многих земель и рудников, коммерческим человеком и спокойно резал купоны.
— Но было еще много других причин, заставивших меня пойти на это. Я ведь вам рассказывала. Принуждение, материальные условия, нехватки в семье — вы, ведь, знали в каком я бедственном положении. В этом же я не виновата! Это была не моя воля… Меня принесли в жертву, или, может быть, вернее, я пожертвовала собой — называйте это, как хотите. Но, господи, Давид, иначе я не могла! Вы всегда были несправедливы ко мне. Подумайте только о том, что мне пришлось перенести.
— Не ваша воля! Принуждение! На всем свете нет ничего такого, что могло бы заставить вас броситься в объятия того или иного мужчины.
— Но ведь я любила вас все время — с мольбой проговорила она.
— Ваша любовь непонятна мне.
— Но теперь, теперь…
— Мы только что говорили о человеке, за которого вы считали нужным выйти замуж. Что он собой представлял? Чем он завоевал вашу душу? Какими великими добродетелями обладал он? Правда все, к чему он прикасался — превращалось немедленно в золото. Он умело играл на бирже. Он хорошо разбирался в делах. Он располагал некоторой долей ума, которая помогала ему заполучать в свой карман деньги других людей. Закон с улыбкой смотрел на его поступки, христианское учение не осуждало его, и он встречал всеобщее одобрение. С точки зрения общества он был неплохим человеком, но с точки зрения вашей, Карэн, и моей, с нашей точки зрения — что он представлял собой?
— Не забывайте, что он умер!
— Это ничего не меняет. Что он представлял собой? Большое, грубое существо, глухое к музыке, слепое к красоте, бесчувственное к внутренним переживаниям. От жизни в довольстве он разжирел, щеки его свисали и огромное брюхо указывало на то, что он ест сверх меры.
— Но он уже давно умер! А мы живы, живы сейчас, вы слышите? Вы говорите, что я изменила вам. Я согрешила. Прекрасно! Но разве вы не согрешили? Пусть я не сдержала своих обещаний, но и вы нарушили свои. Любовь, которую вы предлагали мне в саду роз была вечной, — так, во всяком случае, говорили вы. Где она теперь, эта любовь?
— Здесь! — воскликнул он и ударил себя кулаком в грудь. — Здесь она была всегда!
— И любовь ваша была велика, равной ей не было на свете, — продолжала Карэн. — Так говорили вы, в прекрасном саду роз. Но сейчас, повидимому, она недостаточно великодушна, чтобы простить меня в минуту, когда я плачу от отчаяния.
Давид колебался. Губы его шевелились, но он не проронил ни одного звука. Она заставила его обнажить самые сокровенные уголки своей души и открыть истину, которую он скрывал даже перед самим собой. Она была прекрасна, когда, светясь от огромного чувства любви, охватившего ее, стояла перед ним и воскрешала прошлое. Жизнь снова загоралась в нем. Он отвернул голову, чтобы не видеть ее, но она старалась заглянуть ему в глаза.
— Посмотрите на меня, Давид, посмотрите на меня! Я все та же, прежняя, и вы тоже прежний, если вы только захотите увидеть мой настоящий образ. Мы оба нисколько не изменились. — Она положила ему руку на плечо, он хотел уже прижать ее к себе сильным объятием, но в эту минуту его слуха коснулся звук зажигаемой спички. Винапи, не обращавшая внимания на то, что происходило рядом с ней, приготовилась разжечь плохо разгоравшийся фитиль масляной лампы. На темном фоне при свете мерцающего пламени ее бронзовая красота сияла чистым золотом.
— Вы сами видите, что это невозможно, — пробормотал он, отстраняя рукой белокурую женщину. — Это совершенно невозможно! — угрюмо повторил он.
— Давид, я не молодая девушка с наивными взглядами на вещи, — кротко проговорила она, не решаясь, однако, приблизиться к нему. — Я взрослая, зрелая женщина и прекрасно понимаю все. Мужчина всегда остается мужчиной. Этот обычай очень распространен в этой стране. Мне это не помешает. Я сразу поняла. Но ведь это только один из тех браков, какие заключаются здесь, в этой стране, не настоящий брак, не правда ли?
— Об этом у нас в Аляске не спрашивают, — нерешительно возразил он.
— Я знаю, но…
— Ну да, конечно, это один из тех браков, какие заключаются в этой стране.
— Ребенка нет?
— Нет, но все равно это невозможно!
— Нет, это не невозможно! — Она снова стояла рядом с ним, и пальцы ее ласково касались его загорелой руки. — Мне хорошо знакомы обычаи этой страны. Мужчины не могут жить здесь одни, отрезанные от всего мира. Они временно женятся, а потом поручают Компании выдать женщине на год провианта и некоторую сумму денег. Она этим довольствуется. Потом появляется другой мужчина… — Карэн Сейтер пожала плечами. — Точно так же будет и с этой девушкой. Мы поручим Компании снабдить ее провиантом не на год, а на всю жизнь. Что она представляла собой, когда вы встретились с нею? Первобытная женщина, питающаяся мясом, — летом рыбой, а зимой олениной. Когда достаточно еды, — она счастлива, когда еды не хватает — голод! Если бы не было вас, она и дальше продолжала бы так жить. Если вы оставите ее, жизнь ее потечет сравнительно благополучно, во всяком случае гораздо благополучнее, чем если бы она не встретилась с вами.
— Нет, нет! — перебил он ее. — Это несправедливо?
— Вы должны понять, Давид. Она человек не вашего круга. Она — полудикое существо, выросшее на земле, которое не может подняться далеко от земли. Она рождена среди дикарей и останется дикаркой до самой своей смерти. Мы же, вы и я, более развиты и созданы друг для друга. Идемте, Давид, идемте. Мы еще молоды, а жизнь прекрасна. Идем!
Взгляд его в это время упал на Винапи, которая выходила из хижины, чтобы накормить собак. Он покачал головой, и тихо прошептал сказанные им раньше слова. Карэн обняла его и крепко прижалась щекой к его щеке.
Вся его тяжелая жизнь с мучительной ясностью встала перед ним. Тщетная борьба с жестокими силами природы, ужасные годы голода и холода, жизненные лишения и томительная пустота, которую нельзя заполнить животным существованием. Здесь сейчас, рядом с ним — страшное искушение. Голос, шепчущий о более светлых и теплых странах, о музыке, свете и радости, воскрешающий воспоминания о давно прошедших днях. Помимо его воли эти мысли мелькали у него в голове. Образы, воспоминания о забытом, о весело проведенных часах в песнях и звенящем смехе, толпились вокруг него.
— Идемте, Давид, идемте! Моих денег хватит для нас обоих. Перед нами свободная, светлая дорога. — Она окинула взглядом голую, бедно обставленную хижину. — Весь свет принадлежит нам, все радости, которые сулит жизнь, — наши! Идемте, идемте! — Она дрожала, прижимаясь к нему. Давид встал… Громкий лай собак и резкое покрикивание Винапи, пытавшейся водворить среди них мир и порядок, долетали в хижину, заглушённые толстыми бревенчатыми стенами. Внезапно перед ним промелькнула другая картина. Лес. Страшная борьба. Медведь с перебитыми ногами, жуткий вой собак и пронизывающие крики Винапи, приказывающей им нападать. Он увидел себя, окруженного диким шумом, стонущим, задыхающимся, пытающимся отвратить неизбежную смерть. Собаки с переломанными позвоночниками, вырванными внутренностями, воющие в бессильной муке. Оскверненная девственность снежной белизны, окрашенная в красный цвет кровью человека и животных. Взбешенный медведь неотвратимо склонялся над ним, пытаясь когтями и зубами вырвать из него жизнь. И… Винапи, ринувшаяся в страшный хаос, с развевающимися волосами, сверкающими глазами, олицетворение безумия, с поднятым наготове длинным охотничьим ножом.
Пот крупными каплями выступил на лбу Давида. Одним движением он освободился от обнимающей его женщины и отпрянул к стене. Она почувствовала, что роковая минута наступила, но не могла точно угадать, что в нем происходит. Она видела, что все, чего ей удалось добиться, медленно, но верно, ускользает от нее.
— Давид, Давид! — вскричала она. — Я не покину вас. Если вы не пойдете за мной, мы останемся здесь вместе. Весь мир для меня — ничто по сравнению с вами. Я буду вашей женой, такой, какие бывают только здесь на севере. Я буду готовить вам еду, кормить ваших собак, грести вместе с вами, — я могу делать все, поверьте, я сильна!
Он отстранил ее протянутые вперед руки, и видно было, что он не сомневался в искренности ее слов. Но лицо его стало строгим, побледнело, глаза потухли.
— Я отпущу Пьера и всех других, я останусь здесь у вас, с вами. Я буду всюду следовать за вами. Давид, Давид, послушайтесь меня! Вы обвиняли меня в несправедливости. Да, я виновата. Дайте мне возможность искупить свою вину. Если раньше я не понимала, что значит настоящая любовь, то дайте мне возможность показать вам теперь, что я знаю, как надо любить. — Рыдая, она бросилась на землю и протянула к нему руки. — Ведь и вы любили меня. Вы любите меня и сейчас. Опомнитесь! Вы никогда не поймете, сколько мне пришлось пережить за эти жуткие годы ожидания.
Он наклонился над ней и помог ей встать.
— Выслушайте меня, Карэн! — повелительно проговорил он, открыл дверь и вынес Карэн на руках из хижины. — Это невозможно. Мы не смеем думать только о себе. Вы должны итти. Желаю вам счастливого пути. Ваше путешествие может сделаться весьма затруднительным, когда вы подойдете к Сикст-Майль. Но у вас лучшие в мире лодочники, и вам нечего бояться. Хотите проститься со мной?
Она быстро овладела с собой, но взгляд ее был полон отчаяния.
— Если… Если… Винапи… — начала она дрожащим голосом и остановилась.
Он понял ее невысказанную мысль, и невольно проговорил: — да, — и только сказав это, понял весь страшный смысл невыговоренных ею слов. — Вы не должны даже думать об этом. Это невозможно! Мы не смеем об этом думать… — вскричал он.
— Поцелуйте меня, — прошептала она, и лицо ее прояснилось.
После этого Карэн Сейтер повернулась и ушла.
— Разберите палатки, — приказала она Пьеру, который лежал, ожидая ее возвращения. — Мы будем продолжать путь.
Его зоркие глаза при свете огня увидели ее измученное лицо, но он повиновался ее приказу, даже намеком не показав своего удивления.
— Да, мадам, — предупредительно сказал он. — В какая сторона, мадам? Даусон?
— Нет, — со спокойным равнодушием ответила она. — Вверх, в Дайя!
Пьер растолкал спящую команду. С ворчанием принялись они за работу. Голос Пьера разносился по всему лагерю. В одно мгновение была разобрана крошечная палатка миссис Сейтер, уложены горшки, сковородки, свернуты одеяла, и раскачивающиеся под тяжелой ношей люди направились к лодке. Миссис Сейтер выжидала на берегу, пока разложили ее багаж и приготовили уютное гнездо.
— Мы направляемся к верхняя часть остров, — пояснил Пьер, отвязывая причальный канат. — Затем мы плыть по канал, где вода не так быстрый. Я думал, мы будем имел хороший поездка.
В эту минуту острый слух Пьера уловил шуршащий звук шагов в сухой прошлогодней траве, и он повернул голову. Окруженная целой стаей овчарок, появилась молодая индианка. Миссис Сейтер заметила, что ее до сих пор безразличное, спокойное лицо пылало гневом.
— Что ты делать мой муж? — внезапно спросила она, обращаясь к миссис Сейтер. — Он лежать постель, очень больная. Я говорит: — "Что случилось, Дав? Ты больная? — Но он не хотел говорить. Потом он говорит: — «Хороший девушка, Винапи. Уйди. Я скоро опять здорова». — Что ты делать, мой муж, что? Ты плохой женщина!
Карэн Сейтер с любопытством смотрела на дикарку, связанную с человеком, от которого она сама принуждена была уехать.
— Я думать, ты плохой женщина, — медленно повторила Винапи, точно подыскивая на чуждом ей языке непривычные слова. — Лучше ты уходишь прочь и больше не приходишь! Как ты думать? Я иметь один муж! Ты — американский женщина! Твой красивый лицо. Ты находишь много мужчин. Твой глаза сини, как небо. Твой кожа белый, мягкий… — Неожиданно она погладила миссис Сейтер по щеке коричневым пальцем. Карэн Сейтер не отшатнулась. Пьер, стоявший рядом с ней, сделал движение, готовый вступиться за нее. Она дала ему знак удалиться. Он почтительно отошел и, очутившись на таком расстоянии, откуда не слышна была их беседа, начал бормотать что-то про себя.
— Белый, мягкий, как маленький ребенок… — Винапи опять погладила миссис Сейтер по щеке и тотчас же отдернула руку.
— Скоро приходить москиты! Будет больно кожа, пятна, красные пятна и опухоль. Много москиты, много пятна! Я думать, ты лучше ехал, пока москиты не приходить. — Она указала на реку. — Ты ходить Сент-Микаель. Лучше ходить в Дайя. Будь здорова!
И тут Карэн Сейтер сделала нечто, поразившее Пьера. Она обняла индианку, крепко поцеловала ее и заплакала.
— Будь добра к нему, — крикнула она. — Будь добра!
Затем она легко скользнула по крутому откосу, еще раз крикнула: — Будь добра! — и прыгнула в лодку. Пьер последовал за ней, и они отчалили. Он пристроил руль и подал знак команда Леглуар затянул старую французскую песню. Лодочники, в звездном свете напоминавшие привидения с согнутыми спинами, налегли на канат. Руль прорезал черное течение, и лодка понеслась во мрак.
