Братья Гримм
правитьВаня и Груня
правитьИсточник текста: Братья Гримм — Сказки, изложенные по сборнику Бр. Гримм в 17 т., т. 2
Типография В. А. Гатцук (Д. Чернышевский), Москва 1893 г.
Перевод: В. А. Гатцука.
От жилья в стороне, на опушке большего леса жил бедный дровосек. У него было двое детей: сын Ваня да дочка Груня. Родная их мать умерла, и женился отец на другой, на молодой; взял детям в дом мачеху. В доме у них была такая нужда, беднота, что и хлеба ели впроголодь. А когда вздорожал он, так семья — хоть умирай с голода.
Вот раз и говорит муж жене: — «Я уж и не придумаю, как теперь жить будем, и чем детей кормить? Самим двум есть вовсе нечего» — «А знаешь что, муженек, — говорит жена, — давай, заведем, ребятишек в лес подальше, да где поглуше; разложим им там огонек, дадим по куску хлеба, а сами на работу уйдем; они оттуда не найдут дороги домой, — вот и избавимся от них.» — «Что ты, женушка? — Как это я родных детей своих, брошу в лесу? Да их там дикие звери разорвут.» — «Ох, дурак, ты дурак! — говорит жена, — а легче тебе будет, как мы все с голоду умирать начнем? Тогда только успевай доски на гроба тесать.»
И мачеха до тех пор приставала к своему мужу, пока он не махнул рукой: «Будь, мол, по-твоему. А мне, всё-таки, жаль загубить их…»
Ребяткам с голоду тоже не спалось, и они слышали всё, что про них говорили. Девочка заплакала и шепчет братишке: «Ваня, что нам делать?..» — «Молчи, Груня, я ухитрюсь как-нибудь беде помочь…» Стал Ваня прислушиваться, а когда отец с матерью заснули, он — марш за дверь. Вышел за калитку; ночь светлая, — точно день. Месяц полный светит на землю, а камушки-голыши блестят вокруг дома, словно новенькие серебряные монетки. Ваня давай набирать их в карманам. Набил оба кармана полнешеньки, пришел к сестре и шепчет ей: «Не бойся, Груня, спи! — Бог милостив.» И заснули оба.
Только рассвело, — еще до солнышка, — слышат они мачехин голос: — «Ну, лентяи, вставайте: пора в лес за дровами. Вот вам по куску хлеба, да смотрите, чтоб до обеда не есть: хлеб то весь туг!..» Груня взяла хлеб к себе в фартук, — у Вани оба кармана были полны камешков, — и пошли они все четверо в лес. Ваня идет, а сам то и дело оглядывается, да голыши потихоньку на дороге разбрасывает. «Чего, сынок, всё отстаешь да оглядываешься?» — окликнул его отец. «Я гляжу, батюшка, на свою белую кошечку: она на крыше сидит, знать, прощается со мной.» — «Полно, дурень, какая там кошка: это труба белеется!» — прикрикнула на него мачеха.
Пришли они в самую глушь леса, отец и говорит: Натаскайте-ка, детки хворосту; я разведу вам огонек — веселее с ним будет." Когда разгорелся костер, мачеха сказала деткам: «Прилягте-ка к огоньку, а мы с отцом пойдем дрова рубить.»
Вот и обед подошел. Ваня и Груня съели по куску черствого хлеба, прилегли у костра, чтобы лучше слышать, где отцов топор постукивает, — да и задремали.
Просыпаются они, а в лесу уж ночь темная. Груня испугалась, заплакала. "Полно, Груня, не бойся; я знаю, как из лесу выбраться. Подожди, только месяц взойдет, " — говорит Ваня. И правда: только выглянул на небо полный месяц, Ваня взял сестренку за руку, и пошли они отыскивать дорогу по разбросанным голышам, которые при месяце блестели, как серебряные. Шли они всю ночь напролет, а к утру уж подошли к отцовскому дому и постучались.
Вышла отпирать им мачеха, и сама своим глазам не верит: «Ах вы негодные! До какой поры прошатались! Мы уж думали, что вы совсем не придете!» Отец вскочил с постели; обрадовался бедняга — он всю ночь не спал, всё про деток думал; как-то они там в лесу.
А мачеха злится, и еще пуще одолевает его попреками по ночам: — «Давай, заведем ребят в лес подальше; чего ждать? Пока все перемрем с голода?..» — «Эх, женушка! Лучше бы делить всем вместе последний кусок!..» Но она его до тех пор ругала, до тех пор к нему приставала, — пока он опять, скрепя сердце, не согласился: «Делать нечего… Назвался груздем, полезай в кузов. Уступил жене раз, надо уступить и другой.»
Ваня с Груней не спят, прислушиваются, что говорят отец с матерью. Только те заснули, Ваня потихонечку — шмыг за дверь к калитке, — а мачеха-то ее на замок заперла. «Ну, — думает Ваня, — дело наше плохо.» А всё-таки не унывает. Вошел в избу, подсел к сестренке и давай ее утешать: «Полно Груня, не плачь: Бог милостив!»
Утром рано разбудила их мачеха. Опять дала им по кусочку хлеба и повела в лес. Идут дорогой, — Ваня всё отстает, оглядывается, да сзади себя кусочки хлеба разбрасывает, чтобы потом по ним дорогу найти. «Что ты, сынок, всё оглядываешься?» — спрашивает его отец. «На голубочка моего гляжу, батюшка, он на крыше сидит, знать прощается со мною.» — "Вот дурень! Это труба на солнце белеется, а не голубок, " — говорит мачеха.
В этот раз мачеха еще дальше завела детей, — в такую лесную глушь, где они никогда не бывали. Отец закрыл себе рукой глаза, и отошел от них прочь. А мачеха разожгла костер и сказала: «Подождите здесь, пока мы с отцом нарубим дров и придем за вами.»
Подошла обеденная пора. Груня разделила с братом свой кусочек хлеба, — у Вани от своего ничего не осталось, — и перекусили чуть-чуть оба. Сидят они да прислушиваются, как отцовский топор постукивает. А топора и вовсе не было: это сук, привязанный мачехой к дереву, от ветра постукивал. Сидели-сидели ребятки, слушали-слушали, потом задремали от скуки, да и заснули.
Наступила ночь. Проснулись детки, — а в лесу уж темь непроглядная. Расплакалась со страху Груня, а Ваня говорит: «Подожди, сестричка, вот месяц взойдет.» Взошел ясный месяц, стали дети отыскивать хлебные крошечки, что Ваня, из дому идучи, по дороге разбросал, — а их ни одной не видно. Не светятся они, как голыши, да и птички их поклевали. Так бродили Ваня с Груней по лесу до самого утра. Утром тоже не могли догадаться, в какую сторону идти: чем дальше идут, тем глубже в лес уходят. Подошла и другая ночь. Усталые, голодные забрались они под кустик, прижались друг к дружке, как ягнята без матки, и заснули.
Просыпаются утром, а уж солнышко высоко, высоко… Прилетела желтенькая птичка, села на деревцо и запела. Поет она, а сама всё на них поглядывает. Дети подошли было к ней, — она вспорхнула и стала перелетывать с ветки на ветку, с деревца на деревцо. Ваня и Груня всё идут за ней. Шли, шли, глядь, перед ними избушка, вся из пряника, покрыта сладкими оладьями, а в окошки вместо стекол леденцы вставлены в сахарных переплетах. "Вот где мы досыта наедимся-то, " — думают детки. Ваня забрался на крышу, — яблочные оладьи там подъедает. А Груня стала от оконницы кусочек сахару отгрызать.
Вдруг, слышат они, кто-то в избушке говорит:
«Что за шум под окном?
Кто ко мне стучится в дом?»
Детки притаились, и отвечают:
«Это ветер шумит
И ветвями шелестит!»
Дверь избушки распахнулась настежь, — и выходит оттуда старуха старая-престарая, с клюкой. Она их не тронула, только покачала головой и говорит: «Э-э-э, детушки! Как это вы сюда забрались? Милости просим ко мне в гости!» Взяла их за руки и повела в избушку.
Вошли они и видят: стол накрыт чистой скатертью, а на столе наставлены всякие кушанья; молоко и сладкие пироги и орехи в меду. — «Садитесь за стол, — говорит им старуха, — и ешьте, чего душе угодно.» После обеда старуха приготовила им чистенькую постельку, вымыла их, вычесала, надела чистые рубашки и уложила спать. Когда ребятки улеглись в мягкую постель, да укрылись чистым одеяльцем, — им показалось, что они в рай попали. Бедняги не думали и не гадали, что приласкала их не простая старуха, а ведьма. Она нарочно заманивала к себе ребятишек своей пряничной избушкой, откармливала их, потом варила в супе и ела по праздникам. Это была для неё самая лакомая еда. Издалека еще она почуяла, что Ваня с Груней бродят одни по лесу, обернулась птичкой и нарочно приманила их к своей избушке.
Смотрит ведьма, — спят детки раскинувшись, раскраснелись у них щечки со сна, — и думает: — «Вот так лакомый кусочек добыла я себе!» Даже глаза от жадности налились у неё кровью и слюни изо рта потекли. Схватила она сонного Ваню в свои жесткие, костлявые руки, потащила в курятнику за решетку и заперла там его на замок. Потом растолкала Груню и говорит: «Вставай, лентяйка! Натаскай воды да свари братишке суп повкуснее: я его откармливать буду, а потом съем.» Груня горько заплакала, но делать нечего: ведьма не знала ни к кому жалости.
Опомнился бедный Ваня в курятнике за решеткою, сидит и горько плачет, а Груня сварила суп, принесла ему, и говорит: — «Братец, сбереги косточку от курятины; она тебе пригодится…» На другой день она принесла ему баранью кожицу и сказала: — «Братец, обтяни косточку бараньей кожицей, а когда спросит старуха посмотреть твой палец, ты протяни ей косточку.»
Вот, дня через два старуха подошла к курятнику и говорит: — «Протяни-ка мне, мальчик, палец сквозь решетку.» Ваня сунул ей косточку вместо пальца. Старуха-то плохо видела; пощупала, и говорит: «Нет еще, плох…» Так прошло еще несколько дней. Старухе не терпится: хочется ей Ваниного мясца поесть: — «Ну, — говорит, — какой уж есть: худой ли, жирный ли, пора из него супец сварить.» И велела она Груне воды наносить да дров наколоть. Та носит, а сама слезами обливается: — «Боже Милосердый, защити ты нас! Лучше бы в лесу дикие звери нас растерзали вместе!» А ведьма оскалила на нее свои длинные зубы и запела хриплым голосом:
Ваня сунул ей косточку, вместо пальца.
Вечерком выбежала Груня к курятнику и говорит: — «Милый братец! Вода уж наношена, дрова приготовлены: завтра варить тебя будут!»
На другой день утром ведьма разбудила Груню помогать ей стряпать. — «Я, — говорит, — уж и печку истопила и пироги замесила; полезай-ка, узнай: не пора ли сажать их?» Груня смекнула, что старуха хочет изжарить ее, и притворилась, будто не знает, как в печку влезть. Ведьма взяла хлебную лопатку и говорит: — «Садись, я тебе помогу влезть». А Груня легла поперек устья печки и спрашивает: — «Так, что ли? Покажи, бабушка, — не умею.» — «Вот, дура-то, — говорит ведьма, — да в эту печь я и то пролезу! Вот как, гляди!» И села сама на лопату, нагнувши голову. Груня как сунет ее в печь, да и захлопнула за ней заслонку, и лопатой приперла, чтобы ведьме уж не выбраться. Завыла ведьма в горячей печи, а Груня побежала к брату, отперла курятник и говорит: — «Ваня, милый Ваня! Я ведьму в печи захлопнула; уж она теперь там жарится!» Ваня, как птичка выпорхнул из клетки. Бросился он обнимать сестричку и оба от радости запрыгали и запели:
«Жарься в печке, злая ведьма —
Ты сама, на место нас!
От тебя детей Бог спас!»
Бояться им было уж некого: вбежали они в избушку, напились, наелись и стали собираться домой. Начала Груня искать платочка, чем покрыться на дорогу, приподняла крышку от ведьминого сундука, — а там золото, жемчуга и разные самоцветные камни. Набрала она их себе в фартук, а Ваня в оба кармана, и пустились они опять разыскивать дорогу домой. Шли, шли и дошли до воды: огромному озеру и конца-края не видно. Смотрят они, — как быть: ни лодочки, ни кораблика не видно, только плавает белая уточка. И начали они ее к себе манить:
«Утя, утя, уточка!
Подплыви к нам чуточку.
Ни мосточка, ни жердинки, —
Переправь пас хоть на спинке!»
Уточка подплыла к ним, Ваня вскочил к ней на спинку и кричит: — «Садись и ты, Груня!» — «Нет, Ваня, я не сяду: уточке тяжело будет двоих зараз везти. Лучше поодиночке: сперва одного, потом другого.» Добрая уточка так и сделала: сперва Ваню, а потом и Груню перевезла на ту сторону. Детки
поблагодарили ее и пошли дальше. Только видят, — лес всё реже да реже; уж и места стали попадаться знакомые. Вдруг, увидали они издали свою избушку и бросились бегом к ней. Прибежали, запыхавшись, и кинулись отцу на шею. Мачехи уж не было у них: она умерла тем временем. А бедный отец, ни одной минуты не знал себе покоя с тех пор, как бросил своих деток в лесу.
Тут радости их конца не было. Груня высыпала из фартука, а Ваня из карманов золото, жемчуга и самоцветные камни. Отец смотрит, — глазам своим не верит: и детки его воротились живы, и богатство ему принесли. Выстроил он себе дом большой, новый, купил лошадь с коровой и зажили они припеваючи.
«Вот и сказке тут конец!
А в лесу летит скворец,
Кто его скорей поймает,
Тот и далее узнает.»