Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 4/I/ДО
Покатиловская газета шла попрежнему хорошо, и кругъ читателей все расширялся. Годъ шелъ за годомъ, событія чередовались, но улица, выраженіемъ которой служило "Сѣверное Сіяніе", оставалась та же. Она требовала только одного: новостей и новостей. Конечно, эта улица не имѣла никакихъ политическихъ убѣжденій и была совершенно индифферентна по части общественныхъ интересовъ, но ей нужно было убить время, и покатиловская газета доставляла всѣ средства къ этому. Просматривая сырые корректурные листы, Покатиловъ часто не могъ удержаться отъ смѣха надъ ловко закругленными фразами своихъ сотрудниковъ. Самъ Покатиловъ рѣдко брался за перо и то для того только, чтобъ его не забыли: репутація и на улицѣ составляла извѣстный капиталъ.
Жилъ Покатиловъ на прежней квартирѣ, хотя больше уже не мечталъ ни о какой обстановкѣ: все шло, какъ попало или какъ хотѣла старая Улитушка.
— Жениться бы надо, Романъ Ипполитычъ, — говорила старуха при всякомъ удобномъ случаѣ. — Что такъ-то задарма мыкаться?.. На генеральской бы дочери женился.
— Подымай выше, женюсь да княжнѣ.
— Что же? Всякія и княжны бываютъ. Другая только будто одно названіе, что княжна… Будетъ около чужихъ-то женъ хороводиться, Романъ Ипполитычъ, потѣшился, а потомъ и честь пора знать. Тоже и годки твои не малые подходятъ, золотое-то времечко какъ разъ укатится… Покружится человѣкъ, поскачетъ, а потомъ и повернетъ на свое гнѣздо. Такъ отъ Бога поставлено. Дождешься вотъ собачьей старости, такъ тогда развѣ какая мѣщаночка пойдетъ за тебя.
— Ничего, нянька, какъ-нибудь устроимся.
— Это все отъ той бухарской змѣи, — вздыхала про себя горевавшая старушка. — Кругомъ окрутила парня. Этакое приворотное зелье издастся же… Да и не одного окрутила, а всѣхъ. Охъ-хо-хо!.. согрѣшили попы за наши грѣхи!
Свободное время Покатиловъ обыкновенно проводилъ у Доганскихъ, гдѣ, въ виду грозившаго разрыва съ Теплоуховымъ, царило лихорадочное оживленіе. Въ кабинетѣ Доганскаго появлялись все новыя лица, частью дѣльцы, частью просто люди съ громкими аристократическими фамиліями. Строились блестящіе проекты, составлялись планы, смѣты и соображенія, велись горячіе дебаты и замышлялись ходатайства по всевозможнымъ инстанціямъ — кавказская нефть, донецкій каменный уголь, сибирское желѣзо, кокандскіе хлопчатники, хлѣбные элеваторы, табачныя плантаціи, — ничего, кажется, не было упущено изъ вида.
Изъ старыхъ знакомыхъ Богомоловъ не показывался совсѣмъ, oncle завертывалъ очень рѣдко; оставались неизмѣнными только двое: Нилушка и Покатиловъ. Чарльзъ Зостъ то бывалъ часто, то исчезалъ. Сусанна теперь была въ полномъ расцвѣтѣ красоты. Покатиловъ видѣлъ ее въ теченіе пяти лѣтъ чуть не ежедневно и находилъ въ ней постоянно что-нибудь новое, что съ такою мучительною болью заставляло биться его сердце.
— Если вы когда-нибудь выгоните меня, — часто говорилъ ей Покатиловъ, — я уйду на улицу и буду сидѣть гдѣ-нибудь на тумбѣ противъ вашей квартиры.
Она улыбалась и говорила:
— У васъ есть настойчивость, Покатиловъ, но жаль, что вы такъ неудачно распоряжаетесь собой… Вѣдь пять лѣтъ скоро, какъ мы знакомы, и вы все еще не можете образумиться.
— Не могу.
— Пустяки!… Человѣкъ долженъ стоять выше своихъ слабостей, какъ вы сами говорите.
— Да, да… Совершенно вѣрно. Искусство управлять собой — самое трудное; это азбучная истина.
Она опять задумчиво улыбнулась.
— Бэтси любитъ васъ, вы — меня, я — Чарльза, Калерія Ипполитовна любила Юрія, — говорила Сусанна, глядя куда-то въ сторону. — И всѣ одинаково несчастны, кромѣ тѣхъ, кто, какъ Julie, никого не любитъ… Нѣтъ, рѣшительно всякая любовь есть несчастіе и величайшее зло.
Любилъ ли Покатиловъ Сусанну, онъ, пожалуй, затруднился бы теперь и самъ сказать, потому что его теперь увлекалъ уже самый процессъ достиженія цѣли. Да, онъ шелъ къ ней, потому что незамѣтно, шагъ за шагомъ производилъ свои завоеванія въ обстановкѣ тѣхъ комнатъ, гдѣ жила Сусанна, въ ея костюмахъ, въ привычкахъ; даже въ мысляхъ онъ чувствовалъ свое вліяніе. Самая трудность работы увлекала его, и онъ торжествовалъ, когда Сусанна начинала даже говорить его, покатиловскими фразами и въ томъ же тонѣ.
— Послушайте, Покатиловъ, кто изъ насъ здѣсь хозяинъ: вы или я? — спросилъ однажды Доганскій, прищуривая глаза.
— Должно-быть, вы, Юрій Петровичъ.
— Я?.. Ага… Это хорошо. Знаете, я начинаю себя чувствовать какимъ-то гостемъ въ собственной своей квартирѣ, потому что здѣсь всѣмъ распоряжаетесь вы, другими словами, Сусанна дѣлаетъ все по-вашему. Впрочемъ, мы, кажется, понимаемъ другъ друга…
Они церемонно раскланялись и разошлись. Эта глупая сцена, однако, заставила Покатилова задуматься, точно онъ сдѣлалъ открытіе, что на свѣтѣ существуетъ еще мужъ Сусанны, а не просто Юрій Петровичъ Доганскій, милый и непроницаемый человѣкъ. Въ самомъ дѣлѣ, что это за человѣкъ, этотъ Доганскій, котораго Покатиловъ видитъ въ теченіе пяти лѣтъ чуть не каждый день? Покатилову припомнился случай, когда онъ въ полутьмѣ сумерекъ сидѣлъ въ будуарѣ Сусанны на голубомъ шелковомъ диванчикѣ; она сидѣла рядомъ съ нимъ и тихо смѣялась надъ его болтовней. Да, она хорошо умѣла смѣяться, какъ смѣются дѣти, когда ихъ пугаютъ козой. Въ этотъ моментъ въ дверяхъ точно изъ земли выросла долговязая фигура Доганскаго, постояла одно мгновеніе и безмолвію скрылась. Сусанна притихла. На этомъ все дѣло и кончилось. Въ другой разъ Доганскій вошелъ въ комнату какъ разъ въ тотъ моментъ, когда Покатиловъ съ взволнованнымъ лицомъ крѣпко сжималъ руки Сусанны, но непроницаемый человѣкъ сдѣлалъ только видъ, что ничего не замѣтилъ, и прошагалъ дальше. Покатиловъ чувствовалъ, что если кого онъ въ состояніи убить, такъ это именно Доганскаго.
Отношенія къ Чарльзу Зосту у Сусанны принимали самый острый характеръ; онъ не показывался иногда по мѣсяцу, но потомъ опять возвращался. Сусанна казалась то совсѣмъ равнодушной къ нему, то плакала, жаловалась, капризничала и непремѣнно дѣлала какія-нибудь непріятности Покатилову.
— Сюзи сердится, значитъ, вы кругомъ виноваты, — объяснялъ Доганскій. — А гдѣ мой другъ Чарли? Я соскучился о немъ.
Все это было слишкомъ глупо, и Покатиловъ начиналъ чувствовать, что онъ сходитъ съ ума. Являлось какое-то глухое отвращеніе ко всему. Когда дѣлалось особенно скучно, онъ, по старой привычкѣ, исчезалъ на нѣсколько дней и скитался по разнымъ вертепамъ.
Эти скитанья на время отрезвляли Покатилова, возвращая ему чувство дѣйствительности, то сознаніе равновѣсія душевныхъ силъ, которое теперь колебалось въ немъ. А главное, въ немъ затихала сосавшая его неотступно глухая тоска. Жизнь — сплошная глупость; значитъ, не стоитъ безпокоиться. Собственно нѣтъ никакихъ дѣйствительныхъ интересовъ, нѣтъ ничего серьезнаго, кромѣ вѣчно однихъ и тѣхъ же хорошихъ словъ, которыми большинство людей самымъ добросовѣстнымъ образомъ обманываетъ самихъ себя. Одна улица была права, потому что во всѣхъ положеніяхъ оставалась сама собой и захватывала все шире и шире кругъ дѣйствія. Да, она проникла давно въ раззолоченные салоны неизвѣстно откуда выплывавшихъ милліонеровъ, въ старые барскіе дома. И, прежде всего, она, эта улица, заражала все самое выдающееся, талантливое, красивое, отзывчатое. Стоило ли жить, когда глазъ вездѣ открывалъ таившуюся заразу и душа проникалась безнадежнымъ скептицизмомъ?
Возвращаясь однажды изъ такого путешествія въ свою "кумирню", Покатиловъ нашелъ дверь не запертой на ключъ, какъ обыкновенно, а въ передней дремавшую Улитушку, которая только замахала руками. Въ кабинетѣ у письменнаго стола, положивъ голову на руки, сидѣла Сусанна.
— Сусанна Антоновна! — тихо вскрикнулъ Покатиловъ, не вѣря собственнымъ глазамъ.
— Я знала, что вы придете… — тихо отвѣтила Доганская, протягивая руку.
Было часовъ десять вечера, и въ кабинетѣ горѣла всего одна свѣчка.
Сусанна сидѣла въ коротенькой собольей шубкѣ и въ мѣховой шапочкѣ. Лицо у нея было спокойное, и только глаза странно блуждали.
— Я вѣдь давно здѣсь сижу, — продолжала она. — Мнѣ очень нравится вашъ кабинетъ… то-есть, наоборотъ, совсѣмъ не нравится.
Покатиловъ съ какимъ-то благоговѣніемъ поцѣловалъ протянутую холодную руку. Онъ понималъ, что она залетѣла въ его квартиру, какъ ласточка, загнанная бурей, и ему хотѣлось согрѣть эту головку собственнымъ дыханіемъ.
— Мнѣ было тяжело, и я, право, не помню, какъ попала сюда, — смѣялась Сусанна, оглядывая комнату. — Какой, однако, у васъ безпорядокъ… Это нехорошо! Послушайте, гдѣ это вы пропадали?
Онъ засмѣялся и ничего не отвѣтилъ. Ему сдѣлалось вдругъ такъ легко и хорошо. Эти мертвыя стѣны слышали ея голосъ, она дышала этимъ воздухомъ, ея руки касались письменнаго стола, чего же больше и лучше? Потомъ онъ сидѣлъ у ея ногъ и разсказывалъ все, что видѣлъ, что думалъ и что чувствовалъ. Она понимала его, но какая-то упорная мысль пряталась въ сморщенномъ лбѣ и не хотѣла уйти.
— Вы еще придете сюда, — бормоталъ Покатиловъ, — только съ другими мыслями. Да, я счастливъ вашимъ присутствіемъ… я вижу всю вашу душу… И вы знаете, что мнѣ ничего не нужно и что здѣсь вы безопаснѣе, чѣмъ въ своей собственной комнатѣ. Да вы теперь и сами никого и ничего не боитесь.
Она быстро вскочила съ мѣста и посмотрѣла на него большими испуганными глазами, а побѣлѣвшія губы шептали:
— Вы… вы знаете… нѣтъ, "этого" никто не могъ знать… Вы ошибаетесь!..
— Хорошо… объ этомъ послѣ, а теперь я васъ провожу домой, Сусанна Антоновна.
Доганская повиновалась звуку его голоса и, когда уходила изъ комнаты, незамѣтно сунула на столъ маленькій револьверъ. Онъ поймалъ это движеніе и улыбнулся.