Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 4/II/ДО
Бэтси попрежнему жила въ своихъ номерахъ на Моховой и попрежнему работала надъ переводами для "Сѣвернаго Сіянія". Острый періодъ своего горя она уже пережила и теперь относилась къ Покатилову почти равнодушно, хотя его рѣдкіе визиты стоили ей каждый разъ тяжелой душевной борьбы. Попрежнему на Моховую ходили "газетные старички", чтобы отдохнуть здѣсь отъ понесенныхъ заботъ и треволненій. Съ старческою болтливостью они разсказывали все, что накипало на душѣ, особенно по части своихъ литературныхъ дѣлъ. Симонъ Денисычъ замѣтно постарѣлъ и опустился, хотя ни однимъ словомъ не выдавалъ своего семейнаго горя. Этотъ стоицизмъ очень нравился капитану, который любилъ пускаться въ разныя туманныя аллегоріи на нравственныя темы.
Однажды, когда Бэтси послѣ одного изъ покатиловскихъ визитовъ чувствовала себя особенно скверно, къ ней заявился oncle Николай Григорьевичъ.
— Узнаёте? — спрашивалъ онъ, грузно входя въ маленькую гостиную Бэтси.
— Извините, ахъ, да, теперь я узнала! Какъ вы, однако, измѣнились, Николай Григорьевичъ… ужъ не больны ли вы?
Oncle дѣйствительно сильно опустился за послѣднее время и часто говорилъ, что ему скоро пора ликвидировать свои дѣла; онъ замѣтно началъ горбиться и потерялъ военную выправку, но одѣвался попрежнему съ маленькою небрежностью. Пріемъ Бэтси заставилъ oncl'я печально улыбнуться.
— Мои шестьдесятъ лѣтъ стоятъ сами по себѣ хорошей болѣзни, — отвѣтилъ онъ съ улыбкой. — Говоря правду, я дѣйствительно боленъ: душа болитъ… Вотъ что, голубушка Лизавета Ивановна, гоните вы меня прямо въ шею, ежели я вамъ мѣшаю; я вѣдь такъ, ни зачѣмъ прибрелъ. Просто хотѣлось отдохнуть въ вашей кельѣ… Знаете, есть такіе медвѣди, которые во-время не залягутъ въ берлогу и бродятъ по лѣсу зимой; ихъ зовутъ "шатунами". Ну, и люди есть "шатуны", а изъ нихъ первый — вашъ покорнѣйшій слуга. Только медвѣди-шатуны отличаются превеликою злостью, а я — добрый человѣкъ. Послушайте, что же вы, въ самомъ-то дѣлѣ, церемонитесь со мной? Эйнъ-цвэй-дрэй — и я исчезаю…
— Нѣтъ, зачѣмъ же, я совсѣмъ не гоню васъ, а, напротивъ, рада…
— Вотъ это не хорошо, Лизавета Ивановна, что вы до сихъ поръ врать не научились: сказали противъ совѣсти и сейчасъ покраснѣли… А это къ вамъ очень идетъ. Вотъ и книжечка тамъ у васъ, и тетрадочки… Послушайте, возьмите меня въ число своихъ учениковъ. Я когда-то порядочно зналъ по-англійски, а теперь начинаю забывать…
Oncle вообще обладалъ способностью располагаться въ чужихъ квартирахъ, какъ у себя дома, а въ кельѣ Бэтси онъ чувствовалъ себя особенно хорошо и безъ всякихъ церемоній попросилъ чего-нибудь поѣсть. Такое поведеніе сначала произвело непріятное впечатлѣніе на немножко чопорную англичанку, но oncle просто подавилъ ее своимъ безграничнымъ добродушіемъ и какою-то особенною, старческою грустью; онъ разсказывалъ ей такіе смѣшные анекдоты и любовался, какъ Бэтси напрасно удерживалась, чтобы не расхохотаться въ присутствіи полузнакомаго человѣка. Для перваго раза они чуть даже не поссорились: oncle сказалъ нѣсколько своихъ обыкновенныхъ комплиментовъ, которые неизмѣнно повторялъ всѣмъ знакомымъ дамамъ, и Бэтси огорчилась не на шутку. Это ужъ окончательно развеселило хандрившаго старика, и келья Бэтси огласилась его раскатистымъ, громогласнымъ хохотомъ.
— Женщина, которая не выноситъ комплиментовъ — величайшая рѣдкость, — заявилъ oncle, вытирая слезы. —Это ужъ ни на что не похоже!.. Всѣ женщины требуютъ, чтобы мы ихъ обманывали на каждомъ шагу… ха-ха!.. Знаете ли вы, Лизавета Ивановна, что такое комплиментъ? Это — ходячая монета, которая открываетъ намъ доступъ одинаково ко всѣмъ женщинамъ а вы обижаетесь.
— Я думаю, Николай Григорьевичъ, что мы въ этомъ случаѣ никогда не поймемъ другъ друга;
— Радуюсь за васъ, хотя и не имѣлъ дурного умысла, когда машинально повторилъ нѣсколько общепринятыхъ глупостей. Что же вы не гоните меня? Къ вамъ очень идетъ, когда вы сердитесь.
— Послушайте, я дѣйствительно начинаю думать, что вамъ лучше уйти.
— Вотъ какъ! Нѣтъ, я не уйду, Лизавета Ивановна, пока вы меня не простите.
Oncle окончательно вошелъ въ обстановку Бэтси, какъ самый близкій человѣкъ. Сначала Бэтси это было непріятно, а потомъ она начала бояться oncl'я, подозрѣвая его въ какихъ-то дурныхъ замыслахъ. Для нея ясно было только одно, именно, что прежній порядокъ ея жизни нарушался въ самыхъ своихъ основаніяхъ, и она даже не находила средствъ бороться съ наступающимъ непріятелемъ, быстро завладѣвшимъ всею территоріей. Конечно, и раньше у нея постоянно бывали капитанъ и Симонъ Денисычъ, которыхъ она про себя называла "газетными старичками", но они держали себя всегда въ извѣстныхъ границахъ вѣжливости и не позволяли ни малѣйшей выходки, на какую имѣютъ право совсѣмъ близкіе люди: старцы были вѣжливы, внимательны, откровенны до извѣстной степени, и только. А этотъ oncle съ перваго раза началъ величать Бэтси голубушкой. Оставалось только для довершенія скандала газетнымъ старичкамъ встрѣтиться съ oncl'емъ у Бэтси носомъ къ носу, что и не замедлило произойти, когда однажды oncle самымъ безсовѣстнымъ образомъ напросился пить кофе. Бэтси только-что принялась за необходимыя приготовленія къ этой церемоніи, какъ въ коридорѣ послышались знакомые шаги, и въ передней показался капитанъ. Бэтси, проклиная безсовѣстнаго oncl'я, принуждена была познакомить своихъ гостей и чуть не сгорѣла отъ стыда.
— Очень пріятно, очень пріятно, — добродушно басилъ oncle, крѣпко пожимая руки журналиста. — Мы немножко знакомы… Капитанъ, вы не желаете ли кофе? Голубушка Лизавета Ивановна, соблаговолите ужъ намъ, старикамъ, покрѣпче.
Опять "голубушка"! Бэтси возненавидѣла это проклятое слово, которое когда-то такъ любила. Капитанъ въ это время многознаменательно закрутилъ свой бѣлый усъ и уперся глазами въ уголъ. Отъ Бэтси не ускользнуло это движеніе глубокаго удивленія, и она почувствовала себя глубоко несчастной. Впрочемъ, кофе прошелъ самымъ веселымъ образомъ, потому что oncle болталъ за четверыхъ, и капитанъ пересталъ дергать себя за усы.
Однако, когда гости удалились и Бэтси осталась одна, раздумавшись, она горько поплакала, хорошенько сама не зная, о чемъ. Ужо въ слѣдующій разъ она непремѣнно выгонитъ этого безсовѣстнаго человѣка вонъ, потому что это, наконецъ, невозможно, рѣшительно невозможно. Еще смѣетъ называть голубушкой, отвратительный человѣкъ!