Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 3/III/ДО
— Я вполнѣ довольна Julie, — съ твердостью повторяла maman Анна Григорьевна. — Эта дѣвушка получила твердое воспитаніе и, надѣюсь, совсѣмъ застрахована отъ тѣхъ глупостей, которыя губятъ другихъ женщинъ. Если бы я знала сотую часть того, что знаетъ Julie, то… ну, да объ этомъ теперь немного поздно толковать!
Юленька за эти четыре года совсѣмъ выросла и превратилась въ настоящую барышню, она "выровнялась" раньше своихъ лѣтъ, какъ говорила старая Улитушка. Юленька не была красавицей, какъ это она и сама знала, но въ ней было что-то такое "бабушкино", какъ увѣрялъ oncle: средняго роста, худощавая, но крѣпкая, съ рѣшительными движеніями и задумчивымъ дерзкомъ лицомъ, она умѣла быть замѣтной. Всего лучше у Юленьки были умные, большіе глаза и характерный разрѣзъ рта. Одѣвалась она всегда въ темное, волосы зачесывала гладко, немного по-старушечьи, питала отвращеніе къ бантикамъ и кружевамъ, но имѣла настоящую слабость къ хорошимъ перчаткамъ, обуви и тонкому, дорогому бѣлью. Въ своихъ темныхъ платьяхъ она походила на монахиню, и это придавало ей извѣстный шикъ и тонкую пикантность. По складу характера Юленька была спокойная и серьезная дѣвушка; она по цѣлымъ днямъ лежала съ книгой въ маленькихъ бабушкиныхъ комнатахъ или уѣзжала на "конкѣ" къ Египетскому мосту, т.-е. къ oncl'ю, и подъ его руководствомъ проходила высшую школу спортсменства. Лошадей она любила до страсти и оставляла ихъ только для новыхъ французскихъ книжекъ, на которыя абонировалась у Мелію. Изъ-за этихъ французскихъ книжекъ у Калеріи Ипполитовны вышла первая исторія съ дочерью. Она застала ее разъ съ томикомъ сочиненій Ришпэна и сдѣлала ей строгій выговоръ.
Юленька выслушала мать совершенно спокойно и самымъ обыкновеннымъ тономъ проговорила:
— Какая у тебя, maman, странная манера вѣчно читать наставленія… Можешь успокоиться: я читала много въ этомъ родѣ, какъ, вѣроятно, читала и ты.
— Несчастная! — патетически воскликнула Калерія Ипполитовна и сейчасъ же полетѣла къ maman поблагодарить ее за "твердое" воспитаніе внучки.
— Мнѣ остается только пожалѣть бѣдную June, — язвительно отвѣтила Анна Григорьевна:— она не виновата, что несправедливая судьба послала ея такую глупую мать.
Калерія Ипполитовна, когда дочери исполнилось семнадцать лѣтъ, возымѣла намѣреніе вывозить ее въ свѣтъ, но Юленька воспротивилась этому настолько энергично, что настаивать было безполезно.
— Что я "тамъ" буду дѣлать? — спрашивала она опѣшившую maman. — Очень интересно разыгрывать изъ себя какую-то западню для довѣрчивыхъ молодыхъ людей въ шестьдесятъ лѣтъ. Нѣтъ, maman, ради Бога, избавьте меня отъ этой жалкой роли: я не настолько красива, чтобы на меня польстился богатый женихъ, а за бѣднаго я сама не пойду, слѣдовательно нечего напрасно терять время.
— Однако чѣмъ же ты желала бы быть, Julie? — спрашивала нѣсколько разъ Калерія Ипполитовна.
— Я?.. А вотъ чѣмъ: такъ какъ у меня нѣтъ милліоннаго приданаго, то я желала бы быть такою балериной, какъ Радина или Соколова, а еще лучше наѣздницей въ циркѣ.
— Ты говоришь серьезно, Julie?
— Совершенно серьезно, maman.
Всего лучше чувствовала себя Юленька въ холостой квартирѣ oncl'я или когда ходила съ нимъ въ театръ; они обыкновенію занимали ложу только вдвоемъ и проводили время очень весело. Съ Калеріей Ипполитовной Юленька бывала въ театрѣ только по крайней необходимости, когда уже никакъ нельзя было отказаться; она точно стыдилась матери и отца, чего, впрочемъ, и не скрывала, т.-е. собственно даже не стыдилась, а относилась къ нимъ лакъ-то свысока.
Къ молодымъ людямъ Юленька была болѣе чѣмъ равнодушна и не выказывала ни малѣйшаго стремленія къ пріобрѣтенію "предмета" на институтскій манеръ. Только одинъ разъ, когда ей было лѣтъ семнадцать, Юленька, категорически потребовала отъ oncl'я, чтобы тотъ ей непремѣнно досталъ "студента". Найти такового было не трудно, и Юленька усердно занималась съ нимъ математикой два мѣсяца, а потомъ, соскучилась и дала студенту отставку. Это былъ какой-то медикъ, носившій всклоченные волосы, длинные сапоги и плэдъ, держалъ себя порядочнымъ волкомъ и разъ чуть не подрался съ Анной Григорьевной, возымѣвшей благочестивое намѣреніе познакомить этого юношу съ твореніями Ѳомы Кемпійскаго.
Отношенія Юленьки къ Доганскому, который очень часто бывалъ у Анны Григорьевны, носили самый неровный характеръ: то она совсѣмъ не замѣчала этого "стараго друга", какъ называлъ себя Доганскій, то наблюдала его втихомолку по цѣлымъ часамъ, то, наконецъ, начинала его сторониться и вообще, кажется, только въ присутствіи этого человѣка теряла свое обычное ровное расположеніе духа и дѣлалась такою неестественной, чѣмъ немало огорчала Анну Григорьевну.
Доганскій, конечно, не могъ не замѣчать этого и, въ свою очередь, дѣлался неестественнымъ: старался показать себя умнымъ человѣкомъ., высказывалъ остроты и даже начиналъ говорить о нравственности.
— Подозрѣваетъ Julie что-нибудь или нѣтъ? — нѣсколько разъ спрашивалъ Доганскій Анну Григорьевну.
— Кажется, подозрѣваетъ, но отъ нея ничего не добьешься: Julie скрытна, какъ обезьяна… Надѣюсь, что при томъ твердомъ воспитаніи, какое мы ей дали, никакое открытіе ея не убьетъ.
— Да, но все-таки… она еще дѣвушка и многаго не можетъ понимать…
— Послушайте, что это вы начинаете сентиментальничать, какъ какая-нибудь выжившая изъ ума старушонка? — обрѣзала Анна Григорьевна своего сротежэ. — Вотъ еще новость: дѣвушка!
Разъ весной, въ тотъ промежутокъ, когда столичная публика еще не успѣла разъѣхаться по дачамъ, Юленька каталась съ oncl'емъ верхомъ. День былъ теплый и свѣтлый, и они объѣздили почти всѣ острова. Отъ скорой ѣзды и свѣжаго воздуха Юленька разгорѣлась самымъ здоровымъ румянцемъ и была въ самомъ отличномъ настроеніи духа; ѣздила она отлично, хотя не выдерживала характера и своею горячностью портила лошадь. Oncle былъ записной ѣздокъ и сидѣлъ въ сѣдлѣ, какъ вылитый вмѣстѣ съ лошадью; онъ молодѣлъ въ такія прогулки на десять лѣтъ и испытывалъ истинное наслажденіе, что можетъ передать внучкѣ хотя ничтожную часть своихъ талантовъ.
Лошади устали, и oncle предложилъ проѣхать шагомъ по широкой береговой аллеѣ, которая на Елагиномъ отъ моста ведетъ къ point'у.
— Теперь море великолѣпно. — говорилъ старикъ, снимая шляпу, чтобы вытереть платкомъ потный лобъ. — Кстати посмотримъ, какъ нашъ яхтъ-клубъ отличается: скоро будетъ гонка на гичкахъ, и теперь идутъ экзерсиціи.
— Вотъ чего я не понимаю — это удовольствія сидѣть, скорчившись, въ узкой лодчонкѣ и махать руками, — замѣтила Юленька, гладя взмыленную шею фыркавшей лошади. — Скакать на лошади, ѣхать на пароходѣ, даже по желѣзной дорогѣ — все это понятно, но безцѣльно барахтаться вотъ въ этой лужѣ…
Юленька не успѣла докончить фразы, потому что ихъ чуть не смяла показавшаяся изъ боковой аллеи кавалькада: впереди галопомъ скакала Доганская съ Зостомъ, а за ними въ нѣкоторомъ отдаленіи въ безпорядкѣ слѣдовали самъ Доганскій, Покатиловъ и Теплоуховъ.
Дсганская сейчасъ же узнала oncle'я по лошадямъ и сильною рукой осадила своего скакуна какой-то необыкновенной золотой масти; oncle раскланялся съ Доганской и отрекомендовалъ свою внучку, которая пристально разсматривала Сусанну съ ногъ до головы.
— Вотъ вы какая, — какъ-то задумчиво протянула Доганская, долго не выпуская руки Юленьки изъ своей. — А я такъ много слышала о васъ отъ Юрія… мы такъ давно не видались съ вами.
— И мнѣ тоже очень хотѣлось взглянуть на васъ, — засмѣялась Юленька, сдерживая танцевавшую подъ ней лошадь.
— Вотъ и отлично, Юленька… Извините за фамильярность: я такъ привыкла васъ называть про себя. Вы… на pointe? Поѣдемте вмѣстѣ…
Юленька не видала Сусанны лѣтъ семь, т.-е. не видала такъ близко, какъ теперь, и нашла, что это была совсѣмъ другая женщина, ничего общаго не имѣвшая съ тою черномазою Сусанной, которая жила у нихъ въ Заозерскомъ заводѣ. Вмѣстѣ съ этимъ, Юленька почувствовала, что Сусанна красивѣе ея и лучше сидитъ въ сѣдлѣ. На молодого Зоста она не обратила особеннаго вниманія, какъ вообще не интересовалась молодыми людьми.
Дамы поѣхали впереди, и Сусанна заговорила, наклоняясь въ сѣдлѣ къ Юленькѣ:
— Julie, а что вы скажете, если бы я предложила вамъ сейчасъ же отправиться ко мнѣ?.. Я знаю, что это будетъ непріятно вашей maman, но я такъ соскучилась о тебѣ, голубчикъ… Намъ вѣдь нечего дѣлить съ тобой… да?
— Нѣтъ, когда-нибудь въ другой разъ…
— Знаешь, мнѣ ужасно хочется обнять тебя и расцѣловать, — продолжала Сусанна, не слыхавъ отвѣта Юленьки. — Прогонимъ этихъ мужчинъ и поѣдемъ однѣ, или лучше пусть oncle проводитъ насъ до Сергіевской, а потомъ мы и его спровадимъ.
— Зачѣмъ? — сухо спросила Юленька, выпрямляясь.
— Да такъ… мнѣ нужно васъ… тебя видѣть. Повернемся минуточку на point'ѣ и полетимъ домой, т.-е. ко мнѣ.
Доганская въ своей свѣтло-сѣрой амазонкѣ изъ китайскаго шелка и такого же цвѣта низенькомъ цилиндрѣ съ вуалемъ была очень оригинальна, особенно рядомъ съ очень скромно одѣтою Юленькой. Кавалеры и дамы образовали очень живописную группу на point'ѣ, гдѣ теперь никого не было; Покатиловъ спросилъ Юленьку о здоровьѣ grande-maman и maman просто и показался ей такимъ скучнымъ и вялымъ. Впрочемъ, она его давно не видала.
— Находишь, что я постарѣлъ? — спросилъ Покатиловъ, поймавъ взглядъ племянницы.
— Да… желала бы сказать тебѣ комплиментъ, Романъ, но боюсь обидѣть тебя излишней откровенностью.
— А вотъ я могу быть съ тобой откровеннѣе, Julie, — съ улыбкой отвѣтилъ Покатиловъ, задѣтый немного за живое. — Ты сегодня очень мила…
— Въ присутствіи Сусанны я не могу гордиться и этимъ… да? Не желаете ли что-нибудь передать maman, то-есть моей maman?
Покатиловъ ничего не отвѣтилъ и только съ улыбкой посмотрѣлъ на бравировавшую Юленьку такимъ торопящимъ, измученнымъ взглядомъ, что той стало даже немного неловко.
Къ Сусаннѣ Юленька, однако, не поѣхала, а только пообѣщала быть у ней на-дняхъ, когда она будетъ совершенно одна.
— Это вы смастерили эту "неожиданную" встрѣчу? — строго спросила Юленька oncl'я, когда они вдвоемъ возвращались съ острововъ.
— То-есть… Что ты хочешь сказать этимъ? Я тутъ не виноватъ ни душой ни тѣломъ. Клянусь тебѣ, что это была совершенная случайность. Ты обѣщала, кажется, Сусаннѣ быть у ней на-дняхъ?
— Да, обѣщала, и вы проводите меня.
Oncle что-то проворчалъ про себя и поднялъ свои могучія плечи.
— Что же тутъ особеннаго? — спрашивала Юлепька совершенно спокойно. — Вѣдь я бываю же у тебя… Доганскій бываетъ у grande-maman.
— У меня — это другое дѣло… Собственно, я ничего не имѣю, а просто спросилъ. Нужно сказать твоей maman, по крайней мѣрѣ…
— Ну, это совершенно лишнее! — рѣзко отвѣтила Юленька. — Вы всѣ тутъ перессоритесь между собой, а я буду виновата во всемъ… А какая Сусанна красивая, нѣтъ, красавица… не правда ли?
— Гм… д-да… то-есть въ своемъ родѣ, пожалуй, и красавица.
— Если бы я была мужчиной, я никому не отдала бы такой женщины…
— Д-да.. гм…
— А впрочемъ, это слишкомъ глупая и скучная исторія: "онъ" и "она"… Ты поступилъ благоразумнѣе другихъ, оставшись старымъ холостякомъ.
— Гм… д-да…
Юленька сдержала слово и въ сопровожденіи oncl'я отправилась къ Доганской, которую предупредила о своемъ визитѣ за день. Сусанна встрѣтила гостей въ передней и горячо расцѣловала Юленьку изъ щеки въ щеку; она была одѣта съ тою дорогою простотой, съ какою одѣваются только очень богатыя женщины, Юленька въ своемъ темномъ платьѣ среди богатой обстановки казалась, дѣйствительно, монахиней, но именно это и привело Сусанну въ неподдѣльный восторгъ.
— Oncle! Вы, голубчикъ, отправляйтесь въ бильярдпую, васъ ждетъ Евстафій Платонычъ! — выпроваживала Сусанна oncl'я. — А мы съ Юленькой поболтаемъ однѣ: я не велѣла никого принимать.
— Все это прекрасно! — соглашался oncle, разставляя широко ноги. — Но вы не забывайте, Сусанна Антоновна, что человѣческое терпѣніе имѣетъ свои границы…
— Это вы относительно ѣды… да?.. Ну, отивавляйтесь въ буфетъ, тамъ все найдете…
Сусанна принималась нѣсколько разъ обнимать Юленьку и прижимала еи голову къ своей щекѣ. Пока Юленька разглядывала окружавшую ее роскошь, Сусанна безъ устали болтала, какъ умѣютъ болтать женщины, встрѣтившіяся послѣ долгой разлуки. Юленька должна была перемѣнить нѣсколько мѣстъ, потому что Сусанна желала усадить ее самымъ комфортабельнымъ образомъ,
— Я тебя ждала, Julie, съ такимъ нетерпѣніемъ, точно ты мнѣ родная дочь, — шептала Сусанна, сжимая въ своихъ рукахъ руки гостьи. — Это смѣшно для тебя, потому что ты еще ребенокъ… Ахъ, нѣтъ, ты большая, совсѣмъ большая и милая… да?.. Маленькая моя крошечка, какъ ты по-монашески носишь волосы… а?.. И ни одной свѣтлой пуговки во всемъ костюмѣ… Мнѣ это нравится.
— А ты хоть немножечко помнишь меня, Julie? — спрашивала Доганская, не давая гостьѣ сказать ни одного слова. — Да?.. чуть-чуть… когда я жила у васъ приживалкой. Да, я тогда была такая дрянная дѣвчонка и ненавидѣла тебя, потому что завидовала. Я вѣдь злая была?.. А теперь ты большая и я такъ рада видѣть тебя. Что же ты молчишь, голубчикъ?
— Да вы мнѣ слова не даете сказать, поневолѣ замолчишь. Во-первыхъ, я не люблю цѣловаться, во-вторыхъ, вы просто сумасшедшей какой-то выглядите, вонъ какъ накинулись на меня.
— Да-да, какая ты недотрога! Только, пожалуйста, безъ "вы", милочка. А накинулась я на тебя потому, что у меня почти нѣтъ знакомыхъ женщинъ, съ кѣмъ я могла бы душу отвести.
— Плохую же въ такомъ случаѣ находку ты сдѣлала, Сусанна, — суха засмѣялась Юленька. — А гдѣ Бэтси? Вѣдь она занималась съ тобой.
— Бэтси бываетъ, но она такая странная, эта Бэтси, хотя я и люблю ее. Да вѣдь ты же, навѣрное, знаешь про меня всю подноготную и поэтому великодушно избавишь отъ нѣкоторыхъ щекотливыхъ объясненій. Oncle страшный и неисправимый болтунъ и, навѣрное, посвятилъ тебя во всѣ мои тайны… да? Ну, тѣмъ лучше, моя хорошая. Ахъ, какъ я боюсь за тебя, Julie: Калерія Ипполитовна узнаетъ, что ты была у меня, и тогда…
— И тогда, какъ теперь, ничего не будетъ.
— Какъ ничего?
— Да такъ.
Сусанна посмотрѣла недовѣрчиво на спокойно улыбавшуюся Юленьку и на минуту задумалась: сухой тонъ непріятно поразилъ ее; это было для нея новостью. Ей хотѣлось имѣть около себя теплую женскую душу, а отъ этой дѣвушки вѣяло такимъ холодомъ.
— Мнѣ давно хотѣлось видѣть тебя, — продолжала Сусанна послѣ небольшой паузы, — видѣть для того только, чтобы сказать тебѣ, что я совсѣмъ не такая дурная женщина.
— А развѣ кто это говоритъ?
— Да… про меня много говорятъ лишняго, и я часто бываю такая несчастная, если бы ты только могла понять такое состояніе, Julie. Нѣтъ, лучше никогда ничего не понимать, а вотъ будь такая холодная и неприступная, какъ теперь… это лучше въ тысячу разъ! Такимъ людямъ только и стоитъ на свѣтѣ жить… Вотъ что, милочка, ты, можетъ-быть, хочешь ѣсть, а я тебя душу своими разговорами.
— Пожалуй…
— Ну, такъ пойдемъ въ столовую и будемъ ужинать часа три. Ты что больше всего любишь?
Сусанна хотѣла сказать Юленькѣ такъ много, о чемъ думала всѣ эти дни, и, какъ бываетъ въ такихъ случаяхъ, ничего не успѣла сказать, а теперь этотъ глупый ужинъ, къ которому непремѣнно выползутъ дуракъ Теплоуховъ и oncle. Но Теплоуховъ и oncle были уже въ столовой, гдѣ бесѣдовали самымъ мирнымъ образомъ за бутылкой вина.
— Вы не знакомы? — спрашивала Сусанна гостью, показывая глазами на Теплоухова. — Евстафій Платонычъ Теплоуховъ, моя старшая дочь Julie, — отрекомендовала она Юленьку Теплоухову, который молча пожалъ руку "старшей дочери", чуть-чуть улыбнулся изъ вѣжливости, и такъ-таки ничего не сказалъ.
— Мы сегодня будемъ кутить, — говорила Сусанка, усаживаясь рядомъ съ Юленькой. — Господа, вы говорите что-нибудь между собой и оставьте насъ въ покоѣ.
— Вотъ это мило! — возропталъ oncle.
Юленька любила покушать основательно и теперь работала ножомъ и вилкой съ самымъ серьезнымъ видомъ, отвѣчая на сыпавшіеся на нее вопросы Сусанны съ комическимъ лаконизмомъ.
— Да ты какая-то деревянная, Julie?
— Будешь деревянной, когда мѣшаютъ ѣсть!
Oncle хохоталъ отъ души надъ этою сценой, закинувъ свою сѣдую стриженую голову назадъ; Теплоуховъ нѣсколько разъ внимательно вглядывался въ Юленьку и даже, кажется, желалъ принять участіе въ этомъ разговорѣ, но только пожевалъ губами и поправилъ галстукъ. Вообще Юленька держала себя необыкновенно оригинально, и ея присутствіе наполнило столовую настоящимъ весельемъ, какого въ ней давно не было; собственно, Юленька не старалась никого забавлять, не подбирала остроумныхъ словъ, даже не улыбалась, но она какъ-то вся дышала какою-то заразительною и здоровою радостью. То лѣнивая и вялая по цѣлымъ днямъ, то "лихорадочная", какъ сегодня, Сусанна вдругъ почувствовала, что эта Юленька точно старше ея, и Сусанна улыбалась и старалась держать свою гостью за локоть. Oncle былъ въ восторгѣ отъ внучки и только удивлялся про себя, что онъ никогда еще не видалъ ее въ такомъ настроеніи.
Юленька выпила полбутылки краснаго вина, вытерла губы салфеткой и, переводя духъ, проговорила серьезно:
— Теперь мнѣ остается только поблагодарить m-r Теплоухова за пріятную бесѣду… Что можетъ быть лучше человѣка, который не мѣшаетъ ближнему ѣсть?.. Не правда ли, Сусанна?
— Да! Евстафій Платонычъ — неоцѣненный человѣкъ, хотя и не безъ слабостей, — задумчиво отвѣтила Сусанна, стараясь поближе сѣсть къ гостьѣ.
— Именно?
— Очень любитъ, напримѣръ, играть въ шахматы. Вотъ не желаешь ли, Julie, попытать счастья?
— Я? Съ удовольствіемъ.
Всѣ веселою гурьбой отправились прямо въ будуаръ, гдѣ сейчасъ же и устроилась игра. Теплоуховъ игралъ съ Юленькой, а Сусанна помогала послѣдней. Oncle вдругъ какъ-то присмирѣлъ и сморщился.
"Дуракъ я старый, выжившій изъ ума дуракъ", — думалъ oncle, тяжело ворочаясь въ креслѣ.
Пока происходилъ шумный ужинъ, въ кабинетѣ хозяина сидѣлъ одинъ старый и дряхлый человѣкъ; онъ придвинулъ кресло къ самой двери и, приложивъ ухо къ замочной скважинѣ, чутко прислушивался къ происходившему въ столовой разговору и улыбался счастливою улыбкой, когда слышался самоувѣренный голосъ Юленьки. Нѣсколько разъ онъ порывался встать и присоединиться къ ужинавшей компаніи, но какой-то инстинктъ заставлялъ его оставаться на томъ же мѣстѣ, чтобы не разогнать единственнаго хорошаго чувства, которое теперь согрѣвало своею теплотою его утомленную, старую душу, полную грѣха и отчаянія.
"Вѣдь это моя дочь… моя!.." — шепталъ старикъ съ блаженною улыбкой, чувствуя въ Юленькѣ частицу самого себя: онъ тоже всегда былъ и смѣлъ, а находчивъ, и полонъ радости жизни.
Читатель, конечно, догадывается, что тотъ старикъ былъ самъ Доганскій.