Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 3/I/ДО
"Сѣверное Сіяніе" въ четыре года создало себѣ репутацію бойкой газеты, которую публика брала на расхватъ. Успѣхъ былъ колоссальный, сравнительно съ другими изданіями, и Покатиловъ велъ дѣло твердою рукой. Турецкая война, конечно, много помогла этому успѣху, но главныя причины лежали глубже. Покатиловъ сумѣлъ стряхнуть съ себя обычные газетные предразсудки и создалъ свою собственную публику. Покатиловская газета не принадлежала къ уличной мелкой прессѣ и не гналась за опредѣленной кличкой либеральнаго или консервативнаго изданія.
— Консервативные и либеральные органы имѣютъ значеніе тамъ, гдѣ есть политическая жизнь, партіи и вообще общественная жизнь, — говорилъ Покатиловъ, когда его обвиняли за безпринципность. — А мы можемъ писать только для нашего читателя, въ этомъ — все. Притомъ еще вопросъ, что такое нашъ либерализмъ и консерватизмъ; я хочу сказать, что это — игрушка, въ родѣ тѣхъ машинокъ, на которыхъ китайцы производятъ гимнастику пальцевъ. У меня, кстати, есть цѣлыхъ двѣ такихъ машинки въ моей китайской коллекціи.
Своя газета быстро достигла цѣли: читатель такъ и валилъ, благо на страницахъ "Сѣвернаго Сіянія" было насыпано всякаго жита по лопатѣ: тутъ и науки немножко, и художества, и политики, и внутренней жизни, а главное, работалъ бойко фельетонъ. Все, что жизнь выкидывала на свою поверхность, появлялось здѣсь въ той спеціальной фельетонной формѣ, которую создала улица. Читатель хваталъ налету эту легкую и удобоваримую пищу, съ жадностью проглатывалъ ее и постепенно усваивалъ себѣ фельетонный способъ мышленія; онъ въ одно прекрасное утро дѣлалъ пріятное открытіе, что знаетъ и политическія тайны разныхъ европейскихъ дворовъ, и послѣднія слова разныхъ наукъ, и всякую злобу дня какъ въ столицахъ, такъ и въ провинціи, а главное, все это было такъ просто, легко, понятно. Другія большія газеты наводили тоску своими длиннѣйшими статьями и просто пугали читателя, а тутъ даже какъ-то ужъ очень забавно выходило: онъ, читатель, чувствовалъ между строкъ, что вѣдь совсѣмъ же онъ не глупъ и рѣшительно все понимаетъ. Развернулъ номеръ "Сѣвернаго Сіянія" — и готово, зарядился какъ разъ до слѣдующаго дня.
Столичная улица заражала своимъ дыханіемъ самую далекую провинцію, гдѣ быстро начали входить во вкусъ чисто-уличнаго міросозерцанія. Серьезные журналы и серьезныя газеты казались скучными и смѣшными, и читатель уже своимъ умомъ догадывался, что они работаютъ въ безвоздушномъ пространствѣ, въ своемъ собственномъ міркѣ, который ничего общаго съ дѣйствительностью не имѣлъ. Вообще читатель вздохнулъ свободнѣе, потому что находилъ разрѣшеніе всѣхъ своихъ недоразумѣній въ излюбленной газетѣ.
Черезъ два года у Покатилова было уже за десять тысячъ подписчиковъ, а еще черезъ два года онъ расплатился изъ копейки въ копейку съ Теплоуховымъ.
Вышла опять оригинальная сцена въ теплоуховскомъ кабинетѣ. Покатиловъ представилъ всѣ свои счеты и послѣдній банковскій чекъ.
— Мнѣ остается еще разъ поблагодарить васъ, Евстафій Платонычъ, — говорилъ Покатиловъ съ чувствомъ. — Теперь наши расчеты кончены, но я всегда къ вашимъ услугамъ.
— Хорошо! — съ усиліемъ проговорилъ Теплоуховъ всего одно слово, не потрудившись даже посмотрѣть на представленные его вниманію счеты.
Тѣмъ дѣло и кончилось, а въ результатѣ его Покатиловъ очутился обладателемъ своей газеты, которая будетъ приносить ему пятьдесятъ тысячъ годового дохода.
Но странное дѣло: все спорилось въ рукахъ Покатилова, газета шла великолѣпно, его имя уже составляло цѣлый капиталъ, а между тѣмъ въ глубинѣ души у него вѣчно ныло неудовлетворенное чувство. Эти внѣшніе успѣхи точно служили насмѣшкой надъ внутреннею нищетой: тамъ сосала неотступно старая тоска, отъ которой онъ не могъ забыться ни заграницей ни въ чаду уличныхъ похожденій, когда за деньги покупалъ ласки знаменитыхъ красавицъ, сдѣлавшихся célébrités du jour на театральныхъ подмосткахъ, въ циркѣ или модныхъ кабакахъ. Отчасти чтобы разсѣяться, отчасти по старой привычкѣ къ уличному бродяжничеству, Покатиловъ прошелъ всю лѣстницу этихъ запретныхъ плодовъ, которые покупаются бѣшеными деньгами. Въ этихъ темныхъ похожденіяхъ его неизмѣннымъ спутникомъ являлся Бодяга, который былъ своимъ человѣкомъ за кулисами театровъ, въ уборныхъ цирка и въ разныхъ другихъ пріемныхъ sui generis. Знакомство съ наѣздницами, танцовщицами, фигурантками, разными пѣвчими птичками и просто представительницами полусвѣта не могло потушить сосавшей Покатилова тоски: весь этотъ человѣческій соръ, накопившійся по привилегированнымъ угламъ и заугольямъ широкой столичной улицы, въ концѣ концовъ внушалъ только чувство отвращенія и той брезгливости, какая сохраняется даже въ безнадежно погибшихъ людяхъ. Между прочимъ, Покатиловъ переманилъ отъ Брикабрака его Фанни — шаловливую и глупую нѣмку, которая вытянула у Покатилова массу денегъ, постоянно обманывала его и кончила тѣмъ, что Покатиловъ просто выгналъ эту продажную тварь, славившуюся въ средѣ прожигавшей жизнь публики подъ именемъ "губки".
Домой Покатиловъ нерѣдко возвращался совсѣмъ пьяный, и ему доставляло особенное удовольствіе сильнымъ звонкомъ всполошить спавшаго швейцара. Степенный, сѣдой семеновецъ торопливо выскакивалъ навстрѣчу барину и, почтительно поддерживая подъ локоть, помогалъ добраться до спальни. Иногда пьяному Покатилову казалось, что онъ забрался въ какую-то чужую квартиру. Неужели все это его, его собственность? Квартирой Покатилова теперь завѣдывала старая няня Улитушка, которая раздѣвала его пьянаго и укладывала въ постель. Старуха подолгу иногда смотрѣла на спавшаго воспитанника, вздыхала, качала, дряхлою головой и повторяла стереотипную фразу: Жениться надо… безпремѣнно жениться. Охъ-хо-хо, согрѣшили мы, грѣшные!
Юленька была большая, и Улитушка поселилась у Покатилова, гдѣ зорко стерегла каждую пушинку съ какою-то собачьей привязанностью къ покатиловскому добру. Своего воспитанника она чуть не боготворила и по-своему извиняла всѣ его недостатки: перебѣсится и за умъ возьмется, всѣ господа смолоду-то на одинъ фасонъ.
"А ужъ какую бы невѣсту приспособили этакому-то орлу, — раздумывала Улитушка, — высокую, да бѣлую, да глазастую, чтобы всего опутала сразу. Охъ, ловкія есть дѣвушки въ этомъ треклятомъ Петербурхѣ!"
За всѣми хлопотами и торопливою газетною работой, у Покатилова оставалось очень много свободнаго времени, и его вѣчно тянуло на Сергіевскую, чтобы еще лишній разъ вернуться оттуда съ сознаніемъ невозможности счастья. У Доганскихъ онъ бывалъ то часто, то рѣдко, иногда провожалъ Сусанну въ циркъ, куда она любила ѣздить по субботамъ, но разстаться съ этою семьей было выше его силъ. Покатиловъ тысячу разъ давалъ самому себѣ честное слово, что идетъ на Сергіевскую въ послѣдній разъ, но одинъ ласковый взглядъ Сусанныи — и честное покатиловское слово таяло, какъ снѣжинка, упавшая въ воду.
Въ четыре года Сусанна сдѣлалась еще лучше, чѣмъ была раньше; въ этой оригинальной красотѣ годы раскрывали только новыя чары. Теплоуховъ бывалъ у Доганскихъ попрежнему и попрежнему молчалъ, какъ пень. Молодой Зостъ сдѣлался своимъ человѣкомъ, хотя держалъ себя съ большимъ тактомъ. Это была холодная, эгоистичная натура, съ тѣмъ особеннымъ закаломъ характера, который неотразимо дѣйствуетъ на женщинъ. Чарльзъ часто бывалъ дерзокъ и грубъ съ Сусанной, но она выносила отъ него все и готова была лизать его руки, какъ собачонка. Для Покатилова все здѣсь составляло неразрѣшимую загадку, и онъ могъ только удивляться, какъ могли переносить всю эту комедію Доганскій и Теплоуховъ, и наконецъ зачѣмъ онъ самъ, Покатиловъ, является въ этотъ проклятый домъ.
Между тѣмъ Сусанна держала себя съ Покатиловымъ, какъ со своимъ человѣкомъ, и за эту опасную близость подвергала его иногда чисто-инквизиторскимъ пыткамъ: она заставляла его редактировать свои записочки къ Чарльзу, заставляла терпѣливо выслушивать свои безконечныя изліянія по поводу удивительныхъ достоинствъ удивительнаго молодого человѣка, повторяла предъ нимъ весь тотъ сумбуръ чувствъ и мыслей, который душилъ ее, и такъ безъ конца. Они вмѣстѣ обманывали Доганскаго и Теплоухова, вмѣстѣ лгали, и Сусаннѣ доставляло особенное удовольствіе ставить и себя и Покатилова въ самыя нелѣпыя и опасныя положенія.
— Если вы меня дѣйствительно любите, — повторяла Сусанна нѣсколько разъ Покатилову, — то для васъ мое счастье должно быть дороже всего — такъ? Вы даже должны меня постоянно благодарить за свое тайное счастье, которое я могла бы разрушить одною минутой снисходительности. Вѣдь всякое счастье заключается въ неудовлетворенномъ желаніи, въ самомъ процессѣ достиженія извѣстной цѣли, и чѣмъ больше препятствій на этомъ тернистомъ пути, тѣмъ выше счастье; вотъ я и хочу сдѣлать васъ самымъ счастливымъ человѣкомъ въ мірѣ. Жаль, что вы не пишете стиховъ, а то у васъ въ рукахъ всѣ средства сдѣлаться, по меньшей мѣрѣ, вторымъ Гейне. Я не гоню васъ, и пользуйтесь этимъ. Однимъ словомъ, я, кажется, сдѣлала все, чтобы не подвергать испытаніямъ вашъ характеръ, и могу поручиться только за одно: что бы со мной ни было, я никогда не рѣшусь разбить ваше счастье. Ну, перестаньте дѣлать такое глупое, трагическое лицо. Это совсѣмъ ужъ не идетъ умному человѣку, который, прежде всего, долженъ быть философомъ! Не правда ли?
— Совершенно вѣрно, но только черезчуръ великодушно, Сусанна Антоновна. Вы даже пощечину даете, какъ какую-то милостыню.
Въ обществѣ Доганской Покатиловъ никогда не могъ выдерживать характера и быстро переходилъ отъ одного настроенія къ другому: если былъ онъ съ ней одинъ, прикидывался равнодушнымъ, шутилъ, пускался въ откровенность, въ обществѣ Чарльза дѣлался неестественно вѣжливымъ, при Доганскомъ разсказывалъ глупые анекдоты, при Теплоуховѣ напускалъ на себя необыкновенную солидность, а при oncl'ѣ или Нилушкѣ держалъ себя съ преувеличенною фамильярностью и даже позволялъ себѣ нѣкоторыя дерзости. Сусанна все это замѣчала, конечно, и только улыбалась глазами, а въ крайнемъ случаѣ дѣлала видъ, что совсѣмъ не замѣчаетъ Покатилова, и послѣдній обязательно надувался, смолкалъ и уходилъ.
— Какой онъ смѣшной, этотъ Покатиловъ! — смѣялась Доганская каждый разъ послѣ такой нѣмой размолвки. — Не правда ли, Николай Григорьевичъ?
— Гм… пожалуй, — соглашался oncle. — Я не желалъ бы быть на его мѣстѣ, Сусанна Антоновна.
— И вы туда же? Вотъ, подумаешь, какое фамильное геройство!
Нѣсколько разъ случалось такъ, что Покатиловъ ловилъ пристальный взглядъ Сусанны, обращенный на него, и она каждый разъ смущалась, какъ пойманный школьникъ. Что значили эти пристальные взгляды? Покатиловъ отлично могъ припомнить день и часъ, когда это было: одинъ разъ они сидѣли въ столовой, когда Нилушка чуть не подрался съ Богомоловымъ, въ другой разъ — въ ложѣ театра, въ третій разъ… О, этотъ третій разъ Покатиловъ никогда не забудетъ: они вдвоемъ возвращались зимой изъ цирка въ парныхъ саняхъ; Доганская цѣлый вечеръ была какая-то задумчивая и грустная, а тутъ вдругъ развеселилась. Онъ помнилъ это лицо, залитое румянцемъ, полузакрытые глаза, которые заставили его вздрогнуть, и эту роковую улыбку. Покатиловъ тихо обнялъ ее, она не сопротивлялась и даніе наклонилась къ нему на плечо, а потомъ точно проснулась отъ какого-то волшебнаго сна, отодвинулась и проговорила сурово по-англійски:
— Покатиловъ, вы съ ума сошли!
Къ прежнему обществу, бывавшему у Доганскихъ, прибавилось только нѣсколько смѣшныхъ старичковъ съ громкими именами. Эти старцы обыкновенно пріѣзжали утромъ, и Сусанна принимала ихъ съ неестественною любезностью.
— Наши новые друзья! — коротко рекомендовалъ Доганскій со своею странною улыбкой. — Романъ Ипполитычъ! Всегда помните золотое изреченіе: "Господи, избавь меня отъ друзей, а съ врагами я самъ справлюсь".
Oncle замѣтно постарѣлъ и все поднималъ свои крашеныя брови, когда встрѣчался съ Покатиловымъ.
— Ты что-то хочешь мнѣ сказать? — нѣсколько разъ спрашивалъ его Покатиловъ. — У тебя такой странный видъ!
— Нѣтъ… такъ. Это отъ старости.
За четыре года мужчины всѣ замѣтно постарѣли и удивлялись другъ другу, конечно, за глаза: у Нилушки образовалась лысина, у Богомолова явились два вставныхъ зуба, Доганскій сдѣлался совсѣмъ сѣрый, Покатиловъ пополнѣлъ, и въ его красивыхъ глазахъ все чаще и чаще стало появляться усталое выраженіе. Это еще не была старость, но дѣло уже шло не къ молодости, какъ говорила Улитушка.
Всего удивительнѣе было то, что Покатиловъ часто прямо отъ Доганскихъ отправлялся на Моховую къ Бэтси. Она больше уже не давала уроковъ у Зоста, съ которымъ разошлась изъ-за Чарльза: старикъ узналъ черезъ кого-то, что сынъ познакомился съ Сусанной черезъ Бэтси, и сдѣлалъ гувернанткѣ горячую сцену. Бэтси чувствовала себя виноватой передъ этою семьей и постоянно укоряла себя за сдѣланное преступленіе. Съ Юленькой она тоже не занималась, потому что не могла видѣть Калеріи Ипполитовны. Теперь англичанка занималась переводами изъ англійскихъ газетъ для "Сѣвернаго Сіянія" и этимъ существовала. Она попрежнему жила въ номерахъ Баранцева и оставалась все такою же чистенькой и щепетильной.
Визиты Покатилова положительно отравляли существованіе Бэтси. Это былъ рѣшительно невозможный человѣкъ, приводившій Бэтси въ отчаяніе: придетъ, сядетъ на диванъ, схватится за голову и по цѣлымъ часамъ надрываетъ душу Бэтси своими жалобами.
— Я дрянной человѣкъ, но это мнѣ даетъ возможность, Бзтси, еще лучше оцѣнить твою чистую душу, — говоритъ невозможный человѣкъ. — Сознаю, что я мучу тебя… а развѣ я самъ не мучусь? Да, я виноватъ, кругомъ виноватъ, но что я получилъ за свою вину? Эта Сусанна совсѣмъ сумасшедшая женщина, Бэтси. Я часто ненавижу и проклинаю ее, но меня неудержимо тянетъ къ ней… Я все ей прощу, все извиню, даже собственное униженіе, хотя у меня часто является желаніе задушить ее. Все равно, я плохо кончу!
Бэтси слушала эту безумную исповѣдь обыкновенно молча и ни однимъ движеніемъ не выдавала своего душевнаго состоянія. Одинъ моментъ душевной слабости, и она опять свяжетъ себя съ этимъ страшнымъ человѣкомъ. Часто ей дѣлалось жаль Покатилова, онъ былъ не злой человѣкъ по душѣ и всегда такъ умѣлъ угодить въ тысячѣ тѣхъ мелочей, которыя особенно цѣнятся женщинами, но Бэтси дѣлала суровое лицо и молчала, какъ убитая.
— Мнѣ иногда снится вотъ эта самая комната, — вслухъ мечталъ Покатиловъ. — Да, снится тихое и хорошее счастье, мнѣ вдругъ дѣлается до слезъ жаль вотъ всѣхъ этихъ мелочей, къ которымъ привыкъ глазъ и съ которыми связано столько хорошихъ воспоминаній. Я долго плачу во снѣ, а настаетъ день, и я опять чувствую себя, какъ пьяница, который не можетъ отказать тебѣ въ первой рюмкѣ. Если бы ты знала, Бэтси, что значитъ носить въ душѣ постоянный адъ!
Разъ Покатиловъ вошелъ съ сіяющимъ лицомъ и торжественно заявилъ:
— Ахъ, Бэтси, Бэтси, они уже ссорятся, и онъ больше не любитъ Сусанны. Да, я слышалъ своими ушами, какъ она укоряла его въ чемъ-то, потомъ грозила, затѣмъ плакала, — словомъ, все происходитъ въ надлежащемъ порядкѣ. Мальчикъ образумился…
— Я была бы совсѣмъ счастлива, если бы этотъ мальчикъ образумился, — проговорила Бэтси съ волненіемъ. — Онъ лежитъ на моей совѣсти.
— Да, да, это ты, Бэтси, подвела его, т.-е. устроила все моя любезная сестрица, а ты только разыграла некрасивую роль. Ахъ, Бэтси, я четвертый годъ разыгрываю ту же самую дурацкую роль. На-дняхъ, напримѣръ, Сусанна посылала меня разыскивать Чарльза по всему городу и не велѣла безъ него показываться на глаза… ну, и нашелъ. Притащилъ мальчишку на Сергіевскую чуть не за уши… Скажи, ради Бога, на что это похоже?.. Да вѣдь я первый ни за что не повѣрилъ бы подобной нелѣпости, если бы не продѣлалъ ее собственными руками!
— Я, Романъ Ипполитычъ, могу посовѣтовать вамъ только одно, — говорила Бэтси. — Какъ я слышала, Сусанна начинаетъ обдѣлывать какія-то дѣла…
— Это ты про гнилыхъ старичковъ?
— Да… Собственно, тутъ самъ Доганскій что-то затѣваетъ. Можетъ-бытъ, и неправда…
— Э, тутъ все можетъ быть, Бэтси! Этого Доганскаго самъ чортъ не разберетъ.
Каждый разъ, когда Покатиловъ уходилъ, Бэтси провожала его печальными глазами: ей было жаль, что онъ погибаетъ. Самые успѣхи для такихъ людей приносятъ только несчастье.
Бѣдной англичаночкѣ приходилось вообще не легко, и она каждый день съ тяжелымъ чувствомъ развертывала свѣжій номеръ "Сѣвернаго Сіянія", гдѣ печатались и ея переводы изъ иностранныхъ газетъ. Между газетными строчками притаилось и ея одинокое горе, которое она какъ-то связывала съ этою проклятою газетой. Единственнымъ утѣшеніемъ для нея были приходившіе жъ ней газетные старички, какъ Бэтси называла про себя капитана Пухова и Симона Денисыча. Они всегда относились къ ней съ такимъ вниманіемъ и такъ заботились чѣмъ-нибудь угодить или развлечь.
— Вы у насъ, Лизавета Ивановна, на дочернемъ положеніи, — объяснялъ капитанъ со своею обычною галантностью. — Да-съ. Я всегда думаю о васъ въ этомъ направленіи: была у меня дочь, потерялась, а потомъ опять нашлась.
Газетные старички приносили сюда все, что у нихъ накипало на душѣ, и Бэтси знала отлично малѣйшія подробности закулисной жизни "Сѣвернаго Сіянія" и всѣ тайны номеровъ Квасовой. Разболтавшись, друзья переглядывались и мысленно обвиняли одинъ другого въ невоздержности на языкъ. Черезъ нихъ Бэтси знала все, что дѣлалось въ редакціи. Всего умилительнѣе было то, что и капитанъ и Симонъ Денисычъ считали себя настоящими заправилами газеты и говорили о ней "мы".
— Вотъ лѣтомъ намъ хорошо! — объяснялъ Симонъ Денисычъ, попивая кофе. — Тогда ужъ никто не будетъ намъ мѣшать: вся газета въ нашихъ рукахъ. Всѣ разбѣгутся, потому что имъ вѣдь все равно, а мы съ капитаномъ все дѣло орудуемъ…