Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 2/III/ДО
Въ домѣ Доганскихъ Покатиловъ сдѣлался своимъ человѣкомъ съ поразительною быстротой.
— Ну, братъ, ты того… — добродушно замѣтилъ однажды oncle Покатилову, какъ-то пряча глаза. — Браво, того…
— Чего?
— Помнишь турецкую пословицу: "прежде, чѣмъ войти, подумай о выходѣ"?
Покатиловъ засмѣялся и тихо проговорилъ:
— Oncle, голубчикъ, мнѣ отсюда никогда не выйти… Понимаешь, никогда!
— Да вѣдь это ни къ чему не поведетъ, глупый человѣкъ. Ты не знаешь ихъ хорошенько… да и она совсѣмъ не такой человѣкъ, какою ты ее представляешь себѣ: это мраморная статуя. Ахъ, молодость, молодость!
Схвативши себя за голову и не слушая дяди, Покатиловъ повторилъ:
— Я не знаю ничего! Я не знаю ничего!
Сближеніе произошло съ такою быстротой, что сама Доганская нѣсколько разъ спрашивала себя, какъ это могло случиться, тѣмъ болѣе, что при ближайшемъ знакомствѣ Покатиловъ ей понравился гораздо меньше, чѣмъ вначалѣ, когда она расплакалась передъ нимъ, какъ дѣвчонка. Покатиловъ былъ не такъ уменъ и проницателенъ, какимъ онъ показался ей въ первый разъ, притомъ въ немъ было что-то такое тяжелое и неискреннее, какъ и въ остальныхъ. По наружности онъ тоже не нравился Доганской, какъ человѣкъ, уже пожившій въ свою долю. Но, вмѣстѣ съ этимъ, она скучала, когда Покатиловъ не показывался нѣсколько дней, и сердилась на него за всякіе пустяки. У него было одно незамѣнимое качество: онъ всегда чутьемъ понималъ всякое настроеніе Доганской и умѣлъ попасть ему въ тонъ. Изучивъ ея вкусы, привычки и слабости, Покатиловъ сумѣлъ окружить свою богиню настоящею атмосферой тѣхъ ничтожныхъ услугъ, какія не забываются избалованными женщинами, хотя въ то же время онъ часто выводилъ ее изъ терпѣнія и даже въ глаза говорилъ очень смѣлыя дерзости. Но, что бы ни говорилъ и что бы ни дѣлалъ Покатиловъ, онъ помнилъ всегда одно золотое правило, что женщины не прощаютъ только одного, скуки.
Доганская не могла теперь сдѣлать шага, чтобы не посовѣтоваться съ Покатиловымъ, который, кажется, зналъ рѣшительно все на свѣтѣ, начиная отъ духовъ ylang-ylang и кончая модными чайными передниками по англійской модѣ. Главное, у Покатилова былъ замѣчательно развитой вкусъ по части дамскихъ нарядовъ и всевозможныхъ обстановокъ, такъ что Доганская не шутя совѣтовалась съ нимъ во многихъ случаяхъ. Покатиловъ выбиралъ ей кружева для утреннихъ костюмовъ, покупалъ мѣховую болгарскую шапочку, самоваръ изъ полированной мѣди съ серебряными выкладками, англійскіе башмаки для гулянья пѣшкомъ и т. д.; онъ зналъ толкъ въ турецкихъ коврахъ, въ кружевахъ, въ разныхъ стиляхъ домашней обстановки и могъ указать рѣшительно все, гдѣ и что найти, такъ что даже самъ oncle, порядочно знавшій Петербургъ, долженъ былъ спасовать.
Покатиловъ умѣлъ приходить и уходить во-время и всегда приносилъ съ собой запасъ самыхъ свѣжихъ новостей.
— Вы для насъ, Романъ Ипполитычъ, настоящій кладъ, — нѣсколько разъ фамильярно говорилъ Доганскій. — Скверно только одно: Сюзи влюбится въ васъ, и намъ, пожалуй, придется стрѣляться.
— Нѣтъ, это, кажется, не опасно, — отвѣтила Доганская въ томъ же шутливомъ тонѣ: — Романъ Ипполитычъ не знаетъ самой простой истины, что женщина никогда не полюбитъ человѣка, который слишкомъ угождаетъ ей во всемъ… Тебѣ, Юрій, это хорошо извѣстно, потому что въ свое время ты, кажется, пользовался большимъ успѣхомъ у женщинъ.
— Да, да, совершенно вѣрно, Сюзи… Вотъ, молодой человѣкъ, учитесь, какъ жить на свѣтѣ. Женщина — это вѣчная загадка.
— Вамъ, кажется, не приходится учить другъ друга, — замѣтила Доганская.
Доганскій улыбнулся, посмотрѣлъ на жену и на Покатилова и съ разстановкой проговорилъ:
— Знаете, что мнѣ иногда кажется?.. Однимъ словомъ, когда я возвращаюсь домой слишкомъ поздно, я начинаю громко разговаривать самъ съ собою и стучать ногами съ самой передней.
Доганскій иногда позволялъ себѣ подобныя грубыя шутки, и его лицо принимало непріятное, фальшивое выраженіе, какъ у лошади, которая прижимаетъ уши. Подобныя плоскости коробили Покатилова каждый разъ, но Доганская относилась къ нимъ съ тѣмъ равнодушіемъ, съ какимъ выслушиваютъ на улицѣ непечатныя слова. Это удивляло Покатилова, и онъ разъ откровенно спросилъ Доганскую:
— Неужели васъ не возмущаютъ подобныя остроты, Сусанна Антоновна?
— Меня?.. Да вѣдь Юрій такой человѣкъ… Однимъ словомъ, мнѣ какъ-то все равно, что бы онъ ни говорилъ, да мы и не поймемъ никогда другъ друга.
Собственно такое равнодушіе нравилось Покатилову, какъ самый вѣрный признакъ того, что Сусанна Антоновна совсѣмъ не любитъ мужа, но вмѣстѣ съ тѣмъ ему иногда казалось совсѣмъ другое, и онъ начиналъ переживать муки и терзанія всѣхъ безнадежныхъ любовниковъ. Вообще, многое въ поведеніи Доганской для Покатилова представляло загадку: то она относилась къ нему, какъ къ своему человѣку, и часто, когда они разсматривали кружева или матеріи въ магазинахъ, ихъ руки встрѣчались и лица были такъ близко, что Покатиловъ чувствовалъ теплоту дыханія Сусанны, то она начинала вдругъ сторониться отъ него и точно боялась подать руку безъ перчатки.
Ревновать Доганскаго къ его женѣ, пожалуй, не было причины, потому что дома онъ являлся гораздо больше гостемъ, чѣмъ oncle или Теплоуховъ, которые располагались въ квартирѣ Доганскихъ совсѣмъ по-домашнему. Какъ самъ Теплоуховъ, такъ особенно его поведеніе для Покатилова являлись какою-то необъяснимою нелѣпостью, не укладывавшеюся ни въ какія рамки.
Онъ являлся къ Доганскимъ аккуратно каждый день къ завтраку и оставался до вечера, а иногда проводилъ и весь вечеръ. Это былъ замѣчательно молчаливый и скромный субъектъ, на котораго какъ-то никто не обращалъ вниманія, а всѣхъ меньше сама хозяйка. Случалось иногда такъ, что въ теченіе цѣлаго дня Теплоуховъ не произносилъ ни одного слова: молча здоровался, когда пріѣзжалъ, молча завтракалъ, молча сидѣлъ гдѣ-нибудь на диванѣ, прикрывшись газетой или книгой, и молча уѣзжалъ домой. Доганская такъ привыкла къ его молчаливому присутствію, что совсѣмъ не замѣчала его, дѣлая свое ежедневное дѣло: принимала гостей, ѣздила за покупками, играла на роялѣ, ссорилась съ прислугой, капризничала, работала какую-нибудь глупую дамскую работу и т. д. Покатиловъ тоже скоро привыкъ къ нему, хотя замѣтилъ съ перваго раза, что Теплоуховъ все время слѣдитъ за каждымъ шагомъ Доганской съ настойчивостью сумасшедшаго.
— Этотъ Евстафій Платонычъ для меня какъ бѣльмо на глазу, — вырвалось однажды у Доганской въ присутствіи Покатилова. — Если бы вы знали, какъ я иногда ненавижу этого идіота и, вмѣстѣ, какъ я его боюсь!
— Неужели онъ былъ всегда такимъ? — спрашивалъ Покатиловъ.
— Съ перваго дня нашаго знакомства… Это просто ужасный человѣкъ!.. А между тѣмъ, что говорятъ о моихъ отношеніяхъ къ Теплоухову… Вотъ можете передать папѣ и Калеріи Ипполитовнѣ, въ качествѣ очевидца, какія наши отношенія.
Покатиловъ не вѣрилъ въ этомъ случаѣ Доганской, и его грызли самыя тяжелыя сомнѣнія относительно той роли, какую "ужасный человѣкь" игралъ въ загадочной жизни Доганскихъ. Достаточно сказать только то, что этотъ владѣлецъ банкротившихся Заозерскихъ заводовъ получалъ около трехсотъ тысячъ ежегоднаго дохода и жилъ какъ скряга: не держалъ даже повара и торговался съ извозчиками изъ-за каждаго пятачка. Вмѣстѣ съ тѣмъ, этотъ же самый Теплоуховъ кончилъ университетъ, потомъ учился гдѣ-то за границей и вообще былъ очень образованный человѣкъ, постоянно слѣдившій за всѣми выдающимися новостями науки и литературы. Его домашняя библіотека, составленная изъ самыхъ цѣнныхъ и рѣдкихъ изданій, стоила нѣсколько десятковъ тысячъ. Однажды, когда Покатиловъ по своей фельетонной привычкѣ началъ вкривь и вкось толковать о какомъ-то экономическомъ вопросѣ, Теплоуховъ неожиданно заговорилъ и очень основательно разбилъ огорошеннаго фельетониста по всѣмъ пунктамъ; Доганская посмотрѣла на своего огорченнаго поклонника съ тонкою улыбкой, чѣмъ Покатиловъ былъ окончательно сконфуженъ и неловко замолчалъ, а "ужасный человѣкъ" опять погрузился въ свою дремоту.
Интимныя собранія въ квартирѣ Доганскихъ, о которыхъ говорилъ еще Брикабракъ, очень интересовали Покатилова, но онъ не получалъ приглашенія принять участіе въ нихъ, между тѣмъ oncle и Нилушка Чвоковъ были давно въ числѣ избранныхъ. Однажды Покатиловъ, желая вывѣдать кое-что отъ oncl'я, стороной завелъ рѣчь объ этихъ собраніяхъ, но oncle расхохотался, какъ сумасшедшій.
— Государственными дѣлами, батенька, занимаемся… да! — разсказывалъ oncle, продолжая хохотать. — Какъ же… Всѣ вѣдь толкуютъ о нашихъ собраніяхъ. Ну, угадай, чѣмъ мы занимаемся?.. Ха-ха… Столы, голубчикъ, вертимъ и насчетъ животнаго магнитизма сеансы устраиваемъ, хотя это величайшій секретъ, но я вполнѣ надѣюсь на твою скромность. Это все Теплоуховъ колобродитъ…
Богомоловъ и Нилушка Чвоковъ бывали у Доганскихъ не особенно часто: у каждаго дѣла было по горло. Нилушка гремѣлъ по ученымъ обществамъ, писалъ газетныя статьи въ защиту протекціонизма и вообще распинался, какъ говорилъ про него oncle; Богомоловъ былъ занятъ мансуровскою опекой, которую взялъ на себя. Мансуровскіе заводы находились въ неоплатномъ долгу у казны, и все это вопіющее дѣло точно заблудилось въ дебряхъ всевозможной канцелярщины, такъ что распутать его являлось героическою задачей. Нужно было спасти хотя что-нибудь отъ грозившаго заводамъ краха, и Богомоловъ лѣзъ изъ кожи, чтобы пробиться сквозь опутавшую его канцелярскую паутину. Самъ Мансуровъ, неглупый и очень добродушный человѣкъ, относился къ своимъ дѣламъ съ какимъ-то непонятнымъ равнодушіемъ, что постоянно выводило Богомолова изъ терпѣнія. Мансуровъ получилъ въ наслѣдство послѣ отца цѣлыхъ пять отлично устроенныхъ заводовъ, но, пока онъ достигалъ совершеннолѣтія, заводы не только потеряли всякую производительность, но при помощи разныхъ опекуновъ и попечителей обросли долгомъ въ пять милліоновъ. Какъ это случилось, гдѣ виноватые, — теперь трудно было разобрать, а Мансуровъ пользовался опель маленькими средствами, едва достававшими ему на самое скромное существованіе въ меблированныхъ комнатахъ Квасовой. Богомоловъ задыхался въ этомъ дѣлѣ, гдѣ счетъ шелъ на милліоны.
Доганская интересовалась дѣятельностью Чвокова и Богомолова, внимательно слѣдила за газетами и даже раза два, въ сопровожденіи Покатилова, посѣщала техническое общество, въ которомъ шли оживленные дебаты по вопросамъ протекціонизма и Нилушка Чвоковъ являлся настоящимъ героемъ дня. Разъ она читала вмѣстѣ съ Покатиловымъ одну хлесткую статью, написанную Чвоковымъ, и статья, видимо, ей очень понравилась.
— А вы какъ находите? — спросила Доганская Покатилова.
— Эта статья сама но себѣ написана образцово, но Нилушка пересолилъ, — отвѣтилъ Покатиловъ, откладывая газету.
— Именно?
— По-моему, онъ не понялъ своей задачи и слишкомъ откровенно выложилъ все, что у него лежало на душѣ, а это, по меньшей мѣрѣ, не тактично. Все равно, если бы человѣкъ, котораго вы видите въ первый разъ, подробно началъ разсказывать свою біографію… Да и самая исходная точка у Нилушки не вѣрна: съ противниками нужно сражаться ихъ собственнымъ оружіемъ.
— А какъ вы поступили бы на его мѣстѣ?
— Да какъ обыкновенно поступаютъ въ такихъ случаяхъ… Прежде всего, я напечаталъ бы цѣлый рядъ статей въ защиту свободной торговли, но эта защита стоила бы пораженія: во-первыхъ, вы выбиваете противника изъ его позиціи уже однимъ тѣмъ, что по внѣшней формѣ защищаете его дѣло, а во-вторыхъ, въ вашей власти та спеціальная аргументація, которая затушевываетъ самые слабые пункты… Однимъ словомъ, тутъ очень много ходовъ и выходовъ.
— Отчего же вы сейчасъ не приведете въ исполненіе этого плана?
— Очень просто: такая уличная газета, какъ "Искорки", сама по себѣ не можетъ имѣть значенія, а потомъ, если бы я и повелъ это дѣло, то повелъ бы его отъ своего имени, какъ самостоятельное и отвѣтственное лицо.
Доганская молчала. Они сидѣли вдвоемъ въ ея заново отдѣланномъ будуарѣ, гдѣ все, до мельчайшихъ подробностей, было устроено по указаніямъ Покатилова. Короткій осенній день былъ на исходѣ, и въ окно глядѣла наливавшаяся въ воздухѣ сѣроватая мгла.
— Хотите, я устрою вамъ это дѣло съ газетой? — тихо проговорила Доганская послѣ длинной паузы. — Т.-е., я хочу сказать, что мы затянемъ въ это дѣло Теплоухова… Вѣдь все это въ его интересахъ, слѣдовательно онъ долженъ и платить, а потомъ разсчитаетесь съ нимъ какъ-нибудь. Вотъ вамъ и случай, о которомъ вы какъ-то говорили… Какъ видите, у меня память недурная.
Покатиловъ поцѣловалъ у Доганской руку и, не выпуская этой руки, проговорилъ:
— Мнѣ остается только поблагодарить васъ, Сусанна Антоновна… и отказаться.
— Я не понимаю васъ…
— Дѣло очень просто: какими глазами вы посмотрѣли бы на человѣка, который сдѣлалъ свою карьеру женскими руками?
— А, такъ вы вотъ какъ, — протянула Доганская и вся вспыхнула.
— Да, это мой принципъ, хотя я совсѣмъ не желалъ обидѣть васъ.
— Я понимаю васъ… да!.. Вы стыдитесь въ этомъ дѣлѣ именно моей помощи… кажется, такъ?
— О, нѣтъ, Сусанна Антоновна… Я говорю вообще, и вы меня поймете, безъ сомнѣнія. Мужчина жалокъ, когда онъ пользуется помощью женщины, и я не хочу потерять въ вашихъ глазахъ всякое уваженіе.
— Совершенно напрасно… Вы просто добиваетесь только того, чтобы я васъ упрашивала, да?.. Съ женщинами часто такъ дѣлаютъ, не правда ли?
— Нѣтъ, я до этого еще не дошелъ и надѣюсь, что не дойду никогда, потому что изъ принципа я уважаю женщину.
— Ваши рыцарскія чувства дѣлаютъ вамъ честь, — сухо отвѣтила Доганская и тяжело замолчала.
По ея неровному дыханію Покатиловъ чувствовалъ, что она разсердилась на него.
— Вы не хотите меня понять, Сусанна Антоновна.
— Ахъ, оставьте, пожалуйста… Скажите, чтобы подавали огня.
Тонъ, которымъ была сказана послѣдняя фраза, совершенно успокоилъ Покатилова: они понимали другъ друга, и онъ поступилъ какъ нельзя лучше.