Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 2/II/ДО
Когда Мостовы переѣхали на новую квартиру, "короли въ изгнаніи" отлично знали всю ихъ біографію, конечно, съ необходимыми комментаріями и поэтическими вставками, какія неизбѣжно дѣлаются въ такихъ случаяхъ даже самыми добрыми людьми. Разносчиками этихъ вѣстей главнымъ образомъ служила, конечно, прислуга, а потомъ сама хозяйка.
"Снѣжный генералъ" Барчаниновъ, одолѣвавшій своими проектами о снѣговыхъ укрѣпленіяхъ редакціи всѣхъ газетъ, журналовъ и спеціальныхъ изданій, узналъ исторію новыхъ жильцовъ, кажется, первый, когда швейцаръ Артемій принесъ ему вычищенные сапоги. Обыкновенно Артемій держалъ у себя генеральскіе сапоги по недѣлямъ, а тутъ вычистилъ ихъ сейчасъ же, явился въ номеръ къ генералу и торжественно поставилъ ихъ посрединѣ комнаты. Сапоги блестѣли, какъ полированные, а генералъ, пившій съ газетой чай, милостиво кивнулъ вѣрному слугѣ, но Артемій оставался на прежнемъ мѣстѣ и нерѣшительно переминался съ ноги на ногу.
— Ты, любезный, кажется, что-то имѣешь сказать? — предупредилъ его генералъ, складывая газету.
— Да такъ-съ, ваше превосходительство… жильцы у насъ новые, — таинственно доложилъ Артемій, понижая голосъ до шопота. — Симонъ Денисычъ Мостовъ, бывшій главный управляющій на Заозерскихъ заводахъ г. Теплоухова… двѣнадцать тысячъ жалованья получали при готовой квартирѣ, отопленіи и освѣщеніи, двѣнадцать человѣкъ прислуги держали и прочее въ этомъ родѣ. Они, значитъ, съ женой и съ дочерью и прислуга при нихъ, какая-то старушонка. Очень богатые-съ… тысячъ пятьдесятъ одного капиталу имѣютъ, окромѣ разныхъ другихъ предметовъ.
— Ну, и что же изъ этого слѣдуетъ? — внушительно спросилъ генералъ, поднимая свои брови.
— Да ничего-съ, а я только пришелъ доложить вашему превосходительству, — продолжалъ Артемій, дѣлая безнадежно-глупое лицо. — Конечно, Зинаида Тихоновна мнѣ родственница, а я, ваше превосходительство, прямо скажу, что эти жильцы не по насъ… противъ шерсти, значитъ, потому какъ при этакомъ капиталѣ гдѣ же на нихъ угодить…
— Послушай, любезный, ты знаешь, что я не выношу подобныхъ дрязгъ, — растягивая слова, проговорилъ генералъ, — потому я прошу тебя, любезный, разъ и навсегда избавить меня отъ подобныхъ разговоровъ. Это не мое дѣло.
— Точно такъ-съ, ваше превосходительство… Виноватъ… А я только къ тому сказалъ, что Зинаида Тихоновна, хоша она мнѣ и родственница, а…
— Убирайся вонъ! — крикнулъ генералъ настолько громко, что Артемій выпятился въ дверь сейчасъ же.
Эта сцена, съ небольшими варіаціями, повторилась въ квартирѣ отставного штыкъ-юнкера Падалко, съ которымъ Артемій разговаривалъ уже совсѣмъ смѣло и подъ пьяную руку часто даже грубилъ.
— Говоришь, у нихъ дочь? — спрашивалъ Падалко, приглаживая свою лысѣвшую голову. — А большая она?
— Да такъ лѣтъ пятнадцать, поди, будетъ, ваше блаародіе, — рапортовалъ Артемій съ тою особенною кривою улыбочкой, съ какой говорилъ о прекрасномъ полѣ. — Того гляди заневѣстится…
— И хорошенькая?
— Ничего-съ… въ настоящей комплекціи, антикъ съ гвоздикой. Вотъ бы вашему блаародію самая подходящая статья, потому пятьдесятъ тысячъ не баранъ чихалъ.
— Ну, братецъ, мнѣ на деньги наплевать, — задумчиво отвѣчалъ Падалко, начиная ходить по комнатѣ. — У меня дѣло на-дняхъ окончательно вырѣшится, а тутъ вѣрныхъ полтораста тысячъ… Понялъ? Я единственный наслѣдникъ послѣ бабушки.
— Ужъ это на что лучше, ваше блаародіе, а все-таки этакой шманкухенъ не скоро сыщешь.
— Ахъ, ты, шельма этакая… Еще и "шманкухенъ" знаетъ!.. Ха-ха…
Приземистый, сухой, со впалою чахоточною грудью, Падалко вѣчно ходилъ по своему номеру и не выпускалъ изо рта дешевой рижской сигары; за это вѣчное хожденіе онъ былъ извѣстенъ у прислуги подъ названіемъ "маятника". Лицо у него было круглое, желтое, съ черными безпокойными глазками и съ вытянутыми шильцемъ черными усиками. Двигался онъ вообще необыкновенно быстро, сохраняя старую военную выправку. Богатой родни у него было полъ-Петербурга, но онъ жилъ крайне скромно и почти нигдѣ не бывалъ.
"А чортъ возьми, дѣйствительно лакомый кусочекъ! — думалъ Падалко, обсуждая про себя принесенное Артеміемъ извѣстіе. — Ежели къ полуторастамъ тысячъ моего наслѣдства прибавить невѣсту съ пятьюдесятью тысячами приданаго, это ужъ будетъ цѣлый кушъ".
Все свободное время Падалко тратилъ на примѣрныя смѣты того, какъ онъ распорядится съ наслѣдствомъ: сто тысячъ въ банкъ, а пятьдесятъ тысячъ на обстановку. Эта обстановка для него заключалась, главнымъ образомъ, въ охотѣ; коллекція ружей всякихъ мастеровъ — Пюрде, Ричардса. Лебеды, Пипера, — потомъ свора собакъ, егеря.
— Да, чортъ возьми, можно было бы лихо поработать: въ Малороссіи стрѣлять дрофъ, на Кавказѣ фазановъ и кабановъ, на Уралѣ оленей и медвѣдей, даже въ Ташкентъ можно будетъ забраться, чтобы устроить охоту на тигра.
Пятьдесятъ тысячъ приданаго будущей невѣсты придали новый блескъ этимъ радужнымъ мечтамъ, и цѣлую ночь Падалко травилъ необыкновенно матераго волка гдѣ-то въ Саратовской губерніи.
Пьяница Иванъ, "отвѣчавшій за лакея" въ меблированныхъ комнатахъ Зинаиды Тихоновны, разнесъ новость остальнымъ жильцамъ: бывшему заводчику Радлову, двумъ инженерамъ безъ мѣста, комиссіонеру Грибелю и ех-пѣвцу Микучевскому. Рослый и горластый Радловъ, настоящій помѣщичій выкормокъ, держалъ себя ландлордомъ въ меблированныхъ комнатахъ; онъ одѣвался всегда по послѣдней англійской модѣ, носилъ длинные, глухіе сюртуки, цвѣтные галстуки и англійскій проборъ. У Радлова гдѣ-то были какіе-то заводы, но они ушли съ молотка, а онъ теперь "вынашивалъ", какъ онъ самъ выражался, проектъ соединенія бассейновъ Печоры и Оби линіей желѣзной дороги. Концессія на эту дорогу должна была обогатить его, и это было только "вопросомъ времени". Два инженера, занимавшіе одну комнату, служили гдѣ-то въ Восточной Сибири, имѣли теплыя мѣстечки, лишились ихъ по какимъ-то интригамъ, и на этомъ основаніи одинъ изъ нихъ хлопоталъ объ отведеніи себѣ участка въ "керосиновомъ раю", гдѣ-то въ Бакинской области, а другой не зналъ еще, что выбрать: эксплоатацію сферосидеритовъ въ Новороссіи или разработку каменноугольныхъ залежей на Дону. Одѣвались инженеры чисто, хотя до Радлова имъ было далеко, какъ говорилъ Артемій. Комиссіонеръ Грибель, какой-то безродный нѣмецъ, мечталъ о необыкновенномъ магазинѣ-monstre, который долженъ былъ занять весь четыреугольникъ, образуемый Невскимъ, Караванною улицей, Манежною площадью и Малою Садовою. Грибель исправно каждый день отправлялся осматривать этотъ завѣтный пунктъ и на мѣстѣ нынѣшнихъ домовъ видѣлъ громадный дворецъ изъ желѣза и стекла, съ рядами галлерей, съ пневматическими элеваторами, съ электрическимъ освѣщеніемъ, съ тысячами покупателей. Это чудовище должно было заключать въ себѣ все, начиная съ дѣтскихъ игрушекъ и кончая магазиномъ гробовщика. Пѣвецъ Микучевскій, сухой и желчный южанинъ, не задавался никакими химерами и не обманывалъ себя никакими радужными мечтами, кромѣ того, что никакъ не могъ переварить театральной дирекціи, загораживавшей ему путь къ несомнѣнному успѣху. Эта коллекція "королей въ изгнаніи" заканчивалась какимъ-то безыменнымъ грекомъ Ляпидусомъ, который неизвѣстно для какихъ цѣлей добивался открыть какую-то театральную газету.
Извѣстіе о новыхъ жильцахъ взбудоражило всю эту разношерстную толпу, отразившись въ каждомъ по-своему. Радловъ долго разсматривалъ свою физіономію въ зеркало и находилъ, что онъ еще не настолько состарился, чтобы не разсчитывать на успѣхъ у женщинъ, а сто тысячъ приданаго этой Мостовой (Иванъ любилъ эту цифру сто, которая врѣзалась въ его пропитанномъ водкой мозгу съ того времени, какъ передъ самою волей баринъ закатилъ ему сто горячихъ) совсѣмъ не лишнее. Микучевскій цѣлый вечеръ вытягивалъ какое-то неимовѣрно высокое do, совсѣмъ неизвѣстное въ канцеляріи театральной дирекціи. Инженеры сначала долго повѣряли другъ другу свои завѣтныя мечты на самыя лакомыя темы и кончили молчаливою ссорой, какъ умѣютъ ссориться только люди, слишкомъ долго прожившіе съ глазу на глазъ въ одной комнатѣ: каждый подозрѣвалъ другого въ тайномъ намѣреніи ухватить кушъ напередъ. Эта размолвка инженеровъ имѣла своимъ непремѣннымъ послѣдствіемъ груды окурковъ, по которымъ прислуга всегда знала степень взаимной дружбы инженеровъ: когда они ссорились, окурки появлялись въ ужасающемъ количествѣ. Грибель и Ляпидусъ, какъ люди пожившіе, взглянули на дѣло трезвѣе другихъ, хотя проклятая цифра сто тысячъ долго не давала имъ спать.
"Только бы мнѣ заполучить концессію", — думалъ Радловъ, особенно тщательно расчесывая свои рѣдѣвшіе волосы.
— А вотъ мы посмотримъ, что скажетъ дирекція, когда у меня будетъ сто тысячъ! — говорилъ вслухъ Микучевскій, дѣлая перерывъ своихъ неистовыхъ сольфеджій. — Интересно!
Конечно, исторія паденія Мостовыхъ въ Заозерскихъ заводахъ, связь этой исторіи съ выходомъ замужъ дочери капитана Пухова за Доганскаго, наконецъ тайная политика, съ какой явилась въ Петербургъ Калерія Ипполитовна, — все это сдѣлалось извѣстнымъ "королямъ въ изгнаніи" какими-то невѣдомыми путями, такъ что они и сами затруднились бы объяснить, откуда могли узнать всѣ эти подробности. Но всѣ меблированныя комнаты устраиваются на одну колодку, а "королямъ въ изгнаніи" и Богъ проститъ заниматься чужими дѣлами больше, чѣмъ своими,
Отдѣльно отъ другихъ въ номерахъ Квасовой держались двое жильцовъ: урожденная княжна Несмѣлова-Щурская съ дочерью Инной и "спорный заводчикъ" Мансуровъ, извѣстный въ номерахъ подъ именемъ Ильи Ильича, или просто барина. Ни Артемій, ни пьяница Иванъ не рѣшались заявиться къ нимъ съ подробнымъ рапортомъ о случившемся событіи, предоставивъ эту завидную роль разбитной горничной Людмилѣ. Это была очень бойкая и развязная особа, видѣвшая, по словамъ Артемія, на два аршина подъ землей; она еще была молода. Артемій, въ видѣ особенной любезности, давалъ ей иногда подзатыльники и постоянно ревновалъ ее къ Ильѣ Ильичу, потому что, по его расчетамъ, Людмила оставалась въ комнатѣ барина дольше, чѣмъ было нужно для уборки этой комнаты.
Прибирая комнату Ильи Ильича, Людмила, какъ бы невзначай, проговорила:
— А къ намъ богатая невѣста переѣхала…
Илья Ильичъ въ это время сидѣлъ въ одномъ халатѣ надъ какимъ-то письмомъ и даже не повернулъ головы, что Людмилу задѣло за живое, и, чтобы подзадорить барина, она ему расписала всю подноготную переѣхавшихъ господъ.
— Отстань, — коротко замѣтилъ Мансуровъ, припоминая, гдѣ онъ слышалъ фамилію Мостовыхъ. — Ахъ, да, о нихъ что-то такое разсказывалъ мнѣ Богомоловъ… да, у нихъ еще какая-то вышла исторія съ Морозъ-Доганскимъ, — припоминалъ Илья Ильичъ.
— А какъ женитесь, баринъ, такъ ужъ меня возьмите въ горничныя, — трещала Людмила, обтирая пыль на письменномъ столѣ. — Я буду во всемъ помогать барынѣ.
Урожденная княжна Несмѣлова-Щурская выслушала болтовню горничной съ недовольной миной, но все-таки выслушала и въ заключеніе пожала своими узкими плечами. Это была высокая и костлявая дама, сильно походившая въ своемъ неподвижномъ величіи на замороженную рыбу; узкое, безцвѣтное лицо съ такими же безцвѣтными глазами дѣлало ее старѣе своихъ лѣтъ, хотя она по институтской выправкѣ всегда держалась на стулѣ прямо, какъ стрѣла, и ходила, даже у себя дома, прижавъ локти къ самой таліи. Дочь Инна была самая несчастная, замуштрованная дѣвушка; она, въ качествѣ послѣдняго отпрыска выродившейся аристократической семьи, въ своемъ худенькомъ семнадцатилѣтнемъ тѣлѣ носила цѣлую коллекцію наслѣдственныхъ болѣзней необыкновенно сложнаго характера. Говорили, что у урожденной княжны есть порядочный капиталъ, и что она жмется въ меблированныхъ комнатахъ Зинаиды Тихоновны только по своей скупости.
— Баринъ-то Мостовъ простой, — докладывала Людмила, — а барыня такая карахтерная, говорятъ…
Въ квартирѣ бывшей княжны Людмила являлась единственнымъ живымъ человѣкомъ, потому что, за исключеніемъ нѣсколькихъ парадныхъ выѣздовъ, эта дама нигдѣ не бывала и у ней рѣдко кто появлялся. Поэтому Инна чувствовала особенную симпатію къ Людмилѣ и въ тѣхъ рѣдкихъ случаяхъ, когда мамаши не было дома, она отводила съ ней душу, повѣряя свои тайны.
— Погодите, барышня, не все же вамъ кинарейкой жить, — говорила Людмила, всегда готовая на интриги и подговоры. — Вотъ ужо подвернется женишокъ, тогда еще поживете въ свою волю.
— Я боюсь, Людмила, этихъ мужчинъ, — задумчиво отвѣчала Инна, разсматривая свои тонкіе пальцы. — Они такъ громко стучатъ ногами и такъ хохочутъ, что maman каждый разъ сердится.
Людмила хохотала и шопотомъ разсказывала барышнѣ про всѣхъ жильцовъ что-то такое, что та начинала краснѣть и опускала глаза.
Въ какихъ-нибудь два дня черезъ эту же самую Людмилу Калерія Ипполитовна знала біографію всѣхъ своихъ сосѣдей до мельчайшихъ подробностей, а также и curriculum vitae самой хозяйки, причемъ Людмила не поскупилась на краски.
— Старика, съ которымъ наша Зинаида жила, она отравила, а деньги стариковы взяла себѣ да на нихъ эти самыя меблированныя комнаты и открыла, — разсказывала Людмила, задыхаясь отъ усердія. — А теперь живетъ съ капитаномъ.
— Съ какимъ капитаномъ? — полюбопытствовала Калерія Ипполитовна.
— Да тутъ есть такой заблудящій капитанъ. Антонъ Терентьичъ Пуховъ… Горькая пьяница этотъ капитанъ, Калерія Ипполитовна, а нашей Зинаидѣ подъ самую стать пришелся.
Людмила разсказывала все это съ такимъ глупымъ лицомъ, что никто бы не заподозрѣлъ ее въ преднамѣренной лжи, а между тѣмъ Людмила отлично знала отношенія Постовыхъ къ Морозъ-Доганскимъ, и что Сусанна дочь Пухова. Это извѣстіе для Калеріи Ипполитовны было непріятною неожиданностью, и она едва сдержалась, чтобы сейчасъ же при горничной не проявить своего гнѣва. Такое близкое сосѣдство капитана Пухова ее не особенно смущало, хотя она и не имѣла особеннаго желанія встрѣчаться съ нимъ, но ее взбѣсило поведеніе милаго братца Романа, который отрекомендовалъ именно эти проклятые номера. Эта невольная ошибка доставила Симону Денисычу прескверный вечеръ, одинъ изъ тѣхъ горячихъ вечеровъ, послѣ которыхъ Калерія Ипполитовна ложилась въ постель, какъ сдѣлала и теперь.
— Это все ты… ты… — шептала Калерія Ипполитовна, обвязавъ голову двумя пуховыми платками. — И Романъ тоже хорошъ… ужъ всѣ эти столичные родственники на одинъ покрой! Отлично устроились, нечего сказать… Вотъ когда попали въ настоящую trou, какъ выражается Юрій Петровичъ.
— Леренька, ради Бога, не волнуйся, — умолялъ Мостовъ, чувствуя за собой всѣ вины. — Вѣдь мы наконецъ не обязаны жить у Квасовой, а можемъ всегда перемѣнить квартиру… Притомъ мы, можетъ-быть, проживемъ въ Петербургѣ всего какой-нибудь одинъ мѣсяцъ. У меня есть надежды.
— И онъ еще говоритъ… онъ говоритъ?! — опять стонала Калерія Ипполитовна, воздѣвая руки къ небу. — Ты несчастіе всей моей жизни… ты погубилъ меня… ты… ты… ты…
Одна непріятность, какъ извѣстно, не приходитъ, и слѣдующимъ номеромъ для Калеріи Ипполитовны явился швейцаръ Артемій. Да, въ жизни слишкомъ много самыхъ нелѣпыхъ столкновеній, которыя просто отравляютъ существованіе, хотя въ сущности, если разобрать дѣло серьезно, такъ и говорить не о чемъ. Ну что такое могъ представлять своей особой для такой дамы, какъ Калерія Ипполитовна, какой-нибудь швейцаръ Артемій, а между тѣмъ именно этотъ Артемій сидѣлъ у ней въ мозгу, какъ заноза, она его возненавидѣла съ перваго раза, и его дерзкая рожа отравляла ей каждый выходъ и каждое возвращеніе въ trou. Начать съ того, что Артемій совсѣмъ не считалъ нужнымъ кланяться Калеріи Ипполитовнѣ, не бѣжалъ стремглавъ отворять передъ ней дверей подъѣзда, не помогалъ садиться на извозчика и тому подобное, что дѣлалъ для другихъ жильцовъ. Притомъ онъ всегда такъ дерзко смотрѣлъ ей прямо въ глаза и даже что-то бормоталъ вслѣдъ, такъ что Калерія Ипполитовна, не глядя на этого противнаго человѣка, чувствовала на себѣ его дерзкій взглядъ. Разъ она ясно разслышала, какъ онъ ворчалъ:
— Наѣдетъ всякая шантрапа въ Петербургъ, а сами калошъ не умѣютъ снять въ передней… Вонъ какъ наслѣдила по ковру, точно корова!
Дѣйствительно, Калерія Ипполитовна прямо съ извозчика въ калошахъ прошла въ свой номеръ и оставила слѣды грязи на тропинкѣ, покрывавшей лѣстницу. Это было уже слишкомъ. Швейцаръ будетъ дѣлать ей замѣчанія! Бѣшенство Калеріи Ипполитовны увеличивалось особенно сознаніемъ, что она, въ качествѣ благовоспитанной дамы, ужъ совсѣмъ не должна спускаться до гнѣва на какого-то швейцара, а между тѣмъ этотъ гнѣвъ заставлялъ ее даже блѣднѣть. Дѣло въ томъ, что въ нормальномъ состояніи духа Калерія Ипполитовна конечно, игнорировала бы съ высоты своего величія поведеніе Артемія, но теперь это поведеніе для нея являлось тою каплей, которая переполняла сосудъ: именно собственное фальшивое положеніе никогда еще не выступало для Калеріи Ипполитовны съ такою рѣжущею ясностью, вызывая цѣлый рядъ воспоминаній о собственной прислугѣ въ Заозерскихъ заводахъ. Да что прислуга! Тамъ передъ Калеріей Ипполитовной пресмыкались нижайшими послушниками десятки заводскихъ служащихъ, она умѣла вездѣ себя поставить, и вдругъ какой-нибудь швейцаръ Артемій! Какъ всѣ слишкомъ обиженные люди, она почувствовала жгучее желаніе сорвать свой барскій гнѣвъ именно на этомъ человѣкѣ и обратилась съ жалобой на Артемія къ самой Зинаидѣ Тихоновнѣ,
— Я больше вашаго отъ него терплю, — объяснила Зинаида Тихоновна, безпомощно разводя руками, — а что подѣлаешь съ нимъ? Вотъ въ номерахъ Баранцева, гдѣ живетъ вашъ братецъ, есть тоже швейцаръ, Григорій, такъ тотъ еще хуже нашего… Ей-Богу! Благопріятели съ Артеміемъ-то… Сойдутся въ праздникъ, напьются и сейчасъ драку устроятъ. Григорій какъ-то и говоритъ Артемію: "У тебя, Артюшка, кишки синія, такъ я тебѣ ихъ сдѣлаю зелеными"… Едва ихъ тогда водой розлили.
Зинаида Тихоновна въ подтвержденіе своихъ словъ принялась разсказывать такую безконечную исторію объ испорченности и неблагодарности всей вообще петербургской прислуги и своихъ милыхъ родственниковъ въ частности, что Калеріи Ипполитовнѣ пришлось только на все махнуть рукой.
Зато Симонъ Денисычъ былъ въ восторгѣ отъ номеровъ Квасовой и успѣлъ перезнакомиться почти со всѣми жильцами, а съ прислугой былъ на самой короткой ногѣ. Когда Калеріи Ипполитовны не было дома, онъ частенько забѣгалъ въ комнату капитана и тамъ любилъ покалякать о разныхъ разностяхъ и даже научился курить жуковскій табакъ изъ капитанской трубки. Эти мудрецы любили пофилософствовать о разныхъ высшихъ матеріяхъ и часто приходили къ такимъ заключеніямъ, что обоимъ дѣлалось даже немного страшно.
— Я такъ полагаю про себя, Симонъ Денисычъ, — говорилъ нѣсколько разъ капитанъ, — что люди дѣлаютъ сами себѣ все зло, а потомъ сваливаютъ это на другихъ… да-съ. Все отъ себя-съ…
— По-моему, это происходитъ отъ обмана чувствъ, — догадывался Мостовъ съ самымъ глубокомысленнымъ видомъ. — Въ точныхъ наукахъ это принимается во вниманіе, и при астрономическихъ наблюденіяхъ всегда вводится такъ называемое личное уравненіе, т.-е. дѣлаются приблизительныя вычисленія возможной ошибки, сообразно физіологическимъ особенностямъ каждаго ученаго: у одного сила и скорость ощущеній однѣ, у другого другія и т. д. Если бы такія же личныя уравненія ввести въ нашу обыденную жизнь, что бы тогда получилось… а?..
— Надъ этимъ нужно подумать, чортъ возьми!.. По этимъ личнымъ уравненіямъ, Симонъ Денисычъ, пожалуй, намъ всѣмъ пришлось бы прогуляться въ мѣста не столь отдаленныя.
— Меня этотъ вопросъ очень занимаетъ, капитанъ, потому что необходимо придумать какую-нибудь абсолютную мѣру для взаимныхъ отношеній, чтобы устранить всякій поводъ къ недоразумѣніямъ и къ безсознательному злу.