Бриллиант раджи (Стивенсон; Киселёв)

Бриллиант раджи
автор Роберт Льюис Стивенсон, пер. Е. Н. Киселев
Оригинал: англ. The Rajah’s Diamond, опубл.: 1878. — Источник: az.lib.ru • Глава I. Похождения одной картонки.
Глава II. Рассказ о молодом человеке духовного сана.
Глава III. Повесть о доме с зелеными ставнями.
Глава IV. Принц Флоризель и сыщик.

Р. Стивенсон

править

Новые арабские ночи

править
New Arabian Nights, 1878

Стивенсон Р. Путешествие внутрь страны. Клуб самоубийц: Сборник: Пер. с англ.

СПб.: Издательство «Logos», 1994. (Б-ка П. П. Сойкина).


СОДЕРЖАНИЕ

БРИЛЛИАНТ РАДЖИ

Глава I. Похождения одной картонки

Глава II. Рассказ о молодом человеке духовного сана

Глава III. Повесть о доме с зелеными ставнями

Глава IV. Принц Флоризель и сыщик

Бриллиант раджи
The Rajah’s Diamond

править

ГЛАВА 1

править

Похождения одной картонки

править

До шестнадцатилетнего возраста мистер Гарри Гартлей получал обыкновенное джентльменское воспитание, то есть учился сначала в частной школе, а потом в одном из тех больших учебных заведений, которыми Англия справедливо славится. Но с этого времени у него явилось необыкновенное отвращение к учению; из родителей у него были жива только мать, слабая и невежественная женщина; она позволила сыну бросить ученье и заняться исключительно самоусовершенствованием в области разных светских пустяков. Два года спустя он остался сиротой и почти нищим. Для производительного труда он был совершенно непригоден как от природы, так и по воспитанию. Он умел петь романсы и мило аккомпанировать себе сам на фортепьяно; красиво ездил верхом, хотя и боялся ездить; превосходно играл в шахматы. Природа наделила его удивительно привлекательной, на редкость красивой наружностью. Белокурый, румяненький, с кроткими голубыми глазами и приятной улыбкой он производил впечатление томной, задумчивой нежности. Манеры его были тихие, вкрадчивые. Но пороха он выдумать не мог, в этом нужно было отдать ему полную справедливость. Совсем не годился ни для войны, ни для мирного управления государством. По счастливой случайности и отчасти через протекцию он в трудную минуту получил место личного секретаря у генерал-майора сэра Томаса Ванделера, командора ордена Бани. Сэр Томас был мужчина лет шестидесяти, с громким голосом, с резкими манерами, характером крутым и властным. За какие-то услуги, о которых ходили темные слухи, передававшиеся на ухо и неоднократно опровергавшиеся, раджа кашгарский пожаловал этому офицеру шестой из известнейших на свете алмазов. Этот подарок превратил генерала Ванделера из бедного человека в богача, из безвестного, непопулярного солдата в одного из львов лондонского общества. Обладатель бриллианта раджи был допущен в самые исключительные кружки. И нашлась молодая, красивая девушка из знатной семьи, которая согласилась сделаться носительницей этого бриллианта ценою супружества с сэром Томасом Ванделером. Леди Ванделер была не только сама по себе бриллиантом чистейшей воды, но и умела показать себя свету в самой великолепной оправе. Многие авторитетные лица признавали ее одной из трех или четырех женщин, считавшихся в Англии первыми франтихами.

Секретарские обязанности Гарри Гартлея были не особенно обременительны, но у него было природное отвращение ко всякому продолжительному труду. Ему не нравилось возиться с чернилами, пачкать себе ими пальцы, а прелести леди Ванделер и ее туалеты побуждали его чересчур часто перекочевывать из библиотеки в будуар. Он умел обходиться с женщинами, любил и умел поговорить с ними о модах и делал это с увлечением. С ним можно было посоветоваться о цвете ленты и дать ему поручение к модистке. В самое короткое время дело свелось к тому, что корреспонденция сэра Томаса постоянно запаздывала, а у миледи явилась вторая горничная.

Кончилось тем, что генерал, будучи и на службе самым нетерпеливым и взыскательным из начальников, в бешенстве вскочил однажды со стула и объявил своему секретарю, что больше не нуждается в его услугах. Свои слова он сопроводил жестом, весьма мало употребительным в джентльменской среде. На беду дверь была отворена, так что мистер Гартлей вылетел из нее стремглав и растянулся.

Он встал, слегка ушибленный и глубоко огорченный. Жилось ему в генеральском доме очень хорошо. Все-таки он там, хотя и на сомнительной ноге, вращался в лучшем обществе; работал мало, питался прекрасно и имел возможность замирать от восторга в присутствии леди Ванделер, которую в глубине сердца называл гораздо более нежным именем.

Получив такое солдафонское оскорбление, он сейчас же побежал в будуар и пожаловался на свое горе.

— Я вижу, любезный Гарри, — сказала леди Ванделер, звавшая его всегда просто по имени, как мальчика или как домочадца, — что вы не исполняли того, что говорил вам генерал. Я тоже никогда не делаю по его, как вы, вероятно, сами знаете. Но тут разница. Жена может загладить целый ряд своих провинностей, ловко угодив мужу в каком-нибудь одном случае. Но личный секретарь не жена. Мне очень грустно расставаться с вами, но ведь вы же не можете оставаться в доме, где вам нанесено такое оскорбление. Желаю вам всего лучшего и обещаю вам, что генерал у меня жестоко поплатится за свое поведение.

У Гарри вытянулось лицо, на глазах выступили слезы, и он взглянул на леди Ванделер с нежным упреком.

— Миледи, — сказал он, — что такое оскорбление? Его всегда можно забыть и простить, но расстаться с друзьями, но разрывать узы сердечных отношений…

Он не мог продолжать. Его душило волнение. Он заплакал.

Леди Ванделер поглядела на него с любопытством.

— Дурачок воображает себя влюбленным в меня, — подумала она. — Почему бы ему не перейти от генерала на службу ко мне? Он такой добрый, услужливый, знает толк в дамских нарядах. Кроме того, его следует вознаградить за полученную обиду. Его нельзя не пожалеть, он такой хорошенький.

В этот же вечер она поговорила с генералом, который уже и сам отчасти стыдился своей вспыльчивости, и Гарри был переведен на женскую половину, где он почувствовал себя как в раю. Он очень гордился своей службой у такой красавицы и смотрел на поручения леди Ванделер, как на знаки особого к нему расположения. Перед другими мужчинами, насмехавшимися над ним и презиравшими его, он, как будто на зло, особенно любил появляться в роли дамской горничной мужского пола или модистки в брюках. С нравственной точки зрения он свою жизнь совершенно не был в состоянии обсудить. Он знал только одно, что все мужчины злы, что злость составляет основную черту их характера, и находил, что проводить целые дни с изящной, милой женщиной, толкуя с ней об отделках и прошивках, все равно, что жить на волшебном острове, защищенном от житейских бурь.

В одно прекрасное утро он вошел в гостиную и принялся разбирать ноты на крышке фортепьяно. Леди Ванделер на другом конце комнаты оживленно беседовала со своим братом Чарли Пендрагоном, старообразным молодым человеком, сильно истощенным невоздержанной жизнью и на одну ногу хромым. Личный секретарь, на которого собеседники даже и не взглянули, невольно подслушал часть разговора.

— Сегодня или никогда — говорила леди. — Раз и навсегда это должно быть сделано сегодня.

— Сегодня, так сегодня, если это необходимо, — вздохнул ее брат. — Но только, Клэра, это гибельный шаг, и нам с тобой придется потом горько каяться.

Леди Ванделер бросила на брата твердый и какой-то странный, загадочный взгляд.

— Ты забываешь, что ведь он в конце концов должен же умереть когда-нибудь, — сказала она.

— Честное слово, Клэра, — сказал Пендрагон, — ты самая бессердечная мошенница в Англии.

— Вы, мужчины, созданы очень грубо, — отвечала она, — и совсем не понимаете оттенков. Вы сами и жадны, и хищны, и насильники, и бесстыдники, и не заботитесь о приличиях, а малейшее проявление чего-нибудь подобного в женщине, даже вызванное необходимостью, вызванное заботой о будущем, вас уже шокирует, возмущает. Не выношу я ничего подобного! Вы не желаете, чтобы мы были умны. Вам непременно хочется, чтобы мы были глупы, чтобы вы могли сообща презирать нас за глупость, которой вы от нас ожидаете.

— Ты совершенно права, — сказал ее брат. — Ты всегда была догадливее меня. Между прочим, ты знаешь мой девиз: прежде всего — семья.

— Да, Чарли, — отвечала она, вкладывая в его руку свою, — я знаю твой девиз лучше тебя. Ты сказал только первую его половину, а вторая будет такой: «и прежде семьи — Клэра». Разве неправда? Ведь это верно, что ты превосходный брат, и я люблю тебя всем сердцем.

Мистер Пендрагон встал, слегка сконфуженный этими семейными нежностями.

— Я бы не желал, чтобы меня видели, — сказал он. — Мне пора идти. Да и за «Ручным Котом» нужно присмотреть.

— Иди, иди, — отвечала она. — Он очень гадкий человек и может все дело погубить.

Она ласково послала ему воздушный поцелуй кончиком пальцев, и брат ушел из будуара по задней лестнице.

— Гарри, — обратилась леди Ванделер к своему секретарю, как только они остались одни, — у меня на сегодняшнее утро есть для вас поручение. Но только вы непременно возьмите кэб; я не хочу, чтобы мой секретарь загорел, и чтобы у него выступили веснушки.

Последние слова она произнесла с большим чувством и при этом взглянула на своего секретаря почти с материнской гордостью, отчего тот пришел в восторг и сказал, что он рад всякому случаю послужить ей и показать свое усердие.

— Только это один из наших величайших секретов, — сказала она лукаво, — и про него кроме меня и моего секретаря никто не должен знать. Сэр Томас, если узнает, поднимет целую бурю, а если бы вы только знали, как мне и без того уже надоели его скандалы! Ах, Гарри, Гарри! Не можете ли вы мне объяснить, отчего вы, мужчины, все такие грубые и несправедливые? Впрочем, вы, я знаю, не такой. Вы единственный из мужчин, свободный от этих ужасных недостатков. Вы такой добрый, Гарри, такой милый. Вы можете быть другом женщины. Знаете, Гарри, при сравнении с вами все прочие мужчины кажутся еще безобразнее.

— Вам это кажется потому, что вы очень добры ко мне, — сказал Гарри. — Вы ко мне относитесь, как…

— Как мать, — перебила леди Ванделер. — Я стараюсь быть вашей матерью, но только я, пожалуй, для этого слишком молода, — прибавила она с улыбкой. — Боюсь, что так… Поэтому скажем лучше: как друг.

Она помолчала ровно столько времени, чтобы дать этим словам произвести свой эффект на Гарри, но чтобы сам он не успел ничего ответить.

— Но мы все говорим с вами не то, все уклоняемся от дела, — сказала она. — В дубовом гардеробе, налево, под розовым платьем с кружевами, которое я надевала в пятницу, вы найдете картонку и сейчас же отнесете ее вот по этому адресу. — Она подала ему клочок бумаги. — Но только ни под каким видом не выпускайте этой картонки из рук, не получив наперед от того лица письменного удостоверения, собственноручно мной написанного и подписанного. Вы поняли? Повторите! Пожалуйста, повторите! Все это до крайности важно, и я прошу вас быть особенно внимательным.

Гарри успокоил ее, повторив слово в слово всю инструкцию, и уже собирался уходить, как вдруг в комнату, весь багровый от ярости, ворвался генерал, держа в руке длинный счет от портнихи.

— Сударыня, не угодно ли вам полюбоваться? — прокричал он. — Не угодно ли вам будет взглянуть на этот документ? Я очень хорошо знаю, что вы вышли за меня замуж только для денег, и я надеюсь, что могу в этом отношении сделать для своей жены значительно больше, чем всякий другой военнослужащий моего чина. Но, вот как Бог свят, я такому бессовестному мотовству потакать больше не могу и должен положить ему конец.

— Мистер Гартлей, я полагаю, вы достаточно уяснили себе мое поручение, — сказала леди Ванделер. — Не потрудитесь ли вы приступить к его исполнению?

— Стоп! — сказал генерал Гартлею. — Одно слово, прежде чем вы уйдете. — Обращаясь опять к леди Ванделер, он спросил: — Какое это поручение? В чем дело? Я этому господину доверяю отнюдь не больше, чем вам, не в обиду будь сказано вам обоим. Если бы в нем была хоть одна искорка чести, он бы посовестился оставаться в этом доме. И что такое он здесь делает за свое жалованье — полнейшая загадка для всех. Что за поручение вы ему дали, сударыня? Куда это вы его посылаете и почему так торопите?

— Я полагаю, что вы желаете поговорить со мной наедине, — возразила леди.

— Вы говорили о каком-то поручении, — настаивал генерал. — Лучше не пытайтесь меня обманывать: я не в таком теперь настроении, чтобы это стерпеть. Вы именно говорили о поручении.

— Если вы непременно хотите, чтобы служащие у нас были свидетелями наших унизительных раздоров, то я уж лучше приглашу мистера Гартлея сесть, — возразила леди Ванделер. — Нет? Не нужно? В таком случае вы можете идти, мистер Гартлей. — Я бы вам советовала хорошенько запомнить то, что вы здесь слышали, это может вам пригодиться.

Гарри немедленно ушел из гостиной. Удаляясь, он слышал, как голос генерала поднялся до крика, и с каким ледяным спокойствием возражала ему тихим и ровным голосом генеральша. Как искренно восхищался молодой человек этой женщиной! Как ловко сумела она увильнуть от ответа на щекотливый вопрос! С какой самоуверенной дерзостью повторила она свою секретную инструкцию, находясь в полном смысле слова под неприятельскими пушками! И зато, с другой стороны, как он ненавидел ее мужа!

Гарри Гартлей был довольно хорошо знаком с положением финансовой части в доме. Секретные поручения, которые ему давала леди Ванделер, относились по большей части к счетам портних и модных магазинов. В этом заключался домашний «скелет в шкафу». Бездонное мотовство, бесшабашная расточительность миледи уже поглотили ее собственное состояние и грозили со дня на день поглотить состояние и ее мужа. Раз или два на одном году огласка и разорение бывали уже на носу, и Гарри бегал по всевозможным поставщикам и поставщицам, рассказывая вздорные небылицы и уплачивая мелкие суммы в погашение больших счетов, чтобы получить отсрочку. Отсрочку обыкновенно давали, и миледи со своим секретарем получали возможность перевести дух. Дело в том, что и сам генерал любил франтовство, любил хорошо одеваться и тратил почти все свое казенное жалованье на портных.

Он нашел картонку там, где ему было указано, тщательно оделся и вышел из дома. Солнце невыносимо пекло. Идти, куда его послали, было далеко, и тут он с досадой вспомнил, что генеральский набег помешал генеральше дать своему секретарю денег на извозчика. Ему предстояло, таким образом, терпеть мучение от жары и духоты, да и само по себе — маршировать чуть не через весь Лондон с картонкой в руках было просто невыносимо для молодго человека с его наклонностями. Он остановился и стал думать. Ванделеры жили на Итонской площади, а ему нужно было идти на Ноттинг-Гилль. Можно было пойти парком, выбирая самые глухие аллеи. И он должен был благодарить свою счастливую звезду, что был еще ранний час, и что публики было везде не особенно много.

Торопясь отделаться от своей кошмарной картонки, он шел быстрее, чем ходил обыкновенно, и как раз проходил уже через Кенсингтонский сад, выбирая глухие места, как неожиданно столкнулся носом к носу с генералом.

— Извините, сэр Томас, — сказал он, вежливо посторонившись, потому что тот остановился как раз на дороге.

— Куда это вы идете, сэр? — спросил генерал.

— Так, вышел немного прогуляться по саду, — отвечал молодой человек.

Генерал хлопнул своей тросточкой по картонке.

— А это у вас что? — произнес он. — Вы лжете, сэр, и сами отлично знаете, что лжете.

— Сэр Томас, я никому не позволю на себя кричать, — отвечал Гарри.

— Вы своего положения не понимаете, — сказал генерал. — Вы мой служащий и притом такой, против которого я имею самые серьезные подозрения. Почем я знаю, может быть у вас тут в картонке чайные ложки?

— Тут просто шляпа одного моего приятеля, — сказал Гарри.

— Шляпа приятеля? Прекрасно, — возразил генерал Ванделер. — Вот вы мне ее и покажите. Я специально интересуюсь шляпами, — прибавил он угрюмо, — и человек я очень упрямый, вы это сами знаете.

— Извините, сэр Томас, — продолжал отнекиваться Гарри, — мне очень грустно, но это дело совершенно частное.

Генерал грубо схватил его одной рукой за плечо, а другою поднял над его головой свою палку. Гарри счел уже себя погибшим, но в этот самый момент небо вдруг послало ему неожиданного защитника в лице Чарли Пендрагона, выступившего вдруг, откуда ни возьмись, из-за деревьев.

— Ну, ну, генерал, удержите свою руку! — сказал он. — Это и невежливо, и неблагородно.

— А! Мистер Пендрагон! — воскликнул генерал, оборачиваясь на нового противника. — Неужели вы полагаете, мистер Пендрагон, что я позволю такому обесславленному банкроту и развратнику, как вы, гоняться за мной и становиться у меня на дороге? Если я имел несчастье жениться на вашей сестре, то это обстоятельство еще не дает вам права так поступать со мной. Напротив, мое близкое знакомство с леди Ванделер окончательно отбило у меня всякий аппетит к прочим членам ее семьи.

— Неужели вы воображаете, генерал Ванделер, — отрезал Чарли, — что если моя сестра имела несчастье выйти за вас замуж, то она утратила через это все права и привилегии благородной дамы? Я готов признать, что она очень унизила себя этим браком, но для меня она все-таки — рожденная Пендрагон. Я считаю своей обязанностью защищать ее от неджентльменского оскорбительного обращения, и будь вы хоть десять раз ее мужем, я не потерплю, чтобы ее свободу в чем-нибудь ограничивали и путем насилия задерживали ее личных посланцев.

— Как же так, мистер Гартлей? — спросил генерал. — Вот и мистер Пендрагон, по-видимому, одного со мной мнения. Он тоже подозревает, что с этой картонкой послала вас леди Ванделер, а вы говорите, что там у вас шляпа вашего приятеля.

Чарли увидал, что сделал промах, и поспешил его загладить.

— Как, сэр? — крикнул он. — Вы говорите, что я что-то подозреваю? Я ничего не подозреваю. Я просто не могу видеть, когда с подчиненными обращаются так грубо, потому и вступился.

Говоря это, он делал Гарри Гартлею знаки, чтобы тот уходил, но тот ничего не понял — не то от природной глупости, не то вследствие окончательной растерянности.

— Как мне понять ваше поведение, сэр? — спросил Ванделер.

— Как вам угодно, сэр, — отвечал Пендрагон.

Генерал еще раз поднял палку и замахнулся над головой Чарли, но тот, несмотря на свою хромую ногу, отмахнулся от удара зонтиком, бросился вперед и схватился со своим грозным противником.

— Бегите, Гарри, убегайте! — кричал он. — Бегите же, олух вы этакий!

Гарри с секунду постоял, как окаменелый, глядя как схватились два противника, потом повернулся и пустился наутек. Когда через некоторое время он оглянулся через плечо, то увидал, что генерал при этом барахтался и старался подняться. В сад отовсюду бежал народ поглядеть на драку. Секретарь понесся прочь, как на крыльях, и пошел потише только тогда, когда добежал до Бэйсуотер-Рода и свернул в первую попавшуюся из боковых улиц, выбрав наиболее безлюдную.

Смотреть на грубую драку двух знакомых джентльменов было для Гарри в высшей степени неприятно. Это его шокировало. Ему хотелось даже забыть, что он это видел, и, кроме того, хотелось поскорее уйти как можно дальше от генерала Ванделера. Второпях он совсем забыл, в которую сторону ему нужно идти, и бежал просто вперед, очертя голову и весь дрожа от страха. Когда он вспомнил, что леди Ванделер — жена одного из гладиаторов и сестра другого, ему сделалось жаль бедную женщину, жизнь которой так неудачно сложилась. Теперь и собственная его жизнь в генеральском доме, под влиянием этих событий, показалась ему далеко не такой уж сладкой.

Он прошел еще некоторое расстояние, осаждаемый всеми этими мыслями, и тут случайно столкнулся с одним прохожим. От столкновения он почувствовал, что у него под мышкой картонка, и только тут вспомнил о поручении.

— Боже мой! Где у меня голова! — вскричал он. — Куда я это зашел?

Он достал полученный от леди Ванделер конверт и взглянул на адрес. Там было обозначено только место и дом, а имени адресата не было. Гарри просто должен был спросить «джентльмена, который ждет посылки от леди Ванделер», и если его не будет дома, то подождать. Джентльмен этот, пояснялось далее, должен будет представить собственноручную расписку миледи. Все это было таинственно, загадочно. Почему ничьей фамилии не названо? По какому случаю такая формальность, что даже расписка требуется? Соображая все и сопоставляя между собой все подробности, Гарри пришел к выводу, что его впутали в какое-то опасное, темное дело. Был момент, что он усомнился даже в самой леди Ванделер, но потом разбранил сам себя за эти сомнения, успокоился и даже немного ободрился.

Теперь ему хотелось только одного — поскорее избавиться от картонки. Здесь его личный интерес вполне совпадал с его обязанностью, а страх с великодушным желанием услужить женщине.

Он подошел к первому попавшемуся полисмену и спросил дорогу. Оказалось, что он находится почти уже у цели своей ходьбы, и через несколько минут он дошел до небольшого, только что выкрашенного свежей краской домика в одном из переулков. Молоток для стучанья и ручка звонка блестели, ярко вычищенные; на подоконниках многих окон стояли цветы в горшках; на окнах висели занавески из довольно дорогой материи. На всем жилище лежал отпечаток покоя и некоторой секретности. Гарри не особенно еще собрался с духом. Он постучался тише обыкновенного и старательнее, чем всегда, отряхнул пыль со своей обуви.

Сейчас же ему отворила дверь прехорошенькая горничная девушка и взглянула на красивого секретаря очень ласковым взглядом.

— Я с посылкой от леди Ванделер, — сказал Гарри.

— Я знаю, — кивнула девушка головой. — Только самого джентльмена нет дома. Быть может, вы оставите посылку мне?

— Не могу, — ответил Гарри. — Мне приказано отдать ее только под известным условием, и я боюсь, что мне придется попросить у вас разрешения здесь подождать.

— Хорошо, — сказала она. — Мне кажется, что я могу вам это разрешить. Я здесь хоть и одна, но не из робких, да и вы не похожи на человека, способного загрызть женщину. Но только вы не спрашивайте у меня, как фамилия моего джентльмена, потому что я вам все равно не скажу.

— Как все это странно! — воскликнул Гарри. — Впрочем, я с некоторого времени живу среди всевозможных странностей и сюрпризов. Однако, мне кажется, что один вопрос я могу вам задать, не делая нескромности: ваш хозяин — владелец этого дома?

— Нет, только жилец и переехал всего с неделю. Отплачиваю вам вопросом за вопрос: вы знакомы с леди Ванделер?

— Я ее личный секретарь, — не без гордости ответил Гарри.

— Она красива или нет?

— Она в полном смысле слова красавица; при этом необыкновенно мила и добра.

— Вы сами-то на вид такой добрый и милый, — сказала она, — и я пари держу, что вы стоите дороже целой дюжины таких, как леди Ванделер.

Гарри был прямо шокирован.

— Я! — вскричал он. — Да ведь я всего только секретарь!

— И вы это говорите мне, когда я сама всего только горничная? — заметила девушка. Заметив, что он сконфузился, она прибавила: — Я знаю, что вы не обращаете внимания на звание и сословие. Я тоже не обращаю, и о вашей леди Ванделер я совсем невысокого мнения. И хороша же она, ваша хозяйка! — воскликнула она. — Ну, можно ли было послать такого красивого джентльмена пешком, с картонкой и среди белого дня!

Во время этого разговора она стояла в дверях на крыльце, а он на тротуаре. Шляпу он снял от жары, а под мышкой держал картонку. Конфузясь от ее недвусмысленных комплиментов, направленных прямо по его адресу, он смущенно оглядывался по сторонам. Вдруг на другом конце переулка, он к своему великому неудовольствию, встретился взглядом с глазами самого генерала Ванделера. Генерал, чрезвычайно возбужденный от зноя, ходьбы и гнева, сперва погнался по улицам за своим шурином, но потом увидав мельком беглого секретаря, переменил объект своей погони. Его гнев потек другим каналом, и он с криком и угрожающими жестами вбежал в переулок. Гарри одним прыжком вбежал в дом, втолкнувши впереди себя горничную, и дверь захлопнулась перед самым носом генерала.

— Нельзя ли запереть дверь еще на засов? — спросил Гарри, когда на весь дом раздался страшный стук, поднятый генералом.

— Что такое? Кто вас напугал? — спросила горничная. — Неужели этот старик?

— Если он до меня доберется, я пропал, — прошептал Гарри. — Он весь день с утра за мной гоняется с палкой, внутри которой шпага. Он военный, он офицер индийской армии.

— Нечего сказать, хорошо вы все себя держите! — воскликнула горничная. — А могу я вас спросить, кто он такой?

— Генерал Ванделер, мой хозяин, — отвечал Гарри. — Это он из-за картонки.

— Ну что, разве я неправду сказала? — с торжеством воскликнула девушка. — Я вам сказала, что ваша леди Ванделер ничего не стоит. И если бы у вас были глаза во лбу, вы бы сами видели, что и к вам она относится вовсе нехорошо и даже прескверно. Неблагодарная она развратница, больше ничего! Я готова поручиться, что это так, хотя я не знаю ее.

Генерал устал колотить молотком в доску и, в досаде, что ему не отворяют, принялся яростно ломиться в саму дверь.

— Хорошо, что я одна в доме, — сказала горничная. — Генерал может стучаться сколько ему угодно, пока самому не надоест, я ему не отопру. Идите за мной.

Она провела Гарри в кухню, посадила его на стул, а сама встала около него в любовной позе, положив ему руку на плечо. Стукотня генерала все усиливалась, и каждый удар в дверь болезненно отзывался в сердце секретаря его супруги.

— Вас как зовут? — спросила девушка.

— Гарри Гартлей, — отвечал молодой человек.

— А меня — Пруденс. Нравится вам такое имя?

— Очень, — отвечал Гарри. — Но вы послушайте, как генерал молотит по двери! Если он ее выломает, это для меня смерть!

— Не беспокойтесь, ваш генерал только себе все руки отобьет, а двери ничего не сделается. Неужели вы думаете, что я взяла бы вас сюда, если бы не была уверена, что мне удастся вас спасти? О, я умею быть верным другом тому, кто мне понравится. И у нас есть задняя дверь в другой переулок.

При этом известии он сейчас же вскочил на ноги, но она удержала его и прибавила:

— Только я вам не покажу где она, пока вы меня не поцелуете. Хотите меня поцеловать, Гарри?

— Очень хочу, — воскликнул он, вспомнив, что следует быть любезным, — я с удовольствием вас поцелую и не только за заднюю дверь, а так, вообще, потому что вы хорошенькая и добренькая.

И он дал ей два или три сердечных поцелуя, на которые девушка ответила полностью.

После того Пруденс подвела его к задним воротам и взялась рукой за запор.

— Вы придете со мной повидаться? — спросила она.

— Непременно приду, — сказал Гарри. — Ведь я обязан вам жизнью.

— Бегите же как можно скорее, — прибавила она, — потому что я сейчас впущу генерала.

Гарри не нуждался в этом напоминании. Страх подгонял его и так уже достаточно хорошо. В несколько шагов он рассчитывал удрать от всякой опасности и вернуться целым и невредимым к леди Ванделер. Но этих немногих шагов он не успел сделать, как услыхал, что его кто-то зовет по имени. Он обернулся и увидал Чарли Пендрагона, который махал ему обеими руками, приглашая вернуться. Этот неожиданный новый инцидент подействовал на Гарри так, что бедняга совсем растерялся и не придумал ничего лучше, как прибавить шагу и продолжать бегство. Ему бы следовало вспомнить сцену в Кенсингтонском саду, когда генерал был его врагом, а Чарли Пендрагон другом, но у него от страха и волнения совершенно помутился рассудок, он ровно ничего не соображал, а только мчался и мчался во весь дух по переулку.

Чарли кричал и бранился вслед секретарю, видимо, будучи вне себя от гнева. Он тоже побежал, насколько мог при своей хромоте, но ничего не мог сделать. Секретарь бежал гораздо быстрее, и Чарли не мог его догнать.

Надежды Гарри окрепли. Переулок был с крутым подъемом и узкий, но совершенно пустынный; по одной его стороне шла стена сада, через которую свешивались ветви деревьев. Вдоль всей стены, насколько глаз доставал, не видно было ни одного живого существа и ни одной отворенной двери. Очевидно, судьба устала преследовать Гарри Гартлея и открывала ему широкое поле для спасения.

Увы! Когда он пробегал мимо садовой калитки, она отворилась, и он увидал за нею на песчаной дорожке молодца из мясной лавки с лотком в руках. Видел он его только мельком и помчался дальше, но молодец его хорошо рассмотрел и крайне удивился, что джентльмен бежит так во все лопатки по улице. Он вышел из калитки в переулок и принялся кричать вслед бегущему разные остроты, иронически подгоняя его.

Чарли Пендрагон, хотя и выбившийся из сил, но не прекративший погони, увидел это и придумал штуку.

— Держи вора! — крикнул он.

Молодец из мясной лавки подхватил крик и присоединился к погоне.

Для затравленного секретаря настала самая горькая минута. Правда, страх придавал ему много силы и быстроты, так что он постоянно выигрывал расстояние у своих преследователей, но он чувствовал, что в конце концов кто-нибудь попадется ему навстречу в узком переулке и, наслушавшись криков: «держи вора», загородит ему дорогу.

— Мне необходимо куда-нибудь спрятаться, — подумал он, — и не позже нескольких секунд, иначе пропала моя головушка.

Только что эта мысль мелькнула в его мозгу, как переулок неожиданно загнулся, и Гарри скрылся из глаз своих преследователей. Бывают обстоятельства, при которых самый неэнергичный мужчина делается вдруг и смелым, и решительным, когда самый осторожный забывает о трусости и становится способным на храбрый поступок. Так произошло теперь и с Гарри. Он остановился, перебросил в сад через забор картонку, с невероятной ловкостью прыгнул на забор, ухватился руками за его верх, перекинулся через него всем телом и свалился в сад.

Через минуту он опомнился и увидал себя на краю небольшого розового кустика, часть которого он примял своим телом. Руки и колени он себе все ободрал до крови, потому что верх забора был усыпан битым стеклом для предупреждения именно подобных перепрыгиваний; во всем теле он чувствовал боль, а в голове неприятное кружение и шум. За садом, содержавшимся в отличном порядке и наполненным чудным благоуханием, он увидал перед собой задний фасад дома. Дом был довольно велик, и в нем, очевидно, жили, но, в противоположность саду, он был весь какой-то облупленный, неряшливый, вообще неприглядный. Ограда шла вокруг всего сада непрерывно, окружая его со всех сторон.

Гарри машинально смотрел на окружающую обстановку, не будучи в состоянии связно мыслить и сделать какой-нибудь вывод. Когда вслед затем послышались чьи-то шаги по песку, он хотя и повернулся в ту сторону, но даже и не подумал о самозащите или бегстве.

Подошел крупного роста, грубый и даже грязный субъект в одежде садовника с лейкой в правой руке. Другой, менее взволнованный человек на месте Гарри невольно пришел бы в тревогу при взгляде на громадную фигуру этого человека и на его черные сердитые глаза, но Гарри был до того потрясен и оглушен своим падением, что хотя и смотрел во все глаза на садовника, но нисколько не смутился и спокойно, пассивно, без малейшего сопротивления дал ему подойти, взять себя за плечи, встряхнуть и поставить на ноги.

С минуту они пристально смотрели друг на друга: Гарри — словно ослепленный, а садовник — с гневом и с жестоким издевательством.

— Кто вы такой? — спросил, наконец, садовник. — С какой стати вы перепрыгнули через мой забор и сломали мою «Славу Дижона»? Как ваша фамилия? — прибавил он, встряхивая Гарри. — И за каким делом вы сюда явились?

Гарри не мог выговорить ни одного слова.

Как раз в эту минуту мимо пробегали Пендрагон и молодец из мясной. — Их топот и крик громко раздавались на весь узенький переулок. Садовник получил свой ответ. Он поглядел Гарри прямо в лицо с понимающей улыбкой.

— Вор! — сказал он. — Ей-богу, вам должны удаваться очень большие дела. Посмотрите, какой вы нарядный: настоящий джентльмен. И неужели вам не совестно расхаживать в таком наряде и показываться на глаза честным людям? Да говори же, собака, отвечай! — прибавил он с криком. — Ведь ты же наверное понимаешь по-английски. Что ж ты молчишь?

— Сэр, уверяю вас, это только недоразумение, — сказал Гарри. — И если вы сходите со мной на Итонскую площадь к сэру Томасу Ванделеру, то все, поверьте, сейчас же объяснится. Я теперь вижу сам, что человек совершенно порядочный и невинный может иногда очутиться в подозрительном положении.

— Никуда я с вами, миленький мой, не пойду дальше первого полицейского поста на ближайшей улице. Полицейский надзиратель, без сомнения, с удовольствием проведет вас на Итонскую площадь и останется пить чай у ваших великосветских знакомых, если только вы не предпочтете отправиться прямо к самому министру. Сэр Томас Ванделер! Скажите, пожалуйста! Уж не думаете ли вы, что я и джентльменов-то никогда не видал, кроме тех, которые по заборам лазают? Я читаю в вас, как в книге, я вижу вас насквозь и под вами в земле на два аршина. Ваша сорочка стоит, может быть, дороже моей праздничной шляпы, ваш сюртук — видно, что не в ветошном ряду куплен, а ваши сапоги…

Садовник взглянул вниз на землю и разом остановился на полуслове, не доканчивая своей оскорбительной речи. На земле у своих ног он увидал что-то особенное. Когда он заговорил опять, его голос оказался страшно изменившимся.

— Боже мой! Что это такое? — сказал он.

Гарри посмотрел туда же, куда и он, и обомлел от изумления и испуга. Падая с ограды, он свалился прямо на картонку и продавил ее всю от края до края. Из картонки высыпалось целое сокровище бриллиантов, и вот они лежали, частью втоптанные в землю, частью рассыпавшиеся по ней, сверкая и ослепляя своим блеском. Тут была и роскошная диадема, которою он так часто любовался на леди Ванделер, и кольца, и брошки, и серьги, и браслеты, и кроме того множество необработанных бриллиантов, которые обсыпали собой розовый куст и блестели на нем, подобно каплям утренней росы. У ног садовника и Гарри лежало на земле целое княжеское состояние в самой завидной, прочной и неизменной форме, а между тем все это можно было забрать в фартук и разом унести. Оно, кроме того, само по себе представляло безусловную красоту и отражало солнечный свет миллионами радужных сверканий.

— Боже мой! — сказал Гарри. — Я погиб!

Он разом вспомнил все случившееся за этот день и начал понемногу соображать, в какую кашу он, сам того не зная, попал. Он оглянулся кругом, как бы ища помощи, но он был во всем саду один, лицом к лицу с грозным садовником и разбросанными бриллиантами. Прислушавшись, он услыхал только шелест листьев и ускоренное биение собственного сердца. Немудрено, поэтому, что молодой человек окончательно упал духом и разбитым голосом повторил опять:

— Я погиб!

Садовник виновато поглядел кругом во все стороны, но из окон дома никто не выглядывал. Он свободно вздохнул.

— Ободритесь же, глупый вы человек! — сказал он. — Самое худшее уже случилось. Неужели вы скажете, что этого мало на двоих? Какое на двоих? Тут на две тысячи человек хватит. Да отойдите отсюда прочь, а то вас увидят, и ради приличия расправьте свою шляпу и почистите хоть немного свой костюм. Вам и двух шагов нельзя пройти с такой уморительной фигурой.

Гарри машинально послушался, а садовник, ползая на коленях, собрал рассыпанные драгоценности и положил обратно в картонку. Всю дюжую фигуру этого человека прохватывала дрожь от волнения, вызванного одним прикосновением к бриллиантам. Его лицо преобразилось, в глазах горела жадность. Он находил сладострастное наслаждение в этой возне с блестящими камнями и старался продлить его, перебирая в руках каждый бриллиант. Но вот он уложил в картонку все драгоценности и, прикрывая ее своей рубашкой, кивнул Гарри, приглашая его в дом.

Недалеко от дверей им встретился молодой человек, по-видимому, из духовного сословия, очень красивый, но с выражением в глазах какой-то смеси слабости и решительности. Одет он был по-пасторски, но очень нарядно и франтовато. Садовнику эта встреча не особенно понравилась, но он сделал приятное лицо и обратился к клерджимену с самым заискивающим видом и с самой любезной улыбкой.

— Хороший денек, мистер Ролльс, — сказал он. — Замечательно хороший! А это один мой знакомый, зашедший взглянуть на мои розы. Я решился пригласить его в дом, надеясь, что против этого жильцы не будут иметь ничего.

— За себя скажу — ровно ничего, — отвечал его преподобие мистер Ролльс. — Да думаю, что и другие ничего не скажут, даже внимания не обратят на такие пустяки. Сад принадлежит вам, мистер Рэберн, а ведь вы же позволяете нам в нем гулять, поэтому с нашей стороны было бы полной неблагодарностью стеснять вас в приеме у себя ваших знакомых. К тому же, как я припоминаю, — прибавил он, — с этим джентльменом мне приходилось встречаться. Мистер Гартлей, если не ошибаюсь? Я с сожалением замечаю, что вы где-то изволили…

И он подал Гарри свою руку.

Какой-то чисто девичий стыд и желание оттянуть насколько возможно дольше минуту необходимых объяснений побудили Гарри отречься от самого себя и вместе с тем отклонить подвернувшуюся помощь. Он предпочел отдать себя на полный произвол садовника, которого он совершенно не знал, только бы избежать любопытных вопросов знакомого.

— Боюсь, не ошиблись ли вы, — сказал он. — Моя фамилия Томлинсон, я друг мистера Рэберна.

— Неужели? — сказал мистер Ролльс. — А сходство поразительное.

Мистер Рэберн все время был как на иголках и поспешил положить конец этому разговору.

— Желаю вам приятной прогулки, сэр, — сказал он.

И он повел Гарри с собой в дом, а в доме провел в комнату, выходившую окнами в сад. Первым долгом его было спустить шторы, потому что мистер Ролльс все стоял на прежнем месте в задумчивости и сомнении. Затем он выложил все из картонки на стол и, поглядывая с хищною жадностью на разложенное богатство, несколько раз похлопал себя руками по бедрам. Что касается Гарри, то вид этого жадного лица только прибавил ему новое мучение. До сих пор его жизнь была чистая и невинная, хотя и пустая, а теперь он увидал себя замешанным в грязные и преступные отношения. На совести у него не было ни одного преступного дела, а тут он оказывался замешанным в грязную историю и рисковал попасть под наказание. Он с радостью отдал бы полжизни за то, чтобы выбраться из этой комнаты и избавиться от общества мистера Рэберна.

Между тем мистер Рэберн разделил драгоценности на две приблизительно равные части, одну из них придвинул к себе и сказал:

— Все на свете оплачивается, это уж так установлено. Вы должны знать, мистер Гартлей, если вас действительно так зовут, что я человек сговорчивый и добродушный. Я бы эти камешки мог все взять себе, и посмотрел бы я, как бы вы посмели сказать хоть одно слово, но я не желаю стричь вас совершенно догола… Вот здесь две равные кучки. Одну берите вы себе, а другую возьму я. Согласны вы на такой раздел, мистер Гартлей? Говорите же. Я не такой человек, чтобы стал спорить из-за одной какой-нибудь брошки.

— Сэр, я совершенно не могу принять вашего предложения, — отвечал Гарри. — Эти драгоценности не мои, я не могу делиться ими ни с кем и ни в какой пропорции.

— Ваши они или нет, можете вы ими делиться или нет — это меня не касается, — возразил Рэберн. — Я просто жалею вас, иначе бы отвел вас преспокойно в полицию. Подумайте, какой позор. Какая тень на ваших родителей! Потом — суд и, может быть, ссылка.

Он взял Гарри за руку около кисти, где пульс.

— Я тут ничем не могу помочь, — плакался Гарри. — Но это не моя вина. Вы сами не хотите отправиться со мной на Итонскую площадь.

— Не хочу, это верно, — отвечал садовник. — И я намерен поделить с вами эти вещицы.

Он с силой вывернул руку несчастного юноши. Гарри не мог удержаться от крика. На лбу у него выступил пот. Боль и страх, может быть, возбудили в нем сообразительность. Он уяснил себе, что теперь ему ничего не остается, как уступить разбойнику, а потом можно будет, при более благоприятных обстоятельствах и очистив самого себя от подозрений, вернуться в дом и заставить его вернуть награбленное.

— Я принимаю, — сказал он.

— То-то, агнец вы этакий! — издевался садовник. — Я знал, что вы в конце концов поймете свою выгоду. Картонку эту я сожгу в печке, потому что ее многие видели и могут узнать, а свои вещи вы можете положить к себе в карманы.

Гарри повиновался, а Рэберн хищными глазами следил за его действиями и временами хватал то ту, то другую вещь из его доли и прикладывал к своей кучке.

Когда дело было сделано, оба они направились к входной двери. Рэберн осторожно ее отворил и выглянул на улицу. На ней не видно было прохожих. Тогда он вдруг схватил Гарри сзади за шею, пригнул его голову к земле так, что он мог видеть только мостовую и ступени подъездов у домов, и протащил его по улице минуты полторы. Гарри сосчитал три угла, когда, наконец, грубый озорник выпустил его и, дав ему хорошего пинка ногою, крикнул:

— Теперь убирайтесь!

Когда Гарри поднялся, наполовину оглушенный и с окровавленным носом, мистер Рэберн уже исчез. От боли и горя бедный молодой человек залился слезами и стоял, рыдая, посреди мостовой.

Когда он немного успокоился, он принялся читать надписи с названиями улиц, на перекрестке которых его бросил садовник. Он находился в очень глухой части западного Лондона, среди дач и больших садов. В одном окне он заметил несколько лиц, которые были, несомненно, свидетелями его злоключения. Почти сейчас же вслед затем из дома выбежала горничная и предложила ему стакан воды.

— Бедненький! — сказала она. — Как с вами гадко поступили! Ваши колени все в ссадинах, ваше платье изорвано в клочки! Вы знаете, кто этот негодяй, который с вами так поступил?

— Знаю, и он за это ответит! — воскликнул Гарри, выпив воды и немного освежившись. — Я сейчас побегу обратно к нему в дом и…

— Вы лучше к нам в дом войдите и оправьтесь, — сказала горничная. — Вам нужно умыться и почиститься. Не бойтесь, барыня будет вам очень рада. Сейчас я подниму вашу шляпу… Боже мой! — вскрикнула она. — Вы по всей улице бриллианты рассыпали!

Действительно, добрая половина бриллиантов из той доли, которая уцелела от грабежа, совершенного Рэберном, высыпалась из карманов у Гарри при его падении и теперь сверкала на мостовой. Он благодарил судьбу, что у горничной оказалось такое острое зрение. «Могло случиться гораздо хуже», — думал он, — «вот уж именно нет худа без добра». Он наклонился, чтобы подобрать бриллианты, как вдруг какой-то оборванец сделал быстрый прыжок, повалил на землю Гарри и горничную, схватил с мостовой две горсти бриллиантов и с изумительной быстротой пустился бежать по улице.

Гарри погнался за негодяем, крича: «вор! вор!», но тот оказался очень проворным и, должно быть, хорошо знал местность, — потому что через некоторое время совершенно скрылся из глаз.

Гарри в полном унынии вернулся к месту своего несчастья, где его встретила горничная и добросовестно подала ему шляпу и оставшиеся бриллианты, которые она подобрала с мостовой. Гарри поблагодарил ее от всего сердца и, так как ему теперь было уже не до экономии, побежал на ближайшую извозчичью биржу, где взял кэб и поехал на Итонскую площадь.

В доме, когда он приехал, царило какое-то смущение. Можно было подумать, что случилась катастрофа. Лакеи толпились на галерее и при виде оборванного секретаря не могли, а может быть даже и не старались, удержаться от смеха. Он прошел мимо них с достоинством, на какое только был способен, и направился прямо в будуар. Когда он отворил туда дверь, его глазам представилось удивительное и даже грозное зрелище. Он увидал генерала, генеральшу и Чарли Пендрагона, составивших тесную группу и рассуждавших о каком-то, по-видимому, очень важном деле. Гарри сразу догадался, что генералу сделано было полное признание в неудавшемся покушении на его карман, и что теперь все трое соединились вместе ввиду общей опасности.

— Слава Богу! — воскликнула леди Ванделер. — Вот и он! Где картонка, Гарри? Картонку давайте!

Гарри стоял безмолвный и убитый.

— Говорите! — крикнула миледи. — Говорите, где картонка?

Гарри вынул из кармана горсть драгоценностей. Он был весь белый как простыня.

— Тут все, что осталось, — сказал он. — Как перед Богом говорю, что я ни в чем не виноват, и если вы захотите немного подождать, то вы вернете почти все, хотя я боюсь, что некоторая частичка пропала совсем.

— Увы! — воскликнула леди Ванделер. — Все наши бриллианты пропали, а у меня девяноста тысяч фунтов долга портнихам!

— Сударыня, — сказал генерал, — если бы вы все выгребные ямы завалили своими обносками, если бы вы задолжали в пять раз большую сумму, чем эта, но если бы при этом вы ограничились тем, что украли у меня диадему моей матери и ее кольцо, я бы все это мог вам, в конце концов, простить. Но вы, сударыня, украли у меня бриллиант раджи, «глаз света», как прозвали его восточные поэты, или «гордость Кашгара!» Вы украли у меня бриллиант раджи, — крикнул он, поднимая к небу руки, — и после этого, сударыня, все между нами кончено!

— Поверьте, генерал, это самая приятная вещь, какую только я от вас когда-либо слышала, — возразила генеральша. — Я очень рада вашему разорению, если оно меня освобождает от вас. Вы мне часто говорили, что я вышла за вас только из-за денег. Позвольте мне вам сказать, что я сама горько раскаиваюсь в этой невыгодной сделке. Если бы вы опять сделались женихом, и будь вы выше головы засыпаны бриллиантами, то я бы все равно даже своей горничной отсоветовала выходить за вас замуж — до того быть вашей женой противно и скверно. Что касается вас, мистер Гартлей, — продолжала она, обращаясь к секретарю, — то вы в достаточном блеске выказали в этом деле свои превосходные качества. Мы убедились, что вы лишены и мужества, и ума, и самоуважения. Вам теперь остается только одно — немедленно убираться отсюда и никогда больше не приходить. Причитающееся вам жалованье вы можете занести в список долгов моего бывшего супруга.

Едва успел Гарри выслушать эту речь, как генерал обратился к нему с другой, не менее оскорбительной речью.

— А пока извольте отправляться со мной к ближайшему полицейскому надзирателю, — сказал генерал. — Вы можете обмануть простодушного солдата, но око закона сумеет выведать все ваши секреты. Если мне придется теперь, на старости лет, жить в нищете по вашей милости, благодаря вашим интригам с моей благоверной, то и вам все ваши пакости не сойдут с рук безнаказанно. Если Бог справедлив, сэр, то Он не откажет мне в огромном удовольствии — посмотреть как вас засадят в тюрьму, где вы будете до конца дней своих щипать паклю.

Генерал потащил Гарри из комнаты, свел вниз и повел по улице в ближайший полицейский участок.

На этом (говорит мой арабский сочинитель) оканчивается печальная роль картонки. Но для несчастного секретаря это дело открыло новую и более достойную жизнь. Полиция без труда убедилась в его совершенной невиновности; по окончании следствия один из главных начальников сыскного отделения даже похвалил его за честность и простодушие. Многие важные лица приняли участие в судьбе несчастного юноши и помогли ему устроиться, а вскоре он получил небольшое наследство после бездетной незамужней тетки, жившей в Ворчестерском графстве. Тогда он женился на Пруденс и уехал с нею в Бендиго, а по другим известиям в Тринкомали, очень довольный своей судьбой и с самыми лучшими видами на будущее.

ГЛАВА II

править

Рассказ о молодом человеке духовного сана

править

Его преподобие мистер Саймон Ролльс весьма отличился в моральных науках и показал необыкновенные успехи в богословии. Его опыт «Об учении христианском и об обязанностях к обществу» стяжал ему некоторую известность в Оксфордском университете, а в духовных и ученых кругах было известно, что молодой мистер

Ролльс задумал обширный труд — как говорили, целый фолиант — об авторитетности Отцов Церкви. Несмотря на это, он двигался по службе неважно, был викарием и все только дожидался самостоятельного прихода. Дожидаясь, он жил в Лондоне, в той его части, где все больше сады и очень тихо, а тишина была ему необходима для научных занятий. Квартиру он снимал у мистера Рэберна, садовода в Стокдов-Лене.

Днем он имел привычку, проработав часов семь или восемь над святым Амвросием или Иоанном Златоустом, выходить на прогулку и предаваться размышлениям среди роз. Это было у него самое продуктивное время дня. Но это уединение все же не всегда спасало его от столкновений с действительной жизнью. Так и теперь, когда он увидал секретаря генерала Ванделера, изорванного и разбившегося в кровь, в обществе мистера Рэберна; когда оба они переменились в лице, увидав его; когда, к довершению всего, генеральский секретарь отперся от собственной своей личности, — тогда мистер Ролльс забыл обо всех святых и обо всех отцах церкви и поддался самому обыкновенному любопытству.

— Я не мог ошибиться, — думал он. — Это мистер Гартлей, никакого и сомнения тут нет. Но как он попал в такую переделку? Для чего он отрекся от своей фамилии? И какое у него могло быть дело с этим темным мошенником, моим хозяином?

Размышляя об этом, он обратил вдруг внимание на новое странное обстоятельство. В низком окошке около двери показалось лицо мистера Рэберна, и случайно его глаза встретились с глазами мистера Ролльса. Садовод как будто смутился и даже встревожился, и сейчас же поспешил спустить оконную штору.

— Все это, может быть, и очень просто, но только я ровно ничего не понимаю, — думал мистер Ролльс. — Подозрительность. Скрытность. Недоверчивость. Боязнь, как бы другие чего не заметили… Ручаюсь чем угодно, что эта парочка только что оборудовала какое-нибудь темненькое дельце.

В груди мистера Ролльса проснулся сыщик — сыщик сидит, в сущности, в каждом из нас — и потребовал для себя работы. Быстрыми, резкими шагами, не похожими на его обычную походку, мистер Ролльс пошел в обход всего сада. Когда он дошел до того места, где упал Гарри, его глаза остановились прежде всего на сломанном розовом кусте и на примятом черноземе. Он взглянул наверх и увидал царапины на кирпичной стене и лоскуток от брюк, оторванный битым стеклом. Странный способ входить в сад избрал друг мистера Рэберна! Секретарь генерала Ванделера, чтобы полюбоваться розами, перелезает через забор! Молодой клерджимен тихонько присвистнул и наклонился исследовать грунт. Он нашел то место, где лежал Гарри, отыскал следы плоских ног мистера Рэберна, когда тот подошел к секретарю и поднимал его за шиворот. Дальше ему удалось разглядеть на грунте следы пальцев, что-то отыскивавших и старательно собиравших.

— Ей-богу, дело становится в высшей степени интересным, — думал он.

В эту минуту он вдруг увидал что-то такое, почти совсем зарытое в землю. Он наклонился и быстро вытащил из земли изящный сафьяновый футляр с золотым тиснением. На него кто-то сильно наступил ногой, вдавил в землю, и мистер Рэберн его не нашел. Мистер Ролльс открыл футляр и даже чуть-чуть не задохнулся от страшного удивления: в футляре, в углублении из зеленого бархата, лежал бриллиант чудовищной величины и чистейшей воды. Величиной бриллиант был с утиное яйцо, великолепно огранен и без единого порока. Под лучами солнца он сверкал, точно электричество, и, казалось, горел на руке миллионами внутренних огней.

Мистер Ролльс мало знал толка в драгоценностях, но бриллиант раджи был таким чудом, которое говорило само за себя. Найди его наивный деревенский житель, он бы тут же с криком побежал в ближайший коттедж. Дикарь сейчас же сделал бы его фетишем и кланялся бы ему как божеству. Красота камня ослепляла глаза юного клерджимена; мысль об его неисчислимой цене захватила его ум. Он знал, что он держит в руке ценность, во много раз превышающую стоимость архиепископской кафедры; что на этот камень можно построить собор больше кельнского; что своему обладателю он может дать полную, абсолютную свободу во всем. И когда он перевернул бриллиант, из камня вырвались яркие лучи, как бы пронзившие насквозь его сердце.

Решительные действия совершаются людьми нередко в один миг и без сознательного обдумывания. Так случилось и с митером Ролльсом. Он торопливо огляделся кругом, но увидал, как перед тем мистерр Рэберн, только залитый солнцем сад, высокие вершины деревьев и дом с занавешенными окнами. Мигом закрыл он футляр, спрятал в карман и с торопливостью преступника ушел в свою рабочую комнату.

Его преподобие Саймон Ролльс украл бриллиант раджи.

Вскоре после полудня в дом нагрянула полиция с Гарри Гартлеем. Перепуганный насмерть садовод тут же выдал все им украденное. Драгоценности проверили и описали в присутствии секретаря. Мистер Ролльс, чувствовавший себя в отличном расположении духа, развязно показал, что знал, и выразил сожаление, что не может больше ничем помочь полиции в этом деле.

— Теперь, я полагаю, ваша обязанность почти кончена, — прибавил он.

— Напротив, — возразил человек из Скотланд-Ярда, — много еще остается сделать.

И он рассказал про второй грабеж, жертвой которого был все тот же несчастный Гарри. При этом сыщик описал молодому викарию бриллиант раджи.

— В нем, должно быть, целое состояние, — заметил мистер Ролльс.

— Десять, двадцать состояний! — воскликнул чиновник.

— Чем он ценнее, тем труднее будет его сбыть, — лукаво заметил Саймон. — У такой вещи своя особенная физиономия, которую нет возможности изменить.

— О, конечно! — сказал чиновник сыска. — Но если вор — человек догадливый, он разобьет бриллиант на три или четыре части и продаст каждую отдельно. Это его все-таки достаточно обогатит.

— Благодарю вас, — сказал викарный пастор. — Вы не можете себе представить, как вы меня заинтересовали своим разговором.

Чиновник заметил, что сыщикам, по своей профессии, приходится узнавать нередко чрезвычайно удивительные вещи, и простился.

Мистер Ролльс вернулся к себе в комнату, но ничем не мог хорошенько заняться. Материалы для его будущего великого произведения не интересовали его нисколько; на свою библиотеку он посмотрел презрительным взглядом. Он перебрал том за томом несколько Отцов Церкви, переглядел их, но не нашел в них ничего для себя подходящего.

— Эти старые джентльмены, — думал он, — несомненно очень хорошие писатели, но в жизни они совершенные невежды. Так же вот и я — выучился на епископа, а совершенно не знаю, что мне делать с украденным бриллиантом. Подбираю намеки просто полицейского чиновника, а как их применить к делу — не знаю, несмотря на все мои фолианты. Это внушает мне очень невысокое мнение об университетском образовании.

Он оттолкнул от себя книги, надел шляпу и отправился в тот клуб, членом которого он был. В этом светском собрании он рассчитывал встретить кого-нибудь опытного в практической жизни и могущего дать хороший совет. В читальне сидело несколько сельских пасторов и один архидиакон, кроме того три журналиста и писатель из области высшей метафизики; последние играли в карты. За обедом этот обыденный состав клубных посетителей вполне обнаружил свою обыкновенность и тусклость. «Ни один из этих людей, — думал Ролльс, — не смыслит в опасных делах больше меня самого, ни один из них не способен дать мне дельное указание, как поступить в данном случае». Но вот в курительной комнате он увидал, наконец, какого-то чрезвычайно сановитого джентльмена в безукоризненном фраке. Джентльмен курил сигару и читал «Двухнедельное Обозрение». На его лице лежало замечательное выражение полнейшего спокойствия без малейшего признака заботы или усталости; в его наружности было что-то такое, что и внушало доверие, и невольно заставляло ему повиноваться. Чем больше молодой клерджимен изучал его черты, тем больше убеждался, что именно этот человек может дать ему подходящий совет.

— Сэр, — сказал он, — извините мою бесцеремонность, — но судя по вашей наружности, вы человек безусловно светский.

— Да, я имею большую претензию считать себя светским человеком, — отвечал незнакомец, кладя журнал на стол и взглядывая на мистера Ролльса с веселым удивлением.

— А я, сэр, отшельник-студент, живу среди чернильниц и богословских фолиантов, — продолжал викарный священник. — Одно недавно случившееся событие обнаружило передо мной всю мою житейскую неопытность, и мне захотелось поучиться жизни. Под словом жизнь я подразумеваю не романы Теккерея, но преступления и разные тайны, возможные в нашем обществе, а наряду с ними — правила мудрого поведения в исключительных обстоятельствах. Читатель я неутомимый. Можно выучиться этому по книгам?

— Вы меня поставили в большое затруднение, — сказал незнакомец. — Признаюсь вам, я по части книг не особенно сведущ. Читаю только, когда приходится ехать по железной дороге… Впрочем, позвольте, вы читали когда-нибудь Габорио?

Мистер Ролльс ответил, что он даже и не слыхал об этом авторе.

— У Габорио вы можете найти некоторые сведения, — объявил незнакомец. — Он очень назидателен и изобретателен. Любимый автор князя Бисмарка. Тот его постоянно читает. Таким образом, на худой конец, вы если и потратите время даром, то проведете его в очень хорошем обществе.

— Сэр, я вам очень благодарен за вашу любезность, — сказал викарий.

— Вы мне уже заплатили за нее с процентами, — отвечал джентльмен.

— Чем же это? — спросил Саймон.

— Новизной и оригинальностью вашей просьбы, — отвечал джентльмен.

И с учтивым жестом, которым как бы спрашивал позволение, он снова принялся читать «Двухнедельное Обозрение».

На обратном пути домой мистер Ролльс купил сочинение о драгоценных камнях и несколько романов Габорио. Габорио он зачитался до глубокой ночи, и хотя тот подсказал ему несколько новых мыслей, но все же мистер Ролльс не нашел у него прямых указаний, как поступать с украденным бриллиантом. Кроме того, ему не понравилось, что все указания рассыпаны среди романических описаний и сцен, а не собраны вместе в одно целое в виде катехизиса. Из этого он сделал вывод, что хотя автор и много думал обо всех этих вещах, но что он совершенно не знаком с учебной методикой. Впрочем, от Лекока он пришел в полный восторг.

— Это был безусловно великий человек, — размышлял мистер Ролльс. — Он изучил свет, как свои пять пальцев. Нет ни одного дела, которое он не сумел бы довести до конца своими собственными руками вопреки всему и несмотря ни на что. Боже мой! — перебил он вдруг сам себя. — А это разве не урок? Разве мне не следует самому научиться разрезать бриллианты?

Ему казалось, будто он сразу вышел изо всех затруднений. Он вспомнил, что у него есть знакомый ювелир в Эдинбурге, некто Б. Маккеллок, который с удовольствием даст ему несколько необходимых уроков. После нескольких месяцев, а может быть и лет черной работы он научится обращению с алмазами и сумеет распорядиться, как нужно, с бриллиантом раджи. После этого он может сколько угодно опять продолжать свои научные занятия, превратившись в богатого ученого, возбуждая к себе во всех и зависть, и уважение. Всю ночь ему снились золотые сны, и он проснулся утром хорошо выспавшийся, бодрый и с облегченным сердцем.

Дом мистера Рэберна опечатала полиция, и это обстоятельство дало мистеру Ролльсу предлог для отъезда. Он радостно уложил свой багаж, отвез его на Кингс-Кросский вокзал и сдал в багажное отделение, а сам поехал в клуб провести там остаток дня и пообедать.

— Если вы здесь будете обедать сегодня, Ролльс, — сказал ему один знакомый, — то увидите двух самых замечательных людей в Англии — принца Флоризеля Богемского и старого Джека Ванделера.

— О принце я слышал, — отвечал мистер Ролльс, — а с генералом Ванделером встречался в обществе.

— Генерал Ванделер — осел, — возразил знакомый. — А это его брат Джон, замечательный авантюрист, знаток в драгоценных камнях и один из самых хитрых дипломатов в Европе. Слыхали вы когда-нибудь о его дуэли с герцогом Вальдерменом? Или о его подвигах и жестокостях, когда он был диктатором в Парагвае? Или о его ловкости, как он разыскал драгоценности сэра Сэмюеля Леви? Или о его заслугах во время индийского восстания, которыми правительство пользовалось, но не решилось их открыто признать? Джек Ванделер наглотался вдоволь и славы, и бесславия. Как, вы о нем не знаете? Бегите скорее, займите стол поближе к ним, и хорошенько слушайте. Вы услышите много удивительных рассказов, или я сильно ошибаюсь.

— А как я их узнаю? — спросил клерджимен.

— Как узнаете? — воскликнул приятель. — Да ведь принц Флоризель — элегантнейший джентльмен во всей Европе, единственный на свете человек вполне царственного вида, а Джек Ванделер — если вы можете себе представить Улисса в семидесятилетнем возрасте, с шрамом от сабли на лице, то вот вам и Джек Ванделер. Как их узнать! Скажите, пожалуйста! Да в день Дерби вы можете руками трогать и того, и другого.

Ролльс поспешил в столовую. Вышло так, как ему сказал приятель, того и другого сейчас же можно было узнать. Старый Джек Ванделер был замечательно сильного телосложения, и, видимо, привык к самым трудным физическим упражнениям. Похож он был не на сухопутного военного, а скорее на моряка, только немного больше других привыкшего к седлу. Его орлиные черты выражали смелость, надменность и хищность, а все лицо и наружность обличали в нем человека порывистого, жестокого и беззастенчивого. Густые седые волосы и шрам от сабельного удара, перерубившего ему нос, придавали что-то дикое его внешности, одновременно замечательной и страшной.

В его товарище, принце Богемском, мистер Ролльс с удивлением узнал того самого джентльмена, который посоветовал ему читать Габорио. Очевидно, принц Флоризель, редко посещавший клуб, где он числился, как и во множестве других клубов, почетным членом, только ради Джека Ванделера и заходил туда в прошлый вечер, когда к нему обратился со своей просьбой Саймон.

Прочие обедающие скромно расселись по углам комнаты, оставив двух знаменитых гостей в некотором уединении, но молодой клерджимен не был стеснен избытком благоговения и смело подошел, чтобы сесть у соседнего стола.

Разговор представлял, действительно, полную новизну для юного богослова. Бывший парагвайский диктатор рассказывал о разных, бывших с ним случаях во всех частях света, а принц делал свои примечания, которые оказывались еще интереснее самих событий. Два сорта опытных людей явилось перед глазами юного пастора: один все испытал лично на себе, сам во всем лично участвовал с опасностью для жизни и рассказывал обо всем, как о своих собственных делах, тогда как другой знал и понимал все отлично, а между тем сам ничего такого не перенес. Манеры каждого собеседника вполне соответствовали роли каждого в разговоре. Диктатор грубо говорил и грубо жестикулировал, хлопал ладонью по столу, голос его был громок и резок. Принц, напротив, казался образцом культуры, вежливости и спокойной сдержанности. Малейший его жест, малейшее сказанное им слово впечатляли больше, чем все выкрики и жесты его собеседника.

Наконец, разговор перешел на тему дня — о только что совершенном похищении бриллианта раджи.

— Лучше бы этому бриллианту лежать на дне морском, — заметил принц Флоризель.

— Как член семьи Ванделеров, не могу согласиться с вашим высочеством, — возразил бывший диктатор.

— Я говорю с точки зрения интереса общественной безопасности, — продолжал принц, — таким ценным вещам место в коллекции какого-нибудь государя или в какой-нибудь национальной сокровищнице. В руках частного лица подобная драгоценность — только искушение для других. Раджа кашгарский, я знаю, государь очень умный. Лучшей мести европейцам, от которых он видел столько дурного, нельзя было и придумать, как пустить среди них в обращение это яблоко раздора. Самый честный человек может не устоять против подобного искушения. Я сам, при всех своих привилегиях, при всем своем исключительном положении, с трудом могу смотреть на этот камень и не искуситься. А вы, неутомимый охотник за алмазами, разве вы не способны пожертвовать за редкий алмаз всем, что только у вас есть — семьей, карьерой, честью? Не для того чтобы сделаться более богатым и уважаемым, а только для того, чтобы хоть год или два до смерти считать этот алмаз своим?

— Это правда, — сказал Ванделер, — я гонялся за многими вещами: за мужчинами, за женщинами — и так до москитов включительно. Я нырял за кораллами, охотился на китов и тигров. Но хороший алмаз — это, я вам скажу, из всех добыч, какие только существуют, самая великолепная. У него два качества — красота и ценность. Он сам по себе вознаграждает за труды и опасности охоты, за весь потраченный охотничий пыл. В данный момент, ваше высочество, я гонюсь по следу. У меня верная хватка и большой опыт. В коллекции моего брата я знаю хорошо каждый камешек, как пастух знает овец своего стада. И пусть лучше я умру, если мне не удастся разыскать все его алмазы до последнего.

— Сэр Томас Ванделер будет вам чрезвычайно благодарен, — заметил принц.

— Я не так уж в этом уверен, — возразил бывший диктатор. — Наконец, не все ли равно, который из Ванделеров, Томас или Джек, Петр или Павел — мы все апостолы.

— Я не понял вашего замечания, — сказал принц с легким отвращением.

Подошел клубный лакей и доложил мистеру Ванделеру, что за ним приехал его кэб.

Мистер Ролльс посмотрел на часы и увидал, что ему тоже пора двигаться. Это совпадение ему совсем не понравилось, потому что он не желал оставаться в компании охотника за алмазами.

Усиленные книжные занятия несколько надорвали нервы молодого клерджимена, поэтому он сделал привычкой ездить всегда с большим комфортом. Он взял себе целый диван в спальном вагоне.

— Вам будет очень удобно и спокойно, — сказал ему проводник. — Вы будете совершенно один в вашем купе, да еще на другом конце вагона едет один пожилой джентльмен.

Уже незадолго до отхода поезда — и билеты были уже проверены — мистер Ролльс увидал своего попутчика входящим в вагон. Несколько человек носильщиков несли впереди его вещи. Пассажир оказался никто иной, как старый Джек Ванделер, парагвайский диктатор. Если с кем-нибудь молодой викарий не желал встречаться, так это именно с ним.

Спальные вагоны «большой северной линии» делятся на три отделения или купе — в двух крайних помещаются пассажиры, а в среднем уборная и умывальники. Двери отделений обыкновенно никогда не запираются, так что все пассажиры находятся на виду друг у друга.

Когда мистер Ролльс ознакомился с устройством вагона, он почувствовал себя совершенно беззащитным. Если диктатор пожелает сделать ему ночной визит, ему ничего больше не останется, как принять этот визит. Оградить себя он ничем не может, на него можно здесь напасть, как в чистом поле. Такая обстановка привела его в совершенное расстройство. Он вспомнил хвастливые слова своего попутчика, сказанные за обедом в клубе, и его безнравственное замечание, вызвавшее неудовольствие принца. Он вспомнил, что он где-то читал, будто у некоторых людей развито особенное чутье к металлам, так что они на расстоянии узнают о присутствии золота. Разве не может существовать такого же чутья относительно бриллиантов? Разве не может этим чутьем обладать бывший парагвайский диктатор, хвастливо называющий себя охотником за алмазами? От такого человека можно всего ожидать.

И бедный мистер Ролльс стал с нетерпением желать, чтобы поскорее приходило утро.

Возможными предосторожностями он не пренебрег, проверил надежно ли спрятан футляр с бриллиантами в самом дальнем кармане верхнего платья, и набожно поручил себя Провидению.

Поезд, как всегда, шел ровным и быстрым ходом. Проехали больше половины всего пути, когда сон начал наконец брать вверх над нервным возбуждением мистера Ролльса. Сначала он упорно боролся с сонливостью, но потом выбился из сил, лег на один из диванов и перед самым Йорком крепко заснул. Последней его мыслью была мысль о страшном соседе.

Когда он проснулся, в вагоне было темно, как в печной трубе, только едва мерцал занавешенный фонарь. Гул колес и вагонная качка свидетельствовали, что поезд несся по-прежнему с неизменной быстротой. Ролльс в ужасе принял сидячее положение, измученный страшными снами, а когда через некоторое время опять прилег, сон так и не вернулся к нему, и он лежал без сна в состоянии сильнейшего возбуждения, не спуская глаз с двери в умывальную.

В это время, когда он так лежал, случилось нечто довольно странное. Выдвижная дверь из уборной немного раздвинулась, потом еще немного, и образовалось отверстие дюймов в двадцать. В уборной фонарь не был задернут занавеской, и в освещенном отверстии двери мистер Ролльс увидал голову мистера Ванделера в глубокой задумчивости. Он чувствовал, что диктатор глядит на его лицо, и из чувства самосохранения затаил дыхание, призакрыл глаза и стал смотреть на диктатора из-под опущенных ресниц. Через минуту голова скрылась и дверь в уборную задвинулась.

Диктатор, очевидно приходил не затем, чтобы нападать, а только чтобы посмотреть. Его поведение было такого рода, что скорее он боялся за себя, чем сам угрожал. Мистер Ролльс опасался его, а тот, видимо, сам опасался мистера Ролльса. Приходил он, очевидно, только затем, чтоб взглянуть, спит или нет его попутчик, и убедившись, что тот спит, удалился.

Клерджимен вскочил на ноги. Чрезмерный страх уступил в нем место безумной смелости. Он сообразил, что грохот несущегося поезда заглушает все другие звуки, и решил сделать соседу ответный визит. Он вошел в уборную и прислушался. Как он и ожидал, кроме гула вагонных колес ничего не было слышно. Тогда он начал осторожно отворять выдвижную дверь из уборной в другое купе, раздвинул ее дюймов на шесть и невольно вскрикнул от изумления.

На Джоне Ванделере была надета дорожная меховая шапочка с наушниками, так что он не мог ровно ничего слышать при грохоте курьерского поезда, а видеть мистера Ролльса он тоже не мог, потому что был слишком занят и сидел с наклоненной головой. Он так и не поднял головы и продолжал свое довольно странное занятие. Между ногами у него стояла шляпная картонка, в одной руке он держал рукав своего верхнего пальто, а в другой огромный нож, которым подпарывал подкладку рукава. Мистеру Ролльсу приходилось читать, что некоторые носят деньги в поясах, но не случалось ни разу видеть, как это делается. А то, что представилось в эту минуту его глазам, было еще страннее, потому что, как оказалось, Джон Ванделер носил у себя в рукавах за подкладкой бриллианты. Молодой человек видел, как он выкладывает из рукава в картонку сверкающие бриллианты один за другим.

Он стоял пригвожденный к месту и следил за странной работой своего попутчика. Бриллианты были по большей части мелкие и ничего особенного собой не представляли. Но вот Джон Ванделер чем-то затруднился, видимо, он тащил из-под подкладки большую вещь. Вещь оказалась огромной бриллиантовой диадемой, которую он несколько секунд осматривал, прежде чем положить вместе с другими в картонку от шляпы. Эта диадема объяснила мистеру Ролльсу все. Он сейчас же по описанию узнал в ней вещь из числа украденных У Гарри Гартлея оборванцем. Ошибиться было нельзя, ее именно так описывал ему сыскной чиновник. Рубиновые звезды, в середине крупный изумруд, несколько полумесяцев между ними, грушевидные подвески с отдельным камнем каждый, составлявшие главную ценность диадемы леди Ванделер.

Мистер Ролльс почувствовал огромное облегчение. Диктатор оказывался замешанным в это дело не меньше, чем он. В порыве радости у викария вырвался глубокий вздох, а так как в груди у него давно уже было стеснение, а в горле пересохло, то за вздохом последовал кашель.

Мистер Ванделер поднял глаза. Его лицо исказилось. Глаза широко раскрылись, нижняя челюсть отвисла от удивления и отчасти от злости. Инстинктивно он набросил на картонку пальто. С полминуты оба смотрели молча друг на друга, но этого промежутка было довольно для мистера Ролльса. Он был из числа тех, которые в опасности умеют быстро решать, и первый нарушил молчание.

— Прошу прощения, — сказал он.

Диктатор слегка вздрогнул и, когда он заговорил, голос у него был хриплый.

— Что вам здесь нужно? — спросил он.

— У меня особенная любовь к бриллиантам, — отвечал мистер Ролльс с полнейшим самообладанием. — Двум знатокам следует быть знакомыми между собой. У меня есть тоже собственная вещичка, которая, быть может, послужит мне вместо рекомендации.

С этими словами он преспокойно вынул из кармана футляр, наскоро показал диктатору «бриллиант раджи» и спрятал опять.

— Это принадлежало вашему брату, — прибавил он.

Джон Ванделер продолжал на него глядеть с выражением тягостного изумления, но ничего не сказал и не пошевелился.

— Я с удовольствием вижу, — продолжал молодой пастор, — что у нас с вами бриллианты из одной и той же коллекции.

Диктатор был вне себя от неожиданности.

— Извините, — сказал он, — я теперь вижу, что становлюсь стар. К подобным случайностям я совсем не приготовлен. Но скажите, вы, если я не ошибаюсь, лицо духовное?

— Да, я принадлежу к духовному сословию, — ответил мистер Ролльс.

— Извините меня, — продолжал Ванделер, — извините, молодой человек. Я вижу, вы не трус, но нужно сперва посмотреть, не безумец ли вы. — Он прислонился спиной к дивану. — Познакомьте меня с некоторыми подробностями. Я должен их знать. Скажите, например, что вас побудило действовать с таким удивительным бесстыдством?

— Побудило — совершенное незнание практической жизни, — отвечал клерджимен.

— Буду очень рад в этом убедиться, — сказал Ванделер.

Тогда мистер Ролльс рассказал ему всю историю своей связи с бриллиантом раджи, от той минуты, как он нашел бриллиант в саду Рэберна, и до своего отъезда из Лондона в «летучем шотландце»[1]. К этому он прибавил краткое описание своих дум и чувств во время пути и закончил такими словами:

— Когда я узнал диадему, я понял, что мы с вами находимся в совершенно одинаковом положении перед обществом, и это внушило мне небезосновательную надежду, что мы с вами можем вступить в союз для того, чтобы сообща побороть разные затруднения. Для вас реализоровать этот бриллиант ничего почти не составит, при вашей великой опытности, а для меня это почти невозможно. Разбивать бриллиант на части будет, пожалуй, очень убыточно, да я и не сумею этого хорошенько сделать. Лучше же я вам уплачу за ваше содействие какое хотите вознаграждение… Виноват, может быть, я не так говорю… Я совершенно не знаю, как поступают в подобных случаях. У каждого свои способности и своя практика. Я могу вас хорошо окрестить, хорошо обвенчать, но в таких делах…

— Я вовсе не желаю вам льстить, — заметил Ванделер, — но, ей-богу же, у вас замечательное природное расположение к преступной жизни. У вас в этом отношении гораздо больше разных совершенств, чем вы сами думаете. Много я встречал мошенников в разных частях света, но такого бесстыжего, неспособного краснеть, не встречал ни разу. Радуйтесь, мистер Ролльс, вы напали на настоящую свою дорогу! Что касается помощи вам, то я к вашим услугам. Распоряжайтесь мною, как хотите. В Эдинбурге у меня дело будет только на один день, так — маленькое поручение от брата. Как только я его сделаю, я уеду обратно в Париж, где обыкновенно живу. Если угодно, поедемте туда вместе, и не пройдет месяца, как я обделаю ваше маленькое дельце в совершенстве.

(На этом месте, вопреки всем правилам искусства, арабский автор обрывает свой «Рассказ о молодом человеке духовного сана». Я очень осуждаю такую манеру и очень жалею, что автор к ней прибег, но ничего не могу сделать: я должен придерживаться оригинала и, прежде чем доскажу до конца о приключениях мистера Ролльса, передам читателям «Повесть о доме с зелеными ставнями»).

ГЛАВА III

править

Повесть о доме с зелеными ставнями

править

Фрэнсис Скримджиэр служил чиновником шотландского банка в Эдинбурге. Ему было двадцать пять лет. Жизнь он вел спокойную, почтенную, тихо семейную. Мать его умерла, еще когда он был молод, но его отец, человек здравомыслящий и честный, дал ему превосходное школьное образование и развил в нем привычку к порядку и умеренности. Фрэнсис служил усердно, отдавался своему делу всей душой. Субботняя прогулка, обед дома в семье, ежегодно двухнедельная поездка в шотландские горы или на континент — таковы были его главнейшие развлечения. Начальство любило и ценило его с каждым днем все больше и больше, он получал уже двести фунтов в год жалованья и имел в виду дослужиться напоследок до места с вдвое большим окладом. Мало было молодых людей таких дельных, веселых, всем довольных и трудолюбивых, как Фрэнсис Скримджиэр. Иногда по вечерам он играл на флейте, чтобы доставить удовольствие отцу, которого он очень уважал за его душевные качества.

Однажды он получил письмо от известной фирмы «Писцов королевской печати», в котором эти «писцы» выражали желание повидаться с ним и приглашали пожаловать для переговоров. На письме была пометка: «В собственные руки. Секретно» и было оно адресовано в банк, а не на квартиру. Он поспешил отправиться в помещение этой адвокатской конторы. Его принял главный член фирмы, мужчина с очень строгими манерами, важно поздоровался с ним и пригласил садиться. В отборных, точных выражениях старого опытного дельца юрист изложил Фрэнсису сущность дела. Лицо, не желающее открывать своего имени, но о котором адвокат имеет все причины быть самого хорошего мнения, лицо притом довольно влиятельное, намеревается предоставить Фрэнсису ежегодный доход в пятьсот фунтов. Капитальная сумма будет находиться под надзором адвокатской фирмы и двух попечителей, которые тоже не откроют своих фамилий. Разумеется, это делается под известными условиями, но адвокат полагает, что эти условия не тяжелы и не унизительны. Последние два слова адвокат повторил два раза с выразительным подчеркиванием.

Фрэнсис пожелал узнать, что за условия.

— Условия не унизительные и не обременительные, — сказал «писец королевской печати», — как я уже говорил вам два раза и говорю в третий. Но вместе с тем я не скрою от вас, что они довольно необычны. К вам они очень мало подходят, и я бы даже отказался брать на себя это дело, если бы не громкая репутация моего доверителя и, смею прибавить, не моя симпатия к вам, мистер Скримджиэр, возбуждающая во мне желание принести вам посильную пользу.

Фрэнсис попросил у адвоката дальнейших объяснений.

— Вы не можете себе представить, как меня заинтересовали эти условия, — сказал он.

— Их два, — отвечал юрист, — всего только два, а между тем сумма, напоминаю вам, составляет пятьсот фунтов в год и притом без вычетов, — я забыл прибавить, — без вычетов. Доход чистый.

В знак особой торжественности адвокат высоко приподнял брови.

— Первое условие замечательно по своей простоте, — сказал он. — Вы должны быть в Париже в воскресенье пятнадцатого числа днем. Там вы в кассе театра «Comédie Franèaise» спросите купленный на ваше имя билет, который будет вас там дожидаться. Затем вас только просят просидеть в течение всего представления на отведенном для вас месте. Вот и все условие.

— Я бы предпочел, чтобы это было в простой день, а не в воскресенье, — сказал Фрэнсис. — Но так как это в дороге…

— И притом, любезный сэр, в Париже, — с предупредительностью подсказал адвокат. — Я сам очень строго соблюдаю воскресные дни, но для такого дела и вдобавок в Париже я бы не стал ни минуты колебаться.

Оба засмеялись очень весело.

— Другое условие важнее, — продолжал адвокат. — Оно касается вашей женитьбы. Мой доверитель, принимая самое живое участие в вашей судьбе, желает, чтобы вы выбрали себе жену исключительно по его указанию. Понимаете: исключительно и безусловно, — повторил адвокат.

— Пожалуйста, нельзя ли яснее, — попросил Фрэнсис. — Значит ли все это, что я должен буду на ком-то жениться, на вдове или на девушке, на брюнетке или на блондинке, по выбору той невидимой личности, о которой вы говорите?

— Я могу вас заверить, что ваш благодетель принял во внимание все: и возраст, и положение в обществе, — отвечал адвокат. — Только вот насчет происхождения я ничего не знаю, не имел возможности справиться. Но, если вы желаете, я это сделаю при первом удобном случае и дам вам знать.

— Ведь еще остается узнать, сэр, — сказал Фрэнсис, — не обман ли какой-нибудь все это дело? Тут все необъяснимо, даже можно сказать невероятно, и пока на это дело не прольется больше света, я в сделку не вступаю, это я говорю вам прямо. Вы должны познакомить меня с самой сутью дела, и если вы ее не знаете, или не угадываете, или не можете мне сказать, — связаны обещанием, — то я, простите меня, надеваю в таком случае шляпу и ухожу обратно в банк.

— Я не знаю, но отлично догадываюсь, — отвечал адвокат. — Корень всему этому делу, с виду такому странному, ваш отец и еще одна личность.

— Мой отец! — воскликнул с крайним пренебрежением Фрэнсис. — Почтеннейший сэр, я знаю каждую мысль в голове моего отца и каждую копейку в его кармане.

— Вы меня не поняли, — сказал юрист. — Я говорю не о мистере Скримджиэре старшем. Он вам совсем не отец. Когда он и его жена приехали в Эдинбург, вам было уже около года, между тем как на их попечении вы находились только три месяца. Секрет соблюдался очень старательно, это факт. Ваш отец неизвестен, и я вновь повторяю, что, по моим догадкам, переданные мною вам предложения исходят не иначе, как от него.

Невозможно себе представить изумление Фрэнсиса Скримджиэра при этом неожиданном сообщении. Он поделился своим смущением с адвокатом.

— Сэр, — сказал он, — после такого короба новостей вы мне должны дать несколько часов на размышление. Я сегодня вечером вам скажу свое окончательное решение.

Адвокат похвалил его за осмотрительность, и Фрэнсис, выдумав для банка какой-то предлог, отправился за город и долго гулял там, со всех сторон обдумывая дело. В конце концов — ведь пятьсот фунтов в год, а условия хотя и странные, но вовсе не особенно страшные. И потом он открыл, что ему очень не нравится его фамилия — Скримджиэр, хотя раньше он ничего такого не замечал. Наконец, эта его теперешняя жизнь с крохотными, узкими, скучными интересами… Домой он уже возвращался с каким-то новым ощущением силы и свободы, делая самые радостные предположения.

Он сказал адвокату только одно слово и тут же получил от него чек за две четверти года, так как доход ему сосчитан был с первого января. С чеком в кармане он пошел домой. Скотланд-стрит показался ему таким ничтожным и грязным, его обоняние впервые запротестовало против запаха щей, а дома ему вдруг что-то не понравились манеры его приемного отца. На следующий же день он уехал в Париж.

В этом городе, куда он приехал задолго до назначенного срока он остановился в одной скромной гостинице, посещавшейся англичанами и итальянцами, и сейчас же занялся французским языком, с этой целью пригласил к себе учителя на два урока в неделю и стал вступать в разговоры с фланерами на Елисейских полях. Каждый вечер стал ходить в театр. Нашил себе костюмов по самой последней моде. Брился и причесывался каждое утро в соседней парикмахерской. Словом, сделался совсем парижанином.

Наконец, в субботу днем, он явился самолично в кассу театра на улице Ришелье. Только что он сказал свою фамилию, как ему подали билет в конверте с его адресом.

— Сию минуту только его для вас купили, — сказал кассир.

— В самом деле? — сказал Фрэнсис. — А каков был из себя тот, кто брал билет?

— О, его легко запомнить, старик, очень крепкий и красивый, весь седой, на лице рубец от сабли. Сразу можно его узнать среди тысячи людей.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Фрэнсис.

— Он не мог уйти далеко, — прибавил кассир, — если вы поскорее пойдете, то непременно догоните его.

Фрэнсис не заставил повторять себе этот совет два раза и выбежал из театра прямо на середину улицы, озираясь во все стороны. Много пересмотрел он седых людей и всем заглядывал в лицо, но ни одного не оказалось с рубцом от сабли. С полчаса ходил он по всем соседним улицам, пока не убедился в нелепости своих поисков. Тогда он прекратил их и остановился, стараясь успокоить свое возбуждение. Молодого человека глубоко волновало сознание, что около него где-то близко находится настоящий виновник его приключений.

Случилось так, что ему пришлось идти по улице Друо, а потом по улице Мучеников. И случай в данном деле послужил ему на пользу лучше всяких предположений в мире. На бульваре он увидел двух мужчин, которые сидели на скамейке и вели между собой очень серьезную деловую беседу. Один был молодой, смуглый и красивый, на нем было обыкновенное светское платье, но вся наружность изобличала в нем духовное лицо. Другой как раз подходил под описание, сделанное театральным кассиром. У Фрэнсиса сильно забилось сердце в груди, он знал теперь, что скоро услышит голос своего отца. Сделав большой обход, он подобрался к беседующим и беззвучно поместился позади них. Разговор, как и ожидал Фрэнсис, происходил на английском языке.

— Ваши подозрения начинают мне, Ролльс, надоедать, — говорил старик. — Я вам говорю, что я делаю, что могу. В одну минуту миллионов не схватишь рукой. Разве я не поддерживаю вас, совершенно постороннего мне человека, по своей доброй воле? Разве вы не пользуетесь широко моей щедростью?

— За счет будущих благ, мистер Ванделер, — поправил его собеседник. — Ведь это все дается мне в долг и потом вычтется.

— Ну, в долг, если это вам больше нравится. И не по доброй воле, а только из-за выгоды, — с сердцем возразил Ванделер. — Я не стану спорить из-за слов. Дело так уж дело, а с вами делать дело очень трудно при подобных условиях. Что-нибудь одно — или вы доверьтесь мне, или уж оставьте меня и найдите себе кого-нибудь другого. Но только покончите, ради самого Господа, раз навсегда с этими вашими иеремиадами.

— Я начинаю узнавать людей, — отвечал младший, — и вижу, что вы со мной неискренни, поступаете нечестно. Другого выражения не подберу. Вам хочется удержать алмаз за собой, вы не решитесь это отрицать, я знаю. Я понял причину ваших оттяжек и отсрочек, вам хочется выждать время, вы настоящий охотник за алмазами, это верно, и рано или поздно тем или другим способом, не мытьем так катаньем вы добьетесь своего. Но я говорю вам, довольно. Остановитесь. Не выводите меня из терпения. Еще один шаг дальше — и я устрою вам сюрприз.

— Не угрожайте, пожалуйста, не страшно, — возразил Ванделер. — Палка-то ведь о двух концах. Мой брат сейчас в Париже. Полиция поставлена на ноги. И если вы не перестанете надоедать мне своим мяуканьем, то я сам приготовлю некоторый сюрприз для вас, мистер Ролльс. Но только это будет уже раз навсегда. Вы поняли, или я должен повторить вам все опять на еврейском языке? На свете всему бывает конец, пришел конец и моему терпению. Так вот-с — вторник, в семь часов. Ни на один день, ни на один час позднее. Ни на малейшую долю секунды, хотя бы дело шло о спасении вашей жизни. Если же вы не желаете ждать, то убирайтесь вон, провалитесь хоть в тартарары, мне все равно, и будьте здоровы!

С этими словами диктатор встал со скамейки и пошел по направлению к Монмартру, с самым свирепым видом, тряся головой и размахивая палкой, а его собеседник остался на месте в полном унынии.

Фрэнсис был просто вне себя от ужаса и удивления. Его чувства были оскорблены и возмущены до последней степени. С какой надеждой, с какой нежностью в сердце садился он на скамью — и к какому пришел разочарованию и отвращению! Старик мистер Скримджиэр, думалось ему, гораздо добрее и благонадежнее этого опасного и жестокого интригана. Однако он сохранил в себе полное присутствие духа и не упустил ни одной минуты, а сейчас же погнался по горячему следу за диктатором.

Старый джентльмен шел быстрым шагом вперед, подгоняемый яростью, и дошел до своего дома, ни разу не оглянувшись назад.

Его дом находился на улице Лепик, с которой открывается вид на весь Париж, и где такой чистый воздух от окрестных холмов. Дом был двухэтажный с зелеными оконными ставнями. Все окна, выходившие на улицу, были плотно закрыты. Из-за высокой ограды сада видны были вершины деревьев, а сама ограда, кроме того, была еще прикрыта cheveux de frise. Диктатор остановился, достал из кармана ключ, потом отпер калитку и вошел во двор.

Фрэнсис огляделся кругом. По соседству с домом было пустынно. Дом стоял одиноко в саду. Сначала ему показалось, что больше нечего и осматривать, но когда он во второй раз поглядел кругом, то увидел рядом другой большой дом, одно из верхних окон которого выходило как раз в тот же сад. Он прошел мимо этого дома и увидел билетик с объявлением о сдаче помесячно комнаты без мебели. Он зашел, спросил и узнал, что окно в сад диктатора принадлежит как раз к одной из сдающихся комнат. Фрэнсис тут же заплатил вперед и поехал в гостиницу за своим багажом.

Старый джентльмен мог быть и не быть его отцом, Фрэнсис мог напасть, но мог и не напасть на верный след, но в одном он был убежден, что он добрался случайно до какой-то интереснейшей тайны, и эту тайну он задумал узнать до конца.

Из окна комнаты, нанятой Фрэнсисом Скримджиэром, виден был, как на ладони, весь сад при доме с зелеными ставнями. Под самым окном рос красивый, развесистый каштан, а под ним в тени стояли два простых деревянных стола, за которыми в летнюю жару, вероятно, обедали. Везде в саду была густая трава, но между столами и домом шла усыпанная песком дорожка от веранды к садовой калитке. Осматривая местность через промежуток между створками венецианского ставня, которого он, из осторожности, не открыл совсем, чтобы не обратить на себя внимание, Фрэнсис ничего особенного не заметил относительно образа жизни обитателей дома, кроме очевидной любви к таинственности и уединению. Сад был похож на монастырский, а дом напоминал тюрьму. Зеленые ставни были везде закрыты, дверь на веранду затворена. В саду, насколько можно было заметить при вечернем солнце, не было никого. Только маленькая струйка дыма, выходившая из трубы, указывала на то, что в доме живут люди.

Не желая предаваться праздности, а желая придать известный колорит своему образу жизни, Фрэнсис купил себе геометрию Евклида на французском языке и занялся теперь ею, положив книгу на чемодан, и усевшись на полу, так как в комнате не было ни стола ни стула. Время от времени он вставал и рассматривал дом с зелеными ставнями, но окна его были по-прежнему закрыты, а сад пуст.

Только поздно вечером он был несколько вознагражден за свое неослабное внимание. Между девятью и десятью часами раздался громкий, пронзительный звонок, который вывел его из дремоты. Он подбежал к своему наблюдательному посту и сперва услыхал громкое щелканье замков и задвижек, а потом увидел мистера Ванделера с фонарем в руках, в черном бархатном халате и такой же ермолке. Обитатель дома с зелеными ставнями сошел с веранды и направился к воротам. Опять загремели засовы и щеколды. Через минуту Фрэнсис увидел, что диктатор провожает в дом при слабом неверном свете фонаря какого-то субъекта самой непредставительной и даже подозрительной наружности.

Через полчаса посетителя тем же порядком выпроводили на улицу. Мистер Ванделер поставил фонарь на один из деревянных столов и под листвой каштана стал жокуривать, о чем-то глубоко раздумывая, свою сигару. Фрэнсис следил за ним сквозь просвет в листве и видел, как он затягивается, как стряхивает пепел. Сигара была почти уже докурена, как из дома послышался голос молодой девушки, которая сообщила старику который час.

— Сию минуту! — отозвался Джон Ванделер.

Он бросил окурок сигары, взял фонарь и скрылся в темноте на веранде. Дверь заперли, и дом погрузился опять в полную темноту. Как ни напрягал свое зрение Фрэнсис, он не мог разглядеть за ставнями ни малейшей полоски света и сделал из этого правильный вывод, что спальни находятся на другой стороне дома.

Ночь он проспал без всяких удобств на полу и на другой день проснулся рано. Ставни дома оказались отворенными, шторы были подняты, комнаты проветривались утренним воздухом. Через несколько минут, однако, мистер Ванделер собственноручно спустил опять шторы и закрыл ставни.

Фрэнсис смотрел и изумлялся, к чему такая предосторожность. В это время из дома вышла молодая девушка и заглянула в сад. Она пробыла вне дома не больше двух минут, но Фрэнсис успел заметить, что она прехорошенькая и замечательно мила и привлекательна. Она произвела на него сильное впечатление и возбудила в нем любопытство в высшей степени. Неприятные манеры и двусмысленный образ жизни его отца сразу потеряли для него половину значения и отошли на задний план. Он почувствовал к своей новой семье горячее влечение. И кто бы ни была эта молодая девушка, он решил, что она — переодетый ангел. Вследствие этого он вдруг пришел в ужас при мысли, что, в сущности, он узнал очень мало, что он, быть может, просто ошибается и, выследив мистера Ванделера, выследил совсем не того, кого было нужно.

Он расспросил своего швейцара, но тот мог ему сообщить очень немного. Но и то, что сообщил швейцар, было по существу таинственно и загадочно. Сосед был очень, очень богатый английский джентльмен с самыми странными вкусами и привычками. У него были собраны большие коллекции, и держал он их у себя в доме, в котором ради них устроил стальные ставни, усовершенствованные хитрые запоры, а садовую ограду снабдил острыми кольями. Жил он уединенно, хотя принимал иногда посетителей весьма странного вида. С ними у него были, должно быть какие-нибудь дела. Но в доме, кроме его самого, жила только mademoiselle и старуха-служанка.

— Mademoiselle — это его дочь? — спросил Фрэнсис.

— Дочь, — отвечал швейцар, — родная дочь. Удивительно, как она трудится. При всем их богатстве, она сама ходит на рынок, и каждый день ее можно встретить с корзинкой в руке.

— А какие же у старика коллекции? — спросил Фрэнсис.

— Говорят, будто они несметной стоимости. Но больше я ничего не могу сказать, потому что не знаю. Однако до приезда господина де Ванделера никто здесь во всем квартале не привозил с собой столько вещей.

— Из чего же состоят эти его коллекции? — продолжал допытываться Фрэнсис. — Что же у него там — картины или шелковые материи, или статуи, или драгоценные камни, или что?

— Право же сударь, я не знаю, — пожал плечами швейцар. — Может быть там у него одна морковь — разве я видел? Вы сами, я думаю, заметили: дом охраняется, точно крепость.

Разочарованный Фрэнсис пошел к себе в комнату. Швейцар окликнул его снизу лестницы.

— Я вспомнил вот что, сударь, — сказал он. — Господин де Ванделер побывал во всех частях света, и я слышал один раз от старухи, что он привез с собой уйму бриллиантов. Если это правда, то за этими ставнями много интересного.

В воскресенье Фрэнсис спозаранку отправился в театр и сел на свое место. Оно оказалось вторым или третьим номером с левой стороны, как раз напротив одной из нижних лож. Место для него было выбрано точно нарочно такое, чтобы за ним самим можно было наблюдать из ложи, а от его наблюдений можно бы было спрятаться в глубину ее. Фрэнсис чувствовал, что эта ложа тесно связана с драмой, в которой он играет бессознательную роль. Он дал себе слово не спускать с этой ложи глаз во время представления, и когда начался первый акт, не столько смотрел на сцену, сколько косился на ложу, но она все время была пуста.

Почти в конце второго акта дверь ложи отворилась, в нее вошли мужчина и дама и сели в самом дальнем и темном углу. Фрэнсис едва мог справиться со своим волнением. Вошедшие были — мистер Ванделер и его дочь. Кровь быстрее побежала по его жилам, закружилась голова, зашумело в ушах. Он боялся взглянуть, чтобы не вызвать подозрений, программа, которую он держал перед собой и перечитал несколько раз от начала до конца, представилась его глазам не белой, а красной, а когда он глядел на сцену, то слова и жесты актеров и актрис казались ему неуместными и нелепыми.

Несколько раз он однако решился украдкой взглянуть на интересовавшую его ложу и один раз ему даже показалось, что он встретился глазами с молодой девушкой. По его телу пробежала дрожь, в глазах замелькали все цвета радуги. Чего бы он не дал за то, чтобы услышать, о чем говорили между собой Ванделеры! Как ему хотелось навести на их ложу бинокль и хорошенько посмотреть на их позы и выражение лиц! Но у него на это не доставало мужества. Он знал, что в ложе Ванделеров решается его судьба, но не только не мог вмешаться, а должен был, в бессильной тревоге, пассивно ожидать результата, сидя там, где его посадили.

Но вот действие кончилось. Занавес упал, и публика стала выходить, пользуясь антрактом. Нисколько не будет странно, если выйдет из залы и он вместе с другими, и ничего не будет удивительного в том, что он пройдет мимо самой ложи, потому что другой дороги нет. Призвав на помощь все свое мужество и низко опустив глаза, Фрэнсис направился к ложе. Он шел очень медленно, потому что впереди двигался еле-еле какой-то пожилой джентльмен, страдавший одышкой. Что ему сделать, когда он будет проходить мимо ложи? Назвать Ванделеров по фамилии? Вынуть из своей петлицы цветок и бросить в ложу? Или просто устремить долгий и томный взгляд на молодую девушку, которая ему или сестра, или невеста? Размышляя обо всем этом, он между прочим, вдруг вспомнил свою прежнюю спокойную жизнь и службу в банке — и ему сделалось невольно жалко своего тихого прошлого.

К этому времени он дошел, наконец, до самой ложи, так и не придумав, что ему сделать. Он повернул голову, поднял глаза — и не мог удержаться, чтобы не вскрикнуть от разочарования. Ложа была пуста. Пока он медленно проходил к ней, мистер Ванделер и его дочь потихоньку скрылись.

Кто-то сзади учтиво напомнил ему, что он сам стоит на месте и другим не дает пройти, загораживая проход. Тогда он машинально пошел вперед и без сопротивления позволил толпе увлечь себя прочь из театра. На улице, где давка сейчас же прекратилась, он остановился и очень скоро опомнился на прохладном ночном воздухе. Он с удивлением почувствовал, что у него жестоко болит голова, и что он не помнит ни одного слова из только что виденных им двух актов. Возбуждение прошло и сменилось непреодолимым желанием поскорее лечь спать. Он подозвал фиакр и поехал домой в состоянии крайнего изнурения и с чувством глубокого отвращения к жизни.

На следующее утро он стал подстерегать, когда мисс Ванделер пойдет на рынок, и ровно в восемь часов увидел ее, идущую по переулку. Одета она была просто, почти бедно, но в том, как она несла голову, во всех движениях ее гибкого тела было что-то благородно-аристократическое. Даже ее корзина, которую она держала как-то особенно ловко и красиво, казалась не простой хозяйственной вещью, а украшением. Фрэнсису казалось, что она всюду на своем пути должна вносить солнечный свет и разгонять мрак. Он вбежал в подъезд и, когда она проходила мимо, окликнул ее сзади по имени:

— Мисс Ванделер!

Она обернулась и, как только увидала его и узнала, сейчас же смертельно побледнела.

— Простите меня, — сказал он ей. — Видит Бог, я не хотел вас пугать, да во мне и нет ничего страшного. Поверьте, я действую скорее по необходимости, чем по доброй воле. У нас с вами столько общего, а между тем я, к сожалению, нахожусь в потемках. Мне бы многое следовало сделать, но у меня связаны руки. Я даже не знаю, что я должен чувствовать, не знаю, кто мои друзья и кто мои враги.

Она с трудом проговорила — голос долго ее не слушался:

— Я не знаю, кто вы такой.

— Знаете, мисс Ванделер, — возразил он. — Простите мою настойчивость, но я убежден, что вы лучше меня знаете все. А вот именно мне прежде всего и хотелось бы узнать, кто я. Скажите мне все, что вы об этом знаете, — умолял он. — Скажите мне, кто я и кто вы и почему моя и ваша судьба оказались в какой-то связи. Окажите мне маленькую помощь в жизни, мисс Ванделер, скажите одно или два словечка мне для руководства, скажите мне хоть только фамилию моего отца — и я вам останусь благодарен на всю жизнь.

— Не буду пытаться вас обмануть, — отвечала она, — я знаю кто вы, но только я не имею права говорить.

— Скажите мне, по крайней мере, что вы не сердитесь на меня за мою смелость, и я запасусь терпением и буду ждать, — сказал он. — Если мне не следует это знать — что ж, обойдусь и без этого. Это жестоко, но я могу это перенести. Только не увеличивайте моего горя, не заставляйте меня думать, что я своим поступком сделал из вас себе врага.

— Вы поступили вполне естественно, — сказала она, — и мне на вас не за что сердиться. Прощайте.

— Как «прощайте»? Неужели совсем?

— Этого я не знаю сама, — отвечала она. — Во всяком случае на сегодня прощайте.

С этими словами она удалилась.

Фрэнсис вернулся к себе в комнату с совершенно перепутанными мыслями. Работа над Евклидом продвигалась у него очень туго, он гораздо больше времени проводил у окна, чем у своего самодельного письменного стола. Но около дома с зелеными ставнями до самого полудня не случилось ничего интересного, если не считать возвращения мисс Ванделер с рынка и встречи ее с отцом, который сидел на веранде и курил трихинопольскую сигару. Время было завтракать. Молодой человек сбегал в ближайший ресторан, наскоро утолил голод и торопливо вернулся к дому на улице Лепик. Мимо сада верховой лакей проводил оседланного коня. Швейцар дома, где жил Фрэнсис, стоял в подъезде, курил трубку и любовался ливреей и лошадьми.

— Взгляните, — сказал он молодому человеку, — какие прелестные лошади! Какой элегантный костюм на лакее! Это верховой выезд брата господина де Ванделера, который приехал к нему с визитом. Этот брат — большой человек, генерал у вас на родине. Вы, вероятно, знаете его понаслышке.

— Откровенно вам скажу, я никогда и не слыхал до сих пор о генерале Ванделере, — отвечал Фрэнсис. — У вас в Англии генералов очень много, а я служил всегда по гражданской части.

— У него недавно украли огромный индийский бриллиант, — продолжал швейцар. — Уж об этом-то вы в газетах наверное читали.

Отделавшись кое-как от словоохотливого швейцара, Фрэнсис прибежал к себе наверх и сейчас же бросился к окну. Как раз под тем местом, где приходился просвет в листве каштана, сидели два джентльмена и беседовали, покуривая сигары.

Генерал, краснолицый мужчина с военной выправкой, имел со своим братом заметное фамильное сходство, черты лица были похожи, было что-то общее во властных, непринужденных манерах, но генерал был старше, меньше, как-то зауряднее с виду, сходство его с братом было довольно карикатурное, и рядом с диктатором он казался бледным и ничтожным.

Говорили они так тихо, сидя у стола, что Фрэнсис мог расслышать всего только одно или два слова, но по этим словам он все-таки догадался, что речь идет о нем и о его карьере. Несколько раз до него донеслась фамилия «Скримджиэр», и один раз он расслышал слово «Фрэнсис».

Под конец генерал, по-видимому, в сердцах, что-то раскричался и закончил свою крикливую фразу словами:

— Фрэнсис Ванделер! Я вам говорю — Фрэнсис Ванделер!

На последнем слове он сделал ударение.

Диктатор всем корпусом сделал движение — полупрезрительное, полуутвердительное, но самого его ответа молодой человек не расслышал.

Он, что ли, был этот Фрэнсис Ванделер, о котором шла речь? О том ли спорили братья, под какой фамилией ему венчаться? Или все дело это было — пуф, мечта, самообольщение?

После второй паузы в этом неслышном разговоре, между двумя братьями под каштаном, по-видимому, опять возник спор, потому что генерал снова возвысил голос и загремел на весь сад:

— Моя жена! Я с ней разделался окончательно. Не упоминай мне о ней! Меня тошнит от одного ее имени!

Он громко выбранился и ударил по столу кулаком.

Диктатор стал дружески успокаивать его, и через некоторое время пошел провожать его к воротам. Братья довольно дружелюбно пожали друг другу руки, но когда ворота закрылись за гостем, Джон Ванделер расхохотался неприятным злым смехом, который показался Фрэнсису Скримджиэру даже сатанинским.

Так прошел этот день. Фрэнсис больше ничего нового не узнал, но он вспомнил, что завтра вторник, и решил, что ему наверное удастся открыть еще что-нибудь. Все могло быть и хорошо, и дурно. Во всяком случае, он рассчитывал собрать любопытные сведения и даже, может быть, при удаче, проникнуть в самую сердцевину тайны, окружавшей его отца и его семью.

К обеденному часу в саду около дома с зелеными ставнями сделаны были некоторые приготовления. Тот стол, который отчасти был виден Фрэнсису сквозь листья каштана, очевидно служил вместо буфета или стола для закусок, на него ставили перемены блюд, салаты, разные приправы, а за другим столом, которого не было видно совсем, уселись обедающие. Фрэнсис сквозь листья каштана видел, как ему показалось, блеск белой скатерти и серебряной посуды.

Минута в минуту явился мистер Ролльс. Он держал себя настороже, говорил тихо и очень мало. Наоборот, диктатор, казалось, был особенно в ударе и часто смеялся, его смех раздавался в саду очень молодо и приятно для слуха. По интонациям его голоса можно было догадаться, что он рассказывает что-нибудь очень смешное и веселое, потому что он подражал акценту всевозможных народов. Не успели оба, то есть он и молодой пастор, допить свой вермут, как уже между ними исчезло всякое чувство недоверия, и они повели дружескую беседу, точно два старых школьных товарища.

Наконец появилась и мисс Ванделер, неся миску с супом. Мистер Ролльс подбежал взять у нее миску, но она со смехом отказалась от его услуги. Все трое принялись между собой весело разговаривать и шутить.

Слов Фрэнсис не слыхал, слышал только все время гул голосов и стук ножей и вилок, ему даже сделалось завидно, глядя на этот веселый семейный обед и на дорогую сервировку. Переменилось несколько блюд, потом появился тонкий десерт и бутылка старого вина, которую собственноручно раскупорил диктатор. Когда стало темнеть, на стол поставили лампу, а на буфетный стол две свечки. Вечер был тихий, теплый, без малейшего ветерка. Свет, кроме того, шел от двери и окон веранды, так что сад был отлично освещен, и листья деревьев блестели в темноте.

Мисс Ванделер ушла в дом и вскоре вернулась с кофейным прибором на подносе и поставила его на буфетный стол. Отец ее сейчас же поднялся с места и Фрэнсис расслышал, как он сказал:

— Кофе — это по моей части.

Мистер Ванделер подошел к буфетному столу и встал так, что свечи его освещали.

Разговаривая через плечо, мистер Ванделер налил две чашки черного напитка и в тот же миг, с ловкостью фокусника, быстро вылил в чашку поменьше содержимое из какого-то крошечного пузырька. Сделано все это было до того проворно, что Фрэнсис, смотревший прямо на него, едва успел заметить проделку, как уж она была кончена. Вслед затем мистер Ванделер, продолжая смеяться, вернулся к обеденному столу, держа в каждой руке по чашке.

— Не успеете вы это выпить, как уже к вам явится ваш пресловутый еврей, — сказал он.

Невозможно описать смущение и горе Фрэнсиса Скримджиэра. Он видел, что у него на глазах совершается грязное, темное дело, а он не может ему помешать и не знает даже как. Может быть, все это только шутка, и его вмешательство было бы совсем неуместно? А если это и серьезно, то преступник, может быть, его отец, и тогда разве не будет он потом всю жизнь сокрушаться, что погубил своего отца? В первый раз за все время он обратил внимание на свое собственное положение в качестве шпиона. Быть пассивным зрителем такого дела и чувствовать в груди бурю самых противоположных чувств причиняло ему острую муку. Он схватился за раму окна, сердце его билось учащенно и тяжело, пот проступил по всему его телу.

Прошло несколько минут.

Казалось, что беседа затихает, становится все более и более вялой, но особенно страшного до сих пор ничего не произошло.

Вдруг послышался звон разбитой посуды и глухой, мягкий стук, как будто кто упал головой на стол. Вслед затем на весь сад раздался пронзительный крик.

— Что вы сделали? — вскрикнула мисс Ванделер. — Он умер.

Диктатор отвечал таким сильным, свистящим шепотом, что Фрэнсис, стоя у окна, расслышал каждое слово.

— Молчи! Он жив и здоров, как и я. Бери его за ноги, а я понесу его за плечи.

Фрэнсис услышал, как мисс Ванделер расплакалась и разрыдалась.

— Мисс Ванделер, вы слышали, что я сказал? — продолжал диктатор тем же свистящим шепотом. — Или вы желаете со мной спорить? Предоставляю вам выбирать.

Последовала новая пауза, потом опять стал говорить диктатор.

— Бери его за ноги, его нужно отнести в дом. Будь я немного помоложе, я бы один все сделал. Но годы и перенесенные труды и опасности сделали надо мной свое дело, руки мои ослабели, и мне теперь нужна твоя помощь.

— Но ведь это — преступление, — сказала молодая девушка.

— Я твой отец, — сказал мистер Ванделер. По-видимому, это напоминание оказало действие.

Послышалась на песке шумная возня, уронили стул, потом Фрэнсис увидал, что отец и дочь идут по дорожке к дому и несут на веранду за ноги и за руки бездыханное тело мистера Ролльса. Молодой кверджимен был неподвижен и бледен, и его голова при каждом шаге несущих качалась из стороны в сторону.

Живой он был или мертвый? Несмотря на заявление диктатора, Фрэнсис склонен был скорее думать последнее. Совершено было тяжкое преступление. Дому с зелеными ставнями грозила беда. К своему удивлению, Фрэнсис нашел, что в нем чувство ужаса перед преступлением поглотилось другим чувством — печалью и страхом за молодую девушку и за старика, который, как он думал, подвергался большой опасности. Прилив великодушия наполнил его сердце, он решил выступить на защиту своего отца против всего света, вопреки судьбе, вопреки правосудию. Растворив окно, он закрыл глаза и с распростертыми руками выбросился прямо на листву каштана.

Ветка за веткой выскальзывали у него из рук или ломались под его тяжестью. Наконец ему удалось ухватить руками большой крепкий сук и повиснуть на нем на одну секунду, но он сейчас же с него сорвался и тяжело упал на стол. Из дома послышался тревожный крик — значит, его увидели. Он вскочил на ноги и через три прыжка стоял уже перед дверьми веранды.

В небольшой комнате, устланной рогожным ковром и заставленной кругом стеклянными шкафами, наполненными редкими вещами, стоял мистер Ванделер, наклонившись над телом мистера Ролльса. Когда Фрэнсис входил, он выпрямился и что-то быстро сделал рукой. Молодой человек не разглядел хорошенько, что именно, но ему показалось, будто диктатор что-то такое вынул из-за пазухи у пастора, мельком взглянул и сейчас же передал дочери. Все это произошло в один миг, пока Фрэнсис стоял на пороге. В следующий миг он был на коленях перед мистером Ванделером.

— Отец! — воскликнул он. — Позвольте мне вам помочь. Я знаю, чего вам хочется, и не задаю никаких вопросов. Я вам отдам всю свою жизнь, только отнеситесь ко мне как к сыну. Вы найдете во мне полную сыновнюю преданность.

Первым ответом диктатора был самый невозможный взрыв ругательств.

— Сын и отец? — крикнул он. — Отец и сын? Это мы-то с вами? Что за нелепая история? Как вы попали ко мне в сад? Что вам здесь нужно? И кто вы такой?

Удивленный и сконфуженный, Фрэнсис поднялся на ноги и молча стоял перед ним.

У мистера Ванделера явилась догадка. Он громко расхохотался,

— Ах, я понял! — воскликнул он. — Это Скримджиэр. Очень хорошо, мистер Скримджиэр. Я сейчас вам скажу несколько теплых слов. Вы проникли в мое частное жилище не то силой, не то обманом, но во всяком случае без моего разрешения, и для своих излияний выбрали чрезвычайно неудобный момент, когда за моим столом сделалось дурно гостю. Вовсе вы мне не сын. Вы незаконный сын моего брата от одной рыбачки, если вы желаете знать. До вас мне никакого нет дела. Я к вам отношусь с полным равнодушием, которое близко граничит с отвращением, а теперь вы и поведением своим доказали, что оно вполне соответствует вашей внешности. Советую вам подумать обо всем этом на досуге, а теперь позвольте вас попросить — избавить нас от вашего присутствия. Если бы я не был так занят, — прибавил он с ужасным ругательством, — я бы вам задал перед вашим уходом хорошую трепку.

Фрэнсис слушал все это, испытывая глубокое унижение. Если бы было можно, он бы убежал, но ему никак нельзя было самому выбраться из дома, в который он так неблагоразумно забрался. Ему оставалось только глупейшим образом стоять на месте.

Молчание прервала мисс Ванделер.

— Отец, вы раздражены, оттого так и говорите, — сказала она. — Мистер Скримджиэр мог ошибиться, но намерения у него добрые и честные.

— Благодарю вас за ваши слова, — возразил диктатор. — Вы ими кстати напомнили мне о моих собственных взглядах на честность и порядочность мистера Скримджиэра. Мой брат, — продолжал он, обращаясь к молодому человеку, — был настолько глуп, что подарил вам ежегодную ренту. Еще того глупее его затея — устроить брак между вами и моей дочерью. Вы показываете ей себя целых два вечера подряд, с радостью могу сообщить, что моя дочь относится к этому проекту с полным отвращением. Позвольте мне прибавить, кроме того, что я имею большое влияние на своего брата, и не я буду, если на этой же неделе не уговорю его отнять у вас ренту, которую он вам подарил, и посадить вас опять в банк за вашу конторку.

Тон старика и его голос были еще оскорбительнее самих слов. Фрэнсис почувствовал себя жестоко, невыносимо оскорбленным и обесчещенным, у него закружилась голова, он закрыл себе лицо обеими руками и выпустил из груди тяжкий, мучительный вздох. Тут опять за него заступилась мисс Ванделер.

— Мистер Скримджиэр, — сказала она ясно и отчетливо, — вы не должны смущаться от грубых слов моего отца. Никакого отвращения я к вам не чувствую. Наоборот, я даже просила доставить мне случай познакомиться с вами поближе. Уверяю вас, то, что случилось в нынешний вечер, внушает мне к вам только сочувствие и уважение.

В это время мистер Ролльс конвульсивно пошевелил рукой, и Фрэнсис убедился, что викария только опоили наркотическим снадобьем, от которого он начинает приходить в себя. Мистер Ванделер наклонился над ним и с минуту рассматривал его лицо.

— Ну, вот что! — воскликнул он, приподнимая его голову. — Пора кончать эту музыку. А так как вам очень нравится поведение этого незаконнорожденного, мисс Ванделер, то потрудитесь взять свечку и выпроводить его отсюда.

Молодая девушка сейчас же послушалась.

— Благодарю вас, — сказал Фрэнсис, когда они вдвоем вышли в сад. — Благодарю вас от всей души. Это был самый тяжелый вечер в моей жизни, но, благодаря вам, я сохраню о нем приятное воспоминание.

— Я сказала, что чувствовала, — отвечала она, — и что считала справедливым по отношению к вам. Мне было чересчур тяжело видеть, что к вам так нехорошо отнеслись.

Они дошли до ворот. Мисс Ванделер поставила свечку на землю, а сама принялась отодвигать запоры.

— Еще одно слово, — сказал Фрэнсис, — скажите мне в последний раз, увидимся ли мы когда-нибудь, или никогда больше не увидимся?

— Увы! — сказала она в ответ. — Вы ведь слышали, что говорит отец. Могу ли я не слушаться?

— Скажите мне по крайней мере, что вы сами с этим не согласны, что вы не прочь были бы увидеться со мной опять.

— Отец сказал неправду, — отвечала она, — я считаю вас хорошим, честным человеком.

— Так дайте мне что-нибудь на память, — сказал он.

Она с минуту молчала, положив руку на ключ, который уже вложила в замок. Все засовы были отодвинуты, оставалось только повернуть ключ в замке.

— Если я это сделаю, — сказала она, — обещаете ли вы мне исполнить в точности все, что я вам скажу?

— Как вы можете спрашивать? — отвечал Фрэнсис. — Да я по одному вашему слову сделаю с радостью все, что угодно.

Она повернула ключ и отворила дверь.

— Так и быть, — сказала она. — Вы сами не знаете, чего просите, но так уж и быть. Что бы вы ни услыхали, — продолжала она, — что бы такое ни произошло, не возвращайтесь ни в коем случае в этот дом. Насколько хватит у вас сил, поспешите возвратиться в освещенные и населенные кварталы города. Но и там будьте осторожны. Вы подвергаетесь большой опасности, хотя и не знаете этого. Обещайте мне также, что вы не взглянете на то, что я вам отдам сейчас, до тех пор, пока вы не дойдете до совершенно безопасного места.

— Обещаю, — сказал Фрэнсис.

Она вложила в руку молодого человека что-то обернутое в носовой платок, потом с силой, которую в ней трудно было предположить, вытолкнула его из ворот на улицу.

— Бегите! — крикнула она ему.

Он услыхал за собой стук закрывшихся ворот и задвигаемых засовов.

— Я обещал, надо исполнить! — сказал он.

И он побежал со всех ног по переулку, который вел на улицу Равиньян.

Он отошел не более полусотни шагов от дома с зелеными ставнями, как среди ночной тишины раздался адски ужасный крик. Он невольно остановился. Другой прохожий последовал его примеру. Из окон соседних домов стала выглядывать публика. Пожар наделал бы, кажется, не больше переполоха в этом пустынном квартале. А между тем кричал как будто один человек. Но он ревел в злобе и бешенстве, точно львица, у которой украли детенышей, и Фрэнсис с изумлением и тревогой услыхал свое имя, выкрикиваемое среди английской брани, разносившейся по воздуху.

Первым его движением было вернуться к дому, но вслед затем он вспомнил наставление мисс Ванделер и побежал еще быстрее. Вдруг мимо него, словно ядро, выпущенное из пушки, пронесся без шляпы, с распущенными седыми волосами, крича во все горло, сам диктатор и помчался дальше по улице.

— Чего ему нужно от меня? — думал про себя Фрэнсис. — И чем он так возмущен? Не могу себе представить. Но во всяком случае это для меня сейчас совсем неподходящая компания, и я лучше последую наставлению мисс Ванделер.

Он повернулся, чтобы спуститься вниз по улице Лепик, предполагая, что старик побежит по другой стороне и в другом направлении, но план оказался плохо задуманным. По существу дела, ему бы следовало забежать в ближайший ресторан и там выждать, чтобы улегся первый пыл преследования. Но помимо полного неумения вести «малую войну», Фрэнсис вдобавок считал себя совершенно неповинным в чем-либо дурном и убегал только потому, что не желал иметь опять неприятное свидание. Ему и в голову не приходило, что мисс Ванделер сказала ему не все и кое о чем умолчала. Он совершенно не понимал, из-за чего старик продолжает беситься, и должен был признать, слушая его ругательства, что бранится он положительно мастерски.

Тут он вспомнил, что с него свалилась шляпа, когда он падал на каштан. Он зашел в первый попавшийся магазин, купил себе дешевенькую широкополую шляпу и привел немного в порядок свой туалет. Подарок, завернутый в платок, он запрятал поглубже в карман брюк.

Только он вышел из магазина, как почувствовал на своей шее чью-то руку, увидал перед собой чье-то свирепое лицо и услыхал невероятную брань. Диктатор, не найдя следов беглеца, повернулся, побежал другой дорогой и вот изловил его. Фрэнсис был дюжий парень, но он не мог равняться силой и ловкостью со своим противником. После недолгой борьбы он вынужден был сдаться.

— Что вам от меня нужно? — сказал он.

— Мы об этом дома поговорим, — злобно ответил диктатор.

Он потащил молодого человека вверх по холму, по направлению к дому с зелеными ставнями.

Но Фрэнсис, хотя и прекратил борьбу, все-таки не примирился со своей участью и ждал только случая, чтобы вернуть себе вновь свободу. Вдруг он рванулся изо всех сил и, оставив в руках мистера Ванделера воротник своего сюртука, с чрезвычайной быстротой пустился бежать по направлению к бульварам.

Шансы переменились. Диктатор был сильнее, зато Фрэнсис, цветущий юноша, был быстрее на ноги и скоро совершенно скрылся от него в толпе. Немного передохнув, он снова побежал вперед и вышел на Place de l’Opéra, освещенную, как днем, электрическими фонарями.

— Здесь уж я в полной безопасности, с этим сама мисс Ванделер была бы согласна, — подумал он.

Он повернул направо вдоль бульваров и вошел в американский ресторан, где спросил себе пива. Для одних посетителей было слишком поздно, для других слишком рано, поэтому публики в ресторане было немного. Всего двое или трое мужчин сидело за отдельными столиками в зале, и занятый своими мыслями Фрэнсис даже не заметил их.

Он достал из кармана сверток. Завернутая вещь оказалась сафьяновым футляром с золотым тиснением. Фрэнсис нажал пружинку. Футляр открылся, и прямо в испуганные глаза юноши сверкнул бриллиант чудовищной величины и необыкновенно яркого блеска. Неожиданность была так велика, появление бриллианта до такой степени необъяснимо, а ценность его так огромна, что Фрэнсис как был, так и остался сидеть с открытым футляром в руке, смотря на него тупо и бессознательно, точно человек, пораженный внезапным помешательством.

На его плечо легла легко, но твердо чья-то рука, и спокойный голос, в котором звучали властные ноты, проговорил ему на ухо:

— Закройте футляр и приведите в порядок свое лицо.

Он поднял глаза и увидел еще нестарого мужчину со спокойной великосветской осанкой, одетого с роскошной простотой. Этот мужчина встал из-за соседнего столика и пересел к Фрэнсису, захватив свой стакан.

— Закройте футляр, — повторил незнакомец, — и спрячьте его обратно в свой карман, где он как мне думается, до этого дня еще никогда не был. Сбросьте с себя этот изумленный вид и держите себя так, как будто мы с вами старые знакомые и встретились здесь случайно. Так. Ну, чокнитесь со мной стаканом. Вот это гораздо лучше. Кажется, сэр, вы любитель?

Последние слова незнакомец произнес с улыбкой особенного значения, откинулся на спинку стула и глубоко затянулся табаком.

— Скажите, ради Бога, кто вы такой, и что значат эти намеки? — сказал Фрэнсис. — Мне почему-то кажется, что вы можете мне дать добрый совет. Дело в том, что сегодня вечером я попал в самые запутанные приключения, и все те люди, с которыми мне пришлось иметь дело, держали себя до такой степени странно, что я спрашивал себя, уж не попал ли я на другую планету? Ваше лицо внушает мне доверие, вы мне кажетесь добрым, умным и искренним человеком, скажите мне, ради Бога, почему вы обратились ко мне таким странным, необычным путем?

— Все в свое время, — отвечал незнакомец. — Но моя очередь первая спрашивать, и потому вы должны мне сначала сказать, какими судьбами к вам попал «бриллиант раджи»?

— Бриллиант раджи? — повторил как эхо, Фрэнсис.

— Не надо говорить так громко… Да, разумеется, у вас в кармане «бриллиант раджи». Я много раз видел его и брал в руки в коллекции сэра Томаса Ванделера.

— Сэра Томаса Ванделера! Генерала! Моего отца! — воскликнул Фрэнсис.

— Вашего отца? — повторил незнакомец. — Я не знал, что у генерала есть дети.

— Сэр, я внебрачный, — сказал Фрэнсис и покраснел.

Незнакомец поклонился с серьезным видом. Поклон был почтительный, кланяющийся хотел показать, что он понимает все и признает собеседника своим равным. Фрэнсис, сам не зная отчего и почему, успокоился и утешился. Общество незнакомца приносило ему заметную пользу и удовольствие. Он проникался к незнакомцу все больше и больше уважением и кончил тем, что снял и положил свою широкополую шляпу, как бы чувствуя себя в присутствии начальства.

— Я замечаю, — сказал незнакомец, — что ваши приключения были не особенно мирного характера. У вас оторван воротник, исцарапано лицо и ранен висок. Быть может, вы извините мое любопытство, если я вас спрошу, как это вам удалось заполучить в свой карман краденую вещь такой громадной цены?

— Я должен внести поправку в ваши слова, — возразил Фрэнсис. — У меня нет никакой краденой вещи. Если вы намекаете на бриллиант, то мне его дала час тому назад мисс Ванделер на улице Лепик.

— Мисс Ванделер на улице Лепик! — повторил собеседник. — Вы заинтересовали меня больше, чем сами думаете. Продолжайте, пожалуйста.

— Боже мой! — воскликнул Фрэнсис.

Память его сделала внезапный скачок. Ему живо представился мистер Ванделер, вынимающий из кармана одурманенного гостя какую-то вещь. Теперь он был твердо убежден, что это и был сафьяновый футляр.

— Вы что-нибудь вспомнили или сообразили? — спросил незнакомец.

— Слушайте, — сказал Фрэнсис. — Я не знаю, кто вы такой, но мне кажется, что вам можно довериться и даже получить от вас помощь. Я ничего не понимаю из происшедшего. Вы должны мне дать совет и оказать поддержку, и так как вы сами просите, то я вам расскажу все.

И он вкратце рассказывал все, что с ним было, начиная с того дня, как его пригласили из банка в адвокатскую контору.

— Ваш рассказ просто необыкновенен, — сказал незнакомец, когда молодой человек закончил рассказывать, — и ваше положение очень затруднительно и опасно. Многие на моем месте стали бы советовать вам отыскать вашего отца и отдать ему бриллиант, но у меня другие соображения. Человек! — позвал он.

Подбежал оффициант.

— Позовите мне на минутку распорядителя, — сказал он. — Мне нужно сказать ему два слова.

Официант сходил за распорядителем, который подошел и поклонился с заискивающей почтительностью.

— Чем могу служить? — спросил он.

— Будьте добры, — отвечал незнакомец, указывая на Фрэнсиса, — скажите этому господину, кто я такой.

— Вы имеете честь, сударь, — сказал распорядитель, обращаясь к молодому человеку, — сидеть за одним столом с его высочеством принцем Флоризелем Богемским.

Фрэнсис поспешно встал и сделал принцу глубокий поклон. Принц попросил его сесть на свое место.

— Благодарю вас, — обратился Флоризель к распорядителю. — Мне очень жаль, что я вас побеспокоил из-за таких пустяков. Можете идти!

И он отпустил распорядителя движением руки.

— А теперь, — сказал принц Фрэнсису, — дайте мне сюда бриллиант.

Ни слова не говоря, юноша передал ему футляр.

— Вы хорошо сделали, — сказал Флоризель, — ваше чувство указало вам верный выход, и вы потом всю жизнь будете благодарить Бога за злоключения нынешней ночи. Человек может попадать во всевозможные переплеты, мистер Скримджиэр, но если у него честное сердце и светлый ум, то он из всякого затруднения найдет почетный выход. Успокойтесь вполне. Ваше дело в моих руках, а я достаточно силен для того, чтобы с Божьей помощью привести его к благополучному концу. Пройдемтесь со мной, пожалуйста, до моего экипажа.

Принц встал и оставил официанту золотую монету, повел молодого человека из ресторана на бульвар, где принца дожидалось скромное купе с двумя слугами не в ливреях.

— Эта карета в вашем распоряжении, — сказал он. — Соберите свой багаж, как можно скорее, и мои слуги отвезут вас на дачу в окрестностях Парижа, где вы будете жить в полной безопасности и с некоторым комфортом до того времени, пока устроится ваше дело. Вы найдете там приятный сад, библиотеку хороших книг, повара, винный погреб и запас порядочных сигар, которые я рекомендую вашему вниманию. Жером, --прибавил он, обращаясь к одному из слуг, — вы слышали, что я сказал? Поручаю мистера Скримджиэра вашим заботам. Вы, я это знаю, сумеете хорошо позаботиться о моем друге.

Фрэнсис стал горячо, но довольно бессвязно благодарить.

— Вы успеете меня поблагодарить тогда, когда будете узаконены своим отцом и женитесь на мисс Ванделер, — сказал принц.

С этими словами принц повернулся и пошел по направлению к Монмартру. Он крикнул первого проезжавшего извозчика, дал адрес и через четверть часа звонил уже у ворот мистера Ванделера, отпустив извозчика, немного не доезжая до дома.

Диктатор с величайшими предосторожностями отпер ворота сам.

— Кто это? — спросил он.

— Извините за поздний визит, мистер Ванделер, — отвечал принц.

— Вы, ваше высочество, всегда у нас желанный гость, — сказал мистер Ванделер, отступая и давая дорогу.

Принц вошел в открытую половину ворот и, не дожидаясь хозяина, направился прямо в дом и отворил дверь в гостиную. Там сидели двое: мисс Ванделер, у которой были заплаканные глаза и которая временами всхлипывала, и молодой человек, в котором принц сейчас же узнал клерджимена, месяц тому назад в курильной комнате клуба спрашивавшего у него совета, что ему читать.

— Добрый вечер, мисс Ванделер, — сказал Флоризель. — У вас очень утомленный вид. Мистер Ролльс, если не ошибаюсь? Я надеюсь, что чтение романов Габорио принесло вам пользу, мистер Ролльс?

Но молодому человеку было не до разговоров, он находился в большом огорчении. Поэтому он только чопорно поклонился, продолжая кусать себе губы.

— Какой добрый ветер занес вас к нам, ваше высочество? — сказал вошедший следом за гостем мистер Ванделер. — Чему я должен приписать такую неожиданную честь?

— Я приехал по делу, — отвечал принц. — У меня есть дело к вам, а когда мы его кончим, я попрошу мистера Ролльса пройтись со мной погулять. Мистер Ролльс, — прибавил он строго, — позвольте вам напомнить, что я еще не садился.

Клерджимен вскочил со стула и извинился. Принц сел в кресло у стола, вручил свою шляпу мистеру Ванделеру, а палку мистеру Ролльсу и, заставив их таким образом стоять и служить ему, сказал следующее:

— Я сказал, что приехал сюда по делу. Если бы я приехал для удовольствия, то мне бы очень не понравился прием, который мне здесь оказали, и само общество, в котором я нахожусь. Вы, сэр, — сказал он Ролльсу, — нарушили правила приличия по отношению к лицу высокого сана, а вы Ванделер, хотя и встретили меня с улыбкой, но, вы сами знаете, у вас руки запачканы грязным поступком. Я не желаю, чтобы меня перебивали, — вставил он повелительно. — Я явился сюда говорить, а не слушать. Предлагаю вам выслушать меня почтительно и то, что я скажу, исполнить в точности. Ваша дочь в ближайший удобный день должна быть обвенчана в посольской церкви с моим другом мистером Скримджиэром, приемным сыном вашего брата. Вы будете любезны дать за нее не менее десяти тысяч фунтов приданого. А для вас я придумал очень важное поручение в Сиаме, и вы получите письменную инструкцию. Прошу, сэр, ответить мне в двух словах, принимаете ли вы эти условия или нет?

— Простите, ваше высочество, — сказал мистер Ванделер, — но позвольте мне почтительнейше задать вам два вопроса.

— Позволяю, — сказал принц.

— Вы сейчас изволили сказать, что мистер Скримджиэр ваш друг, — продолжал диктатор. — Поверьте, ваше высочество, если бы я знал, что он имеет честь быть вашим другом, я бы отнесся к нему совершенно иначе.

— Вы поставили вопрос очень ловко, — отвечал принц, — но только это вам нисколько не поможет. Я вам предъявил свои требования. Если бы даже я этого джентльмена до сегодняшнего вечера ни разу не видел, то это ничего не меняет.

— Ваше высочество, вы угадали мою мысль с обычной вашей тонкостью, — отвечал Ванделер. — Теперь еще одно: я, к несчастью, направил полицию по следам мистера Скримджиэра, обвиняя его в краже. Должен ли я это обвинение взять обратно или могу его поддерживать?

— Это уже как вам будет угодно самим, — сказал Флоризель. — Здесь вопрос вашей личной совести и местных законов. Дайте мне мою шляпу, а вы, мистер Ролльс, отдайте мне мою палку и ступайте за мной. Доброго вечера, мисс Ванделер. Я принимаю, — сказал он мистеру Ванделеру, — ваше молчание за безусловное согласие.

— Делать нечего, я покоряюсь, — отвечал старик, — но только предупреждаю вас откровенно, ваше высочество, что дело не обойдется без борьбы.

— Вы старик, — сказал он, — а преклонные годы неблагоприятны для зла. Не делайте мне вызова, а то я могу оказаться жестокосерднее, чем вы воображаете. В первый раз случилось так, что я, исполненный неприязни, становлюсь вам поперек дороги. Позаботьтесь о том, чтобы этот первый раз был и последним.

С этими словами, заставляя викария идти за собой, Флоризель вышел из дома и направился через сад к воротам. Диктатор шел за ним со свечкой и светил, а у ворот отдал ему свечку и сам стал отпирать все свои хитрые запоры и засовы.

В воротах принц обратился к нему в последний раз.

— Вашей дочери здесь нет, — сказал он, — позвольте вам сказать, что я отлично понял ваши угрозы. Но вам стоит только поднять руку и вы навлечете на себя внезапную и непоправимую гибель.

Диктатор не дал никакого ответа, но когда принц повернулся к нему спиной и пошел, взбешенный старик сделал вслед ему угрожающий жест и сейчас же, тихонько завернув за угол, пустился со всех ног бежать до первой извозчичьей биржи.

(Здесь, — говорит мой араб, — нить рассказа окончательно отходит от «Дома с зелеными ставнями». Еще одно приключение, — прибавляет он, — и с «Бриллиантом раджи» будет покончено. Это последнее звено в цепи событий известно среди жителей Багдада под названием «Принц Флоризель и сыщик»)…

ГЛАВА IV

править

Принц Флоризель и сыщик

править

Принц Флоризель дошел с мистером Ролльсом до небольшой гостиницы, в которой тот проживал. Они дорогой много разговаривали, и клерджимен не раз принимался плакать, растроганный ласково-суровыми упреками Флоризеля.

— Я загубил свою жизнь, — сказал он в заключение. — Помогите мне. Скажите, что мне делать? Увы! У меня нет нужных качеств для священника и необходимой ловкости для жулика.

— Вот теперь вы смирились, — сказал он, — и я больше вам ничего не буду говорить. Кающийся не с принцем должен беседовать, а с Богом. Но если вы хотите от меня совета, то поезжайте в Австралию колонистом, займитесь ручным трудом на открытом воздухе и позабудьте, что вы были священником и видели своими глазами проклятый камень.

— И верно, что проклятый, — согласился мистер Ролльс. — Где он теперь? Какую еще новую смуту готовит он людям?

— От него зла больше не произойдет, — сказал принц. — Он у меня в кармане. Вот вам доказательство того, что я уже верю вашему раскаянию, хотя и запоздалому.

— Позвольте мне дотронуться до вашей руки, — попросил мистер Ролльс.

— Рано еще, — ответил принц. — Потом.

Тон, которым были сказаны эти слова, многое объяснил Ролльсу. Спустя несколько минут принц обернулся и увидел, что викарий стоит в подъезде и смотрит ему вслед, призывая благословение неба на человека, умеющего давать такие хорошие советы.

Несколько часов принц пробродил один по самым глухим улицам. Он был смущен и сбит с толку. Что ему делать с камнем? Возвратить ли владельцу, которого он считал недостойным владеть таким сокровищем, или прибегнуть к радикальной мере и раз навсегда изъять его из обращения среди людей? Задача была трудная, не допускавшая неосмотрительного решения. К нему в руки алмаз попал, в полном смысле слова, сверхъестественным путем. Чем чаще принц на него смотрел, раскрывая футляр при свете уличных фонарей, тем больше казался ему этот ослепительно сверкающий камень источником всякого зла и всяких бедствий для мира.

— Помоги мне, Господи! — думал он. — Если я буду часто на него смотреть, я сам, пожалуй, поддамся алчному чувству.

Так ничего не решив, он направился к небольшому, но изящному особняку на берегу реки. Этот отель уже несколько столетий был собственностью его королевской фамилии. Над входом красовался Богемский герб, высокие трубы были украшены тем же гербом; зеленый двор был засажен дорогими цветами, а на шпиле дома целыми днями сидел единственный в Париже аист, собиравший перед особняком любопытную толпу. Взад и вперед ходили величественные лакеи, а в ворота время от времени въезжал чей-нибудь экипаж и подкатывал к подъезду. По многим причинам эта резиденция была особенно мила сердцу принца Флоризеля. В ней он чувствовал себя совершенно по-домашнему, что так редко выпадает на долю великих мира сего. В этот вечер он почувствовал особенное облегчение, когда увидел высокую крышу и умеренно освещенные окна.

Когда он подходил к боковому подъезду, которым всегда пользовался, когда был один, из тени вдруг выступил какой-то человек и вежливо встал перед принцем.

— Имею честь говорить с его высочеством принцем Флоризелем Богемским? — сказал этот человек.

— Да, таков мой титул, — отвечал принц. — А вам что же угодно от меня?

— Я агент сыскной полиции, — отвечал незнакомец, — мне поручено вручить вашему высочеству вот эту повестку от господина префекта.

Принц взял повестку и прочитал ее при свете уличного фонаря. С большими извинениям, но настоятельно принца просили немедленно пожаловать в префектуру.

— Короче говоря, это арест, — сказал принц.

— Смею вас уверить, ваше высочество, — отвечал агент, что господин префект бесконечно далек от подобного намерения. Никакого постановления не сделано. Тут простая формальность, которую, однако, ваше высочество должны исполнить из уважения к законам страны.

— А если я откажусь с вами отправиться в префектуру? — спросил принц.

— Не скрою от вашего высочества, что мне даны самые широкие полномочия, — с поклоном ответил сыщик.

— Честное слово, господа, ваше нахальство переходит всякие границы! — воскликнул принц. — Вас, подчиненного агента, я прощаю, но вашему начальству придется отвечать за свои неправильные действия. То, что оно делает, неконституционно и аполитично. И чем это вызвано? Какой причиной? Обращаю ваше внимание, что я не отказался и не согласился, и что многое будет зависеть от вашего быстрого и умного ответа. Напоминаю вам, агент, что это очень важное дело.

— Ваше высочество, — смиренно отвечал сыщик, — генерал Ванделер и его брат взяли на себя смелость обвинить вас в краже. Они утверждают, что знаменитый бриллиант находится у вас. Префект вполне удовольствуется вашим отрицательным ответом. Скажу даже больше: если вы удостоите меня, подчиненное лицо, своим разговором и заявите мне, что ничего по этому делу не изволите знать, то я, с вашего позволения, сейчас же удаляюсь.

До последней минуты Флоризель считал все дело пустяками, имеющими значение только с международной точки зрения. Но упоминание о Ванделерах разом представило его глазам всю ужасную правду. Его не просто хотят арестовать, его обвиняют в уголовном преступлении. Тут не просто неприятный инцидент, тут опасность для его чести. Что ему сказать? Как поступить? Бриллиант раджи безусловно проклятый камень, и он, принц, должен сделаться последней его жертвой.

Было ясно одно: он не может дать сыщику требуемого заявления. Необходимо выиграть время.

Его нерешительность продолжалась не больше секунды.

— Быть по сему, — сказал он. — Идемте в префектуру.

Сыщик еще раз поклонился и пошел на почтительном расстоянии сзади Флоризеля.

— Подойдите сюда, — сказал ему принц, — я желаю поговорить и, кроме того, если не ошибаюсь, где-то я уже вас встречал. Ваше лицо мне что-то знакомо.

— Я весьма польщен честью, ваше высочество, что вы меня изволили узнать, — отвечал чиновник. — Ведь уже восемь лет прошло, как вы меня видели.

— Запоминать лица — это особенность моей профессии, а также и вашей, — возразил Флоризель. — Если присмотреться хорошенько, то ведь принц и сыщик служат, в сущности в одном учреждении. Тот и другой борются с преступлениями, только принц больше получает жалования, а ваша должность более опасна. Тот и другой одинаково достойны уважения. И со своей стороны я бы предпочел быть хорошим и смелым сыщиком, чем слабым и ничтожным государем.

Сыщик был ошеломлен.

— Ваше высочество, вы платите добром за зло, — сказал он. — В ответ на заявленное на вас подозрение вы проявляете такую бесконечную снисходительность.

— А почему вы знаете, быть может, я стараюсь вас подкупить.

— Сохрани Бог от такого искушения! — воскликнул сыщик.

— Хвалю за ответ, — сказал принц. — Это ответ человека честного и умного. Мир велик и наполнен богатством и красотой. Он заключает в себе бесконечные ресурсы для подкупа. Иного деньгами не купишь и за миллионы, но зато он может поддаться соблазну женской любви. У меня у самого бывали в жизни такие искушения, такие непреодолимые соблазны, что я так же вот, как и вы, поручал себя в эти минуты Божьему милосердию. И только благодаря этой привычке — обращаться за помощью к Богу — я хожу и сейчас по этому городу с незапятнанным сердцем.

— Я всегда слышал о вас, как о честнейшей личности, — сказал сыщик, — но не знал, что вы, кроме того, еще человек такой мудрый и благочестивый. Вы говорите истинную правду и сказали ее так, что вам удалось глубоко затронуть мое сердце. Здешний мир, действительно полон всевозможных искушений и соблазнов.

— Вот мы как раз стоим с вами на середине моста, — сказал Флоризель. — Облокотитесь на перила и посмотрите. Как вода течет там внизу, так и всевозможные страсти и осложнения жизни уносят честность слабых людей. Хотите, я расскажу вам одну историю.

— Я к услугам вашего высочества, — сказал сыщик.

По примеру принца, он тоже облокотился на перила и приготовился слушать. Город уже спал. Если бы не бесконечные фонари и не очертания домов на фоне звездного неба, то можно было бы подумать, что находишься не в городе, а в деревне.

— Был один офицер, — так начал свой рассказ принц Флоризель, — человек храбрый, отличного поведения, собственными заслугами дошедший до высокого чина. Он пользовался всеобщим уважением и мог бы подняться еще выше. В несчастный для себя час этот офицер осмотрел коллекцию одного индийского князя. Там он увидел алмаз такой необыкновенной величины и красоты, что с этой минуты стал только о нем одном и думать. За блестящий кусочек кристалла он готов был пожертвовать всем — честью, совестью, репутацией, дружбой, любовью к отечеству. Три года служил он этому полудикому владетельному князьку, точно Иаков Лавану. Он потакал разбойникам, убийцам, подвел под суд и под смертный приговор своего товарища офицера, не угодившего радже своим честным свободолюбием. Наконец к великому стыду и опасности для своей родины, он подвел под поражение и истребление целый корпус своих же кровных солдат, которых погибло несколько тысяч. В результате он скопил себе огромное состояние и вернулся домой с желанным бриллиантом.

Прошли годы, — продолжал принц, — и вот бриллиант случайно пропал. Достался он в руки одному скромному, трудолюбивому юноше-студенту, кандидату в пасторы, только начавшему свою полезную и почетную карьеру. Тотчас же не замедлило проявиться действие вредных чар: заброшено святое призвание, заброшена наука, забыто все, молодой человек убегает с бриллиантом в чужой край. Надобно вам сказать, что у офицера был брат, хитрый, смелый и совершенно бессовестный человек, выведавший тайну у пастора. Что же он, как вы думаете, делает? Извещает брата, дает знать полиции? Нет. Дьявольские чары опутывают и этого человека. Он хочет добыть камень для себя самого. Рискуя смертоубийством, он дает молодому пастору усыпительного снадобья и захватывает добычу. Затем, по совершенной случайности, которая в нравоучительном отношении не имеет значения и потому я ее опускаю как лишнюю подробность, алмаз из его рук переходит к одному юноше, который при виде его приходит в ужас и отдает его на хранение одному очень высокопоставленному человеку с безупречной репутацией.

"Фамилия офицера — сэр Томас Ванделер, — продолжал Флоризель. — Камень — так называемый «бриллиант раджи». — И принц моментально открыл руку. — Смотрите, вот он здесь, перед вашими глазами.

Сыщик вскрикнул и отскочил назад.

— Вы вот тут раньше упомянули об искушении, — сказал принц. — Представьте, мне этот сверкающий самородок просто омерзителен, как какая-нибудь гадина, как трупный червяк. Мне противно держать его в руках, точно я дотрагиваюсь до невинной крови. Я смотрю на него и знаю, что он горит геенским огнем. Я вам рассказал только разве сотую часть всей его истории. Что было в прежние века, на какие преступления, на какое вероломство пускались из-за него прежние люди, я уж и не говорю: даже подумать страшно. Долгие годы служил он верой и правдой силам преисподней. Но довольно крови, довольно ненависти, довольно искалеченных существований и разорванных дружб! Этого больше не будет. Все на свете имеет конец — зло и добро, чума и прекрасная музыка. Так и этот алмаз. Да простит мне Бог, если я поступаю не по правде, но только власть рокового камня должна кончиться в эту же ночь.

Принц сделал внезапно движение рукой, и алмаз, описав яркую, светлую дугу, с плеском упал в воду текущей реки.

— Аминь! — торжественно проговорил Флоризель. — Я убил блудницу!

— Помилуй Бог! — воскликнул сыщик. — Что вы сделали? Я теперь погибший человек.

— Ну положим, вашей погибели позавидуют многие из весьма благополучных жителей этого города, — с улыбкой сказал принц.

— Ах, ваше высочество, после всего, что было, вы меня еще хотите подкупить! — воскликнул сыщик.

— Это не подкуп, да притом теперь уже дело кончено, — сказал Флоризель. — Ну идемте теперь с вами в префектуру.

Спустя немного состоялась в тихом семейном кругу свадьба Фрэнсиса Скримджиэра с мисс Ванделер, и принц был шафером у жениха. Братья Ванделеры кое-что прослышали о судьбе бриллианта, и вскоре праздная толпа получила возможность позабавиться, глядя на водолазные операции у берега Сены. Но расчет был сделан неверно, выбран был не тот рукав реки. Что касается принца, то он, если верить арабскому писателю, жестоко пострадал. Так как читателя будут, вероятно, интересовать подробности, то я могу еще сказать, что в Богемии произошла революция и Флоризель был свергнут с престола. Ему были поставлены в вину слишком частые поездки в чужие края, вследствие чего государственные дела пришли в полный упадок. В настоящее время его высочество держит на Руперт-Стрите табачный магазин, охотно посещаемый всеми изгнанниками. Я тоже захожу иногда туда покурить и поболтать и вижу его там. По-моему, он выглядит такой же важной особой, как и раньше, в дни своего блеска и благополучия. За прилавком он стоит настоящим олимпийцем, и хотя вследствие сидячей жизни, у него заметно отрастает под жилетом брюшко, все же он до сих пор едва ли не самый красивый табачный торговец в Лондоне.



  1. Так называют иногда экспресс между Лондоном и Эдинбургом (прим. перев.).