Я отвѣчаю нѣсколько поздно на два пріятныя слова критика, помѣщенныя въ Аглаѣ любезнымъ ея Издателемъ — прошу у него извиненія; отсутствіе мое изъ Москвы причиною такой медлительности. Вы угадали, любезной критикъ; самолюбіе мое не оскорбилось, и, правду сказать, я не умѣю вообразить, какъ можетъ полезное замѣчаніе, сдѣланное просто, безъ всякаго вида насмѣшки, съ любезною, можетъ быть слишкомъ осторожною скромностію, и (что всего важнѣе) по требованію женщинъ, которыя однѣ имѣютъ право быть нашими судіями, когда желаемъ написать что-нибудь пріятное, какъ можетъ такое замѣчаніе быть оскорбительнымъ для самолюбія! Напротивъ, прочитавъ вашу критику, я пожелалъ искренно, чтобы издатель журналовъ, подражая вамъ въ скромности и учтивости, чаще переписывались другъ съ другомъ; чтобы они, такъ сказать, составили согласное, исполненное взаимнаго доброжелательства семейство авторовъ, семейство, въ которомъ каждый членъ, имѣя въ виду и пользу и усовершенствованіе другихъ сочленовъ своихъ, безъ всякаго пристрастія замѣчалъ бы ихъ ошибки, предлагалъ имъ свои замѣчанія не повелительнымъ языкомъ учителя, не съ колкою насмѣшливостію соперника, но съ кроткою, благородною непринужденностію любителя истины: ---- такой оборонительный и наступательный союзъ журналистовъ, безъ всякаго сомнѣнія, принесъ бы великую пользу ихъ авторскимъ дарованіямъ. Самолюбіе наше весьма обманчиво — говорю по собственному многократному опыту — очарованное зеркало его представляетъ нашимъ глазамъ однѣ только пріятныя стороны предметовъ, и непріятныя или украшаетъ, или дѣлаетъ совсѣмъ незамѣтными для нашего взора. Молчаніе Публики, благодаря убѣжденію коварнаго самолюбія, можетъ легко показаться автору одобреніемъ; онъ перестаетъ быть осторожнымъ, спускаетъ себѣ съ благосклонностію тѣ ошибки, на которыя читатели его смотрятъ съ равнодушіемъ — а благосклонность сія не должна ли наконецъ погубить или унизить и его дарованія? Скажу откровенно: слышать справедливый упрекъ въ присутствіи многихъ свидѣтелей — (ибо авторъ, и въ особенности журналистъ, всегда на сценѣ болѣе или менѣе обширной) едва ли можетъ быть для насъ пріятно, по крайней мѣрѣ въ первую минуту. Но естьли мы имѣемъ въ виду одно только усовершенствованіе своего таланта, есть ли мы уважаемъ одну только похвалу заслуженную, и естьли (что также очень важно) нашъ критикъ говоритъ съ нами не для того, чтобы насъ оскорбить или осмѣять, а для того, чтобы показать намъ истинный путь, съ котораго мы сбились: но мы послѣ минутной досады на собственную ошибку, и естьли угодно, на того и кто обнаружилъ ее передъ цѣлымъ свѣтомъ — сами поспѣшимъ въ ней признаться, потому что признаніе половина исправленія, останемся благодарными своему просвѣтителю, и выиграемъ много, сдѣлавшись осторожнѣе. Осторожность и робость — великая разница. Будучи соединена съ дѣятельнымъ прилѣжаніемъ, первая несомнѣнно приведетъ насъ къ успѣху.
Теперь позвольте мнѣ обратиться къ нашей Критикѣ, за которую благодарю искренно и васъ и тѣхъ любезныхъ женщинъ, которыя поручили вамъ сообщить мнѣ ее посредствомъ Аглаи. «Марія, по мнѣнію ихъ, не могла ронять веретена, сидя за самопрялкою, ибо веретена не было въ рукахъ ея; а естьли оно было, то Марія сидѣла просто за пряжею.» Замѣчаніе истинное, и я не смѣю сказать противъ него ни слова. Но пожалѣитежь вмѣстѣ со мною объ участи Историка, желающаго быть вѣрнымъ, и имянно отъ того впадающаго въ грубыя ошибки. Повѣсть: Марьина роща, основана вся на древнихъ рукописяхъ и преданіяхъ, въ ней не найдете вы ни одного выраженія, ни одной мысли, которая собственно принадлежала, бы новому издателю, все заимствовано имъ изъ древнихъ записокъ — и онѣ-то сдѣлали его преступникомъ противъ здраваго смысла. Въ одномъ изъ старинныхъ манускриптовъ, кажется современномъ Великому Князю Владиміру, сказано имянно, что Марія сидѣла за самопрялкою; въ другомъ, принадлежащемъ, естьли не ошибаюсь, ко временамъ Владиміра Мономаха, говорится о веретенѣ въ томъ самомъ мѣстъ, гдѣ первый историкъ упоминаетъ о самопрялкѣ — явное несогласіе въ произшествіяхъ! Чтожь сдѣлалъ новый историкъ? Онъ вздумалъ одною чертою пера согласить несогласное, въ угодность одному изъ своихъ Геродотовъ, поставивъ самопрялку; а въ удовольствіе другому, прибавилъ къ ней веретено, и надобно признаться, естественною вѣроятностію пожертвовалъ вѣрности исторической: — нещастіе, не рѣдко бывающее и съ важными историками, которые, въ наше время, описываютъ произшествія, случившіяся за десять вѣковъ до Рождества Христова! Не рѣдко мы ошибаемся и отъ того, что ищемъ вдали той истины, которая у насъ передъ глазами. — Для чего бы, на примѣръ, и мнѣ вмѣсто того чтобы умирать со скуки надъ пыльными, едва понятными записками древнихъ бытописателей, не спросить у Первой попавшейся мнѣ крестьянки: имѣетъ ли она въ рукахъ веретено въ то время, когда, сидитъ за самопрялкой. Она отвѣчала бы мнѣ рѣшительнѣе всякаго манускрипта, современнаго Великому Князю Владиміру. — Виноватъ! нечего и говорить, но повторяю, признаніе половина исправленія! Что же касается до маленькаго негодованія нашихъ любезныхъ дамъ, которымъ показалось смѣшнымъ, что Витязь Рогдай вмѣстѣ съ золотыми парчами дарилъ Марію лентами и бисеромъ, а не жемчугомъ и богатыми ожерельями: то оно конечно дѣлаетъ имъ честь! Но Историкъ не можетъ принять его на свой счетъ, онъ самъ досадовалъ на Рогдая за скупость его и неразборчивый вкусъ, однако принужденъ былъ повиноваться строгой Исторіи, и вмѣсто жемчуга и ожерельевъ — написать, скрѣпивъ сердце, бисеръ и ленты.
Теперь остается мнѣ (отвѣчавъ вамъ, какъ справедливому и любезному критику), поблагодарить васъ, какъ добраго пріятеля, за то желаніе, которымъ вы заключаете свое письмо. Сказанное вами о успѣхахъ моихъ въ трудахъ кабинета и жизни принимаю за одно доброжелательство благороднаго сердца, и желалъ бы найти въ немъ вѣрное предвѣщаніе, по крайней мѣрѣ въ отношеніи къ послѣднему; ибо что принадлежитъ до трудовъ кабинета, свободныхъ, уединенныхъ и невинныхъ, то (вы знаете это по собственному опыту) никакой блистательный успѣхъ не можетъ быть предпочтенъ тому скромному и тихому наслажденію, которое съ мимъ неразлучно: слѣдовательно они могутъ быть нашимъ щастіемъ, или, естьли хотите, нѣкоторою замѣною нашего щастія и тогда, когда не будутъ увѣнчаны успѣхомъ.