Без названия (Мамин-Сибиряк)/Часть 4/ДО

Без названия : Роман — Часть четвёртая
авторъ Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Опубл.: 1894.

I

Мы опять въ окоемовскомъ домѣ въ Сивцевомъ-Вражкѣ. Въ пяти маленькихъ комнаткахъ оставалось все попрежнему, какъ было и десять лѣтъ назадъ. Та же старушка Марѳа Семеновна неслышными шагами переходила изъ комнаты въ комнату, точно тѣнь, оберегавшая свое родовое гнѣздо. Старушка осталась такой же, точно въ теченіе этого времени не успѣла ни разу снять даже очковъ, и такъ же повторяла свою безконечную старушечью работу. Гдѣ-то тамъ происходили міровыя событія, гдѣ-то люди волновались, дѣлали великія открытія, убивали другъ друга, а здѣсь жизнь катилась тихимъ ручейкомъ. По вечерамъ въ комнаткѣ старушки происходило одно и то же: приходилъ старый жирный котъ и укладывался на свою подушку, потомъ приходила сѣдая старуха-нянька и подсаживалась къ столу на низенькую скамейку. Эта няня была изъ крѣпостныхъ, и Марѳа Семеновна вотъ уже тридцать лѣтъ какъ собиралась ей отказать и отказывала не одинъ разъ.

— Куда же я пойду? — удивлялась няня, — Да и не вы меня нанимали, а покойный баринъ... да. И правовъ у васъ нѣтъ, чтобъ отказывать мнѣ. Да и какъ я васъ оставлю при вашихъ лѣтахъ?

— Пожалуйста, оставь мои лѣта. Тебя это не касается, Агаша... Сама не молоденькая...

— А мнѣ это даже все равно, вѣдь я не барыня...

— Молчи, пожалуйста...

— Барыни свои-то года считаютъ, а нашему брату, простому человѣку, это даже все равно...

Эти легкія пререканія смѣнялись сейчасъ же тихой бесѣдой на безконечную тему о невозвратномъ быломъ, точно обѣ старушки уходили въ свое прошлое и дѣлались опять молодыми. Маленькая комната наполнялась этими воспоминаніями. Выступали изъ мрака забвенія знакомыя лица и еще разъ оживали въ этихъ тихихъ старушечьихъ разговорахъ. Да, они давно лежали уже въ могилахъ, о нихъ давно уже всѣ забыли, молодыя поколѣнія были поглощены своими молодыми дѣлами, и только двѣ старушки поднимали эти старыя тѣни.

— Куда лучше было прежде-то, барыня, — увѣряла няня. — И народъ совсѣмъ другой былъ... Взять хоть нашего Василія Тимоѳеича, съ какими людьми онъ знакомство ведетъ: купцы, писаря, строкулисты... Покойникъ-тятенька въ переднюю бы не пустилъ ихъ, а Василіи Тимоѳеичъ еще разговоры разговариваетъ.

— Дѣла у него, няня...

— Съ благородными дѣла-то и велъ бы...

— Какое ужъ нынче благородство. Вася-то уродился особенный, не какъ другіе... Такъ и живетъ.

— Я такъ полагаю, барыня, что испортили его въ этой самой Америкѣ. Другимъ человѣкомъ оттуда пріѣхалъ... Разѣ онъ такой раньше-то былъ?

Разъ, въ глухой осенній ноябрьскій вечеръ, когда падалъ мягкій снѣжокъ, старушки были встревожены торопливымъ звонкомъ.

— Кому бы это быть? — удивились онѣ разомъ.

— Телеграмма...

— Навѣрно, телеграмма...

Кухарка отворила дверь и впустила двухъ женщинъ, одѣтыхъ по-дорожному. Няня подняла кверху свѣчу, чтобы разсмотрѣть получше нежданыхъ гостей, и радостно вскрикнула:

— Княжна, матушка ты наша...

— Я уже пріѣхала, няня, — объясняла княжна. — Марѳа Семеновна дома?

— Куда ей дѣваться?.. У себя въ комнатѣ пасьянсъ раскладываетъ.

Поцѣловавъ ручку у княжны, няня все свое вниманіе сосредоточила на другой гостьѣ, которая смотрѣла на нее такими спокойными темными глазами.

— Раздѣвайтесь, Настасья Яковлевна, — предлагала княжна. — Мы ужо дома... Няня, самоваръ поскорѣе.

— Живой рукой, княжна... Побѣгу барынѣ сказать. То-то обрадуется... Охъ, стара она стала, пожалуй, и не признаетъ сразу.

Настасья Яковлевна ни за что не хотѣла ѣхать въ незнакомый домъ, и княжна привезла ее насильно. Сейчасъ дѣвушка очень конфузилась и стояла въ нерѣшительности, раздѣваться ей или нѣтъ.

— Я поѣду домой, Варвара Петровна...

— Пустяки... Мы попьемъ сначала чаю, а тамъ увидимъ.

Нерѣшительный моментъ закончился появленіемъ самой Марѳы Семеновны, которая со слезами бросилась на шею княжнѣ и по пути расцѣловала Настасью Яковлевну.

— Вотъ радость-то... — повторяла она. — То-то мнѣ сегодня выпадали все двѣ дамы, бубновая и трефовая, а потомъ неожиданный интересъ... Да раздѣвайтесь вы скорѣе!

Послѣднее было не легко исполнить, потому что пришлось вынимать путешественницъ изъ дорожныхъ шубъ, снимать съ нихъ теплые платки, сибирскія валенки, какъ развертываютъ посылки, укупоренныя въ дальнюю дорогу.

— Позвольте вамъ представить мою хорошую знакомую, — догадалась княжна отрекомендовать Настасью Яковлевну. — Вы ее уже полюбите... Это уже удивительная дѣвушка. Она жила тамъ вмѣстѣ съ нами и пріѣхала сюда повидаться съ родными...

— Очень, очень рада... — говорила Марѳа Семеновна и еще разъ расцѣловала удивительную дѣвушку. — Ну, а что Вася?

— Онъ тоже скоро пріѣдетъ...

— Здоровъ?

— Отлично себя чувствуетъ... Припадковъ почти нѣтъ. Ему тамъ очень нравится... А я соскучилась о Москвѣ. Даже плакала не одинъ разъ.

— О чемъ же плакала, если тамъ хорошо?

— Да такъ... Вспомню про Москву и поплачу. Тамъ хорошо, а въ Москвѣ лучше... Какъ давеча поѣздъ подошелъ, такъ я уже и не знаю, что и дѣлать. Готова была расцѣловать каждаго посыльнаго... Вѣдь все свои, москвичи...

Настасьѣ Яковлевнѣ сразу понравились и эти маленькія комнаты, и скромная обстановка, и сама хозяйка, такая милая и добрая старушка, точно она дѣйствительно пріѣхала домой. Ей приходилось молчать въ теченіе цѣлаго часа, пока у Марѳы Семеновны и княжны шелъ перекрестный допросъ. Многаго она не понимала и боялась, что ея присутствіе мѣшаетъ. Марѳа Семеновна, дѣйствительно, забывала о незнакомой гостьѣ, потомъ спохватывалась и принималась ее цѣловать.

— Я васъ не знаю, хорошая, но такъ рада васъ видѣть, — говорила старушка со слезами на глазахъ. — Вы изъ Сибири?

— Нѣтъ, но родилась въ Сибири...

— Очень, очень рада... Я васъ не отпущу домой. Переночуйте... А завтра какъ знаете.

Княжна довольно сбивчиво передала исторію своего путешествія, очертила въ короткихъ словахъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ и постоянно возвращалась назадъ, перепутывая ходъ событій. Марѳа Семеновна слушала ее съ серьезнымъ, почти строгимъ лицомъ и интересовалась только тѣмъ, что касалось Васи, — остальное ея точно не касалось. Это былъ понятный эгоизмъ матери. Особенно много въ разсказѣ княжны удѣлено было сибирскому попу о. Аркадію, и она даже обидѣлась, что Марѳа Семеновна отнеслась къ этому необыкновенному человѣку почти равнодушно. Старушку немало затрудняли незнакомыя собственныя имена, техническія слова и тѣ подробности, когда княжна говорила о неизвѣстномъ ей, какъ объ извѣстномъ. Красный-Кустъ, озеро Челканъ, башкирская деревня Салта, докторъ Егоръ Егорычъ, учитель Ваня, поповны Марковны, сибирскій человѣкъ Утлыхъ — все это было такое чужое въ этой дворянской комнатѣ, точно откуда-то дунуло сквознякомъ. И эта незнакомая дѣвушка тоже немного смущала Марѳу Семеновну, — мало ли кого можетъ затащить эта княжна?..

— Она у насъ раскольница, — объясняла княжна, поймавъ нѣмой вопросъ старушки. — Но такая хорошая... Ее всѣ любятъ уже.

Марѳа Семеновна только строго сложила губы, — она недолюбливала раскольниковъ, какъ нѣчто вульгарное, что свойственно только простому народу. Настасья Яковлевна поняла эту невысказанную мысль и почувствовала себя чужой въ этой уютной комнаткѣ. Да, ихъ раздѣляла цѣлая пропасть... Зачѣмъ княжна завезла ее въ это дворянское гнѣздо?..

Бесѣда затянулась за полночь, пока княжна не охрипла.

Гостьи были помѣщены въ залѣ, гдѣ няня устроила постель по походному.

— Отчего вы такая грустная? — спрашивала княжна, забираясь подъ одѣяло.

— Не знаю... Мнѣ кажется, что я сдѣлала ошибку, послушавшись васъ.

— О, нѣтъ... Марѳа Семеновна отличная старушка.

— А вы замѣтили, какое непріятное впечатлѣніе произвела на пее ваша рекомендація?

— Это раскольницей-то? Пустяки... У старушки есть свои дворянскія причуды, но это такъ. Вы ее полюбите...

Настасья Яковлевна сидѣла на своей постели въ ночной кофточкѣ, съ распущенными волосами, и княжна невольно любовалась этой своеобразной дѣвичьей красотой. Ничего похожаго на другихъ дѣвушекъ... Про себя княжна думала о томъ недалекомъ времени, когда вотъ эта раскольница войдетъ сюда молодой хозяйкой, думала и улыбалась. Комбинація была, право, недурная, и старое дворянское дерево оживилось бы приливомъ здоровой народной крови. Настасья Яковлевна, въ свою очередь, тоже думала объ Окоемовѣ и, разсматривая окружавшую обстановку, въ тысячу первый разъ старалась угадать, что это за человѣкъ. Онъ здѣсь выросъ, здѣсь жилъ, здѣсь задумывалъ свои планы, — каждая мелочь говорила о его привычкахъ. А этихъ мелочей было такъ мало... Есть люди, которые нуждаются въ извѣстной обстановкѣ, которая ихъ характеризуетъ, и есть другіе люди, которые не нуждаются въ ней. Княжна долго смотрѣла на Настасью Яковлевну, угадала ея мысли, соскочила со своей постели и быстро поцѣловала ее.

— Вы не знаете, какъ хороша бываетъ дѣвушка, когда она думаетъ о любимомъ человѣкѣ... — шептала княжна, обнимая раскольницу. — О, я все понимаю!.. Вы думали о немъ? Да? А я думала о васъ обоихъ и впередъ радовалась за ваше будущее счастіе.

— Варвара Петровна... — умоляла вспыхнувшая раскольница.

— Развѣ это неправда?.. Милая, я васъ понимаю...

Раскольница отрицательно покачала головой. У каждаго своя судьба, а ее со дня рожденія преслѣдовали неудачи. Она припомнила сцену своего отъѣзда и успокоилась, хотя все это казалось такимъ далекимъ и несбыточнымъ. Потомъ ее сердила откровенность доброй княжны. Зачѣмъ говорить о томъ, что никогда не осуществится?

На другой день княжна поднялась рано, разбудила Настасью Яковлевну, даже помогла ей одѣться, какъ гувернантка, и дала нѣсколько хорошихъ совѣтовъ, какъ держать себя съ Марѳой Семеновной.

— Хотите, я сама съѣзжу къ вашему дядѣ? — предлагала она въ порывѣ великодушія. — Я уже все устрою и скажу ему, какая вы хорошая...

— Нѣтъ, нѣтъ, я сама... Вы ихъ совсѣмъ не знаете. Это свой особенный міръ, гдѣ и думаютъ, и говорятъ, и дѣлаютъ по-своему.

Марѳа Семеновна отпустила раскольницу изъ дому только подъ тѣмъ условіемъ, что она непремѣнно вернется. Настасья Яковлевна поняла, что княжна успѣла наговорить старушкѣ о ней чего-нибудь необыкновеннаго, но это почему-то ее больше не смущало.

Княжна отправилась на цѣлый день въ походъ, какъ выражалась няня, и вернулась только вечеромъ. Ея первый вопросъ былъ о Настасьѣ Яковлевнѣ, — раскольница исчезла. Княжна была въ дурномъ настроеніи, какъ замѣтила Марѳа Семеновна.

— Ужъ ты здорова ли? — заботливо спрашивала старушка.

— Ничего...

Потомъ княжна неожиданно расплакалась,

— Я несчастный человѣкъ... — говорила она сквозь слезы. — Рвалась въ Москву, мечтала объ этой поѣздкѣ, а пріѣхала сюда, побывала у знакомыхъ и почувствовала себя уже чужой... Мнѣ вдругъ уже сдѣлалось скучно.

— О чемъ скучать-то?

— А какъ же... Вѣдь всѣ наши тамъ остались. Я такъ привыкла къ нимъ... Нѣтъ, я не могу, я уже несчастная.

II

— Барыня, Марѳа Семеновна, что я вамъ скажу... — говорила, таинственно оглядываясь во всѣ стороны, старая няня дня черезъ два послѣ пріѣзда сибирскихъ гостей.

— Говори...

— А вы не обидитесь, барыня?

— Да говори же, глупая. Что за глупая привычка жилы тянуть изъ человѣка... Что такое случилось?

Няня еще разъ оглянулась, прикрыла ротъ рукой и хихикнула. Это уже окончательно взбѣсило Марѳу Семеновну, и она даже топнула ногой. Непремѣнно нужно будетъ отказать этой нахалкѣ...

Няня еще разъ оглянулась и проговорила:

— А княжна не спроста... Ужъ я и такъ и этакъ думала — нѣтъ, не спроста.

— Да что не спроста-то?

— Да все не спроста... Зачѣмъ она привезла эту купчиху къ намъ? Дѣвушка она хорошая, нечего сказать, а только къ чему она намъ?.. Вотъ и выходитъ — не спроста. Думала я, думала, а сегодня утромъ проснулась и опять думаю. А потомъ меня точно освѣтило... Все сразу поняла... Да... Вѣдь она, княжна, въ невѣсты Василію Тимоѳеичу прочитъ вотъ эту самую купчиху.

Марѳа Семеновна даже вскочила, такъ было неожиданно это послѣднее заключеніе. Какъ въ невѣсты? Почему въ невѣсты? Вася на коренной дворянкѣ женится, на столбовой

— Да это ты съ чего взяла-то? — всполошилась старушка.

— Своимъ умомъ дошла... А потомъ въ карты раскинула, и то же самое выходитъ. Трефовая-то дама, помните, барыня, у васъ въ пасьянсахъ все на глаза лѣзла?.. Вотъ она и есть самая.

Встревоженная этой догадкой до глубины души, Марѳа Семеновна едва дождалась, когда вернется изъ своего похода княжна. Старушка даже поплакала раза два, потому что ужъ очень обидно... Развѣ не стало своихъ дворянскихъ невѣстъ? Любая съ радостью пойдетъ за Васю, а тутъ какая-то раскольница. Она еще потомъ отравитъ мужа...

Когда явилась княжна, усталая отъ ходьбы и разныхъ хлопотъ, Марѳа Семеновна встрѣтила ее въ передней.

— Иди-ка, иди, жаръ-птица... Ты это что придумала-то?

Княжна могла сдѣлать только большіе глаза и не понимала, въ чемъ дѣло.

Старушка провела ее къ себѣ въ комнату, притворила дверь и принялась исповѣдывать.

. — Ты не финти и не заметай слѣдовъ, — строго начала Марѳа Семеновна и даже погрозила пальцемъ. — Я вѣдь не посмотрю, что ты княжескаго рода... Да. И меня не проведешь...

— Марѳа Семеновна, что случилось? — взмолилась княжна.

— Что случилось? Посмотри-ка мнѣ прямо въ глаза... Нѣтъ, что это ты придумала? А я-то радуюсь... Поглупѣла на старости лѣтъ. Для чего ты привезла ко мнѣ вотъ эту самую раскольницу?

— А куда же ей дѣваться, Марѳа Семеновна? Она уже совсѣмъ круглая сирота... Боится домой и глаза показать.

— Значитъ, хороша птица, что дома своего боится... Настоящія-то хорошія дѣвушки такъ никогда не дѣлаютъ... Да, не дѣлаютъ, а ты въ невѣсты Васѣ прочишь. Ему самому-то не догадаться, такъ другіе за него позаботятся. Какъ это, по-твоему, хорошо, а? И не отпирайся и не отвиливай — все, все знаю!..

Натискъ былъ сдѣланъ слишкомъ быстро, такъ что княжна серьезно смѣшалась и не знала, что ей говорить. Она стояла, передъ Марѳой Семеновной, какъ виноватая школьница, и виновато улыбалась. Потомъ княжна совершенно неожиданно для самой себя проговорила:

— А что же тутъ худого, Марѳа Семеновна, если бы и такъ?

— Какъ ты сказала?

— Я говорю уже, что Настасья Яковлевна прекрасная дѣвушка, и Василій Тимоѳеичъ былъ бы съ ней счастливъ. А что касается нашего дворянства, то это уже предразсудокъ... Наконецъ она очень нравится Василію Тимоѳеичу. Да, нравится. И онъ сейчасъ бы женился на ней, если бы она изъявила свое согласіе. Это чудная дѣвушка вообще, и лучшаго выбора Василій Тимоѳеичъ не могъ сдѣлать...

Марѳа Семеновна только замахала руками и безсильно опустилась на стулъ. Княжнѣ сдѣлалось жаль старушки, и она опять растерялась.

— Гдѣ я? — шептала Марѳа Семеновна, съ удивленіемъ оглядывая собственную комнату. — Что я слышу? До чего дожила?

Княжна присѣла на скамеечку у ея ногъ, взяла ее за руку и принялась успокаивать.

— Вѣдь еще ничего нѣтъ, Марѳа Семеновна. Это уже мое предположеніе... Можетъ-быть, ничего и не будетъ. Я даже не имѣла права высказывать вамъ всего этого... Успокойтесь, ради Бога. Въ васъ говоритъ тотъ материнскій эгоизмъ, который выдѣляетъ своихъ дѣтей изъ всѣхъ остальныхъ. Какая мать найдетъ для своего сына вполнѣ достойную дѣвушку? Всѣ матери только мирятся съ этимъ, какъ съ печальной необходимостью. Эта материнская ревность, можетъ-быть, тяжелѣе всѣхъ остальныхъ ревностей... Необходимо взять себя въ руки.

— Да вѣдь другого Васи нѣтъ, что ты ни говори... Другіе пусть женятся, на комъ хотятъ, а Вася одинъ.

Конечно, вся эта сцена закончилась слезами, причемъ за компанію поплакала и княжна. Это послѣднее оказалось лучшимъ средствомъ успокоенія. Въ довершеніе всего пріѣхала какъ разъ сама Настасья Яковлевна.

— Я не могу ее видѣть... — заявляла Марѳа Семеновна.

— Такъ нельзя... Это уже нехорошо. Она такая хорошая и ничего не подозрѣваетъ. Наконецъ, вы ее сами полюбите, когда узнаете поближе.

— Ну, ужъ это оставь, матушка...

Дѣвушка исчезала на два дня и вернулась очень разстроенная, хотя и съ спокойнымъ лицомъ. Княжна это почувствовала инстинктомъ, какъ только взглянула на нее.

— Все кончено? — тихо спросила она, обнимая Настасью Яковлевну.

— Да...

— И отлично... Уже когда-нибудь нужно было кончать.

— Все-таки тяжело... ахъ, какъ тяжело! Что они говорили мнѣ!.. Вѣдь родятся же такія несчастныя, какъ я! У меня никого больше не осталось, Варвара Петровна... Сегодня же переѣзжаю въ меблированныя комнаты и буду искать работы.

— Съ работой еще успѣемъ, дорогая, а сначала необходимо успокоиться.

Княжну больше всего мучило то, что Марѳа Семеновна, кажется, рѣшилась не выходить изъ своей комнаты. Настасья Яковлевна, конечно, это замѣтитъ, и выйдетъ ужасно неловко. Бѣдная дѣвушка и безъ того убита, а тутъ еще новая непріятность. Для двухъ дней это слишкомъ много. Княжна боялась, что Настасья Яковлевна сама первая догадается относительно своего положенія въ этомъ домѣ.

Марѳа Семеновна сказалась больной, и Настасья Яковлевна поняла, что это значило. Она только взглянула на княжну и горько улыбнулась. Что же, одно къ одному... Бываютъ такія обидныя положенія въ жизни, изъ которыхъ нѣтъ выхода. Что же она могла сдѣлать? Итти оправдываться въ несуществовавшей винѣ — нѣтъ, это уже слишкомъ много. Княжна чувствовала себя тоже виноватой, потому что высказала больше того, на что имѣла право.

— Мы все устроимъ... — повторяла княжна растерянно. — Да, устроимъ... Только не нужно волноваться и падать духомъ.

Раскольница оставила окоемовскій домъ въ этотъ же день. Марѳа Семеновна приняла ее, лежа въ постели. Княжна была свидѣтельницей, какъ встрѣтились эти женщины двухъ разныхъ міровъ. Обѣ старались быть спокойными и обѣ добросовѣстно продѣлали послѣднюю комедію.

— Я не понимаю, почему вы бѣжите изъ моего дома? — удивлялась Марѳа Семеновна.

— Марѳа Семеновна, я очень вамъ благодарна, но мнѣ будетъ удобнѣе въ меблированныхъ комнатахъ. Привычка быть самостоятельной и никого не стѣснять...

Невѣста изъ меблированныхъ комнатъ — прекрасно. И какъ говоритъ спокойно, точно дѣлаетъ одолженіе. Прощаніе вышло вообще довольно сухо.

Настасья Яковлевна вздохнула свободно, когда очутилась на подъѣздѣ стараго дворянскаго гнѣзда. Да, дальше отсюда, туда, гдѣ нѣтъ никакихъ предразсудковъ. Спускался уже темный зимній вечеръ. Недавняя ростепель смѣнилась крѣпчавшимъ холодкомъ. Въ такую погоду невольно чувствуешь себя бодрымъ и свѣжимъ. Княжна отправилась провозкать Настасью Яковлевпу, — она чувствовала за собой обязанность не оставлять ее въ такую минуту одну. Онѣ молча сѣли въ сани и отправились на Никитскую, гдѣ Настасья Яковлевна уже наняла себѣ комнату. Княжна молчала всю дорогу, — она была недовольна собой. Настасья Яковлевна, напротивъ, почувствовала себя необыкновенно хорошо, какъ птица, вырвавшаяся изъ клѣтки. Въ самомъ дѣлѣ, развѣ можно сердиться на старуху, которая уже не въ состояніи освободиться отъ своихъ предразсудковъ. Въ каждой средѣ свои предразсудки, и такъ трудно съ ними разставаться.

— Какъ хорошо... — прошептала Настасья Яковлена, набирая воздухъ полной грудью. — Варвара Петровна, вѣдь я еще никогда не жила независимой женщиной... Вѣчная зависимость отъ кого-нибудь, а теперь я свободна, свободна, свободна!

Эта наивная радость сразу ободрила княжну. Что же, въ самомъ дѣлѣ, унывать, когда онѣ ничего дурного не сдѣлали?..

Меблированныя комнаты помѣщались въ четвертомъ этажѣ стараго барскаго дома, выстроеннаго очень неудобно. Настасья Яковлевна заняла самую дешевую комнату, за которую должна была платить всего двѣнадцать рублей въ мѣсяцъ. Компата была крошечная и упиралась своимъ единственнымъ окномъ куда-то въ стѣну. Мебель состояла изъ желѣзной кровати, стола, двухъ стульевъ и комода. Но что значило это убожество по сравненію съ тѣмъ, что это была моя комната, и что никто на свѣтѣ не имѣлъ права вторгаться въ нее. Это было цѣлое царство, и Настасья Яковлевна чувствовала себя королевой. Боже мой, развѣ можетъ быть счастье больше, какъ имѣть свой уголъ?

— Вы уже рады, крошка? — спрашивала княжна, улыбаясь.

— О, еще бы... Эта комната — мое воскресеніе. Я сейчасъ всѣхъ прощаю и всѣхъ люблю...

Устройство въ новомъ помѣщеніи заняло всего какихъ-нибудь полчаса времени. Потомъ на сцену появился самоваръ — первый "самостоятельный" самоваръ, какъ охарактеризовала его Настасья Яковлевна про себя. Нужно признаться, что это былъ въ достаточной мѣрѣ скверный самоваръ, нуждавшійся въ самомъ серьезномъ вниманіи толченаго кирпича, но зато какъ онъ добродушно шипѣлъ и ворчалъ, точно старичокъ, которому обидна чужая молодая радость. За чаемъ Настасья Яковлевна подробно передала княжнѣ свои похожденія за два этихъ роковыхъ дня. Сколько ей нужно было выдержки, чтобы навсегда разорвать всѣ связи съ роднымъ гнѣздомъ. Съ одной стороны, родные, вѣроятно, были рады избавиться отъ нея, тѣмъ болѣе, что она подписала офиціальное отреченіе отъ всякихъ правъ на свое миѳическое наслѣдство, и старались удержать ее только изъ вѣжливости. Впрочемъ, дядя Маркъ Евсеичъ чувствовалъ себя смущеннымъ и обѣщалъ помогать. Но это все пустяки.

— Поздравьте меня, дорогая Варвара Петровна... Я такъ счастлива, какъ можетъ быть счастливъ только человѣкъ, выздоравливающій послѣ тяжелой и опасной болѣзни.

— Милая, одинъ нескромный вопросъ: у васъ ничего нѣтъ, т.-е. денегъ?

— О, напротивъ, даже очень много...

Дѣвушка достала свой портмонэ и съ торжествомъ показала двѣ двадцатипятирублевыхъ ассигнаціи. Это было цѣлое богатство, съ чѣмъ княжна не могла не согласиться, какъ практическій человѣкъ, знавшій цѣну деньгамъ.

— Ничего, устроимся, — говорила княжна. — Я помогу вамъ найти мѣсто...

Рѣшено было на этомъ первомъ совѣтѣ, что Настасья Яковлевна поступитъ куда-нибудь кассиршей или конторщицей. Конечно, придется подождать, но нельзя же все вдругъ, разомъ. Если бы обратиться къ Василію Тимоѳеичу, то ему стоило бы сказать только одно слово...

— Нѣтъ, нѣтъ, я этого не хочу, — рѣшительно заявила Настасья Яковлевна. — Самостоятельность, такъ самостоятельность. Я не хочу быть обязанной именно ему.

— Какъ знаете...

Наступила пауза. Княжна долго прислушивалась къ протяжнымъ нотамъ, которыя пускалъ холодѣвшій самоваръ, и со вздохомъ проговорила:

— А все-таки жаль...

— Васъ тянетъ туда, на Уралъ?

— Да... Мнѣ кажется, что и Москва другая, и самой чего-то недостаетъ. Что они тамъ дѣлаютъ сейчасъ? Я каждый день думаю о нихъ... Зимой, конечно, тамъ скучно, а наступитъ весна, и работа закипитъ.

Настасья Яковлевна ничего не отвѣтила и заговорила о чемъ-то постороннемъ.

III

Канунъ Рождества. Ударила гнилая ростепель, испортившая впередъ праздникъ. На улицахъ снѣгъ превратился въ какое-то грязное мѣсиво, а лошадиныя копыта непріятно лязгали прямо по камню. Настасья Яковлевна поступила на мѣсто еще въ концѣ ноября, конечно, благодаря хлопотамъ княжны, устроившей ее кассиршей въ одинъ большой магазинъ. Мѣсяцъ былъ самый бойкій, и дѣвушка чувствовала себя утомленной, особенно въ послѣдніе дни, когда работа горѣла. Зато впереди цѣлыхъ три дня свободы, — это былъ еще первый заработанный праздникъ.

Домой вернулась Настасья Яковлевна только къ двѣнадцати часамъ ночи, усталая и разбитая. Она такъ ждала этого момента, впередъ ему радовалась, а теперь вдругъ ее охватило грустное и тяжелое чувство одиночества. Поднялись съ неожиданной силой дѣтскія воспоминанія и сознаніе своей полной оторванности отъ родной среды. Этотъ день она привыкла съ дѣтства встрѣчать въ своей раскольничьей молельнѣ, гдѣ шла такая длинная праздничная служба. А теперь она не могла уже туда прійти, чтобы не встрѣчаться съ родными. Вообще дѣвушкѣ сдѣлалось грустно, какъ еще не бывало за все это время — грустно до слезъ. Она, не раздѣваясь, бросилась въ кровать и лежала съ закрытыми глазами, прислушиваясь къ добродушному ворчанью кипѣвшаго самовара. Ей даже не хотѣлось чаю. Въ этотъ именно моментъ послышался осторожный стукъ въ двери.

— Войдите... — отвѣтила Настасья Яковлевна, продолжая лежать: она была увѣрена, что это была княжна.

Дверь отворилась, и въ комнату вошелъ Окоемовъ. Дѣвушка быстро вскочила и тихо вскрикнула отъ изумленія.

— Извините, что я ворвался къ вамъ въ такую пору, Настасья Яковлевна, — заговорилъ онъ, крѣпко пожимая ея руку. — Я только сегодня пріѣхалъ съ Урала, и мнѣ такъ хотѣлось васъ видѣть... Впрочемъ, я могу и уйти.

— О, нѣтъ, зачѣмъ же... Я такъ рада васъ видѣть.

Онъ подсѣлъ къ самовару, подперъ голову руками и внимательно слѣдилъ, какъ она торопливо готовила чай. Она сильно измѣнилась за эти нѣсколько мѣсяцевъ и измѣнилась къ лучшему. Во всемъ складѣ лица уже чувствовалась женщина, и прямое неопредѣленное выраженіе смѣнилось увѣреннымъ спокойствіемъ большого человѣка. Только костюмъ оставался все тотъ же, темный, безъ всякихъ прибавокъ въ родѣ отдѣлки, напоминая монашескую строгую простоту.

— Мнѣ остается объяснить вамъ, почему я именно сегодня пріѣхалъ къ вамъ и въ такой поздній часъ, — говорилъ Окоемовъ, принимая налитый стаканъ чая. — Я зналъ, что вамъ именно сегодня вечеромъ будетъ грустно... Не правда ли?.. Мнѣ тоже грустно...

— Вы надолго пріѣхали? — остановила его Настасья Яковлевна.

— Недѣли двѣ проживу... Собственно, я не разсчитывалъ ѣхать именно теперь, но меня экстренно вызвали по дѣламъ. Новостей у насъ въ Красномъ-Кусту никакихъ нѣтъ... Все занесено снѣгомъ, работы ведутся въ самыхъ маленькихъ размѣрахъ, однимъ словомъ, настоящая зима. По вечерамъ всѣ собираются въ общей комнатѣ и ссорятся — это Сережа придумалъ для развлеченія. Остроумнѣе всѣхъ по части такихъ ссоръ оказались Калерія Михайловна и маленькая Таня... Онѣ умѣютъ разозлить даже Сережу. Иногда заѣзжаетъ докторъ, иногда о. Аркадій... Въ общемъ все хорошо, и только недостаетъ для полноты репертуара княжны.

— Она очень скучаетъ здѣсь... Какая она милая, эта княжна, и чѣмъ больше ее узнаёшь, тѣмъ сильнѣе любишь.

Окоемовъ не сразу приступалъ къ разспросамъ относительно того, какъ Настасья Яковлевна устроилась сейчасъ, какая у нея служба и какъ, вообще, она чувствуетъ себя въ новомъ положеніи. По выраженію его глазъ дѣвушка замѣтила, что онъ ее одобряетъ, и это смутило ее больше всего, какъ смущаетъ первый экзаменъ неопытную ученицу. Затѣмъ ей сдѣлалось немного обидно, точно она все дѣлала только для того, чтобы заслужить его одобреніе.

— Послушайте, право, не стоитъ даже говорить о всемъ этомъ, т.-е. обо мнѣ, — замѣтила она съ милой строгостью. — Все это такія мелочи и пустяки...

— Изъ мелочей складывается жизнь...

— Лучше разскажите о своихъ дѣлахъ, Василій Тимоѳеичъ... У васъ, вѣроятно, есть новые планы?

— Сначала необходимо осуществить старое... Кстати, меня сильно смущаетъ мой изобрѣтатель Потемкинъ — мысль великолѣпная, а исполнитель, кажется, никуда не годится. Впрочемъ, всѣ великолѣпные изобрѣтатели должны быть немного легкомысленны, чтобы не итти избитыми дорогами и стряхнуть съ себя рутину.

— А что ваше золото?

— Золото идетъ... По-моему, это самый вѣрный промыселъ, если не зарываться. Гораздо вѣрнѣе, по крайней мѣрѣ, чѣмъ хлѣбопашество... Боюсь, что насъ постигнетъ крупная неудача въ Салгѣ: мы сдѣлали крупную запашку, а мѣсто степное, открытое, и весь снѣгъ сдуло. Земля весной недостаточно пропитается влагой, и мы можемъ потерпѣть неудачу. Собственно, убытки будутъ очень невелики и не стоитъ о нихъ говорить, но важно то, что мы можемъ сразу потерять всякій престижъ въ глазахъ окрестнаго населенія.

— Но вѣдь засуха будетъ не у васъ однихъ?

— Да, но въ этомъ случаѣ всѣ будутъ смотрѣть именно на насъ, какъ мы справимся съ ней.

Настасьѣ Яковлевнѣ всегда нравилось, когда Окоемовъ начиналъ говорить серьезно. У него лицо точно свѣтлѣло, глаза оживлялись, и весь онъ измѣнялся. А сейчасъ это лицо было такое завѣтрѣлое, потемнѣвшее и все-таки было красиво по-мужски. Дѣвушка наблюдала его мелькомъ и ловила сама себя, что это завѣтрѣлое лицо ей нравилось больше, тѣмъ раньше, а эти темные горячіе глаза говорили ей, что она не одна.

Окоемовъ посидѣлъ съ часъ, выпилъ два стакана чая и, уходя, поговорилъ:

— Да, кстати... Мнѣ, кажется, приходится объясняться съ вами, Настасья Яковлевна, за маму. Я не знаю, что у васъ вышло, но по нѣкоторымъ намекамъ мамы — женщины нетерпѣливы — я догадываюсь, что... что... Однимъ словомъ, старушка поняла васъ иначе, чѣмъ слѣдовало.

— Не стоить говорить объ этомъ, Василій Тимоѳеичъ... Или, лучше, поговоримте объ этомъ въ другой разъ. Когда я васъ увижу?

— Это будетъ зависѣть отъ васъ, т.-е. когда вы будете свободны.

— Хорошо. Я васъ извѣщу...

Онъ молча крѣпко пожалъ ея руку и вышелъ быстрыми шагами, точно уносилъ торопливо что-то недосказанное, что все время вертѣлось на языкѣ и осталось невысказаннымъ.

"Какой онъ хорошій, — думала Настасья Яковлевна, стоя въ раздумьѣ посреди комнаты. — Да, хорошій, хорошій..."

Гдѣ-то въ коридорѣ часы пробили часъ. Нужно было ложиться спать, и дѣвушка заснула съ улыбкой на лицѣ.

Первые дни праздника прошли довольно скучно. Окоемовъ заходилъ раза два, но Настасья Яковлевна не приняла его. Она не могла бы сама объяснить, почему такъ сдѣлала, тѣмъ болѣе, что сама желала его видѣть. Ее что-то удерживало, смутное сознаніе, что она именно такъ должна сдѣлать. Затѣмъ явилась парламентеромъ княжна.

— Вы уже сердитесь? — прямо приступила она къ дѣлу.

— Нѣтъ.

— Зачѣмъ же вы огорчаете человѣка, который все готовъ сдѣлать для васъ?

— Не знаю...

— Я васъ уже не понимаю... Можетъ-быть, вы сердитесь на Марѳу Семеновну? Такъ если хотите знать, тутъ я виновата... Да, я. Сердитесь уже лучше на меня, потому что я тогда растерялась и сказала лишнее. Мнѣ этого не слѣдовало дѣлать...

— Что же вы ей сказали?

— Видите ли, всю исторію подняла выжившая изъ ума нянька. Марѳа Семеновна ужасно встревожилась, ну, а тутъ я подвернулась. Она уже на меня, а я уже говорю прямо, что Василій Тимоѳеичъ васъ любитъ и будетъ счастливъ, если вы согласитесь выйти за него замужъ. Вотъ уже и все... Старушка не виновата.

— А я тутъ при чемъ?'

— И вы не виноваты... А если разобрать, то и я уже не виновата.

Наивность княжны разсмѣшила Настасью Яковлевну. Дѣйствительно, никто не виноватъ... Вообще нелѣпость. Потомъ Настасья Яковлевна безъ всякой видимой причины развеселилась, обняла княжну и, цѣлуя ее, проговорила:

— О, я прощаю васъ, дорогая, милая, хорошая... Это такъ легко сдѣлать, когда приходится прощать человѣка, который даже не можетъ сдѣлать зла.

Дорогой, когда княжна шла домой, она раздумалась о Настасьѣ Яковлевнѣ, и ей показалось, что она какая-то странная. Совсѣмъ не такая, какой была раньше. А впрочемъ, съ дѣвушками такія перемѣны иногда бываютъ.

Черезъ недѣлю княжна завернула къ Настасьѣ Яковлевнѣ и удивилась, встрѣтивъ тамъ Окоемова. Было уже часовъ десять вечера. На столѣ кипѣлъ самоваръ. Окоемовъ имѣлъ встревоженный видъ и по своей привычкѣ ходилъ изъ угла въ уголъ, заложивъ руки за спину.

— Вы уже сердитесь? — спросила княжна.

— Какъ же не сердиться, Варвара Петровна! — заговорилъ Окоемовъ, ероша волосы. — Это невозможно... Стоило мнѣ отвернуться, какъ уже массу напутали безъ меня. Никому нельзя на грошъ повѣрить... И самое обидное, когда имѣешь дѣло съ русскимъ человѣкомъ, что это именно хорошій человѣкъ, смышленый и старательный, а въ результатѣ получается дрянь.

— Это съ вашимъ комиссіонерствомъ вышли недоразумѣнія?

— Да... Заказы не исполнены, сроки платежей пропущены, корреспонденція въ невозможномъ видѣ, а для меня малѣйшая неаккуратность хуже смерти. Самое скверное то, что всѣ правы и сваливаютъ вину другъ на друга...

— Большіе убытки?

— Убытки — это пустяки, а важно то, что моя фирма можетъ потерять довѣріе своихъ кліентовъ. Просто обидно... Вѣдь при мнѣ тѣ же самые люди работали аккуратно и хорошо, а безъ меня все пошло вверхъ дномъ. Возмутительно!..

— А вы уже успокойтесь, Василіи Тимоѳеичъ, — совѣтовала княжна съ наивной улыбкой. — Уже всѣ такіе.

Это наивное замѣчаніе развеселило всѣхъ, и Окоемовъ самъ удивился, на что онъ такъ негодовалъ. Всѣ такіе, и конецъ дѣлу. Значитъ, на людяхъ и смерть красна.

— Знаете что, княжна? — заговорилъ Окоемовъ. — Я съ вами согласенъ, совершенно согласенъ... Вѣдь это цѣлая философія: всѣ такіе же. Да... Кстати, я вчера получилъ письмо изъ Краснаго-Куста, и Сережа конфиденціально сообщаетъ, что наши дамы начинаютъ понемногу ссориться. Это, кажется, тоже въ порядкѣ вещей...

— А еще что пишетъ этотъ... господинъ? — съ усиліемъ проговорила княжна.

— Остальное все хорошо, особенно золото... Начинается богатая часть розсыпи, и это всѣхъ ободряетъ. Да, все хорошо, хотя золото составляетъ для насъ только переходную ступень. О. Аркадій помогъ намъ арендовать цѣлое горное озеро у башкиръ, и сейчасъ у насъ на главномъ планѣ писцикультура. Я уже выписалъ приборъ для искусственнаго разведенія рыбы... Затѣмъ мнѣ хотѣлось бы въ формѣ икры перевезти на Уралъ форелей и лососей, — я убѣжденъ, что онѣ тамъ культивировались бы прекрасно. Это самый цѣнный сортъ рыбы... Знаете, можно довести годовой доходъ почти въ тысячу пудовъ такой рыбы при самыхъ ничтожныхъ расходахъ, ничтожныхъ до смѣшного: нѣсколько сторожей, приборъ для искусственнаго вывода рыбы, садки для молоди, и только. Затѣмъ мы будемъ консервировать эту рыбу и отправлять во всѣ концы Россіи, а главное — за границу. Мы доведемъ стоимость консервовъ до 10--15 копеекъ фунтъ и создадимъ громадный рынокъ. Я не преувеличу, если скажу, что одно такое дѣло дастъ намъ милліоны, а главное, дастъ хорошій и здоровый заработокъ тысячамъ рабочихъ. Это моя главная цѣль...

— Онъ какіе-то соусы варитъ дома, — объяснила княжна, обращаясь къ Настасьѣ Яковлевнѣ. — Уже смѣшно смотрѣть...

— И нисколько не смѣшно... Я взялъ повара изъ Англійскаго клуба и учусь у него дѣлать разные соусы для рыбныхъ консервовъ. Необходимо самому пройти эту школу, чтобы быть потомъ въ курсѣ дѣла. Я уже умѣю дѣлать красный соусъ изъ томатовъ, испанскаго луку и капорцевъ. Очень вкусная вещь. Рыба отлично сохраняется... А потомъ у меня явилась громадная идеища, именно приготовлять рыбную колбасу, только это пока величайшій секретъ.

Когда они уходили и княжна отвернулась, надѣвая мѣховую шапочку, Окоемовъ быстро поцѣловалъ руку Настасьи Яковлевны. Это не ускользнуло отъ вниманія княжны, хотя она и сдѣлала видъ, что ничего нн замѣтила. Съ Настасьей Яковлевной она простилась какъ-то сухо и посмотрѣла на нее испытующимъ взглядомъ.

— Что вы такъ строго смотрите на меня, Варвара Петровна?

— Такъ... ничего....

Когда они вышли на подъѣздъ, княжна спросила Окоемова:

— Вы женитесь на ней?

— Не знаю... — весело отвѣтилъ Окоемовъ.

— По крайней мѣрѣ, сдѣлали предложеніе?

— Нѣтъ...

Княжна пожала плечами, нахмурилась и проговорила съ суровымъ видомъ:

— Я уже ничего не понимаю...

IV

Окоемовъ, дѣйствительно, сидѣлъ въ своей лабораторіи и по цѣлымъ часамъ варилъ разные соусы для консервовъ, а затѣмъ отправлялся за совѣтомъ къ повару. Изъ всѣхъ дѣлъ, какія онъ велъ въ Москвѣ, это его интересовало больше всего, точно въ своихъ кастрюлькахъ онъ варилъ будущіе милліоны.

— Ты это, Вася, никакъ въ повара хочешь поступить? — шутила Марѳа Семеновна. — Только не дворянское это дѣло...

— Ничего, мама... Скоро будетъ считаться шикомъ, когда богатые люди будутъ сами себѣ готовить обѣдъ. Дворяне любили покушать, а свое всегда пріятнѣе ѣсть...

Вообще Окоемовъ чувствовалъ себя въ Москвѣ прекрасно, и Марѳа Семеновна даже начала опасаться за него, потому что ужъ очень онъ началъ что-то бодриться. Старушка озабоченно посматривала на него и напрасно старилась угадать, что у Васи на умѣ. Нѣсколько разъ она слышала, какъ онъ даже что-то мурлыкалъ себѣ подъ носъ, что ужъ совсѣмъ рѣдко случалось. Старушка только качала головой и вздыхала. Она обращалась за разъясненіемъ къ княжнѣ, но та тоже ничего не знала.

— Не вѣрю я тебѣ, вотъ что, — сердилась старушка. — Всѣ вы меня обманываете... Гдѣ та-то, раскольница твоя?

— Она на службѣ, Марѳа Семеновна...

— Ну, такъ и есть... Развѣ хорошая дѣвушка будетъ служить? Видно, дома-то угарно, вотъ и служитъ... Охъ, не ладно что-то Василька веселится!.. Какъ будто не къ чему...

Эти предчувствія не обманули старушку. Вскорѣ послѣ Крещенія Василій Тимоѳеичъ пришелъ къ ней и заявилъ, что завтра уѣзжаетъ на Уралъ.

— Какъ же это такъ, Вася, вдругъ? Ужъ лучше бы ты варилъ свои соусы...

— Я уже сварилъ все, что нужно, мама. А тамъ у меня Сережа бунтъ поднялъ — разссорился съ моимъ комиссіонеромъ-сибирякомъ. Необходимо ѣхать немедленно.

— Какъ знаешь, Вася. Твое дѣло.

Старушка сообразила, что это даже хорошо будетъ: Вася уѣдетъ на промысла, а раскольница здѣсь останется. Охъ, время много значитъ въ такихъ дѣлахъ: съ глазъ долой — изъ сердца вонъ.

— А княжна какъ?

— Она тоже поѣдетъ со мной, мама...

— И то поѣдетъ. Соскучилась, говоритъ, въ Москвѣ... Однимъ словомъ, птица перелетная.

Окоемовъ, дѣйствительно, заразъ получилъ два заказныхъ письма, помѣченныхъ многообѣщающей фразой: "очень нужное". Писалъ Сережа и писалъ Утлыхъ. Они взаимно обвиняли другъ друга, и Окоемовъ рѣшительно ничего не могъ понять, кромѣ того, что Сережа вызывалъ Утлыхъ на дуэль, а Утлыхъ хотѣлъ жаловаться на него въ духовную консисторію, потому что Сережа сгоряча пригласилъ въ секунданты о. Аркадія. Вообще получалась одна изъ тѣхъ житейскихъ путаницъ, которыхъ никто не разберетъ и съ которыми все-таки приходится считаться.

Сборы были несложные. Княжна была рада убраться изъ Москвы и торопилась до того, что даже забыла проститься съ Настасьей Яковлевной, о чемъ вспомнила только дорогой на Нижегородскій вокзалъ. Погода была холодная, и Марѳа Семеновна не поѣхала провожать.

— Какъ же я уже буду? — безпомощно спрашивала княжна Окоемова. — Я вернусь...

— Нельзя, опоздаемъ на поѣздъ...

Недоумѣніе княжны разрѣшилось тѣмъ, что на вокзалѣ ихъ встрѣтила Настасья Яковлевна. Сгоряча княжна даже не замѣтила, что дѣвушка одѣта по-дорожному, и только когда увидѣла дорожныя вещи Настасьи Яковлевны, догадалась, въ чемъ дѣло.

— Уже вы съ нами, крошка?

— Да, до Нижняго, а тамъ не знаю...

Княжна не рѣшилась спросить, куда ѣдетъ раскольница, и была рада, что она такая веселая и спокойная. Только въ Нижнемъ выяснилось окончательно, что раскольница ѣдетъ вмѣстѣ на Уралъ.

"Навѣрно, Окоемовъ сдѣлалъ ей предложеніе", — рѣшила про себя княжна и успокоилась.

Имъ пришлось сдѣлать зимой тотъ же путь, какой былъ сдѣланъ лѣтомъ, съ той разницей, что отъ Нижняго до Перми пришлось ѣхать цѣлую тысячу верстъ на лошадяхъ. Погода стояла холодная, и княжна рѣшила, что она замерзнетъ дорогой, и была очень удивлена, что пріѣхала въ Пермь цѣла и невредима. Настасья Яковлевна тоже чувствовала себя прекрасно, и княжна еще разъ рѣшила, что Окоемовъ сдѣлалъ ей предложеніе.

Въ Перми они сдѣлали "дневку" и отправились дальше. Въ Екатеринбургѣ пришлось прожить уже цѣлыхъ три дня, потому, что Окоемову пришлось вступить въ длинные переговоры съ Утлыхъ. Къ удивленію Окоемова вышло такъ, что Утлыхъ даже не особенно сердится на Сережу, а недоволенъ больше всего имъ, Окоемовымъ.

— Я-то при чемъ же тутъ? — удивлялся Окоемовъ.

— Вы-то? А вотъ при чемъ, Василій Тимоѳеичъ: дѣло вели мы по душамъ, поставили все, а теперь выходитъ такъ, что я у васъ ни къ шубѣ рукавъ, какъ говорятъ у насъ. Положимъ, капиталъ былъ вашъ, это вѣрно, а съ другой стороны, вѣдь я лѣзъ изъ кожи и не изъ-за своего только жалованья...

— Послушайте, Илья Ѳедорычъ, это дѣлаетъ только вамъ честь, что вы исполнили свои обязанности добросовѣстно. А больше того, что у насъ выговорено было въ условіи, я вамъ ничего не обѣщалъ... Какъ дѣловой человѣкъ, вы поймете, что иначе и быть не могло.

Эти претензіи Утлыхъ "по душамъ" показали Окоемову только то, какъ слѣдовало быть осторожнымъ съ мѣстными дѣловыми элементами. Очевидно, Утлыхъ желалъ, въ видѣ преміи, получить нѣсколько паевъ въ предпріятіи, и до этой исторіи Окоемовъ, можетъ-быть, и согласился бы на это, а сейчасъ не могъ итти на такую уступку, потому что она послужила бы источникомъ безконечныхъ недоразумѣній. Въ Утлыхъ билась жилка исконнаго сибирскаго сутяжничества, и онъ постоянно поднималъ бы разныя недоразумѣнія. Окоемову было жаль съ нимъ разставаться, но другого исхода не было. Затѣмъ, онъ предвидѣлъ, что Утлыхъ не помирится со своей отставкой и будетъ вредить по всѣмъ пунктамъ, какъ человѣкъ, болѣе знакомый съ мѣстными условіями. По внѣшнему виду онъ выдержалъ характеръ и распрощался съ Окоемовымъ почти дружески.

— Что же, у васъ своя дорога, Василій Тимоѳеичъ, а у меня своя, — говорилъ онъ. — Можетъ-быть, и вспомните Илью Ѳедорыча добрымъ словомъ... Помощники-то у васъ съ бору да съ сосенки набраны. А между прочимъ, что же, дай Богъ всякому...

Это была еще одна неудача въ общемъ репертуарѣ преслѣдовавшихъ Утлыхъ всю жизнь неудачъ. Одной бѣдой больше, одной меньше — расчетъ не великъ... Окоемовъ понималъ эту философію, и ему было жаль бойкаго сибирскаго человѣка и обидно на себя, что впередъ не выговорилъ всѣхъ подробностей.

Въ Красный-Кустъ пріѣхали зимней ночью, когда всѣ спали. Княжна испытывала чувство человѣка, который возвращается домой. Были уже свои пріисковыя собаки, которыя встрѣтили сибирскую фуру дружнымъ лаемъ. Вотъ мелькнулъ красный огонекъ въ одномъ окнѣ, перешелъ въ другое, стукнула дверь... Начиналось свое, родное, близкое, почти кровное. Былъ уже второй часъ ночи, но пріѣздъ далекихъ московскихъ гостей поднялъ всѣхъ на ноги. Посыпались перекрестные вопросы, восклицанія, смѣхъ — всѣ были рады, какъ одна семья. Даже маленькая Таня поднялась и сейчасъ же потребовала отъ княжны какой-то обѣщанной игрушки. Пришлось распаковывать нарочно чемоданъ, чтобы удовлетворить это всесокрушающее дѣтское любопытство. Къ счастію, княжна не забыла захватить съ собой игрушекъ, и Таня получила большую куклу, которая говорила "папа" и "мама". Дѣвочка забрала съ собой отвоеванную добычу и заснула, обнимая говорящую куклу.

— Какъ у васъ здѣсь хорошо! — восхищалась княжна. — Ахъ, какъ хорошо...

Калерія Михайловна и Анна Ѳедоровна все-таки смотрѣли на княжну съ завистью, какъ на счастливицу, которая могла прожить въ Москвѣ цѣлыхъ три мѣсяца. Ихъ порученія были исполнены. Мраченъ былъ одинъ Сережа, предчувствовавшій непріятное объясненіе. Въ неопредѣленной роли оставалась также Настасья Яковлевна, которая молча присѣла въ уголокъ и наблюдала другихъ. Она слишкомъ мало была знакома со всѣми, чтобы принять участіе въ общей радости.

— Вы устали? — спросилъ ее Окоемовъ и прибавилъ съ улыбкой: — Вотъ мы и дома... Не правда ли, какъ хорошо здѣсь?

— Да, хорошо...

Остальное договорили ея глаза.

"Нѣтъ, онъ, кажется, еще только хочетъ сдѣлать предложеніе... — думала княжна, наблюдая эту сцену.

Изъ всей компаніи не было только одного Крестникова, который жилъ въ Салгѣ.

Хозяйки быстро принялись за ужинъ изъ всего "своего" и были огорчены, что усталые гости отнеслись къ нему съ обиднымъ равнодушіемъ. Всѣмъ хотѣлось отдохнуть послѣ дороги. Комната Настасьи Яковлевны оказалась занятой, и на первую ночь Окоемовъ уступилъ ей свою, что всѣми женщинами было, конечно, замѣчено сейчасъ же. Фельдшеръ Потаповъ улучилъ минуту и отрапортовалъ Окоемову, по-военному, что все обстоитъ благополучно.

— Отлично, отлично... — отвѣтилъ Окоемовъ. — А кстати, что ваши пчелы?

— Весна скажетъ, Василій Тимоѳеичъ. Сто ульевъ стоятъ въ особомъ помѣщеніи.

Меньше всего было разговоровъ о золотѣ и пріискѣ, что радовало Окоемова, такъ какъ центръ тяжести былъ совсѣмъ не здѣсь. Когда всѣ разошлись по своимъ комнатамъ, Окоемовъ остался съ глазу на глазъ съ Сережей и проговорилъ безъ всякихъ предисловій:

— Такъ дуэль, Сережа?

— Онъ — подлый трусъ! — отвѣтилъ Сережа съ азартомъ.

— Зачѣмъ трусъ? Гораздо проще: благоразумный человѣкъ. Представь себѣ картину, что ты убилъ бы его? Такъ нельзя, мой милый...

— А если онъ мерзавецъ?

— Ну, это дѣло конченное, и мы поговоримъ о немъ когда-нибудь потомъ. Достаточно тебѣ, что Утлыхъ больше не служитъ у меня.

Пріѣздъ москвичей составилъ событіе нѣсколькихъ дней. До извѣстной степени они явились героями дня. Первымъ пріѣхалъ о. Аркадій, потомъ докторъ Егоръ Егорычъ, потомъ Крестниковъ. Всѣ были рады. Но мужчины знали только внѣшнія отношенія, такъ сказать, оболочку событій, а пріисковыя дамы не ограничивались этимъ. Всѣхъ особенно интересовала Настасья Яковлевна, которая вернулась изъ Москвы неизвѣстно зачѣмъ. Княжна въ этомъ случаѣ тоже ничего не могла объяснить.

— Они, навѣрно, тамъ поженились... — сдѣлала первая предположеніе Калерія Михайловна

— Почему вы такъ думаете?

— Да по всему замѣтно... Неужели вы не замѣчаете?

— Какая же цѣль скрываться?

— Это ужъ ихъ дѣло.

Ясно было пока одно, именно, что Настасья Яковлевна была совершенно спокойна, весела и точно не замѣчала другихъ. Такое отношеніе нѣсколько обижало княжну, имѣвшую основаніе считать себя близкимъ человѣкомъ. Въ самомъ дѣлѣ, зачѣмъ она пріѣхала? Этотъ послѣдній вопросъ выяснился только черезъ недѣлю, когда Окоемовъ составилъ планъ пріисковой школы. Всѣ догадались, что учительницей будетъ Настасья Яковлевна. Въ проектѣ школа имѣла въ виду не столько дѣтей, какъ взрослыхъ, именно воскресные классы. Это открытіе нѣсколько успокоило пріисковыхъ дамъ. Что же, дѣло хорошее безусловно, тѣмъ болѣе, что среди пріисковыхъ рабочихъ шестьдесятъ процентовъ были безграмотные, а праздники являлись чистымъ наказаніемъ. Въ Красномъ-Кусту не было своего кабака, но это не мѣшало доставать водку изъ Челкана, — охотники до выпивки ходили пѣшкомъ, чтобы принести какую-нибудь одну бутылку водки. Зло было страшное, и бороться съ нимъ можно было только отвлекающими средствами

Княжна тоже нашла себѣ дѣло, т.-е. даже не нашла, а оно само пришло къ ней. Лѣтомъ не такъ были замѣтны всѣ стороны крестьянскаго быта, и только зимой онѣ выступили съ надлежащей полнотой. Конечно, сибирскія деревни богаты сравнительно съ россійской бѣдностью, но и здѣсь достаточно было голодающихъ дѣтей, изработавшихся стариковъ, круглыхъ сиротъ и вообще нуждающихся въ помощи. Вѣдь только въ городахъ есть богадѣльни, пріюты, благотворительные комитеты и разныя другія благотворительныя учрежденія въ широкомъ смыслѣ этого слова, а деревня ничего подобнаго не имѣетъ, кромѣ самаго печальнаго нищенства, которое уже само по себѣ является развращающимъ началомъ. Все для города и ничего для деревни... Вопросъ сводился на самый простой кусокъ хлѣба, на маленькую поддержку, которая могла спасти сотни и тысячи. Великое дѣло просто накормить голоднаго человѣка... Когда княжна обошла бѣдныя избы и познакомилась съ настоящей деревенской голью, ей такъ сдѣлалось совѣстно за все, чѣмъ она раньше жила. Какіе это были все пустяки, начиная съ интеллигентной тоски и неопредѣленныхъ порывовъ къ какому-то неопредѣленному дѣлу, когда оно было тутъ, сейчасъ подъ руками.

— О, я уже знаю, что мнѣ дѣлать, — говорила княжна.

V

Наступала весна. Это былъ знаменательный моментъ, наступленія котораго всѣ ожидали съ особеннымъ нетерпѣніемъ, какъ торжественнаго праздника. Но зауральская зима держалась крѣпко, и первые теплые дни смѣнялись "отзимьемъ", т.-е. новымъ снѣгомъ. Послѣднее приводило всѣхъ въ молчаливое отчаяніе, и Сережа увѣрялъ, что весна отложена до будущаго года. Но вся картина быстро измѣнилась, когда "тронулась" вешняя вода и сугробы сибирскаго снѣга растаяли съ поразительной быстротой.

Первая работа началась на пріискѣ, гдѣ за зиму были закончены всѣ подготовительныя работы, т.-е. золотоносный пластъ былъ вскрытъ на протяженіи полуверсты. Оставалось только промывать пески на бутерѣ. Появилась масса новыхъ рабочихъ, которые оживаютъ вмѣстѣ съ весной, точно мухи. Пріискъ сразу закипѣлъ какъ муравейникъ, окупая затраченныя на него деньги. Окоемовъ самъ смотрѣлъ за работами и по приблизительнымъ вычисленіямъ убѣдился, что дѣло вѣрное и дастъ хорошій дивидендъ, что было особенно важно въ виду большихъ затратъ на другія предпріятія. Золотая розсыпь должна была служить основнымъ фондомъ, изъ котораго покрывались бы другіе расходы. Эта мысль осуществлялась у всѣхъ на глазахъ.

Первое весеннее солнышко разбудило и первую пчелку, спавшую въ ульяхъ. Потаповъ съ замирающимъ сердцемъ прислушивался къ таинственному шуму, который разрастался въ глубинѣ этихъ ульевъ — это былъ отвѣтъ на призывные лучи весенняго солнца. Товарищемъ и помощникомъ фельдшера былъ о. Аркадій, который, несмотря ни на какую весеннюю распутицу, пріѣзжалъ на пріискъ верхомъ и цѣлые дни проводилъ на пчельникѣ, наблюдая каждый шагъ. Ульи съ пчелами были куплены еще съ осени по ту сторону Урала у башкиръ и съ величайшей осторожностью были перевезены въ Красный-Кустъ. Теперь предстоялъ капитальный вопросъ о томъ, насколько благополучно перезимовала пчелка. Изъ ста ульевъ только шесть не отвѣтили весеннему солнцу ни однимъ звукомъ; они были мертвы.

— Эхъ, если бы не захватили насъ майскіе морозы! — часто повторялъ о. Аркадій, покачивая головой. — У насъ вѣдь выпадаетъ иногда снѣгъ на Николинъ день, даже на Троицу...

Вездѣ показались проталинки, а на нихъ высыпала первая весенняя травка. Сережа уже два раза ѣздилъ на тягу верстъ за двадцать и привезъ нѣсколько вальдшнеповъ. Весенній перелетъ птицы начался довольно рано, какъ только показались на озерахъ первыя полыньи. Цѣлые караваны вольной птицы тянулись къ далекому милому сѣверу, но, такъ сказать, офиціально открылъ на мѣстѣ настоящую весну жаворонокъ, пѣсня котораго повисла въ воздухѣ радостной дрожью, точно звенѣла туго натянутая струна.

Вообще хорошо, чудно хорошо...

Пріисковыя хозяйки всецѣло были поглощены своимъ огородомъ. Въ ожиданіи, когда растаетъ земля, работа шла въ парникахъ и особыхъ разсадникахъ, гдѣ выводилась всевозможная разсада — капуста, огурцы, редиска. Выгонялся картофель-скороспѣлка, салатъ и даже сморчки, — хохлушка не признавала грибовъ, и этимъ послѣднимъ завѣдывала Калерія Михайловна. Первый свой салатъ являлся уже цѣлымъ торжествомъ, а тамъ послѣдовала первая редиска, первый огурецъ и т. д. Еще большимъ торжествомъ явилось то, когда явился первый выводокъ цыплятъ, нѣсколько ягпятъ и двѣ телочки. Хозяйственное колесо разомъ повернулось...

Окоемовъ видѣлъ только одно, что недостаетъ рабочихъ рукъ, а новыхъ людей не прибываетъ. На пріискѣ еще можно было обойтись наличнымъ составомъ, а всѣхъ тяжелѣе доставалось Крестникову, которому приходилось вездѣ поспѣвать одному. Правда, на подмогу къ нему были посланы два некончившихъ реалиста, съ которыми княжна познакомилась въ Екатеринбургѣ, но этихъ помощниковъ приходилось еще учить. Кромѣ этихъ неудобствъ, главное затрудненіе было въ томъ, что Крестниковъ занималъ самый отвѣтственный и самый рискованный постъ. Сравнительно даже пріисковое дѣло являлось вѣрнымъ въ смыслѣ неожиданныхъ сюрпризовъ. Окоемовъ нѣсколько разъ самъ ѣздилъ въ Салгу, чтобы помочь Крестникову. Студентъ оказался очень серьезнымъ и дѣловымъ человѣкомъ и дѣлалъ гораздо больше, чѣмъ можно было требовать отъ одного человѣка.

— Ничего, какъ-нибудь управлюсь, — успокаивалъ онъ Окоемова. — Вотъ въ страду другое дѣло... Тогда пошлете мнѣ Потапова.

Хорошей помощницей Крестникову являлась его "молодайка", которая выросла въ деревнѣ и знала практически сельское хозяйство. Вообще это была очень милая молодая чета, уже органически прираставшая къ мѣсту. Въ степи выросъ настоящій хуторокъ, и Крестниковъ мечталъ о скотоводствѣ въ большихъ размѣрахъ. Лошади были нужны и для хозяйства, и на пріискъ, и въ разгонъ, а затѣмъ нужны степные быки и степные бараны на мясо для пріисковыхъ рабочихъ. Все это можно постепенно завести на хуторѣ.

— Знаете, недавно здѣсь былъ Утлыхъ, — разсказывалъ Крестниковъ. — Онъ пріѣзжалъ спеціально въ Салгу и, какъ мнѣ кажется, разстраиваетъ башкиръ. Могутъ быть непріятности...

— Вы думаете?

— Я въ этомъ убѣжденъ...

Окоемовъ только улыбнулся и проговорилъ:

— Есть турецкая поговорка, которая говоритъ: одинъ врагъ сдѣлаетъ больше вреда, чѣмъ сто друзей пользы. Посмотримъ..

Между прочимъ, Крестниковъ сообщилъ Окоемову, что въ члены "сторублевой компаніи" желаютъ поступить его тесть о. Маркъ, два учителя и нѣсколько учительницъ. Приростъ членовъ шелъ медленно, но Окоемовъ не жалѣлъ объ этомъ, потому что приходилось поступать при выборѣ новыхъ членовъ съ большой осмотрительностью, какъ показывалъ случай съ Утлыхъ. Кстати, члены компаніи уже получили характерныя клички, сложившіяся сами собой: мужчинъ называли "сторублевиками". а женщинъ — "сторублевками". Послѣднее выходило даже остроумно.

Настасья Яковлевна еще въ Великій постъ открыла свои воскресные классы. Окоемовъ предлагалъ выстроить для нихъ особое помѣщеніе на пріискѣ, но она отказалась, потому что дѣло шло еще въ видѣ опытовъ и могло не оправдать затратъ. Въ Красномъ-Кусту была нанята простая деревенская изба, и занятія шли въ ней для перваго раза очень порядочно. Сибирскій мужикъ смышленый и не чурается грамоты, хотя и относится къ учителямъ съ нѣкоторымъ недовѣріемъ. Впрочемъ, эта сибирская недовѣрчивость распространялась почти на все, такъ что частные случаи недовѣрія не имѣли особеннаго значенія. А Красний-Кустъ могъ бы вѣрить компаніи, потому что его благосостояніе поднялось въ теченіе какого-нибудь года — и работа была подъ бокомъ, и являлись тысячи путей для зашибанія копейки, какъ извозъ, содержаніе квартиръ, харчевое довольство, сбытъ своихъ сельскихъ продуктовъ и т. д.

Кромѣ классовъ, Настасьѣ Яковлевнѣ приходилось много помогать княжнѣ, дежурившей въ больницѣ и разъѣзжавшей по деревнямъ для помощи больнымъ. Докторъ прочиталъ имъ цѣлый курсъ о первоначальной помощи и лѣченіи домашними средствами. Однимъ словомъ, дѣла было достаточно, и Настасья Яковлевна не чувствовала себя лишней, — она тоже была "сторублевкой". Ея отношенія къ Окоемову безпокоили сейчасъ только одного Сережу. Съ наступленіемъ весны главный управляющій золотыми промыслами почувствовалъ приливы какой-то странной тоски и началъ хандрить. Между прочимъ, онъ оказывалъ Настасьѣ Яковлевнѣ знаки своего особеннаго вниманія, какъ послѣдняя ни старалась избѣжать ихъ. Встрѣчались они обыкновенно за чаемъ или обѣдомъ, рѣже вечеромъ, въ общей комнатѣ, и Сережа преслѣдовалъ дѣвушку своимъ упорнымъ взглядомъ. Она вставала, краснѣла и уходила къ себѣ въ комнату. Это больше всего возмущало княжну.

— Сергѣй Ипполитычъ, это уже невозможно... Бѣдная дѣвушка не знаетъ, куда дѣваться.

— Я тутъ ни при чемъ, Варвара Петровна. Мнѣ просто скучно...

— Если вамъ скучно, такъ смотрите на меня, — пошутила княжна, готовая всегда пожертвовать собой.

Сережа только прищурилъ глаза и въ сущности въ первый разъ посмотрѣлъ на княжну, какъ на женщину. Къ своему удивленію, онъ нашелъ, что она положительно недурна, а преждевременная вялость придавала ей даже нѣкоторую пикантность, потому что глаза смотрѣли совсѣмъ по-молодому и странно не гармонировали со строгимъ выраженіемъ рта. Сережа даже ночью думалъ о княжнѣ и тяжело ворочался на своемъ ложѣ. Проведенная въ работѣ зима измѣнила даже его внѣшній видъ. Сейчасъ это былъ совсѣмъ солидный мужчина, смахивавшій на англійскаго джентльмена. Привезенный изъ Москвы костюмъ, поражавшій всѣхъ своей необычностью, былъ отложенъ, и Сережа одѣвался, какъ всѣ другіе.

Разъ утромъ, когда Окоемовъ зашелъ въ контору, Сережа сидѣлъ за своими гроесбухами и мечтательно смотрѣлъ въ пространство.

— Что съ тобой? — удивился Окоемовъ.

— Со мной? Ахъ, да... — точно проснулся Сережа и, махнувъ рукой, прибавилъ: — голубчикъ, Вася, я влюбленъ.

— Можно узнать, въ кого?

— Дѣло, видишь ли, въ томъ, что пока это еще и для меня не ясно, то-есть я еще не рѣшилъ. Сначала мнѣ казалось, что я влюбленъ въ Настасью Яковлевну, а потомъ... Знаешь, мнѣ начинаетъ нравиться княжна.

— Да, положеніе затруднительное, особенно въ твоемъ возрастѣ и при твоей неопытности.

— Нѣтъ, ты не смѣйся надо мной. Я самъ не знаю, что со мной дѣлается. Ты когда-нибудь любилъ? Нѣтъ? О, несчастный... Это такое святое чувство... Женщина — все, женщина — это жизнь, женщина — это будущее, а реализація этого чувства — дѣло иногда простой случайности.

— Послушай, тебѣ нужно обратиться къ доктору, Сережа...

Сережа обиженно замолчалъ, какъ человѣкъ, котораго намѣренію не желаютъ попинать. Оставалась одна надежда, именно, что его пойметъ и оцѣнитъ только женщина, о немъ даже была сдѣлана замѣтка въ одномъ гроссбухѣ. Что-то говорилось о лунѣ, цвѣтахъ, соловьѣ и т. д.

Настроеніе Сережи обезпокоило Окоемова, потому что онъ былъ такой человѣкъ, за завтрашній день котораго нельзя было поручиться. Да и Настасья Яковлевна чувствовала себя точно виноватой, хотя съ своей стороны и не подавала никакого повода для нѣжныхъ чувствъ Сережи.

Вскорѣ послѣ Пасхи Окоемовъ предложилъ дѣвушкѣ съѣздить вмѣстѣ съ нимъ на заарендованное озеро, до котораго отъ пріиска было верстъ восемьдесятъ. Водополье спадало, и теперь можно было ѣхать. Настасья Яковлевна согласилась съ особенной охотой. Эта поѣздка опять подняла въ средѣ пріисковыхъ дамъ притихшія подозрѣнія, точно Окоемовъ являлся какой-то общей собственностью и всѣ имѣли право его ревновать. Въ послѣднее время дѣвушка чувствовала себя нездоровой и часто запиралась въ своей комнатѣ. Она была такъ рада этой поѣздкѣ.

Когда пара своихъ пріисковыхъ лошадей вынесла легкій дорожный коробокъ за околицу Краснаго-Куста, дѣвушка прилегла головой къ плечу Окоемова и прошептала:

— Милый, я больше не могу...

Окоемовъ тихо ее обнялъ и поцѣловалъ въ лобъ. Онъ догадывался, въ чемъ дѣло, и чувствовалъ, что еще никогда такъ не любилъ, какъ сейчасъ.

— Милая, я догадываюсь... — шопотомъ отвѣтилъ онъ.

Она спрятала свою головку у него на груди и заплакала счастливыми слезами. А коробокъ летѣлъ впередъ по мягкому проселку, унося счастливую чету, для которой начиналась новая жизнь и еще неиспытанныя радости.

VI

Настасья Яковлевна ничего не имѣла относительно того, что Окоемовъ до сихъ поръ скрывалъ свою женитьбу, — онъ не хотѣлъ тревожить старуху-мать, которую огорчило бы извѣстіе о такомъ "неравномъ бракѣ". Но сейчасъ это инкогнито начинало ее тяготить, потому что создавало фальшивое положеніе у себя въ Красномъ-Кусту, а потомъ она готовилась быть матерью, и скрываться дальше дѣлалось невозможнымъ. Прямо она ничего не говорила мужу, но послѣдній уже самъ догадывался но ея настроенію, что она чѣмъ-то озабочена и недовольна. Поѣздка на озеро, какъ она догадывалась, была только шагомъ къ чему-то новому.

— Мы проѣдемъ съ озера прямо въ Екатеринбургъ, — говорилъ Окоемовъ дорогой. — Можетъ-быть, тамъ придется остаться.

Женѣ онъ говорилъ "вы" и даже съ глазу на глазъ называлъ полнымъ именемъ.

"Точно онъ меня и за жену сейчасъ не считаетъ", — думала Настасья Яковлевна.

У нея теперь являлись все чаще тяжелыя минуты и какія-то неопредѣленныя сомнѣнія. Да, она любила мужа, но отчего же онъ не хочетъ, чтобы всѣ знали, что онъ принадлежитъ ей и только одной ей?

Объясненіе, дѣйствительно, произошло, хотя и не въ той формѣ, какъ; предполагала Настасья Яковлевна. До озера было верстъ семьдесятъ, т.-е. цѣлыхъ три станціи. Окоемовъ находился въ особенно хорошемъ настроеніи и всю дорогу толковалъ о своей писцикультурѣ. Кстати, онъ захватилъ съ собой нѣсколько жестянокъ, чтобы сдѣлать опытъ консервированія чудной горной форели, которая по-мѣстному называлась "харюзомъ".

— Это до того нѣжная рыба, что ее невозможно перевезти какихъ-нибудь двадцать верста, — объяснялъ онъ съ одушевленіемъ. — Ее ѣдятъ прямо на мѣстѣ лова, и въ продажѣ она совсѣмъ неизвѣстна. Этотъ сортъ форели встрѣчается еще только въ Финляндіи, въ бойкихъ горныхъ рѣчкахъ. Вотъ мы и сдѣлаемъ первый опытъ.

Мѣстность быстро мѣнялась, и со второй станціи на горизонтѣ уже засинѣли недалекія горы. Здѣсь Уралъ былъ значительно выше, чѣмъ въ мѣстѣ пересѣченія его Уральской желѣзной дорогой.

— Не правда ли, какъ хорошо? — повторялъ Окоемовъ. — На восточномъ склонѣ Уралъ почти на всемъ протяженіи образуетъ крутой обрывъ, чѣмъ и объясняется его особенная рудоносность именно на этомъ склонѣ. Замѣчательно, что сейчасъ же отъ обрыва начинается равнина, страшная по величинѣ Сибирская равнина, которая тянется вплоть до Великаго океана. Уралъ служитъ точно порогомъ, отдѣляющимъ собственно Россію отъ Сибири.

Первое горное озеро привело Окоемова въ окончательный восторгъ: ничего лучшаго нельзя было придумать для его цѣлей. Настоящій живорыбный садокъ. Озеро было небольшое, но глубокое и постоянно питавшееся свѣжей водой, приносимой бойкими горными рѣчонками. Затѣмъ оно соединялось протоками съ цѣлой сѣтью другихъ горныхъ озеръ.

На свое собственное озеро они пріѣхали только къ вечеру, когда воздухъ сильно засвѣжѣлъ, — сказывалась горная область. Они остановились прямо "на саймѣ", какъ назывались здѣсь рыбачьи стоянки. Озеро имѣло неправильную форму, какъ всѣ горныя озера, и, въ общей сложности, занимало площадь около квадратной версты. Степныя озера, какъ Челканъ, имѣли овальную форму, а здѣсь тамъ и сямъ высились скалы, а хвойный дремучій лѣсъ подходилъ зеленой стѣной къ самой водѣ. На "саймѣ" ихъ встрѣтилъ старикъ-рыбакъ, служившій отъ компаніи сторожемъ.

— Ты и будешь баринъ? — спрашивалъ онъ Окоемова. — Заждались мы тебя... А это кто будетъ? — прибавилъ онъ, указывая на Настасью Яковлевну.

— А ты какъ думаешь? — спросилъ Окоемовъ.

Старикъ посмотрѣлъ на нихъ пристально и проговорилъ съ увѣренностью:

— Кому быть, извѣстно, барыня, значитъ, по-нашему жена...

Настасья Яковлевна даже покраснѣла отъ охватившаго ее волненія, — это еще въ первый разъ посторонній человѣкъ назвалъ ее "женой".

— Ну, пусть будетъ по-твоему, старина, — пошутилъ Окоемовъ, хлопая старика по плечу. — Вотъ ты намъ завари уху... Есть рыба?

— Какъ рыбѣ не быть, баринъ... Я вамъ карасиковъ добуду. У меня они въ садкѣ сидятъ на всякій случай... Дожидалъ васъ.

— А мы, пока ты варишь уху, прокатимся по озеру на лодкѣ.

— Покатайтесь, коли глянется... Вонъ тамъ за мысомъ хорошія мѣста пойдутъ. Камень — стѣна-стѣной...

Лодка была старая и тяжелая, но Настасья Яковлевна никогда еще не каталась съ такимъ удовольствіемъ. Кругомъ тихо, ни звука, и они одни на этомъ просторѣ. Она чувствовала себя такой маленькой-маленькой и такой безсовѣстно-счастливой. Остального міра больше не существовало, точно они остались вдвоемъ на всемъ земномъ шарѣ. И прошлаго не существовало, а было только настоящее — вотъ это закатывавшееся солнце, нѣмыя скалы, тихо шептавшійся лѣсъ на берегу, водяная гладь, въ которой такъ ласково отражалось вечернее небо.

— Звѣздочка... — тихо вскрикнула Настасья Яковлевна, глядя на воду.

Да, это была первая вечерняя звѣздочка, свѣтившая въ водѣ любопытнымъ глазомъ, точно она смотрѣла на счастливую парочку. Одна тайна отражала другую. Потомъ звѣздочка попала въ расходившіеся отъ веселъ круги, заколебалась и точно потонула.

— А вѣдь Сережа сдѣлалъ мнѣ предложеніе... — неожиданно заговорила Настасья Яковлевна, продолжая какую-то тайную мысль. — Я ничего вамъ не сказала... Это было недѣли двѣ назадъ. Я просто не знала, что говорить, и убѣжала къ себѣ въ комнату, какъ глупая маленькая дѣвчонка.

— Сережа человѣкъ серьезный и шутить не любитъ

— Да, вамъ смѣшно, а каково было мнѣ? Потомъ, всѣ меня ревнуютъ къ вамъ... ловятъ каждый взглядъ... Даже милѣйшая княжна, которую я люблю, какъ сестру, и та доводила меня не одинъ разъ до слезъ своими наводящими разспросами. Они всѣ считаютъ васъ своей собственностью.

Настасья Яковлевна засмѣялась и посмотрѣла на Окоемова счастливыми глазами, въ которыхъ свѣтилась одна мысль: "Ты — мой, и я никому, никому не отдамъ тебя"...

— Да, я принадлежу имъ, принадлежу дѣлу, — серьезно заговорилъ Окоемовъ, бросая весла. — И мнѣ было совѣстно нарушить эту иллюзію своей женитьбой... Вѣдь любовь — слишкомъ эгоистичное чувство, это роскошь, которую нужно заработать. Мнѣ казалось, что я чему-то измѣняю, отдаваясь слишкомъ личнымъ чувствамъ. Какъ хотите, а свое счастье отдѣляетъ отъ другихъ, и человѣкъ начинаетъ слишкомъ много думать только о самомъ себѣ. Мнѣ и сейчасъ совѣстно: я такъ счастливъ, милая....

Она не понимала его словъ и смотрѣла на звѣздочку, которая опять показалась въ водѣ. Вода успокоилась и стояла, какъ зеркало.

— Вы меня не понимаете? — замѣтилъ Окоемовъ.

— Нѣтъ, то-есть да... Я знаю только одно, что дальше такъ не можетъ быть, если вы не хотите оставлять меня въ фальшивомъ положеніи... Можетъ-быть, я несправедлива, можетъ-быть, я эгоистка, можетъ-быть, я сдѣлала не поправимую ошибку...

— Ни то, ни другое, ни третье, моя хорошая... А только я боюсь слишкомъ увлечься своимъ личнымъ чувствомъ.

— Какой хорошій старикъ этотъ рыбакъ... — вслухъ думала Настасья Яковлевна, теряя нить разговора: ей хотѣлось и плакать и смѣяться.

А хорошій старикъ развелъ на берегу цѣлый костеръ, подвѣсилъ надъ огнемъ котелокъ съ водой и ждалъ, когда вернутся господа. Что-то ужъ очень долго плаваютъ... Вонъ и солнышко сѣло, и холодкомъ потянуло отъ заснувшей воды, и молодой мѣсяцъ показался на небѣ. Гдѣ-то въ осокѣ скрипѣлъ неугомонный коростель, гдѣ-то вопросительно крякали утки, выплывавшія въ заводи кормиться, гдѣ-то пронеслось печальное журавлиное курлыканье. Распряженныя и стреноженныя лошади съ наслажденіемъ ѣли свѣжую, сочную траву, а пріисковый кучеръ Аѳонька сидѣлъ около огонька, курилъ трубочку и сердито сплевывалъ на огонь.

— Какъ-то тутъ наѣзжалъ Утлыхъ... — говорилъ старикъ-рыбакъ, встряхивая сѣдыми волосами.

— Ну?

— Ну, значитъ, ничего... Пожалуй, какъ бы промашки не вышло. Все онъ съ башкирами шепчется... Какъ-то наѣзжали Аблай съ Уракайкой. Незнамо зачѣмъ наѣзжали и съ тѣмъ же уѣхали...

Тихій всплескъ веселъ прекратилъ эту краснорѣчивую бесѣду. Изъ-за ближайшихъ камышей выплыла лодка, казавшаяся теперь больше, чѣмъ при дневномъ освѣщеніи. Щипавшія траву лошади насторожились и фыркнули, сердито тяфкнула лежавшая у огня маленькая собачонка.

— Ну, а какъ ты, Аѳонычъ, насчетъ господъ понимаешь? — спрашивалъ старикъ, поднимаясь съ кряхтѣньемъ.

— А кто ихъ разберетъ... У барина денегъ не въ проворотъ, вотъ и мудритъ. Работалъ бы на пріискѣ, какъ другіе, а то и землю рендуетъ, и озеро, и не вѣсть еще что.

— Много денегъ-то?

— Цѣлый банкъ, сказываютъ. А изъ себя глядѣть не на что... Такъ, заморышъ, то-есть супротивъ другихъ прочихъ золотопромышленниковъ.

— Та-акъ...

Лодка причалила къ берегу, и Аѳонька отошелъ къ экипажу, такъ какъ считалъ невѣжливымъ оставаться у огня.

Уха изъ живыхъ карасей была великолѣпна, а потомъ Аѳонька приготовилъ въ походномъ мѣдномъ чайникѣ чай. Дѣлалось холодно, и Настасья Яковлевна куталась въ теплую шаль. Она опять казалась Окоемову маленькой дѣвочкой, и онъ опять чувствовалъ себя счастливымъ, добрымъ и хорошимъ.

Настасья Яковлевна легла спать въ экипажѣ, — въ избушкѣ она боялась таракановъ. Окоемовъ улегся подъ открытымъ небомъ, у огонька, и долго не могъ заснуть. Ночь была чудная, и ему слышались какіе-то неясные звуки, точно кто-то шопотомъ предупреждалъ кого-то о неизвѣстной опасности.

Онъ проснулся рано, благодаря утреннему холоду. Озеро было закрыто туманомъ, а трава — сверкавшей росой. Солнце поднималось изъ-за горъ безъ лучей и казалось такимъ громаднымъ. Огонь потухъ. Окоемовъ сходилъ умыться чистой озерной водой и велѣлъ старику собираться.

— Нужно половить мармышей, дѣдка...

Старикъ захватилъ ведерко, сачокъ и съ кряхтѣньемъ взялся за шестикъ, — онъ правилъ лодкой, стоя на ногахъ. Отваливъ отъ берега, онъ нѣсколько разъ тряхнулъ головой и проговорилъ:

— Баринъ, а вѣдь дѣло-то неладно!

— Что такое случилось?

— А наѣзжалъ Утлыхъ... да... Онъ башкиръ сомущаетъ насчетъ озера. Говоритъ: неладно контрактъ заключенъ. Аблай да Уракайка ужъ наѣзжали... Извѣстно, они-то рады вторую ренду получить. Вотъ какое дѣло...

— Ничего, какъ-нибудь устроимся, дѣдка, а Утлыхъ напрасно хлопочетъ. У насъ правильный контрактъ...

— Да вѣдь народъ-то несообразный, баринъ. Однимъ словомъ, нехристь...

Настасья Яковлевна была разбужена Окоемовымъ. У него было какое-то встревоженное лицо.

— Настасья Яковлевна, смотрите...

Онъ развернулъ бумажку, въ которой лежали какіе-то блѣдно-желтые тараканы. Настасья Яковлевна даже вскрикнула.

— Вотъ наше богатство... Въ этомъ рачкѣ-мармышѣ скрыты милліоны, — объяснялъ Окоемовъ.

— А для чего они намъ?

— О, мѣсто имъ найдется...

VII

На озерѣ Окоемовы прожили дня три. Старикъ-рыбакъ указалъ мѣсто, гдѣ ловятся харюзы, и наловить ихъ было дѣломъ нѣсколькихъ часовъ, но затрудненіе замѣчалось въ приготовленіи соусовъ. Ихъ нужно было приготовить раньше, но это, конечно, позабылось, и пришлось потратить на ихъ приготовленіе дня два. Нужно было видѣть терпѣніе, съ какимъ Окоемовъ выполнилъ эту скучную и хлопотливую операцію. Любая кухарка позавидовала бы ему. Настасья Яковлевна по пути училась у него и высказала нѣсколько случаевъ такой милой, чисто-женской находчивости, устранявшей, казалось, непреодолимыя препятствія. Дѣло въ томъ, что одна и та же операція на кухонной плитѣ шла иначе, чѣмъ на открытомъ воздухѣ. Наконецъ соусы были готовы, и по озеру отправилась въ горы настоящая экспедиція, состоявшая изъ Окоемовыхъ и стараго рыбака. Лодка причалила къ устью безыменной горной рѣчки, и дальше экспедиція отправилась уже пѣшкомъ, нагруженная всѣми приспособленіями для перваго опыта. Впрочемъ, итти пришлось не больше версты, пока старикъ не остановился у одного омута, въ которомъ бродило цѣлое руно харюзовъ. Прежде чѣмъ приступить къ ловлѣ, разведенъ былъ костеръ и все приготовлено. Ловили небольшимъ бреднемъ, причемъ шли не вверхъ по рѣкѣ, какъ это дѣлается обыкновенно, а внизъ. "Въ забродъ" пошли старикъ и Окоемовъ, и первый же выходъ далъ штукъ двадцать великолѣпныхъ харюзовъ, вѣсившихъ чуть не полпуда. Этого было слишкомъ достаточно. Пойманную рыбу сейчасъ же очистили, сварили, уложили въ коробки, залили разными соусами, прованскимъ масломъ, а потомъ Окоемовъ запаялъ жестянки съ искусствомъ настоящаго мастера.

— Для чего это вамъ, баринъ? — удивлялся старикъ, наблюдая всю операцію въ качествѣ благосклонной публики.

— А вотъ для чего: рыба не испортится цѣлый годъ, и вези ее, куда хочешь.

— Но-о? Вотъ такъ штука... Ловкимъ ты бариномъ себя оказываешь.

Въ заключеніе была сварена отличная уха, какой Окоемовъ еще никогда не ѣдалъ. Настасья Яковлевна была въ восторгѣ и начинала вѣрить въ затѣи увлекавшагося мужа.

— Ты только представь себѣ, что въ разныхъ частяхъ Урала можно добыть этой рыбы до пятисотъ пудовъ въ одно лѣто совершенно свободно, — объяснялъ онъ, довольный первымъ успѣхомъ. — А консервированную ее можно продать minimum по десяти рублей пудъ, считая по двадцати пяти копеекъ за фунтъ — дешевизна невѣроятная. Въ общемъ составится валовой доходъ въ пять тысячъ рублей. Накладные расходы и отправка въ столицу отнимутъ половину, останется чистаго дохода еще около двухъ съ половиной тысячъ. Право, стоитъ похлопотать, тѣмъ болѣе, что здѣсь больше чѣмъ на половину войдетъ дешевый женскій трудъ. Къ этому прибавь еще то, что можно арендовать сотни вотъ такихъ горныхъ рѣчонокъ и увеличить ихъ производительность въ десять разъ. Тебѣ скучно слушать мои расчеты, но вѣдь изъ нихъ получится хлѣбъ для сотенъ людей, если дѣло обставить какъ слѣдуетъ. Я часто жалѣю, что у меня только двѣ руки, а на сто, именно, чтобы показать своимъ примѣромъ, какъ нужно работать. У насъ всѣ боятся маленькаго дѣла и предпочитаютъ умирать съ голода въ ожиданіи какого-то миѳическаго большого дѣла, а оно само собой не приходитъ, какъ и все большое.

Производя свой опытъ, Окоемовъ все время обдумывалъ планъ своихъ дѣйствій по отношенію къ Утлыхъ. Своихъ опасеній онъ не выдалъ ни старому рыбаку ни женѣ, но про себя не сомнѣвался, что придется серьезно считаться съ этимъ сибирскимъ кляузникомъ. Его страшила главнымъ образомъ разная судебная волокита, которая отниметъ массу времени и средствъ. Выгоднѣе, пожалуй, было бы совсѣмъ попуститься этимъ озеромъ и арендовать другое, но онъ этого не могъ сдѣлать, чтобы не потерять извѣстнаго престижа въ глазахъ мѣстныхъ людей. Его злило то, что придется на время отложить опыты писцикультуры, которая его занимала въ данное время больше всего.

Съ этой непріятной заботой Окоемовъ уѣхалъ прямо въ Екатеринбургъ, чтобы тамъ на мѣстѣ окончательно разузнать настоящее положеніе дѣла. Тамъ онъ нанялъ маленькую квартирку въ три комнаты для Настасьи Яковлевны и обставилъ ее со всѣми удобствами, а самъ попрежнему оставался въ "Американской гостиницѣ". Настасья Яковлевна очень обрадовалась своему углу и ничего лучшаго не желала. Здѣсь не нужно было скрываться ни вредъ кѣмъ, не нужно было носить маску и вообще не быть самой собой.

Дѣло съ озеромъ выяснилось само собой, потому что въ Екатеринбургѣ башкиры уже ждали Окоемова. Оказалось, что условіе было сдѣлано съ одной только волостью, а озеро было спорное — на владѣніе имъ претендовали еще двѣ сосѣднихъ волости. Въ первую минуту Окоемовъ готовъ былъ обвинить о. Аркадія въ неосмотрительности, но, вникнувъ въ дѣло подробнѣе, убѣдился только въ томъ, что вообще башкирское владѣніе съ юридической точки зрѣнія вещь довольно сомнительная и въ будущемъ будетъ служить неизсякаемымъ источникомъ для всякихъ недоразумѣній. Послѣднее выходило уже совсѣмъ скверно, такъ какъ не могло быть увѣренности въ завтрашнемъ днѣ, если не подкупать башкиръ подачками и не "озадачивать" ихъ задатками, какъ это дѣлали другіе крупные рыбопромышленники.

Сами по себѣ башкиры представляли жалкій сбродъ, желавшій сорвать съ него отступного. Это была цѣлая система: только поддайся одинъ разъ, а за нимъ послѣдуетъ цѣлый рядъ другихъ. Приходилось поневолѣ выдерживать характеръ.

— Мы судъ тащимъ... — повторяли башкиры съ наивной хитростью. — Ты насъ обманулъ, мы тебя острогъ тащимъ.

Изъ этихъ переговоровъ ясно было одно, именно, что за башкирами стоялъ такой опытный человѣкъ, какъ Утлыхъ. А онъ, въ свою очередь, являлся представителемъ кучки рыбопромышленниковъ, видѣвшихъ въ Окоемовѣ опаснаго конкурента, чего въ дѣйствительности не могло быть ни въ какомъ случаѣ ни по цѣлямъ ни по средствамъ.

Случайно или намѣренно, но Утлыхъ встрѣтился съ Окоемовымъ въ общей залѣ гостиницы и первый подошелъ къ нему.

— Здравствуйте, Василій Тимоѳеичъ...

— Здравствуйте.

— А вы напрасно думаете про меня, Василій Тимоѳеичъ, что будто я получаю противъ васъ башкиръ. Даже совершенно напрасно... Извѣстно, какой народъ: не любитъ, гдѣ плохо лежитъ.

— Послушайте, намъ лучше не говорить объ этомъ.

— Какъ вамъ угодно-съ... Я только такъ, къ слову. Погода стоитъ отличная, Василій Тимоѳеичъ...

— Да, прекрасная.

Такъ они и разстались. На другой день башкиры подали прошеніе въ судъ, — писалъ его Утлыхъ.

Одна непріятность не приходитъ. Потемкинъ прислалъ подробный счетъ новыхъ расходовъ на его насосы. Окоемовъ просмотрѣлъ этотъ счетъ съ особеннымъ вниманіемъ и пришелъ къ печальному заключенію, что за этимъ "послѣднимъ" счетомъ послѣдуетъ цѣлый рядъ дополнительныхъ, и все-таки ничего изъ этого не выйдетъ. Насколько раньше Окоемовъ вѣрилъ въ своего изобрѣтателя, настолько сейчасъ не довѣрялъ ему, т.-е. не вѣрилъ въ осуществимость его теоріи при настоящихъ средствахъ. Въ общей сложности насосы уже стоили около трехъ тысячъ рублей, да по новой смѣтѣ приходилось уплатить около полуторыхъ. Это было "немножко много" для опыта, хотя Окоемовъ и тратилъ на это дѣло свои личныя средства. Приходилось на время отложить дорогую игрушку и утилизировать способности Потемкина въ другомъ направленіи, хотя и трудно было пристроить его къ какому-нибудь практическому и производительному дѣлу.

Отдыхалъ Окоемовъ только въ уютной квартирѣ Настасьи Яковлевны, гдѣ проводилъ все свое свободное время. Но и здѣсь было не безъ недоразумѣній. Настасья Яковлевна непремѣнно хотѣла знать всѣ дѣла мужа и обижалась, когда онъ что-нибудь скрывалъ отъ нея.

— Я не понимаю вашего недовѣрія, — говорила она. — Вы все еще считаете меня чужой...

— Ахъ, совсѣмъ не то, милая... Я слишкомъ привыкъ къ самостоятельности, а главное — не люблю повѣрять другимъ свои неудачи. Вѣдь это просто скучно, какъ безконечные разсказы о своихъ болѣзняхъ, которыя интересны только для одного разсказчика. Затѣмъ, вы такъ мало понимаете въ этихъ прозаическихъ дѣлахъ, да и понимать ихъ скучно...

Эти объясненія нисколько не убѣждали Настасью Яковлевну, и она оставалась при своемъ.

— Я не отдѣляю себя отъ васъ, — повторяла она съ непонятнымъ для него упрямствомъ. — А вы отдѣляете...

— Просто дурная привычка, Настасья Яковлевна... Вѣдь я жилъ такъ долго одинъ и такъ привыкъ поступать по личному своему усмотрѣнію, ни съ кѣмъ не совѣтуясь. У меня свой мірокъ, и, право, нѣтъ ничего обиднаго, если мнѣ хочется время отъ времени остаться одному. Вѣдь у каждаго есть такой мірокъ...

Какъ и что ни говорилъ Окоемовъ, но его мірокъ былъ разрушенъ. Одиночество было невозможно. Раньше, задумывая жениться, онъ какъ-то не подумалъ объ этомъ. Впрочемъ, эти маленькія недоразумѣнія выкупались цѣлой полосой счастья. Они вдвоемъ читали, вдвоемъ мечтали о будущемъ и жили какой-то удвоенной жизнью. Настасья Яковлевна, требуя полной откровенности отъ мужа, сама скрывала одно опасеніе, которое ее преслѣдовало все больше и больше. А что, если будущій ребенокъ унаслѣдуетъ отцовскій порокъ сердца? А если родится уродецъ?.. Она даже закрывала глаза отъ страха и употребляла всѣ силы, чтобы отогнать мрачпыя мысли. Разъ Окоемовъ поймалъ ея озабоченный взглядъ и замѣтилъ:

— Вы дѣлаете то же самое, въ чемъ упрекаете меня. Не слѣдуетъ, милая, впередъ себя запугивать. Я знаю, о чемъ вы сейчасъ думаете, и совѣтовался еще въ Москвѣ съ однимъ спеціалистомъ-докторомъ. Онъ нашелъ, что мои физическіе недостатки умрутъ вмѣстѣ со мной... Иначе я не рѣшился бы жениться. Могу дать честное слово, что это такъ...

Другое обстоятельство тоже безпокоило Настасью Яковлевну, именно — ей казалось, что мужъ живетъ сейчасъ въ Екатеринбургѣ только изъ-за нея, хотя онъ и ссылался на какія-то неотложныя дѣла, которыя удерживали его именно здѣсь. Эти сомнѣнія разрѣшились съ пріѣздомъ Сережи, который привезъ сдавать первое золото. Онъ успокоилъ, что въ Красномъ-Кусту и на Салгѣ все обстоитъ благополучно. У Сережи былъ такой озабоченно-дѣловой видъ. Онъ окончательно вошелъ въ свою роль главнаго управляющаго и даже надоѣдалъ разными дѣловыми разговорами. По своей мужской ненаблюдательности онъ не замѣтилъ особеннаго положенія Настасьи Яковлевны и былъ очень удивленъ, когда Окоемовъ пригласилъ его въ крестные отцы.

— Что это значитъ? — спрашивалъ Сережа, дѣлая большіе глаза.

— Очень просто: мы ожидаемъ потомства...

— А...

Сережа отнесся къ этой новости настолько безучастно, что Настасья Яковлевна даже обидѣлась. Главный управляющій былъ занятъ больше какими-то двадцатью фунтами золотого песку, курсомъ на золото, ассигновками на него въ банкѣ, а будущій человѣкъ его интересовалъ столько же, какъ прошлогодній снѣгъ. Точно такъ же равнодушно отнесся онъ и къ тайной женитьбѣ Окоемова. Настасья Яковлевна не понимала, что въ послѣднемъ случаѣ въ Сережѣ сказывалось не равнодушіе, а особенный видъ ревности — ревность холостого товарища. Ему даже казалось, что Настасья Яковлевна сейчасъ недостаточно интересна, и что Окоемовъ могъ бы сдѣлать болѣе удачную партію. Ну, женился бы на американкѣ, что ли. Окоемовъ понималъ его настроеніе и не придавалъ ему серьезнаго значенія.

Сдача перваго золота составляла торжество всей компаніи, и Сережа волновался все время. Только когда оно было превращено въ лабораторіи въ слитки, онъ успокоился, точно свалилъ съ себя какую-то тяжесть, а затѣмъ пропалъ на цѣлыхъ два дня. Вернулся онъ измятый, сонный, мрачный.

— Ахъ, Сережа, Сережа... — упрекнулъ его Окоемовъ.

— Пожалуйста, ничего не говори мнѣ. Презираю себя... Попалъ въ клубъ, встрѣтилъ знакомыхъ, ну и того... Моя бѣда, что я вездѣ встрѣчаю отличныхъ людей.

— Не забудь одно, что скоро наступитъ срокъ взноса твоего сторублеваго пая. Ты знаешь, что я прямолинеенъ въ такихъ дѣлахъ до идіотства... да. Вѣдь эти сто рублей должны быть заработаны. Понимаешь? Ты можешь гдѣ-нибудь занять, но я такого пая не приму.

— Пожалуйста, нельзя ли безъ правоученій?

— Я только предупреждаю впередъ.

VIII

Красный-Кустъ сдѣлался неузнаваемъ. Годъ назадъ было болото, а сейчасъ выросъ цѣлый городокъ. На пріискѣ работало около ста человѣкъ да еще около "конторы" больше десятка. Всѣхъ нужно было накормить — одной такой заботы достаточно. Съ наступленіемъ весни работа закипѣла по всѣмъ пунктамъ, точно новый пріисковый городокъ наверстывалъ зимнюю спячку. Оживленнѣе всего, конечно, былъ пріискъ, гдѣ сейчасъ командовалъ Потемкинъ. Дѣло было поставлено, и требовались только аккуратность и добросовѣстность. Послѣднимъ качествомъ изобрѣтатель обладалъ вполнѣ, а первое частенько страдало. Впрочемъ, дѣло велось подъ зоркимъ глазомъ двухъ опытныхъ штейгеровъ, которые видѣли на два аршина подъ землей.

Вѣсть о дѣлѣ съ башкирами опередила Сережу. На пріискѣ рабочіе уже толковали, что у барина вышла "неустойка" и его посадятъ въ тюрьму, если уже не посадили. Долетѣла эта вѣсть и на озеро Челканъ, перетревоживъ о. Аркадія. Онъ сейчасъ же пріѣхалъ на пріискъ, чтобы навести справки, но и здѣсь никто и ничего не зналъ.

— Дѣло въ слѣдующемъ... — бормоталъ о. Аркадій. — Я увѣренъ, что всѣ эти слухи распускаетъ Утлыхъ. Да. Онъ оказываетъ себя вреднымъ человѣкомъ. А въ сущности, все это пустяки...

Пріисковыя дамы были рады появленію о. Аркадія и нѣсколько успокоились. Въ самомъ дѣлѣ, мало ли что можетъ быть, — вѣдь садятъ же другихъ людей въ тюрьму? О законахъ и разныхъ правахъ милыя дамы имѣли самыя фантастическія представленія, какъ о чемъ-то фатально-страшномъ.

Сережа пріѣхалъ при о. Аркадіи и сразу разрѣшилъ всѣ сомнѣнія.

— Все пустяки болтаютъ... Окоемовъ чувствуетъ себя молодцомъ. Конечно, непріятно, но пока еще ничего особеннаго нѣтъ. Въ крайнемъ случаѣ, мы понесемъ денежный убытокъ на арендѣ озера, и только.

Потомъ Сережа улучилъ минуту и наединѣ сообщилъ княжнѣ подъ величайшимъ секретомъ извѣстіе о женитьбѣ Окоемова. Княжна только сдѣлала большіе глаза.

— И уже женился? — спрашивала она.

— Да... гм... Онъ просилъ меня передать вамъ приглашеніе быть крестной.

— Позвольте, какъ же это такъ... Только женился — кого же крестить?

— Видите ли, женился-то онъ, оказывается, еще въ Москвѣ...

— Вотъ уже какъ... И все скрыть отъ меня? Нѣтъ, это несправедливо. Я уже догадывалась давно, что онъ сдѣлалъ предложеніе, но отъ меня-то скрывать зачѣмъ?.. Не понимаю!

— Онъ вообще поступилъ не по-товарищески.

— А какая уже скрытная Настасья Яковлевна... — огорчалась княжна. — Да... А я уже какъ ее любила...

Эта тайна скоро облетѣла весь Красный-Кустъ, благодаря кучеру Аѳонькѣ, который привезъ Сережу изъ города. Всѣ были почему-то недовольны и приняли извѣстіе, какъ обиду. За Окоемова былъ одинъ о. Аркадій.

— Что же, въ добрый часъ... — говорилъ онъ. — Нехорошо жить человѣку одному, такъ сказано въ Писаніи. Очень и весьма радъ... Весьма хорошо.

Сережа, между прочимъ, обратился къ о. Аркадію за разъясненіемъ одного каноническаго вопроса.

— Но нашимъ законамъ, о. Аркадій, кумъ не можетъ жениться на кумѣ?

— Нѣтъ... т.-е. вы подозрѣваете воспріемниковъ одного младенца?

— Именно... Очень жаль.

— Духовное родство, нельзя.

Даже Потемкинъ и фельдшеръ Потаповъ приняли живое участіе въ обсужденіи вопроса, имѣлъ ли право жениться Окоемовъ и, кстати, что онъ за человѣкъ вообще. Разговоръ происходилъ въ комнатѣ фельдшера, устроенной при больничкѣ.

— Я, признаться сказать, лучше о немъ думалъ, — задумчиво проговорилъ Потемкинъ, покуривая дешевую папиросу. — Помилуйте, тутъ дѣло огнемъ горитъ, а онъ жениться... Нужно и о другихъ подумать. Вотъ тебѣ и компанія... вдвоемъ.

— Да, вообще... — глубокомысленно соглашался фельдшеръ. — А впрочемъ дѣло ихнее и насъ не касается.

— Какъ не касается? Вотъ тебѣ фунтъ... Теперь конецъ и всей нашей компаніи. Я уже знаю: какъ заведется баба, и пиши пропало. Совсѣмъ другая музыка... А Настасья Яковлевна дѣвица съ ноготкомъ и свои порядки будетъ заводить. Ужъ началось... да.

— Началось, говоришь?

— Посылаю ему смѣту, а онъ мнѣ присылаетъ отказъ. Всего-то осталось сдѣлать расходъ въ какія-нибудь полторы тысячи. На самомъ концѣ все дѣло испортилъ. Со мной всегда такъ было, всю жизнь. Вѣдь кончилъ бы, если бы Окоемову не пришла блажь жениться.

— Да, вообще... Этакъ онъ и моихъ пчелъ похеритъ.

— Погоди, всего будетъ.

Всѣхъ больше, въ концѣ концовъ, былъ огорченъ Сережа, какъ самое близкое и заинтересованное лицо. Онъ возвращался изъ Екатеринбурга вообще въ дурномъ настроеніи и причины его перенесъ на Окоемова. Раздумавшись на эту тему, онъ пришелъ къ заключенію, что именно этого-то Окоемовъ и не долженъ былъ дѣлать. Эта мысль все разрасталась и достигла своего апогея послѣ разговора съ княжной.

— Да, такъ вы вотъ какъ, Василій Тимоѳеичъ?.. Хорошо. Да, очень хорошо.

Сережа долго не могъ заснуть. Пробовалъ читать только-что полученный новый французскій романъ, считалъ въ умѣ до тысячи — ничего не выходитъ. Наконецъ его осѣнилъ великолѣпный планъ. Серезка даже вскочилъ съ постели и погрозилъ кулакомъ въ пространство.

— Погоди, дружище, я тебѣ удружу... Ха-ха! Интересно будетъ посмотрѣть, какую ты рожу скорчишь. Х-ха... Вдругъ ты возвращаешься въ Красный-Кустъ съ молодой женой, а я тебѣ рекомендую: Варвара Петровна — моя жена. Каково? Ловко... Или лучше я женюсь на бойкой докторской своячиницѣ, наконецъ, чортъ меня возьми, на поповнѣ Марковнѣ. Погоди, дружище...

Эта блестящая мысль сразу успокоила Сережу, онъ заснулъ крѣпкимъ сномъ и всю ночь видѣлъ, какъ онъ хочетъ жениться не на княжнѣ, не на поповнѣ и не на докторской своячиницѣ, а на фельдшерѣ Потаповѣ. Утромъ ему было даже совѣстно за это безобразіе.

Калерія Михайловна и Анна Ѳедоровна частенько враждовали между собой, вѣрнѣе сказать — ревновали другъ друга по части первенства. Самъ собой являлся вопросъ: кто же настоящая хозяйка? Иногда случалось, что какое-нибудь приказаніе Калеріи Михайловны вдругъ отмѣнялось Анной Ѳедоровной и наоборотъ, или — въ область Анны Ѳедоровны вдругъ вторгалась Калерія Михайловна и наоборотъ, т.-е. дамамъ это казалось. Говоря правду, устраивала такія вторженія по большей части упрямая хохлушка, а Калеріи Михайловнѣ оставалось дѣлать такой видъ, что она ничего не замѣчаетъ или что терпитъ по необходимости, чтобы не поднимать домашнихъ дрязгъ и ссоръ. Такъ вопросъ о томъ, кто главная хозяйка, и оставался до сихъ поръ открытымъ.

И вдругъ оказалось, что главной хозяйкой является раскольница. Она точно съ неба свалилась... Извѣстіе о женитьбѣ Окоемова навело на обѣихъ женщинъ страшное уныніе. У нихъ, какъ говорится, руки опустились. Калерія Михайловна даже всплакнула потихоньку. На другой день по пріѣздѣ Сережи обѣ встали недовольныя и молчаливыя. Дѣло не шло на умъ. Калерія Михайловна отправилась посмотрѣть свой огородъ, и ей сдѣлалось еще тошнѣе — огородъ показался сиротой. Къ чему теперь огородъ?

— Вы это что смотрите? — окликнула ее хохлушка.

— А такъ... Устраивала, хлопотала, старалась... Да, старалась...

— И я тоже старалась...

— Обѣ старались...

— А на готовое-то пріѣдетъ новая хозяйка и насъ по шеямъ. Вамъ это нравится?

— Даже очень...

Калеріи Михайловнѣ сдѣлалось жаль хохлушки, а хохлушка пожалѣла Калерію Михайловну. Каждая думала про себя: "А какая она славная... Право, жаль!". Кажется, ужъ онѣ ли не жили душа въ душу, а тутъ Богъ новую хозяйку послалъ, а новая хозяйка новые порядки будетъ заводитъ: и то не такъ, и это не такъ. Однимъ словомъ, раскольница... Откуда пріисковыя дамы взяли эту мысль о новыхъ порядкахъ новой хозяйки — трудно сказать, но онѣ были убѣждены въ ней и говорили, какъ о вещи извѣстной.

— Вотъ тебѣ и школа... — ядовито замѣтила хохлушка. — Да и тотъ хорошъ: вывезъ изъ Москвы хорошій консервъ.

— А я такъ думаю, что все это устроила наша княжна. Она вѣдь только прикидывается простой... Вмѣстѣ ѣздила съ раскольницей, ну и сговорились.

— То-то она помалчивала все время...

Общее несчастіе соединило обѣихъ женщинъ, чего не было съ первой встрѣчи. Онѣ даже присѣли на одно бревно, неизвѣстно зачѣмъ валявшееся въ огородѣ, и предались горькимъ размышленіямъ.

— Скоро вотъ ягоды поспѣютъ, — вслухъ думала хохлушка. — Да... Пусть теперь новая хозяйка и пастилы, и варенья, и маринады дѣлаетъ, какъ знаетъ. А я-то, глупая, радовалась: вотъ лѣто наступитъ, вотъ ягоды поспѣютъ... Десять пудовъ одного сахарнаго песку заготовила... банки...

Хохлушка махнула въ отчаяніи рукой.

— Все пошло прахомъ...

— Она еще покажетъ себя, — увѣряла Калерія Михайловна. — Вотъ попомните мое слово... Тихонькая да молчаливая такая, а это хуже всего: не узнаешь, что у нея на умѣ.

— Мы теперь въ родѣ кухарокъ... Нѣтъ, ужъ извините, Настасья Яковлевна, а этому не бывать. Если бы я знала, да ни за что бы не поѣхала сюда.

— И я тоже...

Со стороны эти мысли и разсужденія могли показаться смѣшными, но въ нихъ была извѣстная доля правды. Весь рабочій городокъ волновался, какъ пчелиный улей, въ который влетѣла чужая пчела-матка. Тутъ было о чемъ подумать, и каждый раздумывалъ по-своему.

Все это выяснилось съ особенной яркостью, когда неожиданно пріѣхалъ Окоемовъ, вырвавшійся изъ Екатеринбурга всего на нѣсколько дней. Ему было необходимо произвести маленькую ревизію и сдѣлать нѣкоторыя распоряженія. Съ перваго своего появленія въ Красномъ-Кусту онъ почувствовалъ себя чужимъ, точно прежняя рабочая семья распалась разомъ. Открыто ничего не было высказано, но тѣмъ сильнѣе это чувствовалось. Всѣ были какъ-то особенно молчаливы и торжественно-покорны, какъ незаслуженно обиженные люди, подчинявшіеся силѣ. Окоемовъ догадался, что въ Красномъ-Кусту все извѣстно и произошло именно то, чего онъ ожидалъ. Даже княжна, и та отворачивалась отъ него.

— Вы не одобряете мое поведеніе, Варвара Петровна? — спросилъ ее Окоемовъ, когда они остались въ столовой одни.

— Въ такихъ вещахъ никого уже не спрашиваютъ, Василій Тимоѳеичъ...

— Чѣмъ же вы недовольны?

— Я? Съ чего вы это уже взяли?..

— Да и всѣ, кажется, недовольны?

— Это вамъ такъ уже кажется. Живемъ, какъ и раньше жили. У насъ все уже по-старому.

Особенно возмутило Окоемова поведеніе Сережи, на которомъ точно чортъ поѣхалъ верхомъ. Огорченный Окоемовъ не сталъ даже разговаривать съ нимъ и уѣхалъ въ Челканъ къ о. Аркадію. Онъ отъ души любилъ этого деревенскаго попика, всегда такого ровнаго, спокойнаго и какого-то жизнерадостнаго. О. Аркадій сразу замѣтилъ настроеніе гостя и заговорилъ:

— Дѣло въ слѣдующемъ, Василій Тимоѳеичъ... Вы, конечно, правы, по поставьте себя на ихъ мѣсто.

— Да вѣдь я-то такой же остался, о. Аркадій.

— А въ Писаніи про это дѣло такъ сказано: "неженивыйся печется о Господѣ, а женивыйся о женѣ своей". Впрочемъ, все перемелется и мука будетъ... Не слѣдуетъ волноваться, вообще.

— А если мнѣ обидно?

— Ничего, укрѣпитесь духомъ... Люди все хорошіе, и все помаленьку пойдетъ. Мало ли что бываетъ... Вотъ съ озеромъ-то какъ вы?

— А ну его... Арендую два новыхъ. Свѣтъ не клиномъ сошелся...

Собственно, о. Аркадій не сказалъ ничего новаго и особеннаго, но Окосмовъ сразу почувствовалъ облегченіе, и все, что его волновало, показалось теперь ему такимъ мелкимъ и ничтожнымъ.

IX

Передъ отъѣздомъ Окоемова обратно въ Екатеринбургъ у о. Аркадія былъ съ нимъ серьезный разговоръ на тему о новыхъ членахъ сторублевой компаніи.

— Маловато народу, Василій Тимоѳеичъ, а новыхъ что-то не прибываетъ, т.-е. такихъ членовъ, которые вошли бы въ дѣло живьемъ.

— Наберутся помаленьку, особенно, когда дѣло станетъ прочно на ноги. Даже лучше, если начнемъ съ маленькаго. Съ большимъ можно и запутаться — не съ дѣломъ, а съ людьми.

— Такъ-то оно такъ, а все-таки большая недохватка въ народѣ. Трудненько управляться.

— Будемъ нанимать, какъ другіе.

— Гм, оно конечно, а только все-таки... Мы съ Сережей ужъ безъ васъ тутъ дѣлали нѣсколько опытовъ, но все какъ-то неудачно. Попадался народъ или пьяница, или лѣнтяй... Едва потомъ развязались. Охъ, не любитъ работать русскій человѣкъ, вотъ какъ не любитъ. Даже обижается, когда увидитъ настоящую работу. Эти-то, которымъ мы отказали, разносятъ насъ на всѣ корки. Даже въ мѣстную газету попали.

— А изъ какихъ же?

— Да такъ, съ бору да съ сосенки: одинъ актеромъ оказался — это самый безпокойный, потомъ одинъ чиновничекъ маленькій, одинъ учитель изъ духовнаго училища... Мы ихъ принимали такъ, пока присмотрятся къ дѣлу. Ну, ничего и не вышло.

— А женщины?

— Женщины лучше, да пока дѣвать-то намъ ихъ некуда. Вотъ въ контору надо бы двухъ, да Сережа не хочетъ. У меня, говоритъ, иногда такое слово въ сердцахъ сорвется, что и жизни будешь не радъ. Они вообще не признаютъ женщинъ въ этакихъ дѣлахъ... Барская замашка.

— Это, значитъ, для его же пользы, если женщины будутъ въ конторѣ. Нужно же когда-нибудь учиться приличіямъ... Вотъ что, о. Аркадій, вы съѣздили бы въ Салгу провѣдать Крестникова. Мы его что-то совсѣмъ забыли. Серьезный онъ человѣкъ, да молодъ...

— Ужо съѣзжу. И то онъ какъ-то точно отпалъ отъ насъ.

О. Аркадій не разсказалъ Окоемову только одного, именно тѣхъ сужденій и разговоровъ, какіе ему приходилось слышать о компаніи отъ мѣстныхъ людей. Въ большинствѣ, какъ это ни странно, сужденія были не въ пользу компаніи, даже больше — почти враждебныя. Сказывалась какая-то мѣстная ревность: что, развѣ мы хуже ихъ? Дай-ка намъ денегъ, такъ мы устроили бы сотни такихъ компаній. А скептики смотрѣли въ корень вещей и говорили, что гусей считаютъ по осени. Разговоры шли, конечно, въ средѣ мѣстной интеллигенціи, относившейся ко всему чужому свысока. О. Аркадій не высказалъ этихъ мнѣній сейчасъ, чтобы не безпокоить Окоемова, — у него своихъ заботъ достаточно, а это успѣется. Для непріятностей всегда время найдется.

Исполняя порученіе Окоемова, о. Аркадій сейчасъ же отправился въ Салгу. Онъ тамъ давненько не бывалъ, и его интересовало, что тамъ и какъ. Всю дорогу о. Аркадій раздумывалъ о томъ, что жатва готова, а дѣлателей мало. Ему было обидно за самое дѣло. Вѣдь сколько народу ищетъ куска хлѣба, а предложи его — не желаютъ. Всѣ бѣлоручки какіе-то. Хорошо, что Окоемовъ не изъ такихъ, которые опускаютъ руки отъ первой неудачи, и пойдетъ напроломъ до конца. Однимъ словомъ, американецъ...

Въ Салгѣ поставленная на первый разъ изба разрослась разными хозяйственными пристройками и надстройками, хотя все это имѣло очень скромный видъ. Строились по-дешевому, на крестьянскую руку, выгадывая каждое дерево. А собственно хозяйственныя пристройки были огорожены плетемъ и крыты соломой. Первая изба была расширена пристройкой задней половины, отдѣлявшейся отъ передней большими сѣнями. Отдѣльно стоялъ небольшой флигелекъ для рабочихъ. О. Аркадій окинулъ всѣ постройки опытнымъ хозяйскимъ взглядомъ и мысленно одобрилъ Крестникова. Такъ-то лучше безъ затѣй.

Всѣ были дома — самъ Крестниковъ съ женой, гимназистка Марковна, пріѣхавшая погостить, и двое реалистовъ, сильно измѣнившихся и возмужавшихъ за годъ.

— Какими судьбами, о. Аркадій? — спрашивалъ Крестниковъ. — Мы поджидали Василія Тимоѳеича... Онъ что-то забылъ про насъ.

— Онъ меня просилъ съѣздить, а самому-то некогда. Въ городъ торопился очень. У него тамъ дѣла...

— Значитъ, вы къ намъ ревизоромъ?

— Какой я ревизоръ... Такъ, просто посмотрѣть пріѣхалъ. Можетъ-быть, на что-нибудь и пригожусь.

— Посмотрите, посмотрите...

Изба была небольшая, но для двоихъ мѣста было достаточно. Окоемовъ предлагалъ занять эту избу подъ людскую, а себѣ выстроить отдѣльный домикъ, но пока Крестиковъ отказался. Везъ того расходовъ было достаточно, а приходъ заключался только въ прошлогоднемъ сѣнѣ. Жена Крестникова за годъ пополнѣла и изъ гимназистки превратилась въ настоящую женщину.

Не откладывая дѣла въ дальній ящикъ, Крестниковъ сейчасъ же повелъ о. Аркадія по своему хозяйству. Осмотрѣлъ былъ скотный дворъ, птичникъ и разныя домашнія постройки. Особенное вниманіе Крестниковъ обратилъ на свинарню и овчарню.

— Это будетъ наша главная доходная статья, — объяснилъ онъ. — Относительно хлѣба я сильно сомнѣваюсь, чтобы было выгодно... Рабочихъ нѣтъ, да и концы съ концами, пожалуй, не сведешь, особенно въ урожаи.

— Да, оно пожалуй, что такъ...

— Потомъ на пшеницѣ у насъ появилась кобылка... Тоже не много веселаго. Не знаю, что скажетъ осень...

— Вотъ видите, г. студентъ, вы и разсуждаете неправильно, ибо нельзя высчитывать доходность хозяйства по годовому обороту. А раскиньте-ка лѣтъ на пять — другой разговоръ получится. Въ одномъ мѣстѣ ямка, а въ другомъ бугорокъ — все и сравняется.

Къ концѣ осмотра Крестниковъ не безъ гордости показалъ свое маленькое опытное поле, занимавшее всего одну десятину. Здѣсь обработка земли велась усовершенствованными плужками. Полдесятины пшеницы и полдесятины овса говорили о явномъ преимуществѣ этихъ плужковъ предъ исторической сохой и сибирскимъ сабаномъ.

— Подождите, я еще фосфоритовъ выпишу, — мечталъ Крестниковъ, счастливый молчаливымъ одобреніемъ о. Аркадія. — Конечно, не вдругъ все, а помаленьку.

— Не вдругъ, и Москва строилась.

— А безъ машины, ничего не выйдетъ, о. Аркадій. Наше счастье пока въ томъ, что рынокъ у насъ у себя дома. Значитъ, мы не теряемъ ни на доставкѣ своихъ продуктовъ, ни на разницѣ рыночныхъ цѣнъ. Потомъ есть своя выгода на разныхъ хозяйственныхъ отбросахъ, идущихъ въ кормъ скоту, начиная съ курицы и кончая свиньей.

Хлѣба уже наливались, и о. Аркадій еще разъ подумалъ: жатва готова, а дѣлателей нѣтъ.

Вечеромъ вся компанія отправилась пить чай на берегъ озера Салги, разлившагося въ своихъ круглыхъ берегахъ, точно на блюдѣ. Озеро считалось сейчасъ безрыбнымъ, потому что послѣдній арендаторъ истребилъ всю рыбу до тла. Здѣсь еще сохранился березовый лѣсъ на мѣстѣ заброшеннаго башкирскаго кладбища. Издали онъ казался зеленой шапкой. Обѣ Марковны выбивались изъ силъ, чтобы угостить о. Аркадія на славу. Реалисты развели костеръ. Однимъ словомъ, устроился почти пиръ. Но онъ былъ нарушенъ появившимся верховымъ, — это былъ старшій сынъ о. Марка, служившій гдѣ-то въ контрольной палатѣ и пріѣхавшій на лѣто погостить къ отцу.

— Ужъ я искалъ васъ, искалъ... — устало проговорилъ онъ, слѣзая съ лошади. — Сначала на хуторъ пріѣхалъ, а оттуда отправился не по той дорогѣ и попалъ въ башкирскую деревню.

Крестниковъ отрекомендовалъ гостя о. Аркадію, но тотъ едва удостоилъ простенькаго сельскаго попа взглядомъ.

— Кажется, что-то такое слыхалъ объ васъ отъ отца, — лѣниво протянулъ онъ, разваливаясь на травѣ. — Кстати, старикъ тоже собирался сюда, но его утащили куда-то съ требой.

Гость не понравился о. Аркадію манерой держать себя. Что-то такое самодовольное и высокомѣрное чувствовалось въ каждомъ взглядѣ, въ каждомъ звукѣ и въ каждомъ движеніи, точно этотъ контролеръ дѣлалъ постоянно всѣмъ громадное одолженіе уже тѣмъ, что дышалъ. О. Аркадій слышалъ раньше, что онъ кончилъ университетъ и хорошо идетъ по службѣ. Сейчасъ ему можно было дать подъ сорокъ.

— Ну, какъ вы здѣсь? — проговорилъ гость, не обращаясь ни къ кому въ частности. — Стремитесь облагодѣтельствовать человѣчество?

— Пока еще не виноваты въ этомъ, — отвѣтилъ Крестниковъ.

— А вы не сердитесь. Вѣдь я такъ, шутя... да. Хотя, если разобрать, такъ всѣ ваши предпріятія выѣденнаго яйца не стоятъ. Да...

— Позвольте узнать, почему? — вмѣшался о. Аркадій, задѣтый за живое самымъ тономъ, какимъ все говорилось.

— Почему? — переспросилъ гость и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на о. Аркадія. — А вы слыхали, что такое капитализмъ и капиталистическое производство?..

— Если не употреблять научной терминологіи, то это всякій пойметъ, — замѣтилъ Крестниковъ.

— Да, такъ вотъ я и говорю... — тянулъ гость: — говорю, что все это вздоръ. Не будь у г. Окоемова дикихъ денегъ, которыя онъ, конечно, воленъ бросать, какъ ему угодно, ничего бы и не было, включительно до настоящаго момента, когда мы вотъ сидимъ и пьемъ чай. Все основано на деньгахъ; слѣдовательно, уберите ихъ — и ничего не останется...

— Если бы каждый тратилъ свои средства на осуществленіе опредѣленной хорошей идеи, то въ этомъ ничего нѣтъ, кромѣ хорошаго, — отвѣтилъ Крестниковъ.

— Да-съ, деньги великая сила и, можно сказать, даже единственная, а ваши предпріятія, кромѣ того, что основаны на деньгахъ, въ конечномъ результатѣ имѣютъ тоже только деньги. Чтобы быть послѣдовательнымъ — мы заговорили объ идеяхъ — чтобы быть послѣдовательнымъ, нужно было начинать какъ разъ наоборотъ. Въ переводѣ на языкъ простыхъ копеекъ это значитъ вотъ что: существуетъ на свѣтѣ г. Окоемовъ — будутъ существовать и ваши предпріятія, а не стало его въ одно прекрасное утро — и все лопнетъ, какъ мыльный пузырь.

Сущность этой рѣчи о. Аркадій уловилъ и сильно заволновался. Какъ это у насъ легко, въ самомъ дѣлѣ, раскритиковать и опошлить все хорошее и оставаться въ то же время совершенно безучастнымъ ко всему дурному.

— Дѣло въ слѣдующемъ, г. контролеръ, — заговорилъ о. Аркадій, запахивая полы своего поповскаго подрясника. — Вотъ вы заговорили о г. Окоемовѣ. А мнѣ извѣстно, что его прямая цѣль поставить дѣло именно такъ, чтобы оно могло итти безъ него. Въ этомъ вся суть... И я убѣжденъ, что такъ и будетъ. Дѣйствительно, первый опытъ основанъ на деньгахъ, вы нравы, но какіе же опыты не требуютъ предварительныхъ затратъ, пока добьются до настоящаго? Наконецъ, по-вашему, конечная цѣль всѣхъ предпріятій — нажива въ той или другой формѣ... Со стороны оно и должно такъ казаться, но вы забыли одно, что здѣсь требуется прежде всего трудъ, упорный и послѣдовательный. Такой трудъ уже самъ по себѣ составляетъ извѣстное нравственное начало... да. Только трудящійся человѣкъ пойметъ настоящую бѣдность и настоящее чужое горе, къ которымъ богатые тунеядцы глухи и слѣпы. Да, да... И еще скажу: цѣль всѣхъ предпріятій г. Окоемова совсѣмъ не нажива, какъ вы ее понимаете, а именно дать трудовой честный хлѣбъ тѣмъ, кто его сейчасъ не имѣетъ. Наконецъ вы разсуждаете, г. контролеръ, какъ человѣкъ, который заручился извѣстной вывѣской, т.-е. дипломомъ, получаетъ двадцатаго числа опредѣленное жалованье и больше ничего знать не желаетъ. Пусть другіе живутъ, какъ хотятъ, мнѣ бы только было хорошо...

Г. контролеръ посмотрѣлъ на разгорячившагося попа прищуренными глазами, улыбнулся и сдѣлалъ такое движеніе головой, которое въ переводѣ означало: развѣ можно спорить съ сумасшедшими? Но о. Аркадій разгорячился окончательно и не могъ не закончить.

— Дѣло въ слѣдующемъ: вы, г. контролеръ, у воды безъ хлѣба не сиживали... да. А что касается ученыхъ разговоровъ и ученыхъ словъ, такъ это г. Окоемовъ знаетъ получше даже васъ. Да...

Бываютъ какіе-то тяжелые люди, одно присутствіе которыхъ уже портитъ общее настроеніе. Такимъ именно былъ "г. контролеръ", каждый визитъ котораго въ Салгу сопровождался какой-нибудь непріятностью, хотя онъ былъ неглупый человѣкъ и по натурѣ не злой. Такъ и сейчасъ: стоило ему появиться, какъ весь пикникъ разстроился. Послѣ взрыва негодованія о. Аркадій испытывалъ унылое чувство: онъ рѣдко горячился, въ два-три года разъ, и потомъ страдалъ, какъ было и сейчасъ, когда онъ поостылъ.

X

Приближались роковые дни: первый годъ компаніи кончался. Въ Красномъ-Кусту назначенъ былъ общій съѣздъ "сторублевиковъ" и "сторублевокъ".

Всѣ начали готовиться къ этому съѣзду задолго, и у каждаго нашлось достаточно работы, чтобы "заитожить" цѣлый годъ. Каждый сводилъ свои счеты въ отдѣльности, а потомъ они поступили къ Сережѣ для общаго итога. Работы было по горло, такъ что Сережа принужденъ былъ смириться и взялъ помощницей гимназистку Марковну. Онъ, вообще, принялъ съ нѣкоторыхъ поръ торжественно-строгій видъ, и гимназистка Марковна даже боялась его, когда дѣлала какую-нибудь ошибку. Дѣло пошло еще быстрѣе, когда явилась на помощь бойкая докторская своячиница, сама напросившаяся въ контору.

— Предупреждаю, я строгъ, — увѣрялъ Cepeata.

— И я тоже строга, — отвѣчала своячиница. — Какъ женщина, вообще, не терплю безпорядка, мелочна, придирчива и неумолима, особенно въ пустякахъ. Потомъ не люблю, когда при мнѣ возвышаютъ голосъ и дѣлаютъ сердитое лицо — это не по-джентльменски. Да... Кажется, мы отлично понимаемъ другъ друга, и недоразумѣній не можетъ быть.

— Будемъ посмотрѣть... А я все-таки строгъ.

Съ особеннымъ нетерпѣніемъ ожидали пріѣзда Окоемова съ семьей. Дамы волновались впередъ, и каждая про себя составила отдѣльный планъ, какъ держаться съ новой хозяйкой. Вѣдь это будетъ не просто Настасья Яковлевна, на которую никто не обращалъ раньше особеннаго вниманія, а жена Окоемова. Теперь многое будетъ зависѣть прямо отъ нея.

Окоемовы пріѣхали ночью, такъ что ихъ встрѣтила одна княжна, которой не спалось. Она приготовила цѣлый репертуаръ обидныхъ словъ, которыми хотѣла встрѣтить коварную раскольницу, но одинъ видъ спавшаго ребенка разогналъ эту грозовую тучу.

— Мнѣ кажется, что онъ не совсѣмъ здоровъ, — шопотомъ проговорила княжна, заглядывая съ удивленіемъ и страхомъ на спавшаго трехмѣсячнаго ребенка. — Такая ужасная дорога...

— Нѣтъ, ничего... Онъ отлично перенесъ все, — шопотомъ же отвѣчала его счастливая мать.

Да, это была совсѣмъ другая женщина, и княжна со слезами принялась ее цѣловать. Она успѣла забыть все и все простила.

— Новый нашъ компаньонъ... — замѣтилъ Окоемовъ, указывая глазами ребенка. — Я уже внесъ пай.

Княжна была огорчена, что родился мальчикъ, а не дѣвочка, и даже пожурила молодую мать. Конечно, дѣвочка лучше, начиная съ того, что не будетъ такъ шалить, какъ мальчишка.

"Молодые" заняли двѣ комнаты, изъ которыхъ одна превратилась въ дѣтскую. Именно эта комната сдѣлалась сразу центромъ всего дома, и всѣ ходили мимо нея на цыпочкахъ, хотя ребенокъ большую часть времени спалъ и не слыхалъ никакою шума. Калерія Михайловна и Анна Ѳедоровна, какъ замужнія женщины, имѣвшія когда-то своихъ дѣтей, засыпали молодую мать разными совѣтами по части ухода за ребенкомъ. Даже маленькая Таня и та принимала самое живое участіе въ этихъ женскихъ хлопотахъ и лѣзла въ дѣтскую при всякомъ удобномъ случаѣ, такъ что старушка-няня даже возненавидѣла ее.

Съѣздъ состоялся самымъ торжественнымъ образомъ. Пріѣхалъ докторъ Поповъ, Крестниковъ съ женой, о. Аркадій и даже о. Маркъ, здоровенный мужчина съ семипушечнымъ басомъ. Всѣ размѣстились, кто гдѣ могъ. Собственно контора оказалась теперь за дамами, мужчины разбрелись по флигелямъ, а главную квартиру устроили въ больницѣ, благо больныхъ не было. Негодовалъ одинъ Сережа, потому что его пріисковая контора превратилась въ какую-то дамскую уборную. Валялись шпильки, пуговицы отъ ботинокъ, а разъ онъ нашелъ между гроссбухами даже корсетъ. У бѣднаго главнаго управляющаго просто опускались руки отъ этого непріятельскаго нашествія.

— Что же это такое будетъ? — взмолился онъ наконецъ, обращаясь къ Окоемову. — Ложись и умирай...

— Ничего, Сережа, какъ-нибудь потерпи.

— Да вѣдь это безпорядокъ, и всякому терпѣнію бываютъ границы.

Настасья Яковлевна сумѣла остаться незамѣтной, какой была раньше, и этимъ впередъ потушила всякую возможность чьего-нибудь протеста. Она почти все время проводила въ дѣтской и была совершенно счастлива. Изъ всѣхъ окружающихъ ее интересовало больше всего поведеніе Сережи, который по нѣскольку разъ въ день заглядывалъ на ребенка и только пожималъ плечами.

— Вы, кажется, чему-то удивляетесь, Сергѣй Ипполитычъ? — спросила его наконецъ Настасья Яковлевна.

— Неужели это будетъ человѣкъ?

— Со временемъ...

— Знаете, это скучно.

— Какъ кому. А знаете, изъ васъ выйдетъ, вѣроятно, прекрасный отецъ... Въ васъ есть что-то такое, что даже трудно назвать опредѣленнымъ словомъ, но что просто чувствуется.

— Покорно васъ благодарю, Настасья Яковлевна. Это въ нѣкоторомъ родѣ Америка, которой недостаетъ только своего Колумба — вѣрнѣе, Колумбы.

Собравшіеся члены компаніи проводили первую половину дня въ осмотрѣ пріиска и всего пріисковаго хозяйства и знакомились съ дѣломъ въ его настоящемъ видѣ. Большинство не было знакомо въ подробностяхъ даже съ добываніемъ золота, хотя оно и происходило у всѣхъ на глазахъ. Но пріиску водилъ всѣхъ Потемкинъ и заканчивалъ отдѣльнымъ сарайчикомъ, гдѣ лежали модели его насоса.

— Пустяковъ недостаетъ, — шопотомъ предупреждалъ онъ. — Василій Тимоѳеичъ не желаетъ... Что дѣлать!

Онъ, очевидно, разсчитывалъ на сочувствіе другихъ членовъ компаніи, но они рѣшительно ничего не понимали и только покачивали головами.

Фельдшеръ Потаповъ демонстрировалъ свою пасѣку и даже угощалъ свѣжимъ медомъ, что злило хозяекъ, у которыхъ овощи еще не поспѣли, и онѣ не могли щегольнуть трудомъ рукъ своихъ.

Наконецъ всѣ предварительныя занятія были кончены, и Окоемовъ назначилъ день общаго засѣданія. Сережа постарался придать всему офиціальный характеръ и устроилъ свою контору прилично такому важному случаю. Во-первыхъ, былъ поставленъ столъ для членовъ-учредителей, а потомъ мѣста для публики. Получалось что-то въ родѣ засѣданія ученаго общества. Но публика была недовольна, и первымъ забунтовалъ Окоемовъ, ни за что не хотѣвшій занять мѣста предсѣдателя.

— Ты устроилъ весь парадъ, ты и предсѣдательствуй, — говорилъ онъ.

— А у насъ колокольчика нѣтъ... — спохватился Сережа. — Все дѣло испортимъ безъ колокольчика. Послушай, Вася, вѣдь мнѣ придется читать годовой отчетъ, такъ какъ же я буду предсѣдательствовать?

— Попросимъ прочитать кого-нибудь другого. О. Аркадія, напримѣръ.

— Ну, нѣтъ, дудки... Я ужъ лучше самъ.

Составъ засѣданія былъ самый разношерстный: два попа, докторъ, фельдшеръ, неокончившій студентъ, изобрѣтатель, реалисты, два народныхъ учителя и т. д. Были тутъ люди испытанные, опредѣлившіеся вполнѣ, и новички, члены компаніи и просто компаньоны. Женщины сбились въ одну кучку. Калерія Михайловна зажала свои сто рублей въ кулакѣ и все боялась пропустить срокъ взноса.

— Милостивыя государыни и милостивые государи... — началъ Сережа, откашлявшись и принявъ осанку товарища министра. — Имѣю честь представить первому общему собранію нашей компаніи первый годовой отчетъ.

Дальше послѣдовалъ настоящій водопадъ цифръ, такъ что удамъ зарябило въ глазахъ, точно въ комнату налетѣли комары. Для перваго года расходы выходили страшные, въ общей сложности больше тридцати тысячъ, а приходъ не достигъ десяти процентовъ. Членскіе взносы занимали только очень скромное мѣсто, всего около пяти процентовъ. Но въ числѣ расходовъ былъ показанъ имущественный капиталъ — какъ постройки, машины, посѣвы, скотъ и разный хозяйственный инвентарь. Публика, очевидно, была мало знакома съ краснорѣчіемъ цифръ, и ira лицахъ появилось испуганное выраженіе. Если первый годъ обошелся во столько, то чего же будутъ стоить слѣдующіе года? Калерія Михайловна со страха даже закрыла глаза, какъ утопающій человѣкъ. Ей казалось, что все погибло.

— Господа, я кончилъ... — заявилъ, наконецъ, Сережа съ адвокатскимъ жестомъ. — Не имѣетъ ли кто заявить что-нибудь?

— Я имѣю... — откликнулся докторъ. — Благодарить главнаго управляющаго золотыми промыслами.

Наступила пауза. Всѣ молчали. Тогда поднялся Опоемовъ и заговорилъ взволнованнымъ голосомъ:

— Господа, лично я врагъ всякой помпы и торжества, но сегодня считаю необходимымъ сказать нѣсколько словъ. Сегодняшній день для меня имѣетъ особенное значеніе, какъ трудовой праздникъ. Да, мы всѣ, собравшіеся здѣсь, трудились по мѣрѣ нашихъ силъ и средствъ и являемся участниками одного общаго дѣла. Изъ прочитаннаго отчета ярче всего выступаетъ цифра расходовъ, которая омрачаетъ нашъ праздникъ. Вотъ объ этомъ обстоятельствѣ я и считаю нужнымъ сказать нѣсколько словъ... Затѣвая дѣло, я зналъ изъ присутствующихъ только двухъ лицъ, а остальные жили въ разныхъ концахъ Россіи, не подозрѣвая даже о существованіи другъ друга. Упоминаю о послѣднемъ съ той цѣлью, чтобы доказать, что дѣло возникло по личной иниціативѣ. Это была моя завѣтная цѣль, для которой я попустился остальными своими дѣлами. Да, дѣло задумано однимъ мной, и, повидимому, въ этомъ его слабое мѣсто... Но это только такъ кажется, потому что оно задумано не для себя и не въ цѣляхъ личнаго обогащенія. Я вложилъ въ него около тридцати тысячъ, которыя въ свое время и получу, а дѣло, будетъ расти, развиваться и крѣпнуть своими силами и средствами — я въ этомъ убѣжденъ, какъ въ томъ, что вижу сейчасъ всѣхъ. Я знаю, что говорятъ: у Окоемова лишнія деньги, и онъ можетъ ихъ бросать. Лишнихъ денегъ, вообще, нѣтъ, по крайней мѣрѣ, я такихъ не видалъ... А бросать деньги на вѣтеръ тоже охотниковъ найдется немного... Я коммерческій человѣкъ, вѣрнѣе сказать — промышленный, и для меня деньги имѣютъ только значеніе силы, которую можно утилизировать на всѣ лады. Мнѣ нравится вотъ такая комбинація, и я не жалѣю, что сдѣлалъ первыя затраты. Скажу больше: я горжусь этимъ именно, что имѣлъ возможность сдѣлать первый шагъ. Конечно, могъ быть другой путь — начать съ маленькаго... Но пришлось бы дольше ждать результатовъ, а жизнь коротка, и никто не поручится за свое завтра. Мнѣ хотѣлось при своей жизни осуществить нѣкоторые планы и разрѣшить нѣкоторыя задачи.

Окоемовъ сдѣлалъ паузу. Его лицо поблѣднѣло, а руки сдѣлались влажными.

— До сихъ поръ я говорилъ, какъ купецъ, — продолжалъ онъ, улыбнувшись своей больной улыбкой. — Да... И, вѣроятно, нѣкоторые изъ васъ ставили мнѣ это въ вину. Но есть нравственная сторона, разрѣшить которую такъ или иначе уже ваше дѣло. Вотъ вы сейчасъ выслушали подробный отчетъ нашего управляющаго, въ которомъ фигурировали однѣ мертвыя цифры, но подъ ними, этими цифрами, бьется жизнь, кровные интересы, будущее тысячъ людей... Самымъ обиднымъ для меня лично было мнѣніе, что я хочу кого-нибудь облагодѣтельствовать: это уже область благотворительности, а не живого дѣла. Живое дѣло потуда имѣетъ значеніе, пока оно не нуждается въ посторонней помощи. Затраты на первоначальную постановку въ счетъ не могутъ итти... Еще одно маленькое замѣчаніе: всякая серьезная работа со стороны можетъ показаться скучной, да работа и скучна, если работникъ не одушевленъ высшими стремленіями. Поэтому очень ошибутся тѣ, кто у насъ будетъ искать развлеченія. Они найдутъ только ту скучную работу, которая на русскомъ языкѣ образовалась изъ слова "рабство". Я понимаю только работу, которая имѣетъ впереди какую-нибудь высшую цѣль... Въ этомъ вся суть.