Ганс Христиан Андерсен править
Безобразный утенок править
Источник текста: Ганс Христиан Андерсен — Сказки Г. Хр. Андерсена
Издание: Т-ва И. Д. Сытина
Типо-лит. И. И. Пашкова, Москва, 1908 г.
Переводчик: А. А. Федоров-Давыдов
В деревне было чудно хорошо. Стояло лето. В полях желтела рожь, и зеленел овес; внизу, на зеленых лугах, сено было собрано в стожки, и аист, расхаживая на своих длинных ногах, лопотал по-египетски; этому языку он выучился у своей матери.
Вокруг полей и лугов росли большие леса, а в лесах лежали глубокие озера. Да, в самом деле, в деревне было чудно хорошо.
На самом солнечном припеке стояла старая усадьба, окруженная глубокими канавами, и от изгороди до самой водоросли лопухи, такие большие, что под самым высоким из них маленькие дети могли стоять, не сгибаясь и, густо там было, как в глубокой чаще леса.
Здесь, в своем гнезде сидела утка на яйцах и очень скучала; к ней редко кто заходил в гости, потому что другие утки предпочитали плавать в каналах, чем сидеть тут, под лопухами и болтать. Наконец, одно за другим лопнули яйца: «Пи-и, пи-и!» — пропищало что-то внутри, желтки ожили, и из скорлуп высунулись головы.
— Кря, кря! — скомандовала мать, и все кое-как выкарабкались из скорлупок и стали оглядываться по сторонам на зеленые листья, и мать не мешала им глядеть, сколько было угодно, потому что зеленый цвет полезен для" глаз.
— Однако, как велик мир! — сказали все птенцы, потому что, конечно, им теперь было просторнее, чем в яйце.
— Вы воображаете, что это весь мир? — сказала мать. — Мир простирается гораздо дальше, через весь сад, вплоть до огородов пастора; но там я еще сама никогда не бывала… Ну, что, вы все в сборе? — продолжала она и встала. — Нет, не все; большое яйцо еще не лопнуло. Да когда же, наконец? Мне уж скоро надоест… — и она опять села.
— Ну, как дела? — спросила старая утка, зашедшая на минутку к ней в гости.
— Да вот ничего не выходит с одним яйцом, — ответила утка-наседка. — Не лопается, да и только. А ты взгляни вон на тех, разве не прелестные утятки? Таких ты, наверно, никогда не видала… Они все вышли в отца… Злодей ни разу даже не навестил меня…
— Ну-ка, покажи мне яйцо, которое не хочет лопаться, — сказала старая утка. — Поверь мне, это индюшачье яйцо. Меня раз так же подвели; я вывела индюшонка и натерпелась с ним много горя: они страшно боятся воды. Я никак не могла заставить его войти в воду; я плавала, щелкала клювом, — ничего не помогало. Дай мне взглянуть на яйцо… Да, это индюшачье. Брось ты на нем сидеть и лучше учи своих ребяток плавать.
— Нет, я еще немного всё-таки посижу, — сказала утка. — Я сидела так долго, что в двух-трех днях — не расчет.
— Как угодно, — сказала старая утка и отправилась восвояси.
Наконец, лопнуло и большое яйцо. «Пи-и! Пи-и!» — пискнул новорожденный и выполз на свет Божий. Он был велик и уродлив. Утка оглядела его.
— Удивительно большой утенок! — сказала она. — На других совсем не похож. Может быть, в самом деле — индюшонок. Ну, мы это скоро разберем; в воду-то он полезет, хотя бы мне самой пришлось его столкнуть туда силой…
На следующий день погода была дивная; солнце освещало все зеленые лопухи. Утка со всеми своими утятами шествовала вниз к каналу. Шлеп! — и она прыгнула в воду.
— Кря, кря! — скомандовала она, и все утята один за другим бухнулись в воду, окунулись с головами, но тотчас же вынырнули и поплыли, как ни в чем не бывало; лапы работали сами собой. Все были в сборе, и даже безобразный серый утенок плыл за другими.
— Нет, это не индюшонок, — сказала утка. — Смотрите, как он ловко работает лапами и как прямо держится! Это мое собственное дитя… Собственно говоря, если к нему получше приглядеться, он вовсе не так уродлив. Кря! Кря! Только не отставайте, я вас введу в высшее общество и перезнакомлю с утиным двором; но не отходите от меня ни на шаг, а то еще вас задавят, и остерегайтесь кошек…
И они прошли на другой двор. Там стоял невообразимый шум: две семьи дрались из-за головы угря, которая, в конце концов, досталась кошке.
— Вот что происходит на белом свете! — сказала утка-мать, хлопая клювом, потому что ей тоже хотелось отведать рыбьей головы. — Шагом вперед марш! — сказала она. — Стройтесь в ряд и согните шеи вон перед той старой уткой; она здесь задает тон; в её жилах течет испанская кровь, поэтому она так толста, и, видите, лапа у неё перевязана красной тряпкой; это, во-первых, необыкновенно красиво, а во-вторых, считается высшим отличием, которое может получить утка; означает это, что ее боятся потерять, и что люди и животные должны ее всюду отличать от других… Направо кругом марш! Стройтесь! Ступать лапами внутрь: всякий благовоспитанный утенок должен ходить лапами внутрь, как отец и мать; смотрите, вот так… Ну, согните шеи и скажите: «Кря!»
Утята так и сделали; но чужие утки взглянули на них и сказали громко:
— Извольте видеть! Еще новых нам навязали! Своих и так довольно! Фи! Какой вид у одного утенка! Мы этого не допустим!
И тотчас же одна из уток налетела на нового утенка и впилась ему в затылок.
— Оставь его! — сказала мать, — он никому вреда не делает.
— Да, но он слишком велик и не похож на других, — сказала злая утка. — И за это его следует заклевать.
— Остальные утята — очень хорошенькие, — сказала старая утка с красной тряпкой на лапке, — Все очень миленькие, за исключением этого одного. Этот вышел неудачно; его, правда, стоит заклевать.
— Это не годится, ваша милость… — сказала мать утят, — Правда, он некрасив, но у него доброе сердце, и плавает он не хуже других; да, позвольте себе заметить, это даже гораздо лучше. Я думаю, что он выровняется и со временем станет меньше; он слишком долго пролежал в яйце и поэтому не вышел фигурой… — и она пригладила ему затылок и перья. — К тому же, он мужского пола и в особенной красоте не нуждается. Я думаю, он войдет в силу и не будет давать себя в обиду…
— Остальные утята — премиленькие! — сказала старуха. — Ну, будьте как дома, и если найдете рыбью голову, то можете принести мне.
И они остались на утином дворе. Но бедного утенка, который вылез последним из яйца, все толкали, щипали, дразнили и не только утки, но даже куры. «Он слишком велик» — говорили все. Индейский петух, у которого С рождения были шпоры, и который поэтому воображал себя королем, раздувался и летел на всех парусах на бедного утенка, а потом ходил колесом и весь наливался кровью.
Несчастный утенок не знал, куда забиться от страху; его страшно огорчало его безобразие и насмешки всего двора.
Так прошел первый день, а там пошло еще хуже. Все его преследовали, даже родные сестры злились и постоянно говорили: — «Хоть бы кошки тебя поймали, урод». А мать говорила: — «Хоть бы ты куда-нибудь пропал»… Утки его щипали, куры клевали, и служанка, раздававшая корм, отпихивала его ногами. И он побежал и перелетел через плетень; маленькие птички в кустах испуганно рассыпались в разные стороны.
«Это вероятно, потому, что я так безобразен», — подумал утенок, закрыл глаза и побежал дальше.
Вот и добежал он до большого болота, где жили дикие утки. Здесь пролежал он всю ночь, разбитый усталостью и горем.
На рассвете поднялись дикие утки и осмотрели своего нового товарища.
— Из каких ты будешь? — спросили они, а утенок только поворачивался во все стороны и усердно раскланивался. — Ты удивительно безобразен! — сказали дикие утки. — Но нам всё равно, лишь бы ты не вздумал жениться и породниться с нами.
— Бедняга! Какая уж тут женитьба! Позволили бы только полежать в камышах да попить болотной водицы.
Вот и пролежал он целых два дня; на третий пришли два настоящих диких гусенка; они только недавно вылупились из яиц и поэтому были необыкновенно храбры.
— Послушай-ка, товарищ, — сказали они, — ты так безобразен, что нравишься нам; хочешь присоединиться к нам и полететь вон на то болото? Там живут прехорошенькие дикие гусыни; — эти барышни умеют говорить: «Кря!» Несмотря на свою уродливость, ты, может быть, там найдешь свое счастье…
Пиф-паф! — раздалось в эту минуту, и дикие гусенята упали замертво в камыш; вода кругом обагрилась кровью. Пиф-паф! — повторилось снова, и целые стаи диких гусей поднялись из тростника. Выстрелы следовали за выстрелами. То была большая охота; охотники залегли вокруг болота, некоторые сидели на деревьях, ветки которых далеко протягивались над водой. Синий дым стлался облаками по темной листве деревьев и стоял над болотом; к воде подбежали собаки — шлеп, шлеп! Тростник и камыши гнулись во все стороны.
Бедный утенок едва дышал от испуга; он уже повернул голову, чтобы спрятать ее под крыло, но в эту минуту увидел подле себя страшно большую собаку; из открытой пасти у неё висел длинный предлинный язык и глаза ужасно блестели; она почти ткнула мордой утенка, показала ему острые зубы и — шлеп-шлеп — отправилась дальше, не тронув его.
— Слава тебе, Господи! — вздохнул утенок. — Я так безобразен, что даже собаке было противно меня укусить.
И он продолжал лежать так же неподвижно, между тем как вокруг в камышах свистела дробь и выстрел раздавался за выстрелом.
Только под вечер всё стихло; но бедный птенец всё еще не смел подняться; только через несколько часов он огляделся и побежал прочь от болота что было силы.
Он бежал через поля и луга, но там бушевала такая буря, что он едва мог подвигаться вперед.
Под вечер он набрел на маленький, убогий крестьянский домишко; он был так ветх, что сам не знал, на какую сторону ему валиться, и поэтому продолжал стоять.
Ветер бушевал над утенком, так что ему пришлось сесть, чтобы не свалиться; но чем дальше, тем становилось всё хуже и хуже… Тогда он заметил, что дверь, вывихнутая из нетли, висела так криво, что через щель можно было вползти в избу; он так и сделал.
В избе жили старушка со своим котом и с курицей; кот, которого она называла «сынком», мог выгибать спину колесом и мурлыкать; он мог даже метать искры, но для этого нужно было погладить его против шерсти. У курицы были очень коротенькие лапы, и поэтому ее звали коротконожкой; она несла хорошие яйца, и старушка любила ее, как родную.
По утру все заметили пришельца, и кот замурлыкал, а курица закудахтала.
— В чем дело? — спросила хозяйка и оглянулась; но она плохо видела и поэтому приняла утенка за жирную забеглую утку.
— Редкостная находка! — сказала она. — Ну, теперь у меня будут утиные яйца, если это только не селезень. Посмотрим…
И в продолжение трех недель утенка взяли на испытание; но яиц он не нес.
Кот считал себя хозяином дома, а курица хозяйкой и постоянно говорили: — «Мы и свет», потому что считали, что они составляют половину света и при этом — лучшую половину. Утенок думал, что можно быть другого мнения, но курица этого не допускала.
— Ты можешь нести яйца? — спрашивала она.
— Нет.
— Так будь так добр и лучше помолчи.
А кот говорил:
— Ты умеешь выгибать спину колесом?
— Нет.
— Так нечего выражать какие-то свои взгляды, когда с тобой говорят разумные господа.
И утенок сидел в углу, и ему было очень тоскливо; и вдруг откуда-то пахнуло свежим воздухом, заглянуло в избу солнышко, и в бедном утенке проснулось такое страстное, непреодолимое желание поплавать по воде, что он сказал об этом курице.
— Это еще что за новости? — спросила она. — От безделья тебе просто лезет чепуха в голову. Неси яйца или учись мурлыкать, — вот всё и пройдет.
— Но на воде так дивно хорошо! — сказал утенок. — Так приятно окунать голову в воду и плескаться и нырять!
— Удовольствие большое! — сказала курица. — Да ты никак с ума сошел. Спроси у кота, что он думает на этот счет, — умнее его на свете нет. Спроси его, любит он плавать или нырять. О себе я уж не говорю. Спроси даже нашу хозяйку-старушку, — она очень умная женщина. Ты думаешь, ей хочется плавать и плескаться?
— Вы меня не понимаете, — сказал утенок.
— Мы тебя не понимаем? А кто тебя станет понимать? Не считаешь же ты себя умнее кота и хозяйки? О себе я уж не говорю. Не забивай себе, голубчик, голову разной чепухой и благодари Создателя на всё добро, которое тебе оказывают. Разве ты не попал в теплую избу и разве тебя не окружает общество, которое может принести тебе громадную пользу? Но ты пустой болтун, и жить с тобой крайне неприятно. Поверь мне. Я хочу тебе только добра; говорю тебе в глаза много неприятного, но нужно уметь различать истинных друзей. Говорю тебе, неси яйца или учись мурлыкать и метать искры из глаз по-кошачьи.
— Я лучше пойду посмотрю, что делается на свете, — сказал утенок.
— Иди, — сказала курица.
И утенок пошел; он плавал по воде, нырял, но все звери обходили его, потому что он был крайне безобразен.
Наступила осень; листья в лесах пожелтели и побурели; ветер подхватывал их так, что они кружились; а наверху, в воздухе было очень холодно; тучи висели, отяжелев от снега и града, и на плетне сидел ворон и кричал от холода: «Брр! Брр!» Да уж при одной мысли мороз подирал по коже. Бедному утенку приходилось совсем плохо.
Раз вечером солнце заходило так красиво! Из кустов вылетела стая чудных больших птиц; утенок никогда еще не видал такой красоты; птицы были ослепительно-белые, с длинными, тонкими шеями; то были лебеди. Они испустили страшный крик, развернули свои длинные роскошные крылья и полетели из холодного края в теплые земли, к открытым морям. Они поднимались всё выше и выше, и с безобразным утенком сделалось что-то странное. Он вдруг колесом закружился по воде, вытянул шею высоко вслед за ними и испустил такой странный и пронзительный крик, что сам испугался. Забыть прекрасных, радостных птиц он не мог, и когда они исчезли, он нырнул глубоко, до самого дна, и когда опять вынырнул, всё в нем трепетало. Он не знал, что это были за птицы и куда они полетели, и всё-таки они казались ему близкими, — такими близкими, какими еще не был никто. Он им не завидовал, нет. Ему не могло и в голову прийти какое-нибудь сравнение. Он был бы рад, если бы утки терпели в своем обществе его, несчастного урода, а не то, что лебеди…
Зима настала холодная, студеная. Утенку приходилось плавать, не переставая, чтобы не дать воде замерзнуть; но с каждым днем пространство, по которому он плавал, становилось меньше и меньше. Морозило так, что налет льда хрустел, и утенку приходилось изо всех сил работать лапами, чтобы не дать проруби затянуться совсем. Но под конец он устал, перестал двигаться и примерз ко льду.
Утром пришел мужик, увидал его, подошел, разбил своими деревянными башмаками лед и отнес утенка жене. Там утенок пришел в себя. Дети хотели с ним поиграть, но утенок подумал, что они сделают ему больно, и в испуге прыгнул прямо в чашку с молоком, так что брызги разлетелись по всей комнате. Хозяйка всплеснула руками, а утенок выскочил и с перепугу попал в горшок с маслом, а оттуда свалился в бочку с мукой и опять вылетел. На кого он был похож!.. Мать кричала и гонялась за ним с кочергой, дети ловили утенка, попадали друг на друга, кричали и смеялись. На счастье, дверь была открыта, и, юркнув в нее, утенок выскочил на свежевыпавший снег и упал на него от усталости. .
Рассказывать о страданиях, которые ему пришлось вытерпеть за всю длинную, жестокую зиму, было бы слишком печально.
Он лежал в камышах на болоте, когда опять проглянуло теплое солнце. Жаворонки пели; настала чудная весна.
И вдруг утенок почувствовал, что он может шевелить крыльями; их взмах был сильнее, чем прежде, и легко, и свободно они подняли его от земли; и прежде чем он успел опомниться и понять, что с ним происходит, он уже находился в большом саду, где благоухала сирень и протягивала свои длинные ветки над озером. О, как здесь было хорошо, как весенне-свежо! И от берега из чащи выплыли три дивных белых лебедя; они шуршали перьями и легко неслись по воде. Утенка, который уже знал чудных птиц, охватила странная тоска.
— Я полечу к ним, к этим царственным птицам. И они меня убьют за то, что я, безобразный урод, осмеливаюсь приблизиться к ним. Но всё равно. Лучше принять от них смерть, чем щипки от уток и толчки от кур и от скотницы; лучше смерть, чем терпеть зимой голод и холод.
И, взмахнув крыльями, он опустился на воду и поплыл навстречу прекрасным лебедям. Они заметили его и кинулись к нему, широко распустив шуршащие перья.
— Убейте меня! — сказала несчастная птица и склонила голову к поверхности воды, ожидая смертельного удара. Но что увидела она в зеркальной глубине вод? Свое отражение, — не черно-серого неуклюжего, уродливого птенца, но белого дивно-красивого лебедя.
Можно родиться в утятнике лишь бы из лебединого яйца.
Он не проклинал все перенесенные горести и страдания. Только теперь понимал он всю полноту ожидающего его счастья.
И большие лебеди окружили его и гладили его своими клювами.
В сад пришли дети; они стали кидать в воду кусочки хлеба и зерна, и самый маленький закричал: — «Новый лебедь приплыл!» И другие дети страшно обрадовались: — «Да, да! Новый приплыл! — и они били в ладоши и прыгали, побежали к отцу и матери и стали бросать в воду хлеб и пирожное и восхищались: — Новый лучше всех! Такой молодой и такой красивый!»
И старые лебеди склонились перед ним.
Застыдившись, он спрятал голову под крыло; он не знал, что ему делать: он был слишком счастлив и ничуть не гордился. Он подумал о том, как его преследовали, как над ним издевались, а теперь все кругом любовались его несравненной красотой. Далее сирень наклонила к нему свои ветки, и солнце светило так ласково и кротко. Тогда зашумели его перья, гибкая шея поднялась, и из сердца его вырвался крик ликующей радости: — «О таком счастье я и не грезил, когда был безобразным утенком!».