(Из поэмы «Лазарь»).
Ужасен океан, когда подымет вой
И рвётся к берегам, волною за волной,
И трупы мертвецов выбрасывает с ними
Пред помертвевшими от ужаса живыми.
Ещё страшней пожар, в ужасный час, когда,
На волю вырвавшись, охватит города
Дыханьем огненным своей палящей пасти;
Но море и огонь в разгуле буйной страсти,
В порывах похоти неистовой своей,
Не могут так пугать, мертвить сердца людей,
Как страшный вид ума лишившегося брата,
Движенья странные погибших без возврата,
Существ без разума, во всём подобных нам,
Под мрачной кровлею, в стенах твоих, Бедлам!
В палату мы вошли. Нам сразу стало жутко:
Пред нами человек, лишившийся рассудка!
Плоть без сознания! Недвижен тусклый взгляд;
Как ветви мёртвые на дереве, висят
С худых и жёлтых плеч беспомощные руки,
Полураскрытый рот бессмысленные звуки
Бормочет изредка, и будто на слова
В ответ качается без смысла голова.
Морщинами свело лицо его худое…
Старик отживший он или дитя больное?
Нет! Это — человек во цвете лет и сил.
В нём звуки жизни бред безумный заглушил,
И воспалённый мозг в насильственной работе
На полстолетья стал старее юной плоти.
Так повреждённая неопытной рукой
Машина вертится без пользы в мастерской.
Ему уж всё равно: зима, весна иль лето;
Сон не приносит грёз, день не приносит света;
Жизнь — непроглядный лес, — и для него уж в ней
Нет Солнца, времени, пространства и людей!
В прошедшем — нет следа; в грядущем — нет уж цели!
Вселенная его — в больнице, на постели.
Без света разума покончен с жизнью счёт.
Как сказано: «Земля — и землю отойдёт»!
Смотрите: вот другой — как дикий зверь в берлоге
Стремясь освободить закованные ноги,
Зубами скрежеща, сжимая кулаки,
Вращает медленно кровавые зрачки.
Он рвётся, он кричит от муки непомерной,
В борьбе с горячкою — своей сиделкой верной.
Дыханьем грудь его вздымается с трудом.
Такая страшная скопилась сила в нём,
Что если б расковать, простор дать этой силе,
Он памятник любой свалил бы на могиле,
На площади бы он в основах расшатал
Статуи бронзовой гранитный пьедестал,
В лесу, как ураган, могучими руками
Он мог бы вырвать дуб с глубокими корнями.
Но здесь, в усилиях бесплодных истощив
Сил неестественных стремительный порыв,
Он с пеною у рта ползёт в изнеможенье.
Виденьем перед ним сменяется виденье,
И внятно призраки заводят речи с ним,
Пугая обликом и голосом своим.
Мелькают красные, кружащиеся пятна…
И стонет он в тоске и муке необъятной…
Напрасно он спешит сомкнуть усталый взор:
То близко голоса в один сольются хор,
То, замирая вдруг, звучат далёким эхом —
И заливается он сам безумным смехом.
А в изголовье смерть с поднятою рукой
Стоит и ждёт, что б час ударил роковой,
И не спускает глаз с безумного больного,
Уж помертвевшего, но всё ещё живого.
И здесь — предел всему — вопросам и мечтам.
Здесь Геркулесовы столбы воздвиглись нам.
Сюда, что бы свалить, как ношу. Заблужденья,
За поколеньями стремятся поколенья.
Дороги торные со всех концов ведут:
Сосредоточенной, упорной мысли труд
Над миром внутренним, сознаньем человека —
Над это бездною, непонятой от века, —
И золотая цепь вакхических ночей
В удушливом чаду разнузданных страстей.
Ум испытующий, корыстное стяжанье,
Стремленье к истине и правды поруганье,
Борьба за идеал и ухищренья зла, —
Какой дорогой бы нас жизнь не привела
В круг заколдованный, откуда нет возврата,
Мы входим все в него: и нищий, и богатый, —
В ворота, настежь нам открытые рукой
Безумной гордости, владычицы людской.
Ты, гордость, в наши дни, руководя страстями,
Неограниченно повелеваешь нами.
Бессилен человек под властью всей твоей;
Он вдруг становится из мыслящих людей,
Подавленный твоим неотразимым гнётом, —
То зверем бешеным, то мрачным идиотом…
В туманной Англии я посетил Бедлам,
Безумной гордости величественный храм.
Смущенный, ухожу. В суровом этом храме
Сыны Британии достойны быть богами,
Под небом лондонским, туманным и сырым,
Громадным куполом раскинутым над ним.
1865 г.
