Гдѣ хорошо живется, тамъ и отчизна. Кто же
Во снѣ все то могъ видѣть, чело склонивъ на ложе,
Чѣмъ пользовался въ жизни баронъ и наслаждался?
Имѣніями князя пришлецъ распоряжался
И въ бракъ вступалъ съ княгиней-вдовою, приносящей
Въ приданое два графства, всѣ земли и блестящій
Великолѣпный замокъ, настолько знаменитый,
Что гости ежегодно съ безчисленною свитой
Изъ Англіи, изъ Польши толпами наѣзжали,
Какъ будто чудеса ихъ въ томъ замкѣ ожидали.
Такъ нечего дивиться, что, утромъ просыпаясь,
Въ пуху гагачьемъ нѣжась и словно въ немъ купаясь,
Баронъ, откинувъ пологъ индійскій съ кружевами,
Привѣтствовалъ лучъ солнца подобными словами:
«Гдѣ хорошо живется, тамъ и страна родная!»
И дернулъ ленту съ кистью, такъ день свой начиная.
Тогда, какъ-бы по взмаху жезла волшебницъ, стройно
Вошла въ покой фаланга нарядныхъ слугъ, спокойно
Беззвучно размѣстившись и въ ожиданьѣ дѣла
У самаго порога какъ бы окаменѣла:
По выраженью только лица и глазъ казалось
Понятнымъ, что приказа покорно дожидалась.
Нѣмецкая прислуга во фракахъ и манжетахъ
И въ башмакахъ какъ будто лишь въ первый разъ надѣтыхъ.
Тотъ съ зеркаломъ, тотъ бритвы припасъ… Баронъ въ постелѣ
Приподнялся, и слуги къ барону подлетѣли.
Несли пажи сорочку изъ бѣлаго батиста;
Когда жь баронъ облекся въ бѣлье, два камериста
Накинули на плечи ему халатъ расшитый
Цвѣтами, словно роза, по ткани глянцовитой;
Свой день баронъ встрѣчаетъ всегда въ такомъ халатѣ.
Надѣвъ его — всѣ знаютъ — онъ хочетъ встать съ кровати,
И, передъ нимъ согнувшись, тогда, какъ по удару
Въ ладоши, два лакея приносятъ туфель пару
Изъ красной мягкой кожи марокской, съ золотою
Звѣздой на туфлѣ каждой. Въ ту обувь съ быстротою,
Легко, какъ птицы въ гнѣзда, всегда нога входила
И по ковру, какъ по льду коньки, она скользила
Къ столу, гдѣ уже кофе дымясь готово было.
Лилъ камердинеръ кофе. Какъ статуя живая,
Арабъ ждалъ съ свѣжей трубкой и съ фитилемъ зажженнымъ,
По первому же знаку онъ съ чубукомъ саженнымъ
Склонялся предъ барономъ, фитиль свой раздувая.
Какъ на чалмѣ турецкой, въ волнистыхъ складкахъ шали,
Каменья дорогіе на янтарѣ сверкали,
А сзади въ то же время слуга-цирюльникъ живо
Барона стригъ, гребенкой причесывалъ красиво,
Помадилъ жирнымъ масломъ, чтобъ не были такъ жестки
И глаже стали кудри, а чтобъ не сбить прически,
Обвязывалъ фуляромъ всю голову у пана
Узломъ, напоминавшимъ подобіе тюльпана.
Баронъ курилъ, пуская дымъ трубки на досугѣ
То въ потолокъ покоя, то въ носъ своей прислугѣ.
Угадывая волю его, она склонилась
И вышла въ тѣ же двери, въ которыя явилась.
Баронъ одинъ остался, пуская дымъ волнистый
То ко́льцами большими, то струйкою душистой.
Баронъ одинъ остался, и мысль его, казалось,
Въ дыму томъ ароматномъ блуждала и терялась.
До янтаря касаясь устами, вѣроятно,
Онъ сильно былъ разсѣянъ и бормоталъ невнятно,
Несвязно такъ, что если-бъ мы слухъ насторожили —
Отрывистыя фразы понятны-бъ мало были.
Такъ, напримѣръ, шепталъ онъ: «Гдѣ лучше намъ живется,
Тамъ и отчизна наша, нашъ домъ…
Нѣтъ лучше дома…
Что слава! Хлѣбъ намъ нуженъ, а слава — развлеченье!..
Несчастье умудряетъ! Живи, пока живется;
А тамъ пускай міръ цѣлый вверхъ дномъ перевернется!»
Такъ онъ шепталъ, давъ волю словамъ неуловимымъ,
Которыя сливались съ густымъ табачнымъ дымомъ.
Мечтанія барона нарушилъ мракъ: затмѣнье
Какъ будто бы настало для солнца въ то мгновенье.
Двѣ маленькія ручки, — баронъ узналъ тѣ ручки —
Негаданно закрыли ему глаза, какъ тучки.
Онъ выпустилъ невольно изъ губъ янтарь, сверкавшій
Отъ перловъ драгоцѣнныхъ и на коверъ упавшій.
Прижавши руку къ сердцу съ комической тоскою
И надъ собой махая слегка другой рукою,
Какъ иногда на муху иль бабочку мы машемъ
И отгоняемъ прочь ихъ въ саду фуляромъ нашимъ, —
Баронъ тяжелымъ вздохомъ прервалъ свое молчанье,
И рѣчь его звучала, какъ комара жужжанье:
«Ахъ, если это счастье мои закрыло очи,
Принявши образъ мрака, — пусть вѣчно длятся ночи,
А если это волны, что въ бездну низвергаютъ,
Такъ ласково и нѣжно въ ничто насъ обращаютъ,
Пускай умру сейчасъ же, какъ свѣчка потухая!..»
И голову все ниже склонялъ баронъ, вздыхая.
Тогда одна изъ ручекъ мѣшать не стала глазу;
Баронъ, какъ-бы очнувшись отъ обморока, сразу
Отъ тьмы освобожденный, присматривался къ свѣту
И предъ собой увидѣлъ смѣясь въ минуту эту
Онъ стройную фигуру, которая стояла
Какъ королева ночи, вся въ черномъ. Оттѣняла
Такого-жь цвѣта шляпка лицо ея. Станъ тонкій
Рельефнѣй выставлялся подъ черной амазонкой —
Костюмъ знакомый дамамъ нѣмецкимъ и до нынѣ.
Въ рукѣ княгиня — это была сама княгиня —
Держала хлыстъ, который служилъ ей развлеченьемъ,
И грызла рукоятку съ алмазнымъ украшеньемъ.
Когда такъ забавлялся баронъ, слуга съ докладомъ
Вбѣжалъ: «Гофратъ съ визитомъ пожаловалъ къ вамъ на домъ»…
Затѣмъ въ дорожномъ платьѣ съ бичемъ въ рукѣ явился
Полсотни лѣтъ прожившій мужчина, поклонился
И дружески, небрежно кивнувши головою,
Пожалъ барону руку. Съ поспѣшностью живою
Баронъ придвинулъ гостю одно изъ мягкихъ креселъ
Съ поклономъ; гость вторично поклонъ ему отвѣсилъ.
Усѣлись оба молча. Баронъ распорядился,
И камердинеръ тотчасъ безмолвно устремился
Въ тотъ уголъ, гдѣ стояла изъ трубокъ пирамида
И чубуки торчали различныхъ формъ и вида.
Чубукъ проворно выбравъ въ два локтя съ половиной,
Слуга, привычный къ дѣлу такому, въ мигъ единый
Набилъ для гостя трубку, самъ закурилъ, съ поклономъ
Поднесъ ее гофрату и скрылся.
Гость съ барономъ
Безъ словъ сидятъ и курятъ. Друзья при каждой встрѣчѣ,
По нраву, по привычкѣ всегда скупясь на рѣчи,
Понять одинъ другаго умѣли очень скоро,
Не прибѣгая вовсе къ словамъ для разговора:
Не звуками одними — къ чему-же утруждаться? —
Но и табачнымъ дымомъ мысль можетъ выражаться.
Гофратъ, въ себя вбирая густые клубы дыма,
Его фонтаномъ къ верху пускалъ неутомимо;
Баронъ напротивъ правилъ совсѣмъ другихъ держался —
Ротъ широко открывши, всю комнату старался
Густымъ наполнить дымомъ, какъ будто дѣлалъ дѣло,
И облако, казалось, тогда надъ нимъ висѣло.
Гость сильно изумился. Короткій сдѣлавъ роздыхъ,
Въ себя всей силой легкихъ вбирая свѣжій воздухъ,
Онъ дунулъ такъ, что разомъ дымъ синій разступился.
Тогда въ пространствѣ чистомъ вновь потолокъ открылся,
Какъ голубое небо, когда его лазури
Не затемняютъ тучи весною послѣ бури.
Исполнивъ эту штуку, гофратъ слегка нагнулся,
Схвативъ чубукъ свой длинный, вновь сильно затянулся
И, дымомъ ротъ наполнивъ затяжкою одною,
Шаръ выпустилъ огромный въ арбузъ величиною,
Который тихо, плавно сталъ кверху подниматься.
Однако, не желая никакъ въ долгу остаться,
Баронъ пустилъ вдогонку за первымъ шаромъ новый
Шаръ маленькій, но быстро достичь его готовый;
Когда жь они столкнулись, то оба величаво
Поплыли вновь, налѣво — одинъ, другой направо.
Улыбкой поощривши подобный фокусъ ловкій,
Гофратъ самъ затянулся съ особенной сноровкой
И ротъ раскрылъ: въ немъ долго дымъ скопленный клубился,
Сгущался постепенно, волнами расходился
И вырвался наружу, въ единое мгновенье,
Кольца принявши форму, повиснувъ безъ движенья
Надъ головой барона: вотъ-вотъ дымъ расплывется, —
Но за кольцомъ барона еще кольцо несется,
За нимъ другое, третье, слетаетъ съ устъ гофрата,
И каждое проходитъ чрезъ своего собрата.
Потомъ всѣ эти кольца между собой слилися
И конусообразной фигурой разрослися…
Невольно содрогаясь, баронъ нашъ изумлялся,
Смотрѣлъ, но просто вѣрить глазамъ своимъ боялся,
Что посреди германцевъ искусникъ есть подобный,
Который восхитилъ бы курильщиковъ Китая, —
Но самъ желая фокусъ продѣлать безподобный,
Баронъ тотъ конусъ
…
См. также одноимённые страницы.
