На́ ноги ставьте верблюдовъ, о братья![2]
Вьюки ремнемъ съ ихъ горбатой спиной
Стянуты, со́мкнуты. Мстить и карать я
Ѣду. — Ночь теплая съ ясной луной!
Ѣдемъ! — Какъ есть для спасенья отъ зноя
Тѣнь на землѣ, такъ для храбраго есть
Средство спастись отъ позора: то — месть.
Только, щитомъ себя разума кроя,
Надо умѣть отъ напасти уйти,
Въ сѣти соблазновъ не впасть на пути.
Истинной дружбы я вѣдаю цѣну:
Сѣраго волка въ друзья я возьму,
Лютаго барса, хромую гіэну:
Тайну я ввѣрю изъ нихъ хоть кому.
Каждый звѣришка, храня ее свято,
Въ горѣ съ насмѣшкой не кинетъ собрата,
Звѣрь за обиду на месть возстаетъ;
Сила у нихъ противъ силы идетъ;
Всѣ они храбры, но я ихъ храбрѣе:
Первый сижу у врага я на шеѣ;
Гдѣ-же добыча пошла на раздѣлъ —
Я въ сторонѣ; тутъ, кто въ жадности смѣлъ,
Тотъ торжествуетъ, — а я передъ златомъ
Гордо держу себя мужемъ богатымъ,
Щедрымъ. — Не выше-ль дѣйствительно тотъ,
Кто превосходство свое сознаётъ?
Тѣхъ оставляю — и горя мнѣ мало!
Знаю: посредствомъ благихъ своихъ дѣлъ
Ихъ я къ себѣ привязать не успѣлъ;
Сердце жь мое къ нимъ и ввѣкъ не лежало.
Есть три товарища: будетъ съ меня!
Храброе сердце да вонъ — изъ оружья —
Сабля, что мечетъ фонтаны огня,
Съ лукомъ, что выгнутъ, какъ шея верблюжья; —
Перевязь лука — то роскошь сама:
Золотомъ шита, кругомъ — бахрома;
Гладкій, чеканный колчанъ есть при лукѣ, —
А съ тетивы того лука тугой
Прянетъ стрѣла — и по воздуху звуки
Жалобныхъ стоновъ летятъ за стрѣлой:
Мать этакъ стонетъ пронзительно-звонко,
Если изъ рукъ у ней вырвутъ ребенка.
Тать пусть ночной, когда люди всѣ спятъ,
Входитъ, — и прочь отпугнувъ жеребятъ,
Матокъ доитъ, молоко выжимая!
Я не таковъ. Я — не трусъ, и хвоста я
Женскаго не былъ носителемъ: тотъ
Къ женщинамъ пусть на совѣты идетъ!
Сердце не страуса въ персяхъ ношу я; —
Даже и страхъ неожиданно чуя,
Ровно въ груди оно ходитъ моей:
Бьется-жь пугливый пускай воробей!
Видѣлъ-ли кто, чтобъ, какъ щеголь я мелкой —
Прихвостень женскій, по цѣлымъ часамъ
Брови подкрашивалъ съ тонкой отдѣлкой[3]
Иль въ благовонныхъ водахъ волосамъ
Ванны творилъ? — Я съ пути не сбивался,
Ночь хоть была, и песчаной волной
Било въ глаза мнѣ, метало дресвой:
Я на верблюдицѣ прямо все мчался —
Вихрь подъ ногами, пустыня кипитъ,
Брызжетъ огонь изъ-подъ быстрыхъ копытъ.
Голодъ-ли мучилъ меня — удосто́ить
Я и вниманья его не хотѣлъ
И успѣвалъ его тѣмъ успокоить, —
Прахомъ пустыни питаясь, летѣлъ,
Мчался, — и былъ до того непреклоннымъ
Съ голодомъ лютымъ въ бореньѣ, что онъ
Долженъ себя былъ признать побѣжденнымъ.
Въ лагерѣ-ль быть мнѣ случалось — снабженъ
Былъ я тутъ множествомъ яствъ и напитковъ:
Гдѣ, у кого было столько избытковъ?..
Но — разстаемся мы этого дня.
Горечь кипитъ на душѣ у меня:
Ѣду; — позора душа не выноситъ;
Васъ коль не брошу — душа меня броситъ.
Мщенія жажда мнѣ жилы всѣ рветъ,
Точно какъ пряха, что пряжу прядетъ
И обрываетъ неровныя нитки.
Чуя, что этотъ позы́въ не умолкъ,
Каждое утро я дѣлалъ попытки!
Алчущій, съ пастью открытою, волкъ
Такъ на добычу выходитъ, ноздрями
Нюхаетъ воздухъ и мчится степями,
И утомленный отъ трудныхъ скачковъ,
Тщетныхъ засадъ и усилій безплодныхъ,
Воетъ — въ сообществѣ многихъ волковъ
Также измученныхъ, также голодныхъ; —
Словно какъ вырѣзокъ новой луны,
Тощи они, — ихъ бока сведены,
Челюсти выдались; зубы объ зубы
Такъ и звенятъ, точно стрѣлы, гдѣ грубый
Ими обманъ свой прикрывъ, чародѣй
Ловко въ рукѣ ихъ вращаетъ своей.[4] —
Или жужжатъ они точно какъ пчёлы,
Въ слѣдъ что за маткой летятъ черезъ долы,
И надъ крутымъ пчеловода холмомъ
Улей, какъ гроздья, объемлютъ кругомъ.
Скулы волковъ тѣхъ — лишь кости безъ мяса;
Точно расколотый дерева стволъ —
Пасть ихъ. — Тотъ первый завылъ, и пошелъ
Вой ихъ всеобщій, и вся залила́ся
Стая, какъ плачущихъ женъ и дѣтей
Хоръ по скончаньи фарисовыхъ дней.[5]
Тотъ замолчалъ вдругъ — и всѣ умолкаютъ.
Мнится, что воемъ такимъ облегчаютъ
Волки свой голодъ: обмѣнъ круговой
Жалобъ и стоновъ миритъ ихъ съ судьбой.
Вотъ — и притихли: не лучше-ль безгласно,
Молча терпѣть, чѣмъ горланить напрасно?
Вотъ — подъѣзжаю къ цистернѣ[6]: летитъ
Полкъ казуаровъ[7], крылами шумитъ,
Ропщетъ… Я первый напился, — а птицы
Пусть-ка потянутъ ужь мутной водицы!
Пьютъ и опивки! Ихъ вождь полковой
Не испугалъ тутъ моей дорогой,
Доброй верблюдицы: я появился —
«Прочь вы, крылатые!» — Мигъ — и напился…
Ѣду съ оглядкою: что они? гдѣ?
Вижу, что кинулись къ грязной водѣ,
Зобы вздуваются, клювы нагнулись —
Добрые знаки! Вотъ — всѣ постянулись
Къ влагѣ; шумитъ водопойный ихъ станъ,
Точно на роздыхъ пришелъ караванъ; —
Снова вздымаются, — снова садятся,
Къ водохранилищу жмутся, тѣснятся,
Спѣшно глотаютъ остатки воды,
И торопливо смыкаясь въ ряды,
Тянутся, точно въ степныя равнины
Сходятъ съ оаза въ рядахъ бедуины.
Жесткая почва — подруга моя;
Къ ней прижималъ съ наслажденіемъ я
Мало-ли разъ свой скелетъ человѣчій —
Тощія руки, костлявыя плечи,
Члены, которыхъ составы всѣ счесть
Такъ же легко, какъ въ извѣстность привесть
Кости игральныя — тѣ, что на лавку
Мечетъ игрокъ, зорко глядя на ставку.
Если груститъ по Антарѣ война —
Это понятно: Антаръ ей слугою
Вѣрнымъ былъ долго, и помнитъ она
Службу Антара. — Моею душою —
Этимъ игралищемъ всѣхъ неудачъ —
Нынѣ играетъ несчастье, какъ въ мячъ.
Сотни страданій, рѣшить чтобы дѣло,
Что кому взять изъ Антарова тѣла,
Въ спорѣ о высохшихъ членахъ моихъ
Жеребіи мечутъ[8]: — изъ бѣдствій земныхъ
Каждое лѣзетъ съ особой любовью
Мнѣ на заплечье; отвсюду — гроза;
Я засыпаю — бѣда къ изголовью
Мигомъ садится и пялитъ глаза,
Мѣсто себѣ выбирая къ удару
Самому злому: — ознобу и жару
Я подвергаюсь отъ тяжкихъ заботъ, —
Каждая въ день свой и часъ меня бьетъ,
Точно какъ дрожь чередной лихорадки,
Только здѣсь болѣе люты припадки.
Точно какъ птицы средь знойнаго дня
На воду мечутся; жаждой томимы,
Эти заботы летятъ на меня
Стаей, и мною стократно гонимы —
Снова летятъ, не смотря на отгонъ,
Сверху и снизу и съ разныхъ сторонъ.
Знаете вы, какъ — измученъ и злобенъ —
Я, босоногій, во время жаровъ,
Въ прахѣ пустынь извиваюсь, подобенъ
Змѣю блестящему — сыну песковъ.
Въ нѣгѣ я выросъ средь пышнаго быта,
Славныхъ я предковъ потомокъ, но я —
Сынъ терпѣливости строгой; моя
Грудь ея жесткою тканью прикрыта;
Въ сердце свое на житье я втянулъ
Смѣлость гіэны; я ноги обулъ
Стойкостью въ дѣлѣ; — въ степи безъ намета,
Въ зной безъ покрышки, я, чуждый разсчета,
Веселъ, богатъ и открыто гляжу —
Ибо я жизни своей не щажу;
Въ счастьѣ богатствомъ своимъ не гордился,
Праздности глупой бѣжалъ — и трудился;
Былъ-ли разносчикъ я сплетень пустыхъ?
Ложью пятналъ-ли я славу другихъ?
Помните-ль страшную ночь вы? — Сплошная
Тьма налегла на весь міръ, и такая
Стужа была, что Арабъ свои жегъ
Стрѣлы и лукъ, чтобъ развесть огонекъ —
Только-бъ согрѣться! Готовый къ походу
Выступилъ бодро я въ ту непогоду;
Молніи были свѣтилами мнѣ,
Громъ былъ трубою, зовущей къ войнѣ,
Ужасъ и трепетъ — мнѣ спутники были;
Руки мои въ эту ночь отпустили
Многихъ вдовицами женъ, — сиротствомъ
Многихъ дѣтей я взыскалъ, — и потомъ,
Въ эту-же ночь мечъ кровавый возвыся,
Я возвратился подъ бурей домой,
Къ утру-жь спокойно лежалъ въ Гумаисѣ, —
А по пустынѣ, обрысканной мной,
Мчалась молва обо мнѣ: вопрошали
Тѣ съ любопытствомъ, а тѣ отвѣчали;
Разный тутъ шелъ между жителей толкъ:
«Ночью-то лаяли псы — или волкъ,
Или гіены щенокъ, утекая,
Бурей гонимый, во мракѣ ночномъ
Къ намъ забѣгалъ, или птица какая
Билась въ испугѣ дрожащимъ крыломъ?
Песъ заворчалъ и утихъ въ ту-жь минуту…
Или ужь Дивъ произвелъ эту смуту? —
Вскользь пролетѣлъ и надѣлалъ тревогъ?
Иль… человѣкъ?.. Это дѣло сокрыто.
Нѣтъ! Человѣкъ-бы такъ много не смогъ!
Видишь — людей-то вѣдь сколько побито!»
Въ зной, когда день пламенѣлъ, и въ-прискокъ
Змѣйки вились по землѣ обожженной, —
Плащъ я дырявый надѣвъ и въ песокъ
Кинувшись жгучій, главой обнаженной
Солнца на бой вызывалъ, — и въ разбросъ
Груда моихъ запыленныхъ волосъ,
Безъ умащенья, сплошными кусками
Слипнувшись съ грязными лбомъ и висками,
Тяжко висѣла…
Всѣ эти мѣста,
Вѣчной пустыни просторъ необъятный,
Долъ, что округлостью твердо-раскатной
Сходенъ съ горбатою спинкой щита,
Часто босыми я мѣрялъ ногами.
Подъ восходящими къ небу скалами
Я на рукахъ и ногахъ проползалъ,
Псу уподобясь, и часто взлѣзалъ
На лобъ скаламъ тѣмъ по каменнымъ склонамъ,
Гостемъ нежданнымъ вносясь къ антилопамъ;
Тѣ, бѣлоногія, мягкимъ руномъ
Пышно-одѣтыя, словно дѣвицы
Въ платьяхъ влачащихся, ходя кругомъ,
Смѣло свои устремляли зѣницы
Въ очи мнѣ; я имъ являлся самцомъ
Стада ихъ съ смуглымъ, брадатымъ лицомъ —
Мужемъ ихъ новымъ, съ такими рогами,
Что при поднятьи чела въ высоту
Вѣтви роговъ тѣхъ кидались къ хвосту, —
Или-же ими вцѣпясь межъ скалами
Новый самецъ, что въ скалахъ тѣхъ засѣлъ,
Въ небѣ, казалось, какъ птица висѣлъ.
