Антаръ[1] : Кассида
авторъ Адамъ Мицкевичъ, пер. Владиміръ Григорьевичъ Бенедиктовъ
Оригинал: польск. Szanfary : Kasyda z arabskiego. — Источникъ: Мицкевичъ А. Сочиненія А. Мицкевича. — СПб.: Типографія М. О. Вольфа, 1882. — Т. I. — С. 227.

* * *


На́ ноги ставьте верблюдовъ, о братья![2]
Вьюки ремнемъ съ ихъ горбатой спиной
Стянуты, со́мкнуты. Мстить и карать я
Ѣду. — Ночь теплая съ ясной луной!

Ѣдемъ! — Какъ есть для спасенья отъ зноя
Тѣнь на землѣ, такъ для храбраго есть
Средство спастись отъ позора: то — месть.
Только, щитомъ себя разума кроя,
Надо умѣть отъ напасти уйти,
Въ сѣти соблазновъ не впасть на пути.

Истинной дружбы я вѣдаю цѣну:
Сѣраго волка въ друзья я возьму,
Лютаго барса, хромую гіэну:
Тайну я ввѣрю изъ нихъ хоть кому.
Каждый звѣришка, храня ее свято,
Въ горѣ съ насмѣшкой не кинетъ собрата,
Звѣрь за обиду на месть возстаетъ;
Сила у нихъ противъ силы идетъ;
Всѣ они храбры, но я ихъ храбрѣе:
Первый сижу у врага я на шеѣ;
Гдѣ-же добыча пошла на раздѣлъ —
Я въ сторонѣ; тутъ, кто въ жадности смѣлъ,
Тотъ торжествуетъ, — а я передъ златомъ
Гордо держу себя мужемъ богатымъ,
Щедрымъ. — Не выше-ль дѣйствительно тотъ,
Кто превосходство свое сознаётъ?

Тѣхъ оставляю — и горя мнѣ мало!
Знаю: посредствомъ благихъ своихъ дѣлъ
Ихъ я къ себѣ привязать не успѣлъ;
Сердце жь мое къ нимъ и ввѣкъ не лежало.
Есть три товарища: будетъ съ меня!
Храброе сердце да вонъ — изъ оружья —
Сабля, что мечетъ фонтаны огня,
Съ лукомъ, что выгнутъ, какъ шея верблюжья; —
Перевязь лука — то роскошь сама:
Золотомъ шита, кругомъ — бахрома;
Гладкій, чеканный колчанъ есть при лукѣ, —
А съ тетивы того лука тугой
Прянетъ стрѣла — и по воздуху звуки
Жалобныхъ стоновъ летятъ за стрѣлой:
Мать этакъ стонетъ пронзительно-звонко,
Если изъ рукъ у ней вырвутъ ребенка.

Тать пусть ночной, когда люди всѣ спятъ,
Входитъ, — и прочь отпугнувъ жеребятъ,
Матокъ доитъ, молоко выжимая!
Я не таковъ. Я — не трусъ, и хвоста я
Женскаго не былъ носителемъ: тотъ
Къ женщинамъ пусть на совѣты идетъ!
Сердце не страуса въ персяхъ ношу я; —
Даже и страхъ неожиданно чуя,
Ровно въ груди оно ходитъ моей:
Бьется-жь пугливый пускай воробей!
Видѣлъ-ли кто, чтобъ, какъ щеголь я мелкой —
Прихвостень женскій, по цѣлымъ часамъ
Брови подкрашивалъ съ тонкой отдѣлкой[3]
Иль въ благовонныхъ водахъ волосамъ
Ванны творилъ? — Я съ пути не сбивался,
Ночь хоть была, и песчаной волной
Било въ глаза мнѣ, метало дресвой:
Я на верблюдицѣ прямо все мчался —
Вихрь подъ ногами, пустыня кипитъ,
Брызжетъ огонь изъ-подъ быстрыхъ копытъ.
Голодъ-ли мучилъ меня — удосто́ить
Я и вниманья его не хотѣлъ
И успѣвалъ его тѣмъ успокоить, —
Прахомъ пустыни питаясь, летѣлъ,
Мчался, — и былъ до того непреклоннымъ
Съ голодомъ лютымъ въ бореньѣ, что онъ
Долженъ себя былъ признать побѣжденнымъ.
Въ лагерѣ-ль быть мнѣ случалось — снабженъ
Былъ я тутъ множествомъ яствъ и напитковъ:
Гдѣ, у кого было столько избытковъ?..
Но — разстаемся мы этого дня.
Горечь кипитъ на душѣ у меня:
Ѣду; — позора душа не выноситъ;
Васъ коль не брошу — душа меня броситъ.
Мщенія жажда мнѣ жилы всѣ рветъ,
Точно какъ пряха, что пряжу прядетъ
И обрываетъ неровныя нитки.
Чуя, что этотъ позы́въ не умолкъ,
Каждое утро я дѣлалъ попытки!
Алчущій, съ пастью открытою, волкъ
Такъ на добычу выходитъ, ноздрями
Нюхаетъ воздухъ и мчится степями,
И утомленный отъ трудныхъ скачковъ,
Тщетныхъ засадъ и усилій безплодныхъ,
Воетъ — въ сообществѣ многихъ волковъ
Также измученныхъ, также голодныхъ; —
Словно какъ вырѣзокъ новой луны,
Тощи они, — ихъ бока сведены,
Челюсти выдались; зубы объ зубы
Такъ и звенятъ, точно стрѣлы, гдѣ грубый
Ими обманъ свой прикрывъ, чародѣй
Ловко въ рукѣ ихъ вращаетъ своей.[4]
Или жужжатъ они точно какъ пчёлы,
Въ слѣдъ что за маткой летятъ черезъ долы,
И надъ крутымъ пчеловода холмомъ
Улей, какъ гроздья, объемлютъ кругомъ.
Скулы волковъ тѣхъ — лишь кости безъ мяса;
Точно расколотый дерева стволъ —
Пасть ихъ. — Тотъ первый завылъ, и пошелъ
Вой ихъ всеобщій, и вся залила́ся
Стая, какъ плачущихъ женъ и дѣтей
Хоръ по скончаньи фарисовыхъ дней.[5]
Тотъ замолчалъ вдругъ — и всѣ умолкаютъ.
Мнится, что воемъ такимъ облегчаютъ
Волки свой голодъ: обмѣнъ круговой
Жалобъ и стоновъ миритъ ихъ съ судьбой.
Вотъ — и притихли: не лучше-ль безгласно,
Молча терпѣть, чѣмъ горланить напрасно?
Вотъ — подъѣзжаю къ цистернѣ[6]: летитъ
Полкъ казуаровъ[7], крылами шумитъ,
Ропщетъ… Я первый напился, — а птицы
Пусть-ка потянутъ ужь мутной водицы!
Пьютъ и опивки! Ихъ вождь полковой
Не испугалъ тутъ моей дорогой,
Доброй верблюдицы: я появился —
«Прочь вы, крылатые!» — Мигъ — и напился…
Ѣду съ оглядкою: что они? гдѣ?
Вижу, что кинулись къ грязной водѣ,
Зобы вздуваются, клювы нагнулись —
Добрые знаки! Вотъ — всѣ постянулись
Къ влагѣ; шумитъ водопойный ихъ станъ,
Точно на роздыхъ пришелъ караванъ; —
Снова вздымаются, — снова садятся,
Къ водохранилищу жмутся, тѣснятся,
Спѣшно глотаютъ остатки воды,
И торопливо смыкаясь въ ряды,
Тянутся, точно въ степныя равнины
Сходятъ съ оаза въ рядахъ бедуины.

Жесткая почва — подруга моя;
Къ ней прижималъ съ наслажденіемъ я
Мало-ли разъ свой скелетъ человѣчій —
Тощія руки, костлявыя плечи,
Члены, которыхъ составы всѣ счесть
Такъ же легко, какъ въ извѣстность привесть
Кости игральныя — тѣ, что на лавку
Мечетъ игрокъ, зорко глядя на ставку.

Если груститъ по Антарѣ война —
Это понятно: Антаръ ей слугою
Вѣрнымъ былъ долго, и помнитъ она
Службу Антара. — Моею душою —
Этимъ игралищемъ всѣхъ неудачъ —
Нынѣ играетъ несчастье, какъ въ мячъ.
Сотни страданій, рѣшить чтобы дѣло,
Что кому взять изъ Антарова тѣла,
Въ спорѣ о высохшихъ членахъ моихъ
Жеребіи мечутъ[8]: — изъ бѣдствій земныхъ
Каждое лѣзетъ съ особой любовью
Мнѣ на заплечье; отвсюду — гроза;
Я засыпаю — бѣда къ изголовью
Мигомъ садится и пялитъ глаза,
Мѣсто себѣ выбирая къ удару
Самому злому: — ознобу и жару
Я подвергаюсь отъ тяжкихъ заботъ, —
Каждая въ день свой и часъ меня бьетъ,
Точно какъ дрожь чередной лихорадки,
Только здѣсь болѣе люты припадки.
Точно какъ птицы средь знойнаго дня
На воду мечутся; жаждой томимы,
Эти заботы летятъ на меня
Стаей, и мною стократно гонимы —
Снова летятъ, не смотря на отгонъ,
Сверху и снизу и съ разныхъ сторонъ.


Знаете вы, какъ — измученъ и злобенъ —
Я, босоногій, во время жаровъ,
Въ прахѣ пустынь извиваюсь, подобенъ
Змѣю блестящему — сыну песковъ.
Въ нѣгѣ я выросъ средь пышнаго быта,
Славныхъ я предковъ потомокъ, но я —
Сынъ терпѣливости строгой; моя
Грудь ея жесткою тканью прикрыта;
Въ сердце свое на житье я втянулъ
Смѣлость гіэны; я ноги обулъ
Стойкостью въ дѣлѣ; — въ степи безъ намета,
Въ зной безъ покрышки, я, чуждый разсчета,
Веселъ, богатъ и открыто гляжу —
Ибо я жизни своей не щажу;
Въ счастьѣ богатствомъ своимъ не гордился,
Праздности глупой бѣжалъ — и трудился;
Былъ-ли разносчикъ я сплетень пустыхъ?
Ложью пятналъ-ли я славу другихъ?

Помните-ль страшную ночь вы? — Сплошная
Тьма налегла на весь міръ, и такая
Стужа была, что Арабъ свои жегъ
Стрѣлы и лукъ, чтобъ развесть огонекъ —
Только-бъ согрѣться! Готовый къ походу
Выступилъ бодро я въ ту непогоду;
Молніи были свѣтилами мнѣ,
Громъ былъ трубою, зовущей къ войнѣ,
Ужасъ и трепетъ — мнѣ спутники были;
Руки мои въ эту ночь отпустили
Многихъ вдовицами женъ, — сиротствомъ
Многихъ дѣтей я взыскалъ, — и потомъ,
Въ эту-же ночь мечъ кровавый возвыся,
Я возвратился подъ бурей домой,
Къ утру-жь спокойно лежалъ въ Гумаисѣ, —
А по пустынѣ, обрысканной мной,
Мчалась молва обо мнѣ: вопрошали
Тѣ съ любопытствомъ, а тѣ отвѣчали;
Разный тутъ шелъ между жителей толкъ:
«Ночью-то лаяли псы — или волкъ,
Или гіены щенокъ, утекая,
Бурей гонимый, во мракѣ ночномъ
Къ намъ забѣгалъ, или птица какая
Билась въ испугѣ дрожащимъ крыломъ?
Песъ заворчалъ и утихъ въ ту-жь минуту…
Или ужь Дивъ произвелъ эту смуту? —
Вскользь пролетѣлъ и надѣлалъ тревогъ?
Иль… человѣкъ?.. Это дѣло сокрыто.
Нѣтъ! Человѣкъ-бы такъ много не смогъ!
Видишь — людей-то вѣдь сколько побито!»

Въ зной, когда день пламенѣлъ, и въ-прискокъ
Змѣйки вились по землѣ обожженной, —
Плащъ я дырявый надѣвъ и въ песокъ
Кинувшись жгучій, главой обнаженной
Солнца на бой вызывалъ, — и въ разбросъ
Груда моихъ запыленныхъ волосъ,
Безъ умащенья, сплошными кусками
Слипнувшись съ грязными лбомъ и висками,
Тяжко висѣла…

Всѣ эти мѣста,
Вѣчной пустыни просторъ необъятный,
Долъ, что округлостью твердо-раскатной
Сходенъ съ горбатою спинкой щита,
Часто босыми я мѣрялъ ногами.
Подъ восходящими къ небу скалами
Я на рукахъ и ногахъ проползалъ,
Псу уподобясь, и часто взлѣзалъ
На лобъ скаламъ тѣмъ по каменнымъ склонамъ,
Гостемъ нежданнымъ вносясь къ антилопамъ;
Тѣ, бѣлоногія, мягкимъ руномъ
Пышно-одѣтыя, словно дѣвицы
Въ платьяхъ влачащихся, ходя кругомъ,
Смѣло свои устремляли зѣницы
Въ очи мнѣ; я имъ являлся самцомъ
Стада ихъ съ смуглымъ, брадатымъ лицомъ —
Мужемъ ихъ новымъ, съ такими рогами,
Что при поднятьи чела въ высоту
Вѣтви роговъ тѣхъ кидались къ хвосту, —
Или-же ими вцѣпясь межъ скалами
Новый самецъ, что въ скалахъ тѣхъ засѣлъ,
Въ небѣ, казалось, какъ птица висѣлъ.




Примѣчанія

  1. Антаръ — имя одного изъ знаменитѣйшихъ фарисовъ Арабскихъ до Магомета. Онъ былъ поэтъ и воинъ изъ племени Аздъ. Будучи оскорбленъ нѣкоторыми наѣздниками изъ племени Силаманъ, онъ рѣшился отмстить и поклялся умертвить лично сто фарисовъ изъ этого племени. Онъ уложилъ ихъ уже девяносто девять, какъ попался въ руки противниковъ: отрубленная голова его подверглась ихъ поруганіямъ, но при этомъ, когда одинъ изъ враговъ толкнулъ голову Антара ногою, то зашибъ себѣ ногу черепомъ такъ сильно, что поплатился жизнію и дополнилъ единицею число жертвъ Антарова мщенія.
  2. «На ноги ставьте верблюдовъ!» и проч. Верблюды, подгибая подъ себя ноги, ложатся и въ такомъ положеніи ихъ вьючатъ; а потомъ, когда караванъ долженъ тронуться съ мѣста, человѣкъ, сѣвъ на животное, тянетъ къ верху поводья и поднимаетъ его: ставитъ на ноги.
  3. Черныя брови — необходимое условіе красоты у Арабовъ. Щеголи у нихъ занимались тщательною отдѣлкою бровей своихъ, употребляя для подкрашиванія ихъ порошокъ, называемый — коль.
  4. У древнихъ Арабовъ, до Магомета, хранились во храмѣ ихъ, въ Меккѣ, священныя стрѣлы. Пукъ этихъ стрѣлъ, въ рукѣ жреца, приводился въ движеніе такъ, что стрѣлы перемѣщались между собою, тасовались, — и звуки, издаваемые при соудареніи ихъ, были толкуемы авгурами, чародѣями или гадателями къ предъузнанію будущаго.
  5. Когда фарисъ погибаетъ въ битвѣ, то жены и дочери убитаго, всходя на холмъ, оплакиваютъ его, протяжно воя, пока за убитаго не отомститъ кто-либо изъ соплеменныхъ фарисовъ.
  6. Цистерны или водохранилища устроиваются въ разныхъ безводныхъ мѣстахъ Аравіи для скопленія въ нихъ дождевой воды къ утоленію жажды путниковъ. Фарисы должны знать мѣста, гдѣ находятся такія водохранилища.
  7. Казуары — родъ страусовъ. Они летаютъ большими стаями, производя сильный шумъ своимъ полетомъ.
  8. Поэтъ взялъ это выраженіе отъ обычая Арабовъ метать жребій, опредѣляющій, кому какая часть должна достаться отъ убитаго верблюда, когда это животное убиваютъ для употребленія въ пищу.