Анна Каренина (Толстой)/Часть IV/Глава VIII/ДО
| ← Часть IV, глава VII | Анна Каренина — Часть IV, глава VIII | Часть IV, глава IX → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 481—486. |
Алексѣй Александровичъ, вернувшись отъ обѣдни, проводилъ все утро дома. Въ это утро ему предстояло два дѣла: во-первыхъ, принять и направить отправляющуюся въ Петербургъ и находившуюся теперь въ Москвѣ депутацію инородцевъ; во-вторыхъ, написать обѣщанное письмо адвокату. Депутація, хотя и вызванная по иниціативѣ Алексѣя Александровича, представляла много неудобствъ и даже опасностей, и Алексѣй Александровичъ былъ очень радъ, что засталъ ее въ Москвѣ. Члены этой депутаціи не имѣли ни малѣйшаго понятія о своей роли и обязанности. Они были наивно увѣрены, что ихъ дѣло состоитъ въ томъ, чтобы излагать свои нужды и настоящее положеніе вещей, прося помощи правительства, и рѣшительно не понимали, что нѣкоторыя заявленія и требованія ихъ поддерживали враждебную партію и потому губили все дѣло. Алексѣй Александровичъ долго возился съ ними, написалъ имъ программу, изъ которой они не должны были выходить, и, отпустивъ ихъ, написалъ письма въ Петербургъ для направленія депутаціи. Главнымъ помощникомъ въ этомъ дѣлѣ должна была быть графиня Лидія Ивановна. Она была спеціалистка въ дѣлѣ депутацій, и никто, какъ она, не умѣлъ муссировать и давать настоящее направленіе депутаціямъ. Окончивъ это, Алексѣй Александровичъ написалъ и письмо адвокату. Онъ безъ малѣйшаго колебанія далъ ему разрѣшеніе дѣйствовать по его благоусмотрѣнію. Въ письмо онъ вложилъ три записки Вронскаго къ Аннѣ, которыя нашлись въ отнятомъ портфелѣ.
Съ тѣхъ поръ, какъ Алексѣй Александровичъ выѣхалъ изъ дома съ намѣреніемъ не возвращаться въ семью, и съ тѣхъ поръ, какъ онъ былъ у адвоката и сказалъ хоть одному человѣку о своемъ намѣреніи, съ тѣхъ поръ особенно, какъ онъ перевелъ это дѣло жизни въ дѣло бумажное, онъ все больше и больше привыкалъ къ своему намѣренію и видѣлъ теперь ясно возможность его исполненія.
Онъ запечатывалъ конвертъ къ адвокату, когда услыхалъ громкіе звуки голоса Степана Аркадьевича. Степанъ Аркадьевичъ спорилъ со слугой Алексѣя Александровича и настаивалъ на томъ, чтобы о немъ было доложено.
„Все равно, — подумалъ Алексѣй Александровичъ, — тѣмъ лучше: я сейчасъ объявлю о своемъ положеніи въ отношеніи къ его сестрѣ и объясню, почему я не могу обѣдать у него“.
— Проси! — громко проговорилъ онъ, сбирая бумаги и укладывая ихъ въ бюваръ.
— Ну вотъ видишь ли, что ты врешь, и онъ дома! — отвѣтилъ голосъ Степана Аркадьевича лакею, не пускавшему его, и, на ходу снимая пальто, Облонскій вошелъ въ комнату. — Ну, я очень радъ, что засталъ тебя. Такъ я надѣюсь… — весело началъ Степанъ Аркадьевичъ.
— Я не могу быть, — холодно, стоя и не сажая гостя, сказалъ Алексѣй Александровичъ.
Алексѣй Александровичъ думалъ тотчасъ стать въ тѣ холодныя отношенія, въ которыхъ онъ долженъ былъ быть съ братомъ жены, противъ которой онъ начиналъ дѣло развода; но онъ не разсчитывалъ на то море добродушія, которое выливалось изъ береговъ въ душѣ Степана Аркадьевича.
Степанъ Аркадьевичъ широко открылъ свои блестящіе, ясные глаза.
— Отчего ты не можешь? Что ты хочешь сказать? — съ недоумѣніемъ сказалъ онъ по-французски. — Нѣтъ, ужъ это обѣщано. И мы всѣ разсчитываемъ на тебя.
— Я хочу сказать, что не могу быть у васъ, потому что тѣ родственныя отношенія, которыя были между нами, должны прекратиться.
— Какъ? то-есть какъ же? почему? — съ улыбкой проговорилъ Степанъ Аркадьевичъ.
— Потому что я начинаю дѣло развода съ вашею сестрой, моею женой. Я долженъ былъ…
Но Алексѣй Александровичъ еще не успѣлъ окончить своей рѣчи, какъ Степанъ Аркадьевичъ уже поступилъ совсѣмъ не такъ, какъ онъ ожидалъ. Степанъ Аркадьевичъ охнулъ и сѣлъ въ кресло.
— Нѣтъ, Алексѣй Александровичъ, что ты говоришь! — вскрикнулъ Облонскій, и страданіе выразилось на его лицѣ.
— Это такъ.
— Извини меня, я не могу и не могу этому вѣрить…
Алексѣй Александровичъ сѣлъ, чувствуя, что слова его не имѣли того дѣйствія, которое онъ ожидалъ, и что ему необходимо нужно будетъ объясняться и что, какія бы ни были его объясненія, отношенія его къ шурину останутся тѣ же.
— Да, я поставленъ въ тяжелую необходимость требовать развода, — сказалъ онъ.
— Я одно скажу, Алексѣй Александровичъ. Я знаю тебя за отличнаго, справедливаго человѣка, знаю Анну — извини меня, я не могу перемѣнить о ней мнѣнія — за прекрасную, отличную женщину и потому, извини меня, я не могу вѣрить этому. Тутъ есть недоразумѣніе, — сказалъ онъ.
— Да, если бы это было только недоразумѣніе.
— Позволь, я понимаю, — перебилъ Степанъ Аркадьевичъ. — Но, разумѣется… Одно: не надо торопиться. Не надо, не надо торопиться!
— Я не торопился, — холодно сказалъ Алексѣй Александровичъ, — а совѣтоваться въ такомъ дѣлѣ ни съ кѣмъ нельзя. Я твердо рѣшилъ.
— Это ужасно! — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, тяжело вздохнувъ. — Я бы одно сдѣлалъ, Алексѣй Александровичъ. Умоляю тебя, сдѣлай это! — сказалъ онъ. — Дѣло еще не начато, какъ я понялъ. Прежде чѣмъ ты начнешь дѣло, повидайся съ моею женой, поговори съ ней. Она любитъ Анну какъ сестру, любитъ тебя, и она удивительная женщина. Ради Бога, поговори съ ней! Сдѣлай мнѣ эту дружбу, я умоляю тебя!
Алексѣй Александровичъ задумался, и Степанъ Аркадьевичъ съ участіемъ смотрѣлъ на него, не прерывая его молчанія.
— Ты съѣздишь къ ней?
— Да я не знаю. Я потому не былъ у васъ. Я полагаю, что наши отношенія должны измѣниться.
— Отчего же? Я не вижу этого. Позволь мнѣ думать, что, помимо нашихъ родственныхъ отношеній, ты имѣешь ко мнѣ, хоть отчасти, тѣ дружескія чувства, которыя я всегда имѣлъ къ тебѣ… И истинное уваженіе, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, пожимая его руку. — Если бы даже худшія предположенія твои были справедливы, я не беру и никогда не возьму на себя судить ту или другую сторону и не вижу причины, почему наши отношенія должны измѣниться. Но теперь, сдѣлай это, пріѣзжай къ женѣ.
— Ну, мы разно смотримъ на это дѣло, — холодно сказалъ Алексѣй Александровичъ. — Впрочемъ, не будемъ говорить объ этомъ.
— Нѣтъ, почему же тебѣ не пріѣхать хоть нынче обѣдать? Жена ждетъ тебя. Пожалуйста, пріѣзжай. И главное — переговори съ ней. Она удивительная женщина. Ради Бога, на колѣняхъ умоляю тебя!
— Если вы такъ хотите этого, я пріѣду, — вздохнувъ сказалъ Алексѣй Александровичъ.
И, желая перемѣнить разговоръ, онъ спросилъ о томъ, что интересовало ихъ обоихъ: о новомъ начальникѣ Степана Аркадьевича, еще не старомъ человѣкѣ, получившемъ вдругъ такое высокое назначеніе.
Алексѣй Александровичъ и прежде не любилъ графа Аничкина и всегда расходился съ нимъ въ мнѣніяхъ, но теперь не могъ удержаться отъ понятной для служащихъ ненависти человѣка, потерпѣвшаго пораженіе на службѣ, къ человѣку, получившему повышеніе.
— Ну что, видѣлъ ты его? — сказалъ Алексѣй Александровичъ съ ядовитою усмѣшкой.
— Какъ же, онъ вчера былъ у насъ въ присутствіи. Онъ, кажется, знаетъ дѣло отлично и очень дѣятеленъ.
— Да, но на что направлена его дѣятельность? — сказалъ Алексѣй Александровичъ. — На то ли, чтобы дѣлать дѣло, или передѣлывать то, что сдѣлано? Несчастіе нашего государства — это бумажная администрація, которой онъ достойный представитель.
— Право, я не знаю, что въ немъ можно осуждать. Направленія его я не знаю, но одно — онъ отличный малый, — отвѣчалъ Степанъ Аркадьевичъ. — Я сейчасъ былъ у него, и право — отличный малый. Мы позавтракали, и я его научилъ дѣлать — знаешь это питье — вино съ апельсинами. Это очень прохлаждаетъ. И удивительно, что онъ не зналъ этого. Ему очень понравилось. Нѣтъ, право, онъ славный малый.
Степанъ Аркадьевичъ взглянулъ на часы.
— Ахъ, батюшки, ужъ пятый, а мнѣ еще къ Долговушину! Такъ, пожалуйста, пріѣзжай обѣдать. Ты не можешь себѣ представить, какъ ты меня огорчишь и жену.
Алексѣй Александровичъ проводилъ шурина совсѣмъ уже не такъ, какъ онъ его встрѣтилъ.
— Я обѣщалъ и пріѣду, — отвѣчалъ онъ уныло.
— Повѣрь, что я цѣню, и, надѣюсь, ты не раскаешься, — отвѣчалъ улыбаясь Степанъ Аркадьевичъ.
И, на ходу надѣвая пальто, онъ задѣлъ рукой по головѣ лакея, засмѣялся и вышелъ.
— Въ пятъ часовъ и въ сюртукѣ, пожалуйста! — крикнулъ онъ еще разъ, возвращаясь къ двери.