Анна Каренина (Толстой)/Часть IV/Глава VII/ДО
| ← Часть IV, глава VI | Анна Каренина — Часть IV, глава VII | Часть IV, глава VIII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 477—481. |
На другой день было воскресенье. Степанъ Аркадьевичъ заѣхалъ въ Большой театръ на репетицію балета и передалъ Машѣ Чибисовой, хорошенькой, вновь поступившей по его протекціи танцовщицѣ, обѣщанные наканунѣ коральки и за кулисой въ денной темнотѣ театра успѣлъ поцѣловать ея хорошенькое, просіявшее отъ подарка личико. Кромѣ подарка коральковъ, ему нужно было условиться съ ней о свиданіи послѣ балета. Объяснивъ ей, что ему нельзя быть къ началу балета, онъ обѣщался, что пріѣдетъ къ послѣднему акту и свезетъ ее ужинать. Изъ театра Степанъ Аркадьевичъ заѣхалъ въ Охотный рядъ, самъ выбралъ рыбу и спаржу къ обѣду и въ 12 часовъ былъ уже у Дюссо, гдѣ ему нужно было быть у троихъ, какъ на его счастіе, стоявшихъ въ одной гостиницѣ: у Левина, остановившагося тутъ и недавно пріѣхавшаго изъ-за границы, у новаго своего начальника, только что поступившаго на это высшее мѣсто и ревизовавшаго Москву, и у зятя Каренина, чтобы его непремѣнно привезти обѣдать.
Степанъ Аркадьевичъ любилъ пообѣдать, но еще болѣе любилъ дать обѣдъ, небольшой, но утонченный и по ѣдѣ, и питью, и по выбору гостей. Программа нынѣшняго обѣда ему очень понравилась: будутъ окуни живые, спаржа и la pièce de résistance — чудесный, но простой ростбивъ, и сообразныя вина: это изъ ѣды и питья. А изъ гостей будутъ Кити и Левинъ и, чтобы незамѣтно это было, будетъ еще кузина и Щербацкій молодой, и la pièce de résistance изъ гостей — Кознышевъ Сергѣй и Алексѣй Александровичъ. Сергѣй Ивановичъ — москвичъ и философъ, Алексѣй Александровичъ — петербуржецъ и практикъ, да позоветъ еще извѣстнаго чудака-энтузіаста Песцова, либерала, говоруна, музыканта, историка и милѣйшаго пятидесятилѣтняго юношу, который будетъ соусъ или гарниръ къ Кознышеву и Каренину. Онъ будетъ раззадоривать и стравлять ихъ.
Деньги отъ купца за лѣсъ по второму сроку были получены и еще не издержаны, Долли была очень мила и добра послѣднее время, и мысль этого обѣда во всѣхъ отношеніяхъ радовала Степана Аркадьевича. Онъ находился въ самомъ веселомъ расположеніи духа. были два обстоятельства немножко непріятныя; но оба эти обстоятельства тонули въ морѣ добродушнаго веселья, которое волновалось въ душѣ Степана Аркадьевича. Эти два обстоятельства были: первое то, что вчера онъ, встрѣтивъ на улицѣ Алексѣя Александровича, замѣтилъ, что онъ сухъ и строгъ съ нимъ, и, сведя это выраженіе лица Алексѣя Александровича и то, что онъ не пріѣхалъ къ нимъ и не далъ знать о себѣ, съ тѣми толками, которые онъ слышалъ объ Аннѣ и Вронскомъ, Степанъ Аркадьевичъ догадался, что что-то неладно между мужемъ и женой.
Это было одно непріятное. Другое немножко непріятное было то, что новый начальникъ, какъ всѣ новые начальники, имѣлъ уже репутацію страшнаго человѣка, встающаго въ 6 часовъ утра, работающаго какъ лошадь и требующаго такой же работы отъ своихъ подчиненныхъ. Кромѣ того, новый начальникъ этотъ еще имѣлъ репутацію медвѣдя въ обращеніи и былъ, по слухамъ, человѣкъ совершенно противоположнаго направленія тому, къ которому принадлежалъ прежній начальникъ и до сихъ поръ принадлежалъ самъ Степанъ Аркадьевичъ. Вчера Степанъ Аркадьевичъ являлся по службѣ въ мундирѣ, и новый начальникъ былъ очень любезенъ и разговорился съ Облонскимъ, какъ съ знакомымъ; поэтому Степанъ Аркадьевичъ считалъ своею обязанностью сдѣлать ему визитъ въ сюртукѣ. Мысль о томъ, что новый начальникъ можетъ нехорошо принять его, было это другое непріятное обстоятельство. Но Степанъ Аркадьевичъ инстинктивно чувствовалъ, что все образуется прекрасно. „Всѣ люди, всѣ человѣки, какъ и мы грѣшные: изъ чего злиться и ссориться?“ думалъ онъ, входя въ гостиницу.
— Здорово, Василій, — говорилъ онъ, въ шляпѣ набекрень проходя по коридору и обращаясь къ знакомому лакею, — ты бакенбарды отпустилъ? Левинъ — 7-й нумеръ, а? Проводи пожалуйста. Да узнай, графъ Аничкинъ (это былъ новый начальникъ) приметъ ли?
— Слушаю-съ! — улыбаясь отвѣчалъ Василій. — Давно къ намъ не жаловали.
— Я вчера былъ, только съ другого подъѣзда. Это 7-й?
Левинъ стоялъ съ тверскимъ мужикомъ посрединѣ номера и аршиномъ мѣрилъ свѣжую медвѣжью шкуру, когда вошелъ Степанъ Аркадьевичъ.
— А, убили? — крикнулъ Степанъ Аркадьевичъ. — Славная штука! Медвѣдица? Здравствуй, Архипъ!
Онъ пожалъ руку мужику и присѣлъ на стулъ, не снимая пальто и шляпы.
— Да сними же, посиди! — снимая съ него шляпу, сказалъ Левинъ.
— Нѣтъ, мнѣ некогда, я только на одну секундочку, — отвѣчалъ Степанъ Аркадьевичъ. Онъ распахнулъ пальто, но потомъ снялъ его и просидѣлъ цѣлый часъ, разговаривая съ Левинымъ объ охотѣ и самыхъ задушевныхъ предметахъ. — Ну, скажи же пожалуйста, что ты дѣлалъ за границей? гдѣ былъ? — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, когда мужикъ вышелъ.
— Да я жилъ въ Германіи, въ Пруссіи, во Франціи, въ Англіи, но не въ столицахъ, а въ фабричныхъ городахъ, и много видѣлъ новаго. И радъ, что былъ.
— Да, я знаю твою мысль устройства рабочаго.
— Совсѣмъ нѣтъ: въ Россіи не можетъ быть вопроса рабочаго. Въ Россіи вопросъ отношенія рабочаго народа къ землѣ; онъ и тамъ есть, но тамъ это — починка испорченнаго, а у насъ…
Степанъ Аркадьевичъ внимательно слушалъ Левина.
— Да, да! — говорилъ онъ. — Очень можетъ быть, что ты правъ, — сказалъ онъ. — Но я радъ, что ты въ бодромъ духѣ: и за медвѣдями ѣздишь, и работаешь, и увлекаешься. А то мнѣ Щербацкій говорилъ, — онъ тебя встрѣтилъ, — что ты въ какомъ-то уныніи, все о смерти говоришь…
— Да что же? я не перестаю думать о смерти, — сказалъ Левинъ. — Правда, что умирать пора и что все это вздоръ. Я по правдѣ тебѣ скажу: и мыслью своею и работой ужасно дорожу, но въ сущности ты подумай объ этомъ, вѣдь весь этотъ міръ нашъ — это маленькая плѣсень, которая наросла на крошечной планетѣ. А мы думаемъ, что у насъ можетъ быть что-нибудь великое — мысли, дѣла! Все это песчинки.
— Да это, братъ, старо́, какъ міръ!
— Старо́, но, знаешь, когда это поймешь ясно, то какъ-то все дѣлается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь и ничего не останется, то такъ все ничтожно! И я считаю очень важною свою мысль, а она оказывается такъ же ничтожною, если бы даже исполнить ее, какъ обойти эту медвѣдицу. Такъ и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, чтобы только не думать о смерти.
Степанъ Аркадьевичъ тонко и ласково улыбался, слушая Левина.
— Ну, разумѣется! Вотъ ты и пришелъ ко мнѣ; помнишь, ты нападалъ на меня за то, что я ищу въ жизни наслажденій? Не будь, о, моралистъ, такъ строгъ!..
— Нѣтъ, все-таки въ жизни хорошее есть то… — Левинъ запутался. — Да я не знаю. Знаю только, что помремъ скоро.
— Зачѣмъ же скоро?
— И знаешь, прелести въ жизни меньше, когда думаешь о смерти, но спокойнѣе.
— Напротивъ, напослѣдяхъ еще веселѣе. Ну, однако мнѣ пора, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, вставая въ десятый разъ.
— Да нѣтъ, посиди! — говорилъ Левинъ, удерживая его. — Теперь когда же увидимся? Я завтра ѣду.
— Я-то хорошъ! Я за тѣмъ пріѣхалъ… Непремѣнно пріѣзжай нынче ко мнѣ обѣдать. Братъ твой будетъ, Каренинъ, мой зять, будетъ.
— Развѣ онъ здѣсь? — сказалъ Левинъ и хотѣлъ спросить про Кити. Онъ слышалъ, что она была въ началѣ зимы въ Петербургѣ у своей сестры, жены дипломата, и не зналъ, вернулось она или нѣтъ, но раздумалъ спрашивать. „Будетъ, не будетъ — все равно“.
— Такъ пріѣдешь?
— Ну, разумѣется.
— Такъ въ пять часовъ и въ сюртукѣ.
И Степанъ Аркадьевичъ всталъ и пошелъ внизъ къ новому начальнику. Инстинктъ не обманулъ Степана Аркадьевича. Новый страшный начальникъ оказался весьма обходительнымъ человѣкомъ, и Степанъ Аркадьевичъ позавтракалъ съ нимъ и засидѣлся такъ, что только въ четвертомъ часу попалъ къ Алексѣю Александровичу.