Анна Каренина (Толстой)/Часть III/Глава XXIX/ДО
| ← Часть III, глава XXVIII | Анна Каренина — Часть III, глава XXIX | Часть III, глава XXX → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 434—438. |
Исполненіе плана Левина представляло много трудностей; но онъ бился, сколько было силъ, и достигъ хотя и не того, чего онъ желалъ, но того, что онъ могъ, не обманывая себя, вѣрить, что дѣло это стоитъ роботы. Одна изъ главныхъ трудностей была та, что хозяйство уже шло, что нельзя было остановить все и начать все сначала, а надо было на ходу перелаживать машину.
Когда онъ, въ тотъ же вечеръ, какъ пріѣхалъ домой, сообщилъ приказчику свои планы, приказчикъ съ видимымъ удовольствіемъ согласился съ тою частью рѣчи, которая показывала, что все дѣлаемое до сихъ поръ было вздоръ и невыгодно. Приказчикъ сказалъ, что онъ давно говорилъ это, но что его не хотѣли слушать. Что же касалось до предложенія, сдѣланнаго Левинымъ, — принять участіе, какъ пайщику, вмѣстѣ съ работниками во всемъ хозяйственномъ предпріятіи, — то приказчикъ на это выразилъ только большое уныніе и никакого опредѣленнаго мнѣнія, а тотчасъ заговорилъ о необходимости на завтра свезти остальные снопы ржи и послать двоить, такъ что Левинъ почувствовалъ, что теперь не до этого.
Заговаривая съ мужиками о томъ же и дѣлая имъ предложенія сдачи на новыхъ условіяхъ земель, онъ тоже сталкивался съ тѣмъ главнымъ затрудненіемъ, что они были такъ заняты текущею работой дня, что имъ некогда было обдумывать выгоды и невыгоды предпріятія.
Наивный мужикъ, Иванъ скотникъ, казалось, понялъ вполнѣ предложеніе Левина — принять съ семьей участіе въ выгодахъ скотнаго двора — и вполнѣ сочувствовалъ этому предпріятію. Но когда Левинъ внушалъ ему будущія выгоды, на лицѣ Ивана выражались тревога и сожалѣніе, что онъ не можетъ всего дослушать, и онъ поспѣшно находилъ себѣ какое-нибудь, не терпящее отлагательства, дѣло: или брался за вилы докидывать сѣно изъ денника, или наливать воду, или подчищать навозъ.
Другая трудность состояла въ непобѣдимомъ недовѣріи крестьянъ къ тому, чтобы цѣль помѣщика могла состоять въ чем-нибудь другомъ, кромѣ желанія обобрать ихъ сколько можно. Они были твердо увѣрены, что настоящая цѣль его (что бы онъ ни сказалъ имъ) будетъ всегда въ томъ, чего онъ не скажетъ имъ. И сами они, высказываясь, говорили много, но никогда не говорили того, въ чемъ состояла ихъ настоящая цѣль. Кромѣ того (Левинъ чувствовалъ, что желчный помѣщикъ былъ правъ), крестьяне первымъ и неизмѣннымъ условіемъ какого бы то ни было соглашенія ставили то, чтобъ они не были принуждаемы къ какимъ бы то ни было новымъ пріемамъ хозяйства и къ употребленію новыхъ орудій. Они соглашались, что плугъ пашетъ лучше, что скоропашка работаетъ успѣшнѣе, но они находили тысячи причинъ, почему нельзя было имъ употреблять ни то, ни другое, и, хотя онъ и убѣжденъ былъ, что надо спустить уровень хозяйства, ему жалко было отказаться отъ усовершенствованій, выгода которыхъ была такъ очевидна. Но, несмотря на всѣ эти трудности, онъ добился своего, и къ осени дѣло пошло, или по крайней мѣрѣ ему такъ казалось.
Сначала Левинъ думалъ сдать все хозяйство, какъ она было, мужикамъ, работникамъ и приказчику на новыхъ товарищескихъ условіяхъ; но очень скоро убѣдился, что это невозможно, и рѣшился подраздѣлить хозяйство. Скотный дворъ, садъ, огородъ, покосы, поля, раздѣленные на нѣсколько отдѣловъ, должны были составить отдѣльныя статьи. Наивный Иванъ скотникъ, лучше всѣхъ, казалось Левину, понявшій дѣло, подобравъ себѣ артель, преимущественно изъ своей семьи, сталъ участникомъ скотнаго двора. Дальнее поле, лежавшее восемь лѣтъ въ залежахъ подъ пусками, было взято съ помощью умнаго плотника, Ѳедора Рѣзунова, шестью семьями мужиковъ на новыхъ общественныхъ основаніяхъ, и мужикъ Шураевъ снялъ на тѣхъ же условіяхъ всѣ огороды. Остальное еще было по-старому, но эти три статьи были началомъ новаго устройства и вполнѣ занимали Левина.
Правда, что на скотномъ дворѣ дѣло шло до сихъ поръ не лучше, чѣмъ прежде, и Иванъ сильно противодѣйствовалъ теплому помѣщенію коровъ и сливочному маслу, утверждая, что коровѣ на холоду потребуется меньше корма и что сметанное масло спорѣе, и требовалъ жалованья, какъ и въ старину, и нисколько не интересовался тѣмъ, что деньги, получаемыя имъ, были не жалованье, а выдача впередъ доли барыша.
Правда, что компанія Ѳедора Рѣзунова не передвоила подъ посѣвъ плугами, какъ было уговорено, оправдываясь тѣмъ, что время коротко. Правда, мужики этой компаніи, хотя и условились вести это дѣло на новыхъ основаніяхъ, называли эту землю не общею, а испольною, и не разъ и мужики этой артели, и самъ Рѣзуновъ говорили Левину: „получили бы денежки за землю, и вамъ покойнѣе, и намъ бы развяза“. Кромѣ того, мужики эти все откладывали подъ разными предлогами условленную съ ними постройку на этой землѣ скотнаго двора и риги и оттянули до зимы.
Правда, Шураевъ снятые имъ огороды хотѣлъ было раздать по мелочамъ мужикамъ. Онъ, очевидно, совершенно превратно и, казалось, умышленно-превратно понялъ условія, на которыхъ ему была сдана земля.
Правда, часто разговаривая съ мужиками и разъясняя имъ всѣ выгоды предпріятія, Левинъ чувствовалъ, что мужики слушаютъ при этомъ только пѣніе его голоса и знаютъ твердо, что, что́ бы онъ ни говорилъ, они не дадутся ему въ обманъ. Въ особенности чувствовалъ онъ это, когда говорилъ съ самымъ умнымъ изъ мужиковъ, Рѣзуновымъ, и замѣчалъ ту игру въ глазахъ Рѣзунова, которая ясно показывала и насмѣшку надъ Левинымъ, и твердую увѣренность, что если будетъ кто обманутъ, то ужъ никакъ не онъ, Рѣзуновъ.
Но, несмотря на все это, Левинъ думалъ, что дѣло шло и что, строго ведя счеты и настаивая на своемъ, онъ докажетъ имъ въ будущемъ выгоды такого устройства, и что тогда дѣло пойдетъ само собой.
Дѣла эти, вмѣстѣ съ остальнымъ хозяйствомъ, оставшимся на его рукахъ, вмѣстѣ съ работою кабинетной надъ своею книгой, такъ занимали все лѣто Левина, что онъ почти и не ѣздилъ на охоту. Онъ узналъ въ концѣ августа о томъ, что Облонскіе уѣхали въ Москву, отъ ихъ человѣка, привезшаго назадъ сѣдло. Онъ чувствовалъ, что, не отвѣтивъ на письмо Дарьи Александровны, своею невѣжливостью, о которой онъ безъ краски стыда не могъ вспоминать, онъ сжегъ свои корабли и никогда ужъ не поѣдетъ къ нимъ. Точно такъ же онъ поступилъ и со Свіяжскимъ, уѣхавъ не простившись. Но онъ къ нимъ тоже никогда не поѣдетъ. Теперь это ему было все равно. Дѣло новаго устройства своего хозяйства занимало его такъ, какъ еще ничто никогда въ жизни. Онъ перечиталъ книги, данныя ему Свіяжскимъ, и, выписавъ то, чего у него не было, перечиталъ и политико-экономическія и соціалистическія книги по этому предмету, но, какъ онъ и ожидалъ, ничего не нашелъ такого, что́ относилось бы до предпринятаго имъ дѣла. Въ политико-экономическихъ книгахъ, въ Миллѣ, напримѣръ, котораго онъ изучалъ перваго, съ большимъ жаромъ, надѣясь всякую минуту найти разрѣшеніе занимавшихъ его вопросовъ, онъ нашелъ выведенные изъ положенія европейскаго хозяйства законы; но онъ никакъ не видѣлъ, почему эти законы, неприложимые къ Россіи, должны быть общіе. То же самое онъ видѣлъ и въ соціалистическихъ книгахъ: или это были прекрасныя, но неприложимыя фантазіи, которыми онъ увлекался, еще бывши студентомъ, или поправки, починки того положенія дѣла, въ которое поставлена была Европа и съ которымъ земледѣльческое дѣло въ Россіи не имѣло ничего общаго. Политическая экономія говорила, что законы, по которымъ развилось и развивается богатство Европы, суть законы всеобщіе и несомнѣнные. Соціалистическое ученіе говорило, что развитіе по этимъ законамъ ведетъ къ погибели. И ни то, ни другое не давало не только отвѣта, но ни малѣйшаго намека на то, что́ ему, Левину, и всѣмъ русскимъ мужикамъ и землевладѣльцамъ дѣлать со своими милліонами рукъ и десятинъ, чтобъ они были наиболѣе производительны для общаго благосостоянія.
Ужъ разъ взявшись за это дѣло, онъ добросовѣстно перечитывалъ все, что относилось къ его предмету, и намѣревался осенью ѣхать за границу, чтобъ изучить еще это дѣло на мѣстѣ, съ тѣмъ чтобы съ нимъ уже не случалось болѣе по этому вопросу того, что такъ часто случалось съ нимъ по различнымъ вопросамъ. Только начнетъ онъ бывало понимать мысль собесѣдника и излагать свою, какъ вдругъ ему говорятъ: „а Кауфманъ, а Джонсъ, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали ихъ. Прочтите: они разработали этотъ вопросъ“.
Онъ видѣлъ теперь ясно, что Кауфманъ и Мичели ничего не имѣютъ сказать ему. Онъ зналъ, чего онъ хотѣлъ. Онъ видѣлъ, что Россія имѣетъ прекрасныя земли, прекрасныхъ рабочихъ и что въ нѣкоторыхъ случаяхъ, какъ у мужика на половинѣ дороги, рабочіе и земля производятъ много, въ большинствѣ же случаевъ, когда по-европейски прикладывается капиталъ, производятъ мало, и что происходитъ это только отъ того, что рабочіе хотятъ работать и работаютъ хорошо однимъ имъ свойственнымъ образомъ, и что это противодѣйствіе не случайное, а постоянное, имѣющее основанія въ духѣ народа. Онъ думалъ, что русскій народъ, имѣющій призваніе заселять и обрабатывать огромныя незанятыя пространства, сознательно, до тѣхъ поръ, пока всѣ земли не заняты, держался нужныхъ для этого пріемовъ и что эти пріемы совсѣмъ не такъ дурны, какъ это обыкновенно думаютъ. И онъ хотѣлъ доказать это теоретически, въ книгѣ, и на практикѣ, въ своемъ хозяйствѣ.