Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава XXXIV/ДО
| ← Часть I, глава XXXIII | Анна Каренина — Часть I, глава XXXIV | Часть II, глава I → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 146—150. |
Уѣзжая изъ Петербурга, Вронскій оставилъ свою большую квартиру на Морской пріятелю и любимому товарищу Петрицкому.
Петрицкій былъ молодой поручикъ, не особенно знатный и не только не богатый, но кругомъ въ долгахъ, къ вечеру всегда пьяный и часто за разныя, и смѣшныя и грязныя, исторіи попадавшій на гауптвахту, но любимый и товарищами, и начальствомъ. Подъѣзжая въ двѣнадцатомъ часу съ желѣзной дороги къ своей квартирѣ, Вронскій увидалъ у подъѣзда знакомую ему извозчичью карету. Изъ-за двери еще на свой звонокъ онъ услыхалъ хохотъ мужчинъ и лепетъ женскаго голоса и крикъ Петрицкаго: „Если кто изъ злодѣевъ, то не пускать!“ Вронскій не велѣлъ говорить о себѣ и потихоньку вошелъ въ первую комнату. Баронесса Шильтонъ, пріятельница Петрицкаго, блестя лиловымъ атласомъ платья и румянымъ бѣлокурымъ личикомъ и, какъ канарейка, наполняя всю комнату своимъ парижскимъ говоромъ, сидѣла предъ круглымъ столомъ и варила кофе. Петрицкій въ пальто и ротмистръ Камеровскій въ полной формѣ, вѣроятно со службы, сидѣли вокругъ нея.
— Браво! Вронскій! — закричалъ Петрицкій, вскакивая и гремя стуломъ. — Самъ хозяинъ! Баронесса, кофею ему изъ новаго кофейника. Вотъ не ждали! Надѣюсь, ты доволенъ украшеніемъ твоего кабинета, — сказалъ онъ, указывая на баронессу. — Вы вѣдь знакомы?
— Еще бы! — сказалъ Вронскій, весело улыбаясь и пожимая маленькую ручку баронессы. — Какъ же, старый другъ!
— Вы домой съ дороги, — сказала баронесса, — такъ я бѣгу. Ахъ, я уѣду сію минуту, если я мѣшаю.
— Вы дома тамъ, гдѣ вы, баронесса, — сказалъ Вронскій. — Здравствуй, Камеровскій, — прибавилъ онъ, холодно пожимая руку Камеровскаго.
— Вотъ вы никогда не умѣете говорить такія хорошенькія вещи, — обратилась баронесса къ Петрицкому.
— Нѣтъ, отчего же? Послѣ обѣда и я скажу не хуже.
— Да послѣ обѣда нѣтъ заслуги! Ну, такъ я вамъ дамъ кофею, идите умывайтесь и убирайтесь, — сказала баронесса, опять садясь и заботливо поворачивая винтикъ въ новомъ кофейникѣ. — Пьеръ, дайте кофе, — обратилась она къ Петрицкому, котораго она называла Пьеръ по его фамиліи Петрицкій, не скрывая своихъ отношеній съ нимъ. — Я прибавлю.
— Испортите!
— Нѣтъ, не испорчу! Ну, а ваша жена? — сказала вдругъ баронесса, перебивая разговоръ Вронскаго съ товарищемъ. — Мы здѣсь женили васъ. Привезли вашу жену?
— Нѣтъ, баронесса. Я рожденъ цыганомъ и умру цыганомъ.
— Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше. Давайте руку.
И баронесса, не отпуская Вронскаго, стала ему разсказывать, пересыпая шутками, свои послѣдніе планы жизни и спрашивать его совѣта.
— Онъ все не хочетъ давать мнѣ развода! Ну что же мнѣ дѣлать? (Онъ былъ мужъ ея.) Я теперь хочу процессъ начинать. Какъ вы мнѣ посовѣтуете? Камеровскій, смотрите же за кофеемъ, — ушелъ; вы видите, я занята дѣлами! Я хочу процессъ, потому что состояніе мнѣ нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы невѣрна, — съ презрѣніемъ сказала она, — и отъ этого онъ хочетъ пользоваться моимъ имѣніемъ.
Вронскій слушалъ съ удовольствіемъ этотъ веселый лепетъ хорошенькой женщины, поддакивалъ ей, давалъ полушутливые совѣты и вообще тотчасъ же принялъ свой привычный тонъ обращенія съ этого рода женщинами. Въ его петербургскомъ мірѣ всѣ люди раздѣлялись на два совершенно противоположные сорта. Одинъ, низшій, сортъ — пошлые, глупые и, главное, смѣшные люди, которые вѣруютъ въ то, что одному мужу надо жить съ одною женой, съ которою онъ обвѣнчанъ, что дѣвушкѣ надо быть невинною, женщинѣ стыдливою, мужчинѣ мужественнымъ, воздержнымъ и твердымъ, что надо воспитывать дѣтей, зарабатывать свой хлѣбъ, платить долги и разныя тому подобныя глупости. Это былъ сортъ людей старомодныхъ и смѣшныхъ. Но былъ другой сортъ людей, настоящихъ, къ которому они всѣ принадлежали, въ которомъ надо быть главное элегантнымъ, великодушнымъ, смѣлымъ, веселымъ, отдаваться всякой страсти не краснѣя и надъ всѣмъ остальнымъ смѣяться.
Вронскій только въ первую минуту былъ ошеломленъ послѣ впечатлѣній совсѣмъ другого міра, привезенныхъ имъ изъ Москвы; но тотчасъ же, какъ будто всунулъ ноги въ старыя туфли, онъ вошелъ въ свой прежній веселый и пріятный міръ.
Кофе такъ и не сварился, а обрызгалъ всѣхъ и ушелъ, и произвелъ именно то самое, что было нужно, то-есть подалъ поводъ къ шуму и смѣху и залилъ дорогой коверъ и платье баронессы.
— Ну, теперь прощайте, а то вы никогда не умоетесь, а на моей совѣсти будетъ главное преступленіе порядочнаго человѣка — нечистоплотность. Такъ вы совѣтуете ножъ къ горлу?
— Непремѣнно, и такъ, чтобы ваша ручка была поближе отъ его губъ. Онъ поцѣлуетъ вашу ручку и все кончится благополучно, — отвѣчалъ Вронскій.
— Такъ нынче во французскомъ! — и, зашумѣвъ платьемъ, она исчезла.
Камеровскій поднялся тоже, а Вронскій, не дожидаясь его ухода, подалъ ему руку и отправился въ уборную. Пока онъ умывался, Петрицкій описалъ ему въ краткихъ чертахъ свое положеніе, насколько оно измѣнилось послѣ отъѣзда Вронскаго. Денегъ нѣтъ ничего. Отецъ сказалъ, что не дастъ и не заплатитъ долговъ. Портной хочетъ посадить и другой тоже непремѣнно грозитъ посадить. Полковой командиръ объявилъ, что если эти скандалы не прекратятся, то надо выходить. Баронесса надоѣла, какъ горькая рѣдька, особенно тѣмъ, что все хочетъ давать деньги; а есть одна, онъ ее покажетъ Вронскому, чудо, прелесть, въ восточномъ строгомъ стилѣ,„genre рабыни Ребекки“, понимаешь. Съ Беркошевымъ тоже разбранился, и онъ хотѣлъ прислать секундантовъ, но, разумѣется, ничего не выйдетъ. Вообще же все превосходно и чрезвычайно весело. И, не давая товарищу углубляться въ подробности своего положенія, Петрицкій пустился разсказывать ему всѣ интересныя новости. Слушая столь знакомые разсказы Петрицкаго въ столь знакомой обстановкѣ своей трехлѣтней квартиры, Вронскій испытывалъ пріятное чувство возвращенія къ привычной и беззаботной петербургской жизни.
— Не можетъ быть! — закричалъ онъ, отпустивъ педаль умывальника, которымъ онъ обливалъ свою красную здоровую шею. — Не можетъ быть! — закричалъ онъ при извѣстіи о томъ, что Лора сошлась съ Милеевымъ и бросила Фертингофа. — И онъ все такъ же глупъ и доволенъ? Ну, а Бузулуковъ что?
— Ахъ, съ Бузулуковымъ была исторія — прелесть! — закричалъ Петрицкій. — Вѣдь его страсть — балы, и онъ ни одного придворнаго бала не пропускаетъ. Отправился онъ на большой балъ въ новой каскѣ. Ты видѣлъ новыя каски? Очень хороши, легче. Только стоитъ онъ… Нѣтъ, ты слушай.
— Да я слушаю, — растираясь мохнатымъ полотенцемъ, отвѣчалъ Вронскій.
— Проходитъ великая княгиня съ какимъ-то посломъ, и на его бѣду зашелъ у нихъ разговоръ о новыхъ каскахъ. Великая княгиня и хотѣла показать новую каску… Видятъ, нашъ голубчикъ стоитъ. (Петрицкій представилъ, какъ онъ стоитъ съ каской.) Великая княгиня попросила подать себѣ каску, — онъ не даетъ. Что такое? Только ему мигаютъ, киваютъ, хмурятся. Подай. Не даетъ. Замеръ. Можешь себѣ представить!.. Только этотъ… какъ его… хочетъ уже взять у него каску… не даетъ!.. Онъ вырвалъ, подаетъ великой княгинѣ. Вотъ это новая, говоритъ великая княгиня. Повернула каску и, можешь себѣ представить, оттуда — бухъ груша, конфеты, два фунта конфетъ!.. Онъ это набралъ, голубчикъ!
Вронскій покатился со смѣху. И долго потомъ, говоря уже о другомъ, закатывался онъ своимъ здоровымъ смѣхомъ, выставляя свои крѣпкіе сплошные зубы, когда вспоминалъ о каскѣ.
Узнавъ всѣ новости, Вронскій съ помощью лакея одѣлся въ мундиръ и поѣхалъ являться. Явившись, онъ намѣренъ былъ съѣздить къ брату, къ Бетси и сдѣлать нѣсколько визитовъ, съ тѣмъ чтобы начать ѣздить въ тотъ свѣтъ, гдѣ бы онъ могъ встрѣчать Каренину. Какъ и всегда въ Петербургѣ, онъ выѣхалъ изъ дома съ тѣмъ, чтобы не возвращаться до поздней ночи.