Эта рубрика отвѣчаетъ логическому требованію, вытекающему изъ предшествующихъ; ибо если сообщенія самопроизвольныя существуютъ, то логично заключить, что и вызванныя сообщенія должны быть возможны, и должны, поэтому, быть еще болѣе доказательными. Но чтобы отвѣтъ былъ удовлетворителенъ, какъ доказательство, онъ долженъ быть полученъ въ отсутствіи лицъ, знавшихъ отшедшаго и обращающихся къ нему, дабы объясненіе посредствомъ чтенія или передачи мысли было устранено. Единственное средство достичь этой цѣли состоитъ въ томъ, чтобъ обращеніе было сдѣлано третьимъ лицомъ, не знающимъ отшедшаго, или отсутствующимъ лицомъ, письменно, въ такомъ конвертѣ, чтобъ чтеніе письма обычными путями было невозможно. Первое средство не такъ просто и удобно, какъ кажется, ибо мы ниже увидимъ, что желаемое сообщеніе не можетъ быть получено въ какое угодно время, и, кромѣ того, это третье лицо не представляетъ никакой связи между живымъ и отшедшимъ, а какая-нибудь связь да необходима. Остается, такимъ образомъ, одно средство — запечатанное письмо, и дѣйствительно къ этому средству уже и прибѣгали съиздавна; но медіумы этого рода весьма рѣдки. Выше я представилъ примѣръ отвѣта, полученнаго на такое письмо чрезъ медіума Флинта (стр. 81); но наибольшую извѣстность въ этой спеціальности пріобрѣлъ Мансфильдъ. Всевозможныя предосторожности были принимаемы, чтобъ посылаемыя ему письма не могли быть имъ вскрыты и прочитаны; но подозрѣнія ничѣмъ не устранишь. Чего проще, казалось мнѣ, какъ разрѣшить сомнѣнія непосредственнымъ наблюденіемъ? И никто не далъ себѣ труда произвести его! Если-бъ даже тутъ было простое (?) ясновидѣніе то развѣ не стоило изучить этотъ фактъ поближе; можно ли желать болѣе простого и объективнаго средства для разрѣшенія вопроса о существованіи этого явленія? Къ счастью, я нашелъ желаннаго наблюдателя, и я имѣю теперь возможность говорить объ этомъ родѣ сообщеній; иначе я и не отвелъ бы этой рубрики.
Когда докторъ медицины, Н. В. Волфэ, приступилъ къ изученію медіумическихъ явленій, онъ между прочимъ, спеціально занялся Мансфильдомъ. Чтобъ рѣшить, чего держаться относительно его необыкновеннаго медіумизма, онъ водворился въ его домѣ, и втеченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ наблюдалъ вблизи всю процедуру отвѣтовъ на запечатанныя письма. Вотъ что мы читаемъ объ этомъ въ его сочиненіи: «Поразительные факты въ области спиритизма»: «Эта невѣдомая способность отвѣчать на письмо, не зная ни слова о его содержаніи, была новостью, которая очень заинтересовала меня. Бывало вмѣстѣ съ Мансфильдомъ мы отправлялись на почту за полученіемъ корреспонденціи; я приносилъ его письма, а онъ мои; при такомъ способѣ дѣйствія я былъ первымъ, въ руки котораго попадали письма, адресованныя къ „спиритическому почтмейстеру“; за очень немногими исключеніями я не выпускалъ ихъ изъ виду, покуда они не были отвѣчены и отправлены по принадлежности; способъ печатанія этихъ писемъ — ихъ заклеивали крѣпкимъ клеемъ, покрывали краской или лакомъ, обливали воскомъ, прошивали на машинкѣ — доказывалъ, что люди, обращавшіеся къ Мансфильду, были на-сторожѣ противъ обмана; но мнѣ не пришлось открыть ничего такого, что на сколько-нибудь оправдало бы эти подозрѣнія, а ужъ разумѣется я имѣлъ достаточно случаевъ напасть на что-нибудь походившее на обманъ.
«Полагаю, что для многихъ будетъ небезъинтересно знать въ точности, какимъ образомъ Мансфильдъ отвѣчалъ на запечатанныя письма. Сидя за его письменнымъ столомъ, я клалъ передъ нимъ до полу-дюжины писемъ, полученныхъ судя по маркамъ, съ разныхъ концовъ Соединенныхъ Штатовъ. Онъ вскрываетъ наружные конверты и бросаетъ. Передъ нимъ лежитъ теперь до полу-дюжины писемъ тщательно запечатанныхъ, безъ всякаго знака или надписи, которые хоть бы сколько нибудь указывали на ихъ авторовъ или тѣхъ отшедшихъ, коимъ они адресованы. До этихъ конвертовъ онъ теперь очень легко дотрогивается кончиками своихъ пальцевъ, большею частью лѣвой руки. Онъ касается ихъ такъ осторожно, что можно подумать, — онъ подбираетъ золотые пылинки, одну за другой. Отъ одного письма онъ переходитъ къ другому, покуда не перетрогаетъ ихъ всѣхъ. Если отвѣта нѣтъ, онъ кладетъ ихъ въ столъ и запираетъ. Черезъ полъ-часа или болѣе онъ возобновляетъ попытку получить отвѣты на письма. Они опять передъ нимъ, и, подобно пчелѣ, перелетающей съ цвѣтка на цвѣтокъ, кончики его пальцевъ переходятъ отъ одного конверта къ другому. Онъ переварачиваетъ и ощупываетъ ихъ. Клей, краска или воскъ почти уничтожили въ письмѣ всякій магнетическій слѣдъ; но, наконецъ, онъ нападаетъ на него, и лѣвая рука его судорожно сжимается. Это сигналъ успѣха; значитъ личность, коей адресовано письмо и которая вызвала это странное ощущеніе въ его рукѣ, — тутъ, и готова отвѣчать. Тогда другія письма откладываются въ сторону, а это единственное остается передъ медіумоемъ, который указательнымъ пальцемъ лѣвой руки продолжаетъ до него касаться. У него на томъ же столѣ длинныя полосы бумаги и карандашъ. Онъ беретъ его въ правую руку; все готово для письма. Интересъ сосредоточивается теперь въ пальцѣ лѣвой руки, прикасающемся до письма. Онъ начинаетъ ударять по письму, подобно телеграфному ключику, производя такіе же неправильные звуки. Одновременно съ этимъ постукиваніемъ начинается и писаніе правой рукой, и, безъ перерыва, продолжается, покуда сообщеніе не окончено. Я видѣлъ до двѣнадцати полосъ бумаги, плотно исписанныхъ за одинъ присѣстъ, но обыкновенно сообщеніе беретъ отъ трехъ до четырехъ полосокъ. Писаніе совершается очень быстро и разнообразится по слогу, точно также какъ это бываетъ и между людьми.
„Когда описаніе окончено, лѣвая рука, которая была все время слазмодически сжата, разжимается, и вліяніе прекращается; но это только на нѣсколько секундъ; оно опять возвращается, чтобъ надписать на конвертѣ адресъ того лица, къ которому письмо должно быть отослано. Какъ только это сдѣлано, присланное запечатанное письмо и полученный на него отвѣтъ вкладываются въ надписанный конвертъ и тотчасъ сдаются на почту. Я наблюдалъ за всей этой процедурой близко и видѣлъ ея повтореніе тысячу разъ“ (стр. 34-35).
Съ точки зрѣнія г. Гартмана все это было бы ничто иное, какъ ясновидѣніе. Запечатанное письмо было бы какъ разъ то „чувственное посредіе“, которое устанавливало бы отношеніе между медіумомъ-ясновидящимъ и живымъ авторомъ письма. И трудно отвѣтить на это возраженіе, покуда не знаешь подробностей всей процедуры и результатовъ. „Отношеніе“, разумѣется, необходимо, но таково ли оно, какъ и въ опытахъ ясновидѣнія — вотъ въ чемъ вопросъ. Еслибъ это было ясновидѣніе, то Мансфильдъ долженъ бы былъ подозрительно перейти въ это состояніе, выждать его наступленіе, ибо это не дѣлается по приказанію, и тогда уже приступить къ отвѣту на письма по очереди; вмѣсто этого мы видимъ, что въ психическомъ состояніи Мансфильда никакой видимой перемѣны не происходитъ, что его рука всегда готова писать, какъ покорное орудіе, но что онъ долженъ выжидать, чтобы рука его подпала вліянію того или другого письма; мы видѣли, что онъ отвѣчаетъ не всегда и не на всѣ письма одно за другимъ, но только на то письмо, которое подаетъ знакъ о присутствіи запрашиваемой личности. Слѣдовательно, способность его къ воспріятію всегда одинакова, но не онъ располагаетъ ею въ любое время, а ею располагаютъ — она сама въ зависимости отъ вліянія, которое можетъ быть на лицо или отсутствовать, смотря по обстоятельствамъ.
Нельзя не протестовать противъ этого злоупотребленія ясновидѣніемъ, коимъ грѣшатъ анти-спиритическія теоріи, когда онѣ не знаютъ болѣе, какъ выйти изъ затрудненія. Ясновидѣніе — это квинтэссенція психическихъ способностей человѣка; оно проявляется весьма рѣдко; оно имѣетъ свои причины, свои условія, свои способы обнаруженія, коихъ главный, какъ утверждаетъ самъ г. Гартманъ, — галлюцинація, видѣніе, — обыкновенно во время усыпленія внѣшнихъ чувствъ, и короткими приступами. Тутъ же передъ нами медіумъ пишущій ежедневно, въ полномъ состояніи бодрствованія, и мы хотимъ, чтобы онъ, безъ всякаго достаточнаго психическаго повода, былъ постоянно ясновидящимъ! — Это философская вольность, не имѣющая оправданія.
Вникнемъ поближе, какимъ образомъ могло бы это быть объяснено съ точки зрѣнія Гартмана, Вотъ Мансфильдъ касается запечатаннаго письма, которое воздѣйствуетъ на его „сенситивное чувство“. Прежде всего его „скрытое сомнамбулическое сознаніе“ должно сдѣлаться ясновидящимъ, чтобы прочитать содержаніе письма. Если отвѣтъ, написанный рукою Мансфильда, будетъ только передѣлкой запечатаннаго письма, даже за подписью отшедшаго, коему оно адресовано — дѣло объясняется довольно просто, и можно еще утверждать, что это только ясновидѣніе — только дѣйствіе, вызванное тѣмъ или другимъ письмомъ; вотъ и достаточный поводъ. Но если письмо содержитъ въ себѣ точные вопросы, относящіеся до покойнаго, какъ тогда получить отвѣтъ? Дѣло усложняется: медіумъ долженъ войти въ соотношеніе съ авторомъ письма, чтобы почерппуть въ его нормальномъ или скрытомъ сознаніи необходимыя свѣдѣнія, относящіяся до отшедшаго, ибо самъ отшедшій — надо это помнить — болѣе не существуетъ; онъ существуетъ только въ памяти живущихъ. Такимъ образомъ задача усложняется: становится опытомъ ясновидѣнія и чтенія мыслей на разстояніи. Какъ происходитъ это? Письмо, которое у Мансфильда въ рукѣ, послужитъ ему „чувственнымъ посредіемъ“ для установленія соотношенія съ авторомъ письма. Но это соотношеніе къ какому результату приведетъ оно? Предположимъ, что М. въ полномъ сомнамбулизмѣ. Вотъ что имѣетъ произойти, судя по практикѣ и нижеслѣдующимъ словамъ Гартмана: „Сомнамбулъ, приведенный въ соотношеніе съ лицомъ ему совсѣмъ неизвѣстнымъ — будетъ ли то сдѣлано при помоши прямого прикосновенія, или черезъ магнетизера, какъ лицо посредствующее, или прикосновеніемъ съ предметомъ, носящимъ на себѣ личную атмосферу (aura) того человѣка, о которомъ идетъ дѣло — получаетъ нѣкоторое общее впечатлѣніе относительно этого лица… болѣе или менѣе несовершенное, неопредѣленное и неточное, но все-таки нѳ совсѣмъ невѣрное понятіе объ этой личности, ея характерѣ, ея чувствахъ и настроеніи въ данную минуту, а иногда и о тѣхъ представленіяхъ, которыя присущи ей въ этотъ моментъ“ (стр. 83).
Слѣдовательно, письмо, которое Мансфильдъ держитъ въ рукѣ, приводитъ его въ соотношеніе только съ тѣми чувствами и представленіями, которыя присущіе автору въ тотъ моментъ, когда М. держитъ его письмо въ рукѣ своей, и которыя не имѣютъ никакого отношенія къ письму, написанному нѣсколько дней до этого. Какимъ же образомъ сомнамбулическое сознаніе М. опознается въ лабиринтѣ содержанія сомнамбулическаго сознанія автора письма, чтобъ почерпнуть въ этомъ сознаніи необходимыя свѣдѣнія? Какимъ образомъ въ массѣ находимыхъ тутъ представленій, относящихся до живыхъ и мертвыхъ, которыхъ авторъ письма знавалъ и знаетъ еще, выдѣлитъ онъ тѣ именно, которыя относятся къ одшедшему адресату письма? Ему нечемъ руководиться. Эти отношенія не существуютъ для него.
Если мы допустимъ, вмѣстѣ съ Дю-Прелемъ, что „чтеніе мыслей простирается не только на такія представленія, которыя находятся въ данное время въ самнабулическомъ сознаніи, но и на скрытое содержаніе памяти“ (стр. 91), то самъ Гартманъ отвѣчаетъ на это, что въ такомъ случаѣ представляется труднымъ понять, „какимъ образомъ изъ смѣси существующихъ одновременно важныхъ и неважныхъ воспоминаній сомнамбулическаго сознанія избираются важнѣйшія въ правильной послѣдовательности“ (стр. 92). И это, какъ мы видимъ, относится только къ воспоминаніямъ жизни самого живущаго; трудность для выбора изъ этихъ воспоминаній тѣхъ именно, кои относятся до отшедшаго — одинаковая.
Пойдемъ еще далѣе и предположимъ, что всѣ эти затрудненія преодолѣли, — что чтеніе мыслей съ помощью ясновидѣнія нашло, наконецъ, въ различной или скрытой памяти живущаго, хотя бы и на разстояніи, всѣ необходимыя данныя для отвѣта отъ имени того отшедшаго, къ коему живущій обращается, даже со всѣми требуемыми подробностями, которыя послѣдній находитъ вѣрными. Но вотъ въ этомъ отвѣтѣ встрѣчаются подробности, о которыхъ живущій и не спрашивалъ, которыя вовсе не вытекаютъ изъ содержанія его письма, и о вѣрности которыхъ онъ даже и судить не можетъ, потому что онъ ихъ не знаетъ: ихъ приходится провѣрять другими лицами, знавшими отшедшаго. Какимъ образомъ объяснить тогда психическую процедуру отвѣта, полученнаго медіумомъ?
Опять воззваніе къ великому богу психизма — ясновидѣнію, которое можетъ привести медіума въ соотношеніи съ абсолютомъ, со „всезнаніемъ абсолютнаго духа“. Но и ясновидѣніе имѣетъ свои законы, и это соотношеніе съ обсолютомъ не можетъ имѣть мѣста иначе, какъ на основаніе исключительныхъ отношеній между двумя живущими близко знающими другъ друга. Но здѣсь медіумъ не знаетъ ни живущаго, ни знакомыхъ его, а что касается главнаго лица, отшедшаго, то его болѣе нѣтъ; это — нуль. Слѣдовательно, ясновидѣніе не можетъ имѣть никакого отношенія къ основѣ, на которую оно должно быть направлено.
А когда мы припомнимъ законы, формулированные Гартманомъ, — что „отвлеченныя мысли, какъ таковыя, никогда не переносятся на разстояніе“ (стр. 82), что „чистое ясновидѣніе проявляется всегда въ галлюцинаторномъ видѣ“ (стр. 97), что мотивъ всякаго ясновидѣнія есть „интенсивный интересъ воли“, и примемъ въ соображеніе, что этотъ процессъ совершается въ то время, когда „воспринимающее сомнамбулическое сознаніе прикрыто сознаніемъ бодрствующимъ“ (стр. 84), — т. ѳ. подъ условіемъ наиболѣе труднымъ для чтенія мысли или ясновидѣнія — то мы должны естественно заключить, что эти гипотезы не будутъ въ состояніи объяснить всѣ случаи этой рубрики.
Я не буду распространяться приведеніемъ другихъ примѣровъ; они находятся во множествѣ въ журналѣ „Banner of Light“; я предпочитаю отослать читателя опять къ книгѣ Вольфэ, гдѣ напечатаны со всѣми подробностями случаи поистинѣ замѣчательныхъ отвѣтовъ, полученныхъ имъ на свои собственныя письма; они ослабляются, правда, въ нѣкоторомъ отношеніи, его присутствіемъ; но надо замѣтить, что и его письма, не смотря на его присутствіе, должны были также выжидать момента наличности желаемаго вліянія (стр. 56-65; съ другой же стороны, они выигрываютъ вслѣдствіе условій ихъ полученія, исключающихъ всякую возможность обмана, какъ мы это сейчасъ увидимъ.
Вотъ какъ Вольфэ описываетъ свои личные опыты съ Мансфильдомъ: „Я имѣлъ на-готовѣ заразъ до 25 писемъ; я носилъ ихъ съ собою задѣланныя, каждое особо, въ кожанные конверты, безъ всякой надписи. Такъ какъ конверты были совершенно одинаковы по величинѣ, формѣ и цвѣту, то я не имѣлъ никакихъ признаковъ для отличенія одного отъ другого. Когда случай представлялся — т. е. когда медіумъ не слишкомъ былъ утомленъ денной работой и свободенъ, я выкладывалъ передъ нимъ всю пачку своихъ писемъ, чтобъ посмотрѣть, не присутствуетъ ли хоть одно изъ 25 лицъ, коимъ письма адресовались и не можетъ ли оно вызвать писаніе. При такихъ условіяхъ было весьма рѣдко, чтобъ попытка оставалась безъ отвѣта хоть отъ одного или двухъ лицъ. Онъ проводилъ руку по письмамъ, выхватывалъ одно, какъ уже написано, и приступалъ къ отвѣту. Достойно замѣчанія, что я не запомню случая, чтобы онъ не получилъ точнаго имени адресата, и тогда — или сообщенія отъ него, или поясненія — почему оно не можетъ быть дано. Отвѣтъ всегда свидѣтельствовалъ о полномъ знакомствѣ съ предметомъ, обстоятельствами, датами, или лицами, упоминаемыми въ моемъ письмѣ, когда самъ отвѣчающій былъ на лицо. Отвѣты эти бывали иногда самые поразительные, отличались не только точностью, мѣткостью, но часто заключали въ себѣ и новыя мысли, новые фькты, новыя имена, обстоятельства, даты; подъ новыми я разуѣю тѣ свѣдѣнія, которыя ни коимъ образомъ не могли бы быть почерпнуты изъ моего письма, еслибъ даже и сталъ ихъ отыскивать въ немъ любой придирчивый критикъ“ (стр. 57-58).
Достопочтенный Самуилъ Уатсонъ, въ сочиненіи своемъ: „The clock struck one“, New York, 1872, приводить не мало сообщеній, полученныхъ имъ чрезъ Мансфильда на свои запечатанныя письма; правда, что отвѣты эти были написаны въ его присутствіи; но это ослабляющее съ точки зрѣнія нашей критики условіе возмѣщается тѣмъ фактомъ, что иногда полученные отвѣты содержали біографическія подробности, которыя были Уатсону неизвѣстны, а иногда на письма было отвѣчено не тѣми лицами, коимъ они были адресованы, но другими, не только ему знакомыми, но даже и незнакомыми, но которыхъ зналъ отшедшій (См. продолженіе того же сочиненія „The clock struck three“. Chicago, 1874, стр. 79-85).
Само собою разумѣется, что я далекъ отъ того, чтобы утверждать, что всегда и всѣ отвѣты, которыѳ Мансфильдъ давалъ на запечатанныя письма — спиритическаго происхожденія; всѣ объясненія, не исключая и объясненія посредствомъ обмана, должны быть приняты въ соображеніе смотря по обстоятельствамъ даннаго случая; я говорю только, что нѣкоторые случаи представляютъ, повидимомому, достаточно данныхъ, чтобъ искать для нихъ дѣйствующей причины внѣ анимизма.
Какъ дополненіе къ этой рубрикѣ, мы имѣемъ то же явленіе полученія отвѣтовъ на вопросы, недоступные медіуму, съ тѣмъ сверхъ того осложненіемъ, что отвѣтъ получается непосредственнымъ письмомъ. Мы замѣтимъ тутъ ту же особенность, что медіумъ не отвѣчаетъ безразлично на всѣ вопросы, но на тотъ, который вызываетъ въ немъ особое ощущеніе, и еще ту замѣчательную особенность, что медіумъ даже не касается до бумажки, содержащей вопросъ. Вотъ что издатель „Banner of Light“, г. Кольби, въ № отъ 9-го марта 1899 г., сообщаетъ о своемъ сеансѣ съ Уаткинсомъ: «Очень недавно мы имѣли другой сеансъ съ Уаткинсомъ, захвативъ съ собою свои грифельныя доски, складныя на петляхъ. Насъ было трое. Когда мы присѣли къ столу, У. предложилъ намъ написать на полоскахъ бумаги нѣсколько именъ нашихъ отшедшихъ знакомыхъ; мы написали ихъ до двадцати, и каждая полоска была скатана такъ, что ни единый смертный не могъ бы отличить одинъ сверточекъ отъ другого. На одной изъ полосокъ было мною написано слѣдующее:
„Г. У. Мориллъ, не желаете ли передать что-нибудь вашему пріятелю — капитану Уильсону въ Кливлэндѣ?“
«Въ то время, какъ я карандашемъ указывалъ поочередно на сверточки, мнѣ было сказано взять одно изъ нихъ и крѣпко держать его въ лѣвой рукѣ — медіумъ говорилъ что онъ чувствуетъ, что мы должны такъ сдѣлать. Тогда онъ попросилъ насъ положить наши доски на столъ. Это было сдѣлано и онъ бросилъ между нихъ маленькій кусочекъ грифели. Тогда намъ было сказано положить руки на доски, а медіумъ, съ другой стороны, положилъ на нихъ свои пальцы. Тотчасъ мы услыхали звукъ грифеля меледу досокъ, какъ еслибъ кто писалъ имъ. Когда звукъ прекратился, намъ было сказано раскрыть ихъ. На внутренней сторонѣ доски, прилегавшей къ столу, было найдено слѣдующее сообщеніе, писанное и подписанное бойкой рукой.
„Любезный другъ мой, капитанъ Уильсонъ въ Кливлэндѣ, я желалъ бы, чтобъ вы убѣдились, когда будете читать это, что сила, движущая этимъ карандашемъ есть дѣйствительно я, вашъ старый другъ; кстати будьте такъ любезны, скажите моему зятю Уассону, что его жена очень хочетъ дать ему сообщеніе и что дѣвочка его будетъ очень больна; если она не переживетъ, то пусть не печалится, такъ какъ дочь моя позаботится о ней еще лучше его. Съ вами, другъ мой, мнѣ непришлось теперь поговорить больше, такъ какъ дочь моя съ такимъ нетерпѣніемъ желаетъ добраться до мужа своего и Франка.
Согласно сему я передалъ это сообщеніе г-жѣ Мориллъ, которая тотчасъ заявила, что не имѣетъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что оно было написано ея мужемъ, что почеркъ очень похожъ на его почеркъ, и что онъ всегда подписывался „Гео. У. Мориллъ“; ребенокъ, о которомъ говорится, дѣйствительно боленъ у нея дома въ Эмсбюри, и она очень боится, чтобъ его болѣзнь не имѣла рокового исхода“.
Я не привожу этотъ случай какъ доказательство самоличности, ибо г. Кольби, очевидно, зналъ г. Морилла и капитана Уильсона; такъ какъ онъ былъ на лицо, то сообщеніе могло бы объясниться отчасти ясновидѣніемъ, отчасти чтеніемъ мысли, хотя, на мой взглядъ, трудно объяснить ясновидѣніемъ первое дѣйствіе этого психическаго проявленія, а именно — выборъ и чтеніе одного изъ двадцати сверточковъ, безъ всякаго „чувственнаго посредія“, такъ какъ медіумъ даже не касался до нихъ. Но я привелъ этотъ примѣръ какъ способъ экспериментированія, который можетъ быть доведенъ до доказательности абсолютной, если принять необходимыя мѣры, устраняя всякую возможность соотношенія или безсознательнаго внушенія; для этого было бы потребно, чтобы сверточки были заготовлены заранѣе, не тѣмъ лицомъ, которое предъявляетъ ихъ на сеансѣ, но другимъ, не присутствующимъ, и чтобы лицо, приносящее ихъ на сеансъ, ничего не знало объ ихъ содержаніи. Сомнѣваюсь, однако, чтобы при этихъ условіяхъ опытъ могъ удаться, такъ какъ всякое соотношеніе съ отшедшимъ совершенно устранено, а между тѣмъ какое-нибудь соотношеніе должно же служить основой! Въ этомъ же случаѣ имѣло бы служить посредіемъ только присутствіе письма, до котораго медіумъ не долженъ дотрогиваться!!
А между тѣмъ вотъ случай, который почти-что отвѣчаетъ этимъ условіямъ, такъ какъ записка была получена изъ вторыхъ рукъ — условіе рѣдкое! Въ указателѣ моемъ случай этотъ единственный и на столько замѣчателенъ, что я хочу привести его здѣсь. Заимствую его изъ бостонскаго журнала „Facts“, т. V, 1886 г., стр. 207:
«Нѣсколько дней тому назадъ, на частномъ сеансѣ съ медіумомъ Поуэлемъ изъ Филадельфіи, произошло нѣчто совершенно особенное. Присутствующіе были хорошо извѣстные жители этого города.
„Какимъ образомъ Поуэль поступаетъ на своихъ сеансахъ, давая отвѣты на скатанныя бумажки, это уже было описано на этихъ столбцахъ. Достаточно сказать, что эти сверточки, съ именемъ отшедшаго, къ коему обращаются, изготовляются безъ всякаго вѣдома медіума. На этотъ разъ одному изъ присутствовавшихъ знакомая дама, написавъ имя на бумажкѣ, свернула ее и вручила ему. Она на сеансѣ не присутствовала и онъ не зналъ, какое имя было написано; во время сеанса сверточекъ былъ незамѣтно присоединенъ къ остальнымъ. Когда Поуэль приложилъ его къ своему лбу, дѣйствіе было поразительное. Ужасъ выразился на его лицѣ, и вскинувъ руки, онъ упалъ навзничь на полъ, ударившись головою объ стулъ. Такъ падаетъ человѣкъ, убитый наповалъ. Пролежавъ нѣсколько минутъ, какъ сраженный, онъ медленно поднялся, съ глазами открытыми, но блестящими и гнѣвными; одну изъ присутствующихъ дамъ взялъ за руку, и тихимъ, слабымъ голосомъ, какъ бы говоря съ трудомъ, сказалъ: „Скажите Гэтти (дамѣ, написавшей имя на сверточкѣ), что это не было ни случайность, ни самоубійство… это было гнусное убійство, и мужъ мой совершилъ его. Есть письма, которыя уличатъ его; они найдутся. Я Солли Лэнэръ“. Это и было имя, написанное на бумажкѣ, — имя женщины, которая за нѣсколько дней до этого была убита въ Омахѣ — было ли это дѣломъ ея мужа или ея самой, въ то время еще не выяснилось. Она жила въ Кливлэндѣ и знала даму, написавшую бумажку. Продолженіе этой исторіи можно оставить до другого раза, но теперь вопросъ въ томъ: какимъ образомъ могъ медіумъ узнать то, что содержится въ его отвѣтѣ? Онъ сверточка не раскрывалъ; онъ ничего не зналъ о случившемся; содержаніе билетика никому въ комнатѣ не было извѣстно. Между тѣмъ, сказанное выше произошло какъ только медіумъ приложилъ на минуту этотъ свернутый билетикъ къ своему лбу. Имя было сказано имъ вѣрно; отвѣтъ — вѣрный или нѣтъ — прямо относился къ вопросу, и былъ рѣшительный; а на другой день мужъ, Лэнэръ, былъ арестованъ, обвиняемый въ убійствѣ своей жены. Тутъ не было предварительнаго знанія, не было стачки, не было ни отгадыванія, ни чтенія мысли. Какая же разумная сила тутъ проявилась? Былъ ли это духъ убитой женщины? А если нѣтъ, то кто же“? (Изъ газеты „Cleveland Plaindealer“).
Въ практикѣ спиритическаго магнетизма или сомнамбулизма можно найти опыты, подходящіе къ этому. См. „Cahagnet. Arcanos de la vie future dévoilés“, т. 2-й и 3-й, и въ особенности опыты вызыванія личностей, неизвѣстныхъ присутствующимъ, т. 2-й, стр. 98 и 245. Въ т. 3-мъ, стр. 166—187, мы находимъ интересный разсказъ вызыванія аббатомъ Альминьяномъ, относящійся до денежнаго дѣла, со всѣми подробностями и документами. Въ напечатанной имъ (въ 1858 г.?) брошюрѣ, подъ заглавіемъ: „О сомнамбулизмѣ, о вертящихся столахъ и медіумахъ“, онъ вкратцѣ упоминаетъ объ этомъ случаѣ, и говоритъ о другомъ вызовѣ, сдѣланномъ въ его присутствіи, чрезъ сомнамбулу, которой онъ сообщилъ только имя одного отшедшаго, полученное имъ отъ другого лица спеціально для этого опыта — имя лица, которое было ему совершенію неизвѣстно (См. „Revue Spirite“ 1889, кн. 4 и 5).