Доколь, по степям и пустыням свершая проезд,
Я буду бесплодно гоняться за группами звезд?
Ног нету у звезд: отчего ж быть усталости тут?
Верблюды ж и люди — с ногами: они устают.
Проезжий спать хочет; а звезды? — Те вечно глядят,
И, вежд не имея, бессонные, спать не хотят.
От солнца чело и лицо наше стало черно:
Седых же волос подчернить нам не может оно.
Ужели небесный Судья для страдальцев-людей
Суровее будет безжалостных до́льних судей?
Воды́ на дорогу нам будет довольно: она,
Из туч нам пролитая, в кожу мешков набрана.
Верблюдов я гневно гоню: я не гневаюсь тут,
Но знать им даю, что со мною в изгнанье идут.
При выходе я из Египта верблюдам сказал:
«Смотрите! Чтоб каждый из вас на бегу понуждал
Переднюю ногу свою своей задней ногой!
Бегите!» — И вот — из Египта промчался стрелой
Я с горстию спутников верных — с моими людьми —
Чрез области смежные Джарса и Аль-Элеми.
Вотще́ конь арабский хотел обогнать меня: лбом
Летит наравне он всё только с верблюжьим горбом.
Что за люди? Стрелы послушны в руках тех людей,[2]
Как там, где тасует их, став пред толпой, чародей.
Чалму́-то как снимут — на них (тут — природа сама!)
Из чёрных курчавых волос остаётся чалма.
Хоть пух молодой на щеках — руки этих людей
И всадников валят и вмиг забирают коней.
Добыча, когда б и надежды их все превзошла —
И то бы в них жажду добычи унять не могла.
Они как язычники вечною пышут враждой;
Беспечны ж они при оружьи как в праздник святой.
Немое копьё из рук их чуть в воздух пошло —
Покажет уменье свистать как соколье крыло.
Верблюды без устали мчатся, хоть в пене совсем,
И зелены ноги их, вытоптав Регль и Ганем.
Верблюда бичом отгоню от чужих я лугов,
Где ж принят как гость я, там корм и верблюду готов.
Араб, персиянин — скупятся на пастбища: нет
Фати́ка на свете; покинул Фатик этот свет.
Другого Фати́ка Египет вовек не найдёт,
И места его в этом мире никто не займёт.
Он жив был — и всех превышал он величьем своим;
Он умер — и все поравнялись умершие с ним.
Искал его оком я, кликал взыванием уст —
И что же нашёл я? Весь мир безответен и пуст.
Вернулся туда я, откуда как странник ушёл,
И думалось: снова с пером бы знакомства я свёл!
Перо ж возразило мне чёрным своим языком:
«Нет, славы ты мной не добудешь; добудь-ка мечом!
Перо ты возьмёшь, как истратится сила плеча;
Перо ведь работает всё по приказам меча».
Перо этой речью хотело меня научить
И тем от безумья, быть может, меня излечить:
Но я не послушался: сам виноват теперь я,
Что разумом плох, голова не в порядке моя.
До цели доходит, мечом лишь владеть кто горазд.
Спроси, кого хочешь: перо тебе хлеба не даст.
В пути ль ты находишься? Чуждый народ на тебя
Глядит как на нищего: «Ищет-де крох для себя!»
Неправда враждой разделила людей племена,
Хоть общая мать всему роду людскому дана.
Ну, — буду ж приёма как гость я иначе просить!
К дверя́м подойду, да и стану мечом колотить!
Оружье пускай и решает, кто спину согнёт —
Кто? — Тот ли, кого угнетают, иль тот, кто гнетёт?
Оружья у нас не отымут: сумеем сберечь!
Рука не дрожит у меня, не позорен мой меч.
Мой взор… Пусть к картинам страданий приучится он!
Ведь всё, что мы зрим наяву, пропадает как сон.
Прочь жалобы! Ими народ только тешится злой:
Так стоны предсмертные во́ронов тешат собой.
Где вера прямая? — Лишь в книгах убежище ей:
Её не ищи уж ни в слове, ни в клятве людей.
Хваление Богу, создавшему душу мою!
С его я пособием вытяну долю свою,
И в долгом изгнании отраду себе обрету,
Тогда как другие горюют и в лучшем быту.
Сам рок удивлён был великим терпеньем моим
Затем, что я крепче ударов, обрушенных им!
Как грустно живётся теперь меж людей! Я б желал,
Чтоб жил я давно уж, а ныне в могиле б лежал.
Нам время — отец; когда мо́лодо было оно —
Тогда от него наши предки родились давно;
А ныне отец наш, на старости хилой своей
Нам жизнь даровав, произвёл уж негодных детей.
