Ёлка (Богораз)/ДО

 См. также одноимённые страницы.

Елка
авторъ Владиміръ Германовичъ Богоразъ

Дата созданія: Иркутскъ, 1898. Источникъ: Богоразъ В. Г. Колымскіе разсказы. — СПб.: Товарищество «Просвѣщеніе», 1910. — С. 171.

Крутой морозъ стоялъ надъ городомъ Пропадинскомъ. Полярная земля закостенѣла подъ снѣгомъ, отдавши послѣднія искры тепла пронизывающему холодному воздуху. Лѣсной клинъ, безцеремонно втиснувшійся между «Голоднымъ Концомъ» и церковью, застылъ, какъ заколдованный. Деревья стояли, изнеможенно простирая по сторонамъ черные сучья, отягощенные тяжелыми снѣжными хлопьями и какъ будто не смѣли пошевельнуться, чтобы не нарушить заклятія зимы. Даже небо, сіявшее безчисленными тысячами звѣздъ, дышало холодомъ и неподвижностью; только на сѣверѣ полоска блѣднаго сіянія, мерцавшая въ дымкѣ розоватаго тумана, каждый разъ капризно измѣняла свои очертанія, и въ ея глубинѣ струилось что-то смутное, но живое.

На улицахъ было тихо, какъ въ гробѣ. Даже собаки не рѣшались затянуть одинъ изъ своихъ обычныхъ концертовъ и лежали на привязи, свернувшись въ клубокъ и набросивъ хвостъ поверхъ головы, наполовину спрятанной въ брюхо. Жители заперлись въ домахъ и спали, какъ сурки, не обращая вниманія на праздникъ. Въ церкви было темно; вечерней службы не было, а утренняя должна была начаться только въ пять часовъ, и дьячокъ въ избѣ напротивъ улегся спозаранку спать. Только въ одной довольно большой избѣ, у купчихи Гаврилихи, въ оконныхъ льдинахъ мерцалъ тусклый свѣтъ; тамъ собрались начальство и купцы по случаю праздника и теперь всѣ рѣзались въ карты въ ожиданіи заутрени.

Въ небольшихъ окошкахъ уединенной юрты, стоявшей на отшибѣ, надъ самымъ обрывомъ рѣчки Сосновки, впадавшей въ Пропаду, если присмотрѣться къ нимъ внимательно, тоже замѣтенъ былъ свѣтъ. Юрта была сверху донизу занесена снѣгомъ и окружена снѣжнымъ окопомъ, доходившимъ до средины окошекъ. О томъ, что это человѣческое жилище, а не сугробъ, свидѣтельствовали только угловатыя очертанія граней, да столпообразная труба на плоской крышѣ. Странно жилось въ этомъ уныломъ жилищѣ; весною въ половодье Сосновка подходила такъ близко, что можно было черпать воду прямо съ порога. Осенью косматый бурый орелъ садился на крышу рядомъ съ трубой, зимою бѣлыя куропатки иногда забирались въ сѣни; пара горностаевъ распоряжалась въ амбарѣ, какъ дома, и залѣзала на ночлегъ въ полуоткрытую суму съ рухлядью, лежавшею въ углу.

Итакъ, въ окошкахъ юрты изъ-подъ тяжелыхъ снѣжныхъ шапокъ, полузакрывавшихъ льдины, мерцалъ свѣтъ. Изъ столпообразной трубы поднимался столбъ дыма, немного развихренный вверху и ежеминутно пронизываемый снизу яркими и проворными искрами. Здѣсь тоже бодрствовали люди, собравшіеся ради праздника.

Василій Андреичъ Веревцовъ, хозяинъ и собственникъ юрты, ежегодно платившій даже за нее въ городскую казну 15 коп. однопроцентнаго налога, устроилъ сегодня елку маленькому обществу своихъ друзей. Правда, по поводу этой елки происходила нѣкоторая молчаливая борьба между Веревцовымъ и жителями Ляховскаго дома, гдѣ помѣщалась столовая и имѣла жительство единственная дама кружка, но Василій Андреичъ былъ слишкомъ ревностнымъ хранителемъ всѣхъ россійскихъ обычаевъ и воспоминаній, чтобы уступить кому-нибудь устройство рождественскаго праздника. Изо всѣхъ пришельцевъ этотъ человѣкъ былъ единственнымъ, который не уступалъ окружающей трущобѣ принесенныхъ съ собою привычекъ.

Среди безплодной страны, не знающей культурныхъ растеній и замѣняющей хлѣбъ рыбой, онъ былъ убѣжденнымъ вегетаріанцемъ, тратилъ на покупку дорогой муки всѣ свои рессурсы, запасалъ ягоды, грибы, дикій лукъ и, за всѣмъ тѣмъ, часто сидѣлъ голоднымъ за отсутствіемъ питательныхъ средствъ растительнаго царства. Среди населенія, напрягавшаго всѣ свои страсти въ вѣчной погонѣ за дичью, онъ жмурился и закрывалъ лицо, когда при немъ убивали куропатку. Онъ не признавалъ пропадинской мѣховой одежды и носилъ овчинный полушубокъ и валенки, привезенные еще изъ Шлиссельбурга. На зло суровостямъ полярнаго лѣта, онъ развелъ въ парникахъ овощи и цѣною неслыханныхъ заботъ выращивалъ огурцы длиной въ полтора дюйма и картофель величиной въ орѣхъ. Рѣпа и рѣдька ему удавались лучше, и въ минувшее лѣто ему удалось вырастить одинъ экземпляръ рѣдьки въ полтора фунта вѣсомъ, который служилъ предметомъ любопытства и разсмотрѣнія для всего города.^[1]

Въ юртѣ было темно, но довольно просторно. Сальная свѣча въ самодѣльномъ деревянномъ подсвѣчникѣ бросала кругомъ тусклый свѣтъ. Кирпичный каминъ, неуклюже выдвинувшійся впередъ, загораживалъ чуть не половину пространства. Косыя стѣны, кое-какъ составленныя изъ тонкихъ бревенъ, прислоненныхъ вверху къ четыремъ балкамъ, были покрыты матами, сплетенными изъ тальника, для того, чтобы сколько-нибудь помѣшать холоду входить сквозь щели; но маты примерзли къ стѣнамъ и были покрыты толстыми шишками льда; во всѣхъ углахъ были цѣлыя ледяныя наслоенія, которыя подъ дѣйствіемъ пламени, пылавшаго въ каминѣ, выпускали тонкія струйки воды, убѣгавшія въ щели досокъ пола.

Общество, собравшееся въ юртѣ, состояло изъ восьми человѣкъ и двухъ собакъ. За исключеніемъ молодыхъ супруговъ Головинскихъ, всѣ остальные выглядѣли такъ своеобразно, какъ будто судьба нарочно выбирала ихъ, чтобы составить коллекцію.

Хозяинъ, высокій и сухой, съ мягкими русыми кудрями и выцвѣтшими блѣдноголубыми глазами, хлопоталъ у стола, очищая мѣсто для елки, которая, совсѣмъ готовая, стояла на крышѣ за неимѣніемъ свободнаго помѣщенія.

Прямо противъ него сидѣлъ Кириловъ, нѣкогда родовитый русскій дворянинъ, нынѣ какъ двѣ капли воды похожій на стараго облѣзлаго татарина. У Кирилова не было ни одного зуба. Въ противоположность Веревцову, онъ тоже по принципу не употреблялъ растительной пищи и питался по преимуществу различными смѣсями рыбьяго и мясного жировъ и коровьяго масла. Онъ не носилъ бѣлья и ходилъ, покрытый звѣриными шкурами, какъ троглодитъ. Лѣтомъ и зимой онъ ходилъ съ открытой головой и только въ самые сильные морозы надѣвалъ вязаный шерстяной капоръ собственной работы.

Рядомъ съ нимъ сидѣлъ Ястребовъ, широкоплечій и мрачный, съ грязнымъ лицомъ и широкой полусѣдой бородой, похожей на старый вѣникъ изъ просяной соломы. Ястребовъ, опять-таки по принципу, никогда не снималъ съ головы засаленной черной шапочки, по поводу чего ходили цѣлыя легенды. Онъ жилъ охотой и даже въ это зимнее время скитался цѣлыми днями по лѣсу въ поискахъ за куропатками. Въ послѣдніе дни онъ повадился приходить къ юртѣ Веревцова, гдѣ всегда было много куропатокъ и стрѣлялъ ихъ почти у самой двери къ великому ужасу и негодованію хозяина. Математикъ, косматый песъ мѣстной породы, лежалъ у его ногъ, положивъ голову на переднія лапы. Отъ постояннаго бездѣлья и сытной ѣды онъ былъ поперекъ себя толще и получилъ свое имя за философскую невозмутимость, которая въ сущности вытекала изъ непомѣрной лѣни. Приземистый корявый Германъ стоялъ, потягивая носомъ по направленію къ камину. Онъ происходилъ въ четвертомъ колѣнѣ отъ русской дворняжки, привезенной съ юга, и это обезпечило ему покойный уголъ въ Ляховскомъ домѣ, который въ теченіе пятнадцати лѣтъ переходилъ по наслѣдству отъ семьи къ семьѣ съ утварью и собакой.

Теперь его хозяевами были супруги Головинскіе, которые сидѣли рядомъ на скамьѣ, стоявшей у стѣны. Оба они были молоды и красивы. Особенностью ихъ было то, что они всегда были вмѣстѣ и сидѣли, стояли или ходили плечо къ плечу, въ самой непосредственной близости другъ къ другу. Въ этой холодной пустынѣ они какъ будто боялись отодвинуться, чтобы не озябнуть. За это ихъ называли голубками-неразлучниками.

Калнышевскій, ближайшій пріятель и товарищъ Веровцова, съ грустнымъ лицомъ, растрепанными волосами и разноцвѣтной бородой, сидѣлъ на обрубкѣ бревна передъ каминомъ, углубившись въ чтеніе стараго номера «Вѣстника Финансовъ». Его личная жизнь вся ушла въ экономическую статистику, и помимо нея у него не было чѣмъ пополнять свои досуги. Тѣмъ не менѣе, онъ старался не терять ни минуты времени и въ лѣтнее время пробовалъ даже рубить дрова съ книгой въ рукахъ.

Джемауэръ, художникъ-самоучка, совсѣмъ молодой, въ очкахъ, съ узкимъ лицомъ и узкимъ носомъ, похожимъ на выжатый лимонъ, сидѣлъ за столомъ, набрасывая каррикатуру, изображавшую именно Калнышевскаго съ книгой въ одной рукѣ и топоромъ въ другой, старающагося совмѣстить два несовмѣстныхъ занятія.

Восьмой членъ общества былъ Броцкій, столяръ, короткій и коренастый, похожій на буддійскія статуэтки, вылитыя изъ бронзы.

Наконецъ, приготовленія къ пріему елки были окончены. Широко открывъ дверь и напустивъ цѣлый океанъ бѣлаго мерзлаго пара, Веревцовъ втащилъ небольшое деревцо, увѣшанное подарками, тщательно завернутыми въ газетную бумагу. Ему пришлось трудиться цѣлыхъ двѣ недѣли, чтобы изготовить подарокъ для каждаго; къ сожалѣнію, на Пропадѣ не было ели и «елка» была въ сущности лиственницей, совершенно оголенной и не имѣвшей ни одной хвойной чешуйки. Какъ бы то ни было, дерево было поставлено на столъ, и восемь огарковъ стеариновыхъ свѣчей зажжены на его вѣтвяхъ. Гости съ невольнымъ любопытствомъ поглядывали на бумажные свертки, свѣшивавшіеся съ вѣтвей дерева, стараясь угадать ихъ содержаніе. Одинъ, впрочемъ, даже подъ бумагой имѣлъ такую несомнѣнную рыбью форму, что Математикъ поднялъ голову и сочувственно тявкнулъ.

На столѣ появились двѣ бутылки, бѣлая и черная; въ бѣлой была водка самодѣльной домашней очистки, такъ какъ на Пропаду спиртъ попадаетъ въ неочищенномъ видѣ, а въ черной «вино», приготовленное Веревцовымъ изъ туземнаго винограда — голубики и столь же невинное, какъ обыкновенный квасъ. Когда бѣлая бутылка была опорожнена до половины, гости стали разбирать подарки, снабженные каждый билетикомъ съ именемъ получателя. Нельзя сказать, чтобы они отличались богатствомъ, но всѣ присутствующіе были какъ нельзя болѣе довольны.

Кириловъ получилъ варежки, связанныя изъ толстой шерсти, и тутъ же сталъ распускать ихъ, намѣреваясь надвязать къ своему капору назатыльникъ.

Ястребовъ получилъ старый ременный кушакъ, который хозяинъ долженъ былъ снять съ собственнаго пояса, замѣнивъ его веревкой; Ястребовъ въ свою очередь снялъ свою веревку и подтянулъ блузу кушакомъ.

Калнышевскому досталась фотографическая карточка, изображавшая женское лицо; это было для нихъ обоихъ общее воспоминаніе о далекомъ другѣ, драгоцѣнное, какъ реликвія, ароматъ цвѣтка, выросшаго безъ солнца въ каменныхъ стѣнахъ крѣпости. Она дѣйствительно принадлежала имъ обоимъ и имѣла общую надпись и находилась безразлично то у одного, то у другого изъ пріятелей; выражая готовность уступить Калнышевскому свою часть владѣнія, Веревцовъ приносилъ немаловажную жертву.

Джемауэръ получилъ растушевку самодѣльной работы Веревцова. Броцкому достался буравчикъ, который, впрочемъ, и безъ того принадлежалъ Веревцову лишь номинально и находился все время въ пользованіи у Броцкаго же. Свертокъ, похожій на рыбу, дѣйствительно, оказался большимъ жирнымъ омулемъ, назначеннымъ на потребу Математика.

Герману, въ виду его нетуземнаго происхожденія, достался бутербродъ съ жиромъ, густо намазаннымъ на хлѣбъ.

Больше всего подарковъ досталось г-жѣ Головинской, единственной незамѣнимой представительницѣ прекраснаго пола; ей были назначены цѣлыхъ три свертка. Самый большой заключалъ въ себѣ женскую шляпу, сплетенную вмѣсто соломы изъ ровныхъ тальничныхъ прутьевъ, расколотыхъ по длинѣ, и болѣе похожую на лукошко или корзину для провизіи, чѣмъ на шляпу.

Однако, г-жа Головинская очень обрадовалась подарку.

Пропадинское лѣто безъ шляпы съ круто оттопыренными полями превращается въ божеское наказаніе, такъ какъ сѣтка противъ комаровъ пристаетъ къ лицу и перестаетъ давать защиту.

Въ другомъ сверткѣ была знаменитая образцовая рѣдька. Лѣтомъ послѣ сбора овощей Веревцовъ устроилъ «сельско-хозяйственную выставку», разложивъ свои овощи на столѣ напоказъ желающимъ. Выставка закончилась безпроигрышной лотереей по безплатнымъ билетамъ, но участникамъ лотереи удалось убѣдить Веревцова взять самому себѣ свой рѣдечный шедевръ. Теперь оказалось, что вмѣсто того, чтобы истребить шедевръ, Веревцовъ имѣлъ довольно терпѣнія сохранять его четыре мѣсяца, намѣреваясь поднести его въ видѣ рождественскаго подарка именно г-жѣ Головинской. Въ третьемъ сверткѣ было какое-то мелкое бѣлье, которое г-жа Головинская не стала даже раскрывать передъ чужими глазами и поспѣшила спрятать въ сторону. Составъ колоніи долженъ былъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ увеличиться новымъ членомъ, которому уже заранѣе были даваемы имена «Брилліантоваго мальчика» и «Счастья ревущаго стана», и Веревцовъ считалъ своею обязанностью не оставить безъ подарка и этого будущаго пришельца, который такъ или иначе присутствовалъ на праздникѣ.

Головинскій получилъ портсигаръ, склеенный изъ обрѣзковъ стараго сапожнаго голенища. Принявъ подарокъ, онъ немедленно заглянулъ внутрь и меланхолически покачалъ головой. Портсигаръ былъ пустъ, а онъ съ гораздо большей радостью предпочелъ бы содержимое содержащему.

Среди всѣхъ курильщиковъ «столовой», довольствовавшихся махоркой, онъ относился съ особымъ пристрастіемъ къ такъ называемому «пшеничному», т. е. турецкому табаку, но администрація столовой въ лицѣ бронзовиднаго столяра сурово взирала на эту слабость и не давала ей поблажки.

Елку вытащили на дворъ, и вмѣсто нея на столѣ появился большой самоваръ, окруженный стаканами, и груда бѣлаго хлѣба. Къ двумъ предыдущимъ бутылкамъ присоединилась еще третья, заключавшая особенную желтую, сладкую настойку, вродѣ ликера, секретъ приготовленія которой, ревниво охраняемый отъ публики, переходилъ въ Пропадинскѣ отъ одного виннаго химика къ другому. Было, впрочемъ, извѣстно, что въ ея составъ входитъ чай, жженый сахаръ и корица, которую химики брали изъ аптеки.

Каминъ былъ давно закрытъ, и Веревцовъ досталъ изъ глубины его большой сладкій пирогъ съ изюмомъ, встрѣченный рукоплесканіями. При помощи разныхъ перегородокъ и заслонокъ, сдѣланныхъ изъ старой жести, Веревцовъ умудрялся печь въ каминѣ не только пироги, но даже и хлѣбъ. Публика развеселилась. Начались попытки пѣнія. — «Gaudeamus igitur»,^[2] — затянулъ Джемауэръ, размахивая растушевкой вмѣсто дирижерской палочки. Другіе подхватили во весь голосъ; даже Калнышевскій, заложивъ за спину свой «Вѣстникъ Финансовъ», подтягивалъ козлинымъ голоскомъ, по преимуществу въ мажорныхъ мѣстахъ, гдѣ можно было разсчитывать на заглушающую силу хора.

Черезъ часъ публика, покинувъ жилище Веревцова, направлялась по дорогѣ мимо кладбища, выводившей къ мосту черезъ Сосновку. Свѣтлая полоска на сѣверѣ стала ярче и приняла большіе размѣры. Но небо было покрыто легкимъ туманомъ, слегка помрачившимъ звѣзды, которыя мигали, какъ будто смигивая слезы. Въ воздухѣ висѣли тонкія пылинки инея, невидимыя глазу, но таявшія на лбу и на щекахъ. Большая Медвѣдица показывала три часа послѣ полуночи. У Гаврилихи окна свѣтились попрежнему, но и въ другихъ домахъ тоже показался свѣтъ. Жители просыпались, собираясь къ заутрени. Мѣстами изъ прямыхъ трубъ выходили яркіе снопы пламени, какъ будто внутри былъ пожаръ. Дьячекъ перешелъ дорогу и скрылся въ церкви, тоже собираясь затопить печь. На Голодномъ Концѣ громко и протяжно завыла собака, какъ будто пробуждая другихъ. Праздничная ночь пришельцевъ замѣнялась праздничнымъ днемъ туземныхъ жителей.

Примѣчанія

1. См. также «На растительной пищѣ». Прим. ред.
2. лат. Gaudeamus — Гаудеамусъ. Прим. ред.