Ёлка под Новый год (Краснова)/ДО

Елка подъ Новый годъ
авторъ Екатерина Андрѣевна Краснова

Источникъ: Краснова Е. А. Разсказы. — СПб: Типографія бр. Пателеевыхъ, 1896. — С. 183.

I

Старый годъ приходитъ къ концу и собирается въ далекій путь, на молодую планету, гдѣ ему суждено снова ожить и быть молодымъ годомъ.

Морозъ крѣпнетъ и ростетъ. Онъ сковалъ могучую рѣку; онъ покрылъ сѣдинами молодыя деревья и молодыя головы; онъ чувствуетъ свою силу, и высоко простираетъ ледяныя руки, и смѣло заглядываетъ серебряными очами въ окна самыхъ великолѣпныхъ домовъ, и рисуетъ причудливые узоры на зеркальныхъ стеклахъ, на величавыхъ колоннахъ.

И смотритъ онъ, старается разглядѣть роскошныя залы и людей, которые въ нихъ обитаютъ. Но кружева занавѣсокъ и листья чужеземныхъ растеній, зеленѣющихъ ему въ насмѣшку, не даютъ проникнуть въ глубину великолѣпныхъ жилищъ, заморозить ихъ пронзительными взглядами. Въ досадѣ трясетъ морозъ сѣдой головой, осыпаетъ искристымъ инеемъ балконы и рѣшетки, и идетъ гулять по узкимъ улицамъ, гдѣ накопляется безъ помѣхи блестящій снѣгъ, гдѣ низенькіе дома привѣтливо подставляютъ ему маленькія окошки. Нагибается морозъ, ползетъ и заглядываетъ въ подвальные этажи.

И сѣро, и темно, и бѣдно, и тѣсно. Не на что смотрѣть. И вдругъ блеснуло морозу что-то свѣтлое и сіяющее. Испугался онъ, съежился… Не свѣтлый-ли лучъ проникъ въ темное царство, — свѣтлый лучъ горячаго солнца, который прогонитъ его, растопитъ безслѣдно?.. Но это былъ не свѣтлый лучъ: то было свѣтлое дѣтское личико, маленькій розовый цвѣточекъ, распустившійся за тусклымъ стекломъ въ темномъ подвалѣ. Ребенокъ сидѣлъ у окна и, прижавшись къ стеклу, смотрѣлъ на суровую улицу и смѣялся. Смѣялись голубые глазки, и влажный ротикъ, и ямочки на щечкахъ.

Наклонился старый морозъ и поцѣловалъ окно, и отъ его поцѣлуя чудные листья и цвѣты изъ блестящаго льда покрыли тусклое стекло. И смѣющееся личико скрылось за ихъ сверкающимъ узоромъ.

II

Въ темной комнатѣ мрачно и печально. Но ребенокъ освѣщаетъ ее, оживляетъ и наполняетъ своимъ нѣжнымъ весеннимъ щебетаньемъ. Мать сидитъ тутъ же. Часто она отрываетъ глаза отъ работы, обращаетъ взглядъ на свое маленькое солнышко, и ея истомленное лицо озаряется его отблескомъ. И долго, долго она сидитъ и шьетъ, пока послѣдній лучъ короткаго зимняго дня не уходитъ изъ глухой улицы. Огонь зажигать еще рано. Она беретъ ребенка на колѣни, крѣпко, крѣпко прижимаетъ его къ себѣ и сама прижимается губами къ его теплой золотой головкѣ, покрытой пушистымъ шелкомъ младенческихъ кудрей.

Что бы ни случилось, эти щечки останутся розовыми, эта головка будетъ всегда тепла, и маленькое тѣльце сохранитъ свою полноту и нѣжность. Скорѣе она умретъ отъ непосильной работы, чѣмъ… Умретъ! А что тогда? Что тогда будетъ съ ея крошечнымъ роднымъ мальчикомъ? При одной мысли объ этомъ слезы капаютъ на дѣтскую головку.

— Мама, не плачь, — моя мама! Мама, разскажи мнѣ про елку!

И она въ сотый разъ разсказываетъ сказку про елку, — про сказочную елку, что бываетъ только за горами, за долами, у богатыхъ дѣтей, и сіяетъ безчисленными свѣчами…

— Сколько свѣчей? — спрашиваетъ ребенокъ. — Много? Пять? Двѣ?

— Да, двѣ, и еще больше… Много, много…

Сгущаются черныя тѣни; темнѣе и темнѣе въ маленькой комнатѣ; дѣтскіе глазки закрываются и, убаюканный сказкой о чудесной елкѣ, ребенокъ засыпаетъ и видитъ ангельскіе сны… И спитъ онъ спокойно, какъ птенчикъ въ родномъ гнѣздѣ…

Грудь у матери ноетъ и болитъ, но она ничего не чувствуетъ, кромѣ воспоминаній, которыя впились въ ея бѣдное сердце, и терзаютъ и гложутъ его…

Темно. Она не видитъ своего мальчика; она слышитъ только его ровное дыханіе и ощущаетъ его мягкіе волоски подъ своей рукой… И у него были волосы мягкіе, какъ шелкъ, но только не золотые, а темные, темные… Онъ былъ сильный и стройный; на его могучую руку она опиралась съ гордостью и вѣрой; на его груди покоилась ея голова, какъ птенчикъ въ гнѣздѣ… И лежитъ онъ холодный въ мерзлой землѣ, и лежитъ на его груди земля, все та же земля, и глубокій снѣгъ… Ничего онъ не слышитъ, ничего не видитъ… Нѣтъ его! — нѣтъ и никогда не будетъ…

Давно-ли? Всего три года тому назадъ… Онъ былъ молодъ, онъ любилъ такъ горячо и такъ смѣло! Онъ вѣрилъ, что все удастся и устроится; онъ цѣловалъ ее, и она вѣрила… Только быть вмѣстѣ, и все будетъ хорошо! Но нѣтъ его, нѣтъ и никогда не будетъ…

О, эти несчастныя, слабыя руки! Вы безсильны защитить маленькаго мальчика, если придетъ бѣда; вы годны только на жалкую, ничтожную работу… О, если-бъ быть не здѣсь, въ этомъ огромномъ, чужомъ городѣ, въ этомъ страшномъ океанѣ, гдѣ заблудилась она съ своимъ ребенкомъ, гдѣ надѣялась когда-то завоевать будущность вмѣстѣ съ нимъ…

Но нѣтъ его, нѣтъ и никогда не будетъ…

III

Солнце сіяло такъ роскошно, что удѣлило одинъ блестящій лучъ и для темнаго подвала. Устремился блестящій лучъ, пронизалъ тусклое окно, проникъ въ унылую комнату, отыскалъ тамъ дѣтскую золотую головку и остановился на ней, лаская пуховые волоски.

Ребенокъ смѣется за окномъ; у окна, на улицѣ воркуютъ голуби. И, пригрѣтые однимъ горячимъ лучемъ, они радуются вмѣстѣ — розовый мальчикъ и сизыя птички.

Матери нѣтъ, она ушла. Но она никогда не уходила надолго. Она брала работу только на домъ. Но много-ли она могла сдѣлать? Она не готовилась къ труду и ничего не умѣла.

Свѣтъ ея жизни, маленькій ребенокъ, связывалъ ее по рукамъ и по ногамъ. Но безъ него не стоило бы и жить…

Никого она не знала въ огромномъ городѣ, не къ кому было обратиться, не на кого надѣяться. И она брала жалкую поденную работу и убивалась надъ нею день и ночь. Ребенокъ расцвѣталъ, мать умирала.

Иногда она сознавала, что умираетъ. Но нѣтъ, не можетъ быть! Богъ не допуститъ этого. И она старалась объ этомъ не думать.

Теперь она думала больше всего объ елкѣ. Безумное, безсмысленное, хотя и естественное желаніе! Вотъ и видно, что не простая женщина, а барышня… И какъ это еще уцѣлѣло въ ней? Едва-едва можно жить — а елка не выходитъ изъ головы. Вотъ, если бы онъ былъ…

Но его нѣтъ! Нѣтъ…

Она шла быстрою походкой, какъ могла скорѣе. Но вдругъ остановилась, какъ вкопанная. Передъ ней, за огромнымъ зеркальнымъ стекломъ, благоухалъ цѣлый садъ.

Посреди бѣлѣли жемчужные цвѣты ландышей, цѣлый лѣсъ ландышей; за ними кивали своими колокольчиками ряды розовыхъ и голубыхъ гіацинтовъ. Нѣжныя розы, удрученныя тяжестью и красотой своихъ душистыхъ лепестковъ, склоняли царственныя головки на гибкіе стебли. Дальше подымался цѣлый лѣсъ перистыхъ и разрѣзныхъ пальмъ, широколистной и кудрявой зелени. И все это сверкало каплями воды, дышало свѣжестью, залитое яркимъ свѣтомъ газовыхъ лампъ. Праздничная выставка цвѣточнаго магазина приковала къ себѣ молодую женщину. Она приникла безкровнымъ исхудалымъ лицомъ къ зеркальному стеклу и жадно любовалась цвѣтами, и ей казалось, что воздухъ, которымъ дышали эти цвѣты, окружаетъ ее своей мягкой атмосферой.

Принести бы сюда его, ея маленькаго мальчика. Что бы она дала, чтобы пустить его на это поле ландышей! Пусть бы онъ ходилъ по этому выхоленному газону своими быстрыми ножками, обрывалъ цвѣты своими розовыми ручками! Хоть показать ему…

Въ тотъ же вечеръ она принесла ребенка къ окну цвѣточнаго магазина. Морозъ немного спалъ, и она тепло закутала мальчика во все, что у нея было… Сама она дрожала отъ холода, но крѣпко прижимала къ себѣ теплое дѣтское тѣльце, и улыбалась посинѣвшими губами, приближая дѣтское личико къ ландышамъ, благоухавшимъ за стекломъ.

Но ребенокъ тянулся въ другую сторону.

— Мама! — закричалъ звонкій голосокъ, — елка! Это елка! Елка!

IV

Да, это была елка. Рядомъ съ цвѣточнымъ магазиномъ красовалась большая кондитерская, и сквозь стекла ея ближайшаго окна сіяла небольшая елка, увѣшанная бонбоньерками и блестящими украшеніями, разноцвѣтными фонариками и восковыми свѣчами.

— Мама, я хочу елку! Пойдемъ, гдѣ елка! — повторялъ ребенокъ.

Она подошла. Войти въ эту кондитерскую нечего было и думать. У нея не было ни одного гроша въ карманѣ. Дома оставалось только нѣсколько жалкихъ серебряныхъ монетокъ, — молоко и хлѣбъ маленькаго мальчика.

Онъ плакалъ и тянулся къ елкѣ. Она вошла.

— Съ Богомъ, матушка! Съ Богомъ, не взыщи! — встрѣтилъ ее грубый голосъ.

Такъ и слѣдовало ожидать.

Она прижала къ себѣ покрѣпче плачущаго ребенка и почти бѣгомъ воротилась въ свою глухую улицу, въ свой темный подвалъ. Ее начинала пробирать страшная дрожь. Она удерживалась, чтобы не дрожать слишкомъ сильно.

— Мама, елку! Я хочу елку! Моя милая мама!

— Подожди, мое сокровище, не плачь, мой ангелокъ. Будетъ тебѣ елка, мой родной мальчикъ!

V

Она непремѣнно сдѣлаетъ елку; больше ни о чемъ она не могла думать. И случай помогъ ей. Святки почти кончились; рождественскія елки отжили свой вѣкъ и, лишенныя своихъ огней и украшеній, валялись въ темныхъ углахъ, на занесенныхъ снѣгомъ дворахъ и сорныхъ кучахъ. Одну такую маленькую елку она нашла гдѣ-то у забора и принесла ее въ свой подвалъ.

Елка есть! Остается только украсить ее и достать свѣчекъ… Только!.. Но какъ это сдѣлать?

Она скоро нашла средство. Молоко и хлѣбъ, иногда яичко для крошки, нѣсколько полѣньевъ, чтобы согрѣть маленькую желѣзную печку — это необходимо. Остальное не нужно! Она проработала цѣлую ночь, а днемъ и не вспомнила о кускѣ хлѣба, который для себя оставила. Но зато вечеромъ она купила десятокъ маленькихъ восковыхъ свѣчекъ, всѣхъ цвѣтовъ: и розовыхъ, и голубыхъ, и желтыхъ. Она любовалась ими, какъ ребенокъ, и спрятала ихъ, какъ сокровище.

Маленькій мальчикъ спалъ.

— Будетъ у тебя елка, мой родной сыночекъ!

На другой день она съѣла свой черствый кусокъ. И чего ей еще? Совершенно довольно! Зато она принесла домой горсть золотыхъ орѣховъ и три румяныхъ, блестящихъ яблочка. «Я сдѣлаю ему елку подъ новый годъ!» — радостно думала она. И опять не ложилась всю ночь, и проработала весь день, а вечеромъ, когда отнесла работу, вернулась съ цѣлымъ сверточкомъ пестрыхъ пряниковъ и конфетокъ.

Послѣдній день стараго года погасъ. Наступилъ вечеръ.

Опять разыгрался морозъ крѣпче прежняго, и пошелъ гулять по огромному городу, и заглянулъ въ глухую улицу, въ темный подвалъ, и увидѣлъ чудную картинку.

Въ тѣсной комнатѣ горѣлъ яркій свѣтъ. Посреди стояла маленькая кудрявая елка и бросала на потолокъ узорную тѣнь своими стрѣльчатыми вѣтвями. Золоченые орѣхи и красныя яблочки, пестрыя конфетки и восковыя свѣчки блестѣли и горѣли въ темной зелени. Хорошенькая была елочка, хотя бѣдная и убогая. Но какъ хорошъ былъ маленькій розовый мальчикъ, который бѣгалъ вокругъ елки и щебеталъ, какъ крошечная милая птичка въ весенней рощѣ, и хлопалъ крошечными ручками! Огоньки свѣчей отражались въ свѣтлыхъ глазкахъ; щечки разгорѣлись.

— Мама, моя мама! Это моя елочка, моя милая елочка!

Она цѣловала его золотую головку. Грудь ея ныла и болѣла. Въ глазахъ у нея все темнѣло, голова все кружилась…

— Мой мальчикъ! мой родной маленькій мальчикъ… Ты любишь свою маму?..

О, Боже мой! Отчего такъ дрожатъ ея руки и ноги? Отъ радости, или оттого, что она сегодня ничего не ѣла?

— Моя крошка! О, что будетъ, если я умру?!

Но не крошкѣ отвѣчать на этотъ вопросъ. Онъ бѣгаетъ и щебечетъ, щебечетъ и бѣгаетъ, пока не догораетъ послѣдняя свѣчка. И тогда, утомленный радостью и волненіемъ, онъ засыпаетъ на рукахъ у своей мамы.

Она бережно кладетъ его на мягкую подушку въ корзинку, которая замѣняетъ ему постель. Она зажигаетъ крохотный огарокъ, чтобы посмотрѣть еще на спящаго ребенка, и становится около него на колѣни.

Тяжело, тяжело дышетъ бѣдная грудь. Болитъ и ноетъ сердце, но не отъ воспоминаній. Нѣтъ никакихъ воспоминаній, никакихъ мыслей нѣтъ больше… Все уходитъ, голова кружится; она низко, низко склоняется надъ сыномъ и только тихо повторяетъ:

— Мой мальчикъ! Мой крошечный родной мальчикъ!

Тихо, тихо. Пахнетъ смолистой елкой. Маленькій мальчикъ спитъ. Разгорѣлись круглыя щечки, спокойно лежатъ на нихъ золотыя рѣсницы; розовый ротикъ полуоткрытъ и дышетъ спокойно. Пристально, не отрываясь, смотритъ на него молодая женщина.

Молодая!.. Гдѣ же молодость на этомъ увядшемъ лицѣ, въ этихъ потухшихъ, страшно углубленныхъ глазахъ?

Острая, жгучая боль внезапно наполняетъ ея грудь. Она хватается рукою за сердце, точно думаетъ удержать этою исхудалою, горячею рукою разрывающееся сердце, спасти его для жизни…

— Боже мой! что же это такое? Мое бѣдное, родное дитя!

Она склоняется впередъ, дрожитъ всѣмъ тѣломъ; тяжелая голова безсильно опускается на изголовье ребенка… Но спитъ, не просыпается, маленькій мальчикъ, и не чувствуетъ, что остался одинъ на свѣтѣ, что нѣтъ у него больше мамы.

Она ушла и поручила его новому году…

VI

Старый годъ канулъ въ вѣчность и унесъ съ собою измученную душу. Поднялась-ли она, облегченная, прямо къ небесамъ, или замерла на свѣтлыхъ крыльяхъ и рыдаетъ въ безграничномъ пространствѣ, простирая безплотныя объятія къ своему маленькому мальчику?

Кто знаетъ!..