Ёлка под Новый год (Краснова)

Ёлка под Новый год
автор Екатерина Андреевна Краснова

Источник: Краснова Е. А. Раcсказы. — СПб: Типография бр. Пателеевых, 1896. — С. 183.

I

Старый год приходит к концу и собирается в далёкий путь, на молодую планету, где ему суждено снова ожить и быть молодым годом.

Мороз крепнет и растёт. Он сковал могучую реку; он покрыл сединами молодые деревья и молодые головы; он чувствует свою силу, и высоко простирает ледяные руки, и смело заглядывает серебряными очами в окна самых великолепных домов, и рисует причудливые узоры на зеркальных стёклах, на величавых колоннах.

И смотрит он, старается разглядеть роскошные залы и людей, которые в них обитают. Но кружева занавесок и листья чужеземных растений, зеленеющих ему в насмешку, не дают проникнуть в глубину великолепных жилищ, заморозить их пронзительными взглядами. В досаде трясёт мороз седой головой, осыпает искристым инеем балконы и решётки и идёт гулять по узким улицам, где накопляется без помехи блестящий снег, где низенькие дома приветливо подставляют ему маленькие окошки. Нагибается мороз, ползёт и заглядывает в подвальные этажи.

И серо, и темно, и бедно, и тесно. Не на что смотреть. И вдруг блеснуло морозу что-то светлое и сияющее. Испугался он, съёжился… Не светлый ли луч проник в тёмное царство, — светлый луч горячего солнца, который прогонит его, растопит бесследно?.. Но это был не светлый луч: то было светлое детское личико, маленький розовый цветочек, распустившийся за тусклым стеклом в тёмном подвале. Ребёнок сидел у окна и, прижавшись к стеклу, смотрел на суровую улицу и смеялся. Смеялись голубые глазки, и влажный ротик, и ямочки на щёчках.

Наклонился старый мороз и поцеловал окно, и от его поцелуя чудные листья и цветы из блестящего льда покрыли тусклое стекло. И смеющееся личико скрылось за их сверкающим узором.

II

В тёмной комнате мрачно и печально. Но ребёнок освещает её, оживляет и наполняет своим нежным весенним щебетаньем. Мать сидит тут же. Часто она отрывает глаза от работы, обращает взгляд на своё маленькое солнышко, и её истомлённое лицо озаряется его отблеском. И долго-долго она сидит и шьёт, пока последний луч короткого зимнего дня не уходит из глухой улицы. Огонь зажигать ещё рано. Она берёт ребёнка на колени, крепко-крепко прижимает его к себе, и сама прижимается губами к его тёплой золотой головке, покрытой пушистым шёлком младенческих кудрей.

Что бы ни случилось, эти щёчки останутся розовыми, эта головка будет всегда тепла, и маленькое тельце сохранит свою полноту и нежность. Скорее она умрёт от непосильной работы, чем… Умрёт! А что тогда? Что тогда будет с её крошечным родным мальчиком? При одной мысли об этом слёзы капают на детскую головку.

— Мама, не плачь, — моя мама! Мама, расскажи мне про ёлку!

И она в сотый раз рассказывает сказку про ёлку, — про сказочную ёлку, что бывает только за горами, за долами, у богатых детей, и сияет бесчисленными свечами…

— Сколько свечей? — спрашивает ребёнок. — Много? Пять? Две?

— Да, две, и ещё больше… Много-много…

Сгущаются чёрные тени; темнее и темнее в маленькой комнате; детские глазки закрываются, и, убаюканный сказкой о чудесной ёлке, ребёнок засыпает и видит ангельские сны… И спит он спокойно как птенчик в родном гнезде…

Грудь у матери ноет и болит, но она ничего не чувствует, кроме воспоминаний, которые впились в её бедное сердце, и терзают, и гложут его…

Темно. Она не видит своего мальчика; она слышит только его ровное дыхание и ощущает его мягкие волоски под своей рукой… И у него были волосы мягкие как шёлк, но только не золотые, а темные-тёмные… Он был сильный и стройный; на его могучую руку она опиралась с гордостью и верой; на его груди покоилась её голова как птенчик в гнезде… И лежит он холодный в мёрзлой земле, и лежит на его груди земля, всё та же земля, и глубокий снег… Ничего он не слышит, ничего не видит… Нет его! — Нет и никогда не будет…

Давно ли? Всего три года тому назад… Он был молод, он любил так горячо и так смело! Он верил, что всё удастся и устроится; он целовал её, и она верила… Только быть вместе, и всё будет хорошо! Но нет его, нет и никогда не будет…

О, эти несчастные, слабые руки! Вы бессильны защитить маленького мальчика, если придёт беда; вы годны только на жалкую, ничтожную работу… О, если б быть не здесь, в этом огромном, чужом городе, в этом страшном океане, где заблудилась она со своим ребёнком, где надеялась когда-то завоевать будущность вместе с ним…

Но нет его, нет и никогда не будет…

III

Солнце сияло так роскошно, что уделило один блестящий луч и для тёмного подвала. Устремился блестящий луч, пронизал тусклое окно, проник в унылую комнату, отыскал там детскую золотую головку и остановился на ней, лаская пуховые волоски.

Ребёнок смеётся за окном; у окна, на улице воркуют голуби. И, пригретые одним горячим лучом, они радуются вместе — розовый мальчик и сизые птички.

Матери нет, она ушла. Но она никогда не уходила надолго. Она брала работу только на дом. Но много ли она могла сделать? Она не готовилась к труду и ничего не умела.

Свет её жизни, маленький ребёнок, связывал её по рукам и по ногам. Но без него не стоило бы и жить…

Никого она не знала в огромном городе, не к кому было обратиться, не на кого надеяться. И она брала жалкую подённую работу и убивалась над нею день и ночь. Ребёнок расцветал, мать умирала.

Иногда она сознавала, что умирает. Но нет, не может быть! Бог не допустит этого. И она старалась об этом не думать.

Теперь она думала больше всего о ёлке. Безумное, бессмысленное, хотя и естественное желание! Вот и видно, что не простая женщина, а барышня… И как это ещё уцелело в ней? Едва-едва можно жить — а ёлка не выходит из головы. Вот, если бы он был…

Но его нет! Нет…

Она шла быстрою походкой, как могла скорее. Но вдруг остановилась как вкопанная. Перед ней, за огромным зеркальным стеклом, благоухал целый сад.

Посреди белели жемчужные цветы ландышей, целый лес ландышей; за ними кивали своими колокольчиками ряды розовых и голубых гиацинтов. Нежные розы, удручённые тяжестью и красотой своих душистых лепестков, склоняли царственные головки на гибкие стебли. Дальше подымался целый лес перистых и разрезных пальм, широколистной и кудрявой зелени. И всё это сверкало каплями воды, дышало свежестью, залитое ярким светом газовых ламп. Праздничная выставка цветочного магазина приковала к себе молодую женщину. Она приникла бескровным исхудалым лицом к зеркальному стеклу и жадно любовалась цветами, и ей казалось, что воздух, которым дышали эти цветы, окружает её своей мягкой атмосферой.

Принести бы сюда его, её маленького мальчика. Что бы она дала, чтобы пустить его на это поле ландышей! Пусть бы он ходил по этому выхоленному газону своими быстрыми ножками, обрывал цветы своими розовыми ручками! Хоть показать ему…

В тот же вечер она принесла ребёнка к окну цветочного магазина. Мороз немного спал, и она тепло закутала мальчика во всё, что у неё было… Сама она дрожала от холода, но крепко прижимала к себе тёплое детское тельце и улыбалась посиневшими губами, приближая детское личико к ландышам, благоухавшим за стеклом.

Но ребёнок тянулся в другую сторону.

— Мама! — закричал звонкий голосок. — Ёлка! Это ёлка! Ёлка!

IV

Да, это была ёлка. Рядом с цветочным магазином красовалась большая кондитерская, и сквозь стёкла её ближайшего окна сияла небольшая ёлка, увешанная бонбоньерками и блестящими украшениями, разноцветными фонариками и восковыми свечами.

— Мама, я хочу ёлку! Пойдём, где ёлка! — повторял ребёнок.

Она подошла. Войти в эту кондитерскую нечего было и думать. У неё не было ни одного гроша в кармане. Дома оставалось только несколько жалких серебряных монеток, — молоко и хлеб маленького мальчика.

Он плакал и тянулся к ёлке. Она вошла.

— С Богом, матушка! С Богом, не взыщи! — встретил её грубый голос.

Так и следовало ожидать.

Она прижала к себе покрепче плачущего ребёнка и почти бегом воротилась в свою глухую улицу, в свой тёмный подвал. Её начинала пробирать страшная дрожь. Она удерживалась, чтобы не дрожать слишком сильно.

— Мама, ёлку! Я хочу ёлку! Моя милая мама!

— Подожди, моё сокровище, не плачь, мой ангелок. Будет тебе ёлка, мой родной мальчик!

V

Она непременно сделает ёлку; больше ни о чём она не могла думать. И случай помог ей. Святки почти кончились; рождественские ёлки отжили свой век и, лишённые своих огней и украшений, валялись в тёмных углах, на занесённых снегом дворах и сорных кучах. Одну такую маленькую ёлку она нашла где-то у забора и принесла её в свой подвал.

Ёлка есть! Остаётся только украсить её и достать свечек… Только!.. Но как это сделать?

Она скоро нашла средство. Молоко и хлеб, иногда яичко для крошки, несколько поленьев, чтобы согреть маленькую железную печку — это необходимо. Остальное не нужно! Она проработала целую ночь, а днём и не вспомнила о куске хлеба, который для себя оставила. Но зато вечером она купила десяток маленьких восковых свечек, всех цветов: и розовых, и голубых, и жёлтых. Она любовалась ими как ребёнок и спрятала их как сокровище.

Маленький мальчик спал.

— Будет у тебя ёлка, мой родной сыночек!

На другой день она съела свой чёрствый кусок. И чего ей ещё? Совершенно довольно! Зато она принесла домой горсть золотых орехов и три румяных, блестящих яблочка. «Я сделаю ему ёлку под новый год!» — радостно думала она. И опять не ложилась всю ночь, и проработала весь день, а вечером, когда отнесла работу, вернулась с целым свёрточком пёстрых пряников и конфеток.

Последний день старого года погас. Наступил вечер.

Опять разыгрался мороз крепче прежнего, и пошёл гулять по огромному городу, и заглянул в глухую улицу, в тёмный подвал, и увидел чудную картинку.

В тесной комнате горел яркий свет. Посреди стояла маленькая кудрявая ёлка и бросала на потолок узорную тень своими стрельчатыми ветвями. Золочёные орехи и красные яблочки, пёстрые конфетки и восковые свечки блестели и горели в тёмной зелени. Хорошенькая была ёлочка, хотя бедная и убогая. Но как хорош был маленький розовый мальчик, который бегал вокруг ёлки, и щебетал как крошечная милая птичка в весенней роще, и хлопал крошечными ручками! Огоньки свечей отражались в светлых глазках; щёчки разгорелись.

— Мама, моя мама! Это моя ёлочка, моя милая ёлочка!

Она целовала его золотую головку. Грудь её ныла и болела. В глазах у неё всё темнело, голова всё кружилась…

— Мой мальчик! Мой родной маленький мальчик… Ты любишь свою маму?..

О, Боже мой! Отчего так дрожат её руки и ноги? От радости или оттого, что она сегодня ничего не ела?

— Моя крошка! О, что будет, если я умру?!

Но не крошке отвечать на этот вопрос. Он бегает и щебечет, щебечет и бегает, пока не догорает последняя свечка. И тогда, утомлённый радостью и волнением, он засыпает на руках у своей мамы.

Она бережно кладёт его на мягкую подушку в корзинку, которая заменяет ему постель. Она зажигает крохотный огарок, чтобы посмотреть ещё на спящего ребёнка, и становится около него на колени.

Тяжело-тяжело дышит бедная грудь. Болит и ноет сердце, но не от воспоминаний. Нет никаких воспоминаний, никаких мыслей нет больше… Всё уходит, голова кружится; она низко-низко склоняется над сыном и только тихо повторяет:

— Мой мальчик! Мой крошечный родной мальчик!

Тихо-тихо. Пахнет смолистой ёлкой. Маленький мальчик спит. Разгорелись круглые щёчки, спокойно лежат на них золотые ресницы; розовый ротик полуоткрыт и дышит спокойно. Пристально, не отрываясь, смотрит на него молодая женщина.

Молодая!.. Где же молодость на этом увядшем лице, в этих потухших, страшно углублённых глазах?

Острая, жгучая боль внезапно наполняет её грудь. Она хватается рукою за сердце, точно думает удержать этою исхудалою, горячею рукою разрывающееся сердце, спасти его для жизни…

— Боже мой! Что же это такое? Моё бедное, родное дитя!

Она склоняется вперёд, дрожит всем телом; тяжёлая голова бессильно опускается на изголовье ребёнка… Но спит, не просыпается маленький мальчик, и не чувствует, что остался один на свете, что нет у него больше мамы.

Она ушла и поручила его новому году…

VI

Старый год канул в вечность и унёс с собою измученную душу. Поднялась ли она, облегчённая, прямо к небесам, или замерла на светлых крыльях и рыдает в безграничном пространстве, простирая бесплотные объятия к своему маленькому мальчику?

Кто знает!..