Кто на Руси не знал генерала Скобелева; на базарах Турции и Туркестанского края долго говорили про «Белого» генерала (Ак-паша); его знали братья-славяне — сербы, болгары, побаивались немцы, восхваляли французы. Вошел он во славу не тем только, что был храбрейший из храбрых. Этого еще мало, чтобы стать известным на миру. Он был искусный военачальник и не умри так рано, мог-бы прославиться, как великий полководец. Прежде чем схватиться с врагом, он его изучал — его привычки, повадки, его вооружение, одним словом — в чем его сила и в чем он слабоват. Прежде чем занять позицию в поле или в горах, прежде чем приступить к осаде, Скобелев сам осматривал местность, замечал каждый бугорок, впадинку и всякую отметину зачерчивал для памяти на бумагу. Случалось, зачертит про случай, а потом оказывается — пригодилось. Вот как он изучал текинцев, которые в свое время считались страшным врагом[1]. Поход в самое сердце Туркмении, где скопилось все текинское племя, еще только налаживался. Скобелев взял с собою 800 человек и выступил с ними из попутного укрепления Бами. Это было среди лета (5 июля 1881 г.), солнце накаливало землю. На другой день вечером отряд остановился за 12 верст от крепости. Проиграли зорю, солдаты собрались в кучки, запели песни — все как на мирном положении. Еще до рассвета, под музыку, отряд подошел к с. Янги-Кала, откуда уже была видна и самая крепость.
Толпа текинцев, на своих кровных конях, вынеслась из засады — их осыпали ракетами и картечными гранатами. Колонна двинулась дальше. Новый наскок — колонна остановилась, дала залп, и опять шибко пошла под весёлый марш. Пешие текинцы засели в селении. Пока их выбивали штыками, чертежник снял план, и колонна повернула назад. Около 10 тысяч конных текинцев кружили как пчелы, но ничего не могли сделать: наши стреляли вперед, вправо и влево. Когда же они притиснули нашу цепь, Скобелев приказал подать стул, уселся и стал рассматривать их в бинокль. Колонна тем временем уходила, прошла пехотная цепь, а Скобелев все сидит. Уже подошли казаки, остановились, стали стрелять, тогда только Скобелев сел на лошадь. «Спасибо, молодцы!» — сказал он солдатам. Во время ночлега полторы тысячи самых отчаянных наездников, под начальством Сардаря, подкрались к биваку; 2 отряда пеших текинцев подползли за 80 шагов с разных сторон, но там, на биваке, была такая тишина, что текинцы смутились. Они надеялись вырезать всех до единого, и, правда, выстрели у нас кто-нибудь, Бог весть чем-бы кончилось. Утром, после зоревого выстрелила гранатой, музыканты проиграли «Коль славен», потом «Боже, Царя храни», а текинцы стояли в то время уже на горах и дивились тишине и порядку в рядах «уруса». Когда Сардарь узнал, что в отряде находится «Белый» генерал, он страшно досадовал, что не удалось его пленить. Текинцы побаивались Скобелева и говорили, что будь другой на его месте, они бы справились с урусом. Так знакомился Скобелев с неприятелем.
Направляя войска в бой, где бы то ни было, Скобелев каждому начальнику указывал, куда ему идти, что делать; бывало, собирал унтер-офицеров, поучал солдат, учил больше показом. В Екатеринославском драгунском полку собрались по его приказу все офицеры и унтер-офицеры. — «Дайте мне, говорит, лошадь». — Привели лошадь. Велел расседлать, сам разделся и в одном белье въехал в реку. На середине реки лошадь стала было тонуть, сам Скобелев нырнул с головой, однако не оторопел, ловко направил коня к берегу; назад переплыл уже без задержки. После такого урока целый полк переправлялся вплавь. В ту пору Скобелев командовал корпусом.
И солдат учил примером. Было как-то собрано около 100 человек. — «Ну, братцы, как же вы пушку будете брать?» — А на «уру», ваше превосходительство. — «Ура—урой… А вы теперь умом раскиньте… Знаете-ль, что такое картечь? Ну, вот бросились вы, неприятель выпалил, 20 человек вас легло. Много-ль вас осталось?» — 80. — «Уходите 20 человек прочь. Это вот убытки, слышите? Их уже нет. Ну, a вы, живые, что будете делать, чтобы вышло половчее?» — А мы, покуль он заряд, значит, положит, тут на него и навалимся… штыком его… — «Ну, теперь молодцы, ребята! Поняли меня. Пойдем есть кашу».
Солдаты понимали такие речи. «Это не такой, говорили они между собой, — умный, понятный». — И сам Скобелев любил прислушиваться к солдатским толкам.
Когда наши уже сидели под текинской крепостью, Скобелеву случилось ночью идти вдоль траншеи и слышит он, как один солдат говорит товарищам: «Напрасно генерал ставит нас здесь. Если бы он ставил нас шагов на 10 позади, было бы нам сподручнее его рубить, потому ему надо по первоначалу спуститься в траншею»… Скобелев сейчас же приказал написать такой именно приказ, а тому солдату навесил георгиевский крест.
Сколько раз он, бывало, приставал к пешей команде и шагал с нею в самую жару по пыльной дороге. Такой случай был в Турции, бросил экипаж и пристроился к солдатам. Те еле бредут.
— Трудно идти, жарко? — спросил Скобелев.
— Трудно, ваше превосходительство.
— Ну-ка, я попробую с вами.
Прошло не больше 10 минут, как отсталые подтянулись и все пошли бодрее; стали шутить, смеяться, потом запели песню, Скобелев подтягивал. Спросил он у одного солдатика: «Когда будешь офицером?» Тот, известно, смеется: «Николи, отвечает, не буду». — «Ну, и плохой, значит, солдат. Вот мой дед точно такой же мужик был, как и ты, землю пахал, а потом генерала дослужился».
— Он, ведь, наш, говорили после солдаты. Сказывают, евоный дед прежде Кобелевым был, а потом, как его произвели, в Скобелева пустили.
Скобелев любил солдат, помогал им, заботился о них, как отец родной. Встретил он как-то в румынском городке солдата — идет и плачет. — «Ах ты, баба! Чего ревешь! Срам!» — Солдат вытянулся.
— «Ну, чего ты… Что случилось? Говори, не бойся»… Солдат рассказал, что получил из дому письмо, пишут, что корова пала, неурожай, дети голодают. — «Так-бы и говорил, а не плакал. Грамотный? Писать умеешь?» — Умею, отвечает.
— «Вот тебе 50 рублей, напиши сегодня-же домой, слышишь… А квитанцию принеси ко мне».
Все жалованье, что получал Скобелев, уходило на добрые дела. Не одним солдатам или офицерам он помогал: со всех концов России ему писали про свои нужды. Из Рязанской губерний пишет, например, отставной солдат, жалуется, что его обижают на сходе, не дают земли; из Минской губернии плачется баба, что муж пропил кожух, не во что одеться. И на всякое письмо посылался ответ. Кому шли деньги, кому совет или просьба к начальству, чтобы за него заступилось.
Солдаты у Скобелева никогда не голодали, зимой не зябли, а если и мокли сидя дни и ночи в траншеях, то и он сидел с ними.
Когда объявился поход за Балканы — дело было среди зимы — Скобелев на всю дивизию закупил у болгар полушубки и ни один солдат у него не ознобился. За то, когда он объезжал перед битвой или перед походом свои полки, солдаты впивались очами в его молодое, красивое лицо, в его статную фигуру; их сердца трепетали, как трепещет сердце молодца при виде красавицы. И готовы были они идти за ним, куда бы он их ни повел. Таким чародейством обладали только великие полководцы. Не дожил он до той поры, чтобы направлять в битву целые корпуса, всю армию.
Умер безвременно в самой поре, в расцвете лет. Это несчастье случилось в Москве, куда он приехал из Минска на несколько дней. Вчера еще был жив, весел, здоров; утром лежал на столе, под парчой. Собралась перед гостиницей толпа, точно окаменела. Шел мимо солдат с георгиевским крестом. — «Чего вы, братцы?» спрашивает. — Генерал помер, отвечают. — «Какой генерал?» — Скобелев . — «Чего?»… — Скобелев померши, ему говорят. — «Ну, это, брат, вранье… Скобелев не умрет… Он, брат, помирать не согласен»… — Говорят тебе: помер. — «Тут, брат, что нибудь не так… А только Скобелев не помрет: это верно. Ему невозможно помереть!» — Обалдел было кавалер, но потом опамятовался и пошел дальше козырем. Встречает приятеля:
— «Дурень народ у нас!» — А что? — пытает тот. — «Ему сказывают, будто Скобелев помер, и он верит… Скобелев не помрет… Может другой какой, только не наш».
Какой-то дряхлый солдат протолкался ко гробу. Долго он глядел в лицо покойника, потом прошамкал: «Один такой был, да и того Бог взял. Гневен Господь на русскую землю и в гневе Своем покарал жестоко… Тебе хорошо теперь, а каково-то нам без тебя!» — С тем старик и отошел.
Из Москвы гроб отправили на родину Скобелева, в с. Спасское Рязанской губернии. Уже за Москвой стояла густая толпа народа, растянулась на несколько верст; многие опускались на колени, когда подходил поезд: с первой-же версты начались остановки. Крестьяне покидали полевые работы, фабричные бросали машины и все это валило к станциям.
Каждое попутное село выходило с крестным ходом на встречу покойнику, чтобы перед его гробом отслужить панихиду; в одном месте стоят крестьяне на коленях с зелеными ветками в руках. А поезд мчался, нагонял свое время; промелькнет гроб, покрытый парчой, с дежурными по углам и скроется с глаз безмолвной толпы.
В г. Раненбурге была последняя остановка. Тут крестьяне с. Спасского подняли гроб на плечи и снесли его в место вечного успокоения.
Скобелев скончался 39 лет, в самых высоких чинах и в высоком звании генерал-адъютанта, т. е. лица, близкого к особе Государя Императора.
Ему бабушка не ворожила, как иным баловням счастья; он сам добыл себе славу, и досталась она ему не легко, потому имел много завистников. Впервые он прославился во время хивинского похода. Это было в 1873 г., когда пришло время наказать Хиву за ее продерзости. Дошло до того, что шайки грабителей тащили русских людей в неволю, не пропускали из Ташкента в Оренбург ни одного каравана, разоряли подвластных нам киргизов.
На Хиву наступали русские войска с четырех сторон — из Ташкента, Оренбурга и от берегов Каспия, Отсюда, именно из г. Чикишляра, за неделю до Благовещения, выступил отряд кавказцев под начальством полковника Маркозова и сразу углубился в песчаную пустыню. Путь им предстоял дальний, 800 верст, по стране безводной, в палящий зной, с переходами в 20, 30, 40 и даже 50 верст от одного колодца к другому. С великим трудом и малыми частями отряд Маркозова подобрался через 3 недели к колодцам Игды, за 450 верст от Чикишляра. Пытались было казаки и отборные ходоки из пехоты продвинуться дальше, но не хватало сил. Жара стояла страшная, лошади едва двигались в поводу, люди падали на горячий песок и задыхались от зноя и пыли; половина верблюдов осталась в пустыне. И главная беда, что никто не знал, сколько верст до ближних колодцев: одни говорили 20 или 30 верст, другие 60, 70 верст; проводник сбился с пути. Как ни тяжко было кавказцам повернуть обратно, а пришлось, иначе могли погибнуть в пустыне. Скобелев был в другом отряде, который дошел, как и остальные два, благополучно, но когда Хивинский хан смирился, и дело, можно сказать, было закончено, стали все сожалеть, что кавказцы Маркозова потерпели неудачу; многие так думали: «И мы не мало бед претерпели, однако-ж добрались, вынесли»… Эти толки задели Скобелева за живое, войска кавказские ему были известны, и задумал он проверить ту часть пути, которую не одолел Маркозов, как-бы пройти ему на встречу, до колодцев Игды. На такой подвиг мог отважиться только Скобелев, потому пустыня была занята кочевьями туркмен, а эти головорезы не признавали ничьей власти; тех, что были поближе к Хиве, наши войска усмирили, даже заставили платить дань, ну, а углубляться дальше в пустыню не могли, это значило бы затевать другой поход. Скобелев взял с собою оренбургского казака, лакея Мишку и трех мирных туркмен за проводников. Лошади были выбраны самые резвые, себя обрядили в халаты, в синии бараньи шапки, и в ночь на 3-е июля партия снялась с места. Начальство разрешило. Первый день сделали 23 версты, воды в колодце оказалось маловато. Скобелев считал версты по ходу коня, сверяясь с часами; как самый путь, так и все, что встречалось отменного по сторонам, зачерчивал на бумагу. Второй день также прошел благополучно. На третий день сделали 34 версты, напоили лошадей и только что улеглись отдохнуть, как вдали показалась партия туркмен, направлявшаяся к тому же колодцу. Проводники немедленно прикрыли Скобелева кошмами и строго-на-строго заказали не шевелиться. Туркмен оказалось до 20 человек. Они тоже напоили лошадей, потом уселись в кружок и завели разговоры — откуда, куда, зачем. Проводники бойко отвечали, плели всякую небылицу, а когда речь зашла о человеке, укрытом кошмами, они сказали, что это караван-баш (предводитель каравана)[2], трясется в лихорадке. Как после признавался Скобелев, его действительно бросало то в жар, то в холод. Наконец, туркмены распрощались, Скобелев был спасен. Чем дальше углублялись в степь наши путники, тем переходы становились больше. На шестой день они сделали по сыпучему песку 40 верст, но последние 12 верст уже шли пешие, лошадей тащили в поводу. Это было у колодцев Игды-Кудук, т. е. конец разведки. На следующее утро компания весело болтала, припоминали все, что случилось в пути, и никто не заметил, как молодой пастух, покинув стадо баранов, зачерпнул из колодца воды, а потом тут же растянулся на песке и стал прислушиваться. Так прошло около часу. Проводники тогда только спохватились, когда пастух бросился бежать в степь, причем что-то выкрикивал. Тут уж раздумывать было некогда, успей пастух добежать в соседнее кочевье, никто не ушел-бы живым. Мигом вскочили все на лошадей и припустили во весь дух. Только благодаря резвости коней, выкормленных и напоенных, удалось тогда уйти.
Когда Скобелев вернулся к отряду, начальство уверилось, что Маркозов хорошо сделал, повернувши вспять, иначе там-бы остался на веки. Командующий войсками щедро наградил спутников Скобелева: каждый из них получил знак отличия военного ордена и 50 рублей деньгами, а Скобелеву кавалерская дума присудила орден Св. Георгия 4-й степени, редкая в ту пору награда.
Через 2 года после замирения Хивы довелось приводить в порядок соседнее нам Коканское ханство. Здесь верховодили кипчаки, кочевья которых находились недалеко от столицы, Кокана. Их соплеменник Абдурахман повелевал всеми народностями ханства, как кочевыми, так и оседлыми. Хотя человек бывалый — посещал Мекку, где хранится гроб Магомета, был с поклоном у турецкого султана, видел Москву, — он возмечтал, что может вернуть все завоевания Белого Царя в том краю, а русских прогнать до Оренбурга. Природные коканские ханы были бессильны, сами спасались бегство в наши владения; ставленник Абдурахмана, Фулат-бек, из кара-киргизов, был простой разбойник. Грабительские шайки переходили границу и бесчинствовали среди подвластного нам населения; мирных жителей ханства заставляли вооружаться, чтобы биться на смерть за веру Магомета. Так началась коканская война.
На долю Скобелева выпало преследование разбитых кипчаков. Ему дали под команду 6 сотен казаков; 2 роты стрелков на арбах и 4 конных орудия — так называемый летучий отряд. Они не ходили, а действительно летали дни и ночи — без дорог, по горам и долам; переходили вброд арыки (канавы для орошения), поднимались на крутизны, спускались в овраги, где во тьме бурлят горные потоки. Скобелев излюбил ночные нападения, кончал дело в один налет. На переправе через Дарью увязла пушка. Подводчики, ночевавшие под берегом, увидали это и ускакали оповестить неприятельскую шайку. Орудие, как нарочно, не поддавалось; пристегнули 4 уноса — ни с места, еще хуже, затягивает илом. Скобелев велел стрелкам лезть в реку, сам разделся и ходил по грудь в воде. Дело было поздней осенью, в 2 часа ночи; холодно, ветер рвал. Когда орудие вытащили, ротный командир упрекнул Скобелева: «Вам довольно было только приказать, дисциплина у нас не так уж плоха». — И солдаты 2-го стрелкового батальона были как бы обижены.
Абдурахман уходил от погони на окраину ханства, сломя голову.
Еще вчера у него было 5 тыс. всадников, теперь осталось 400; он бросил пушки, бросил значок, что вывез из святой Мекки. После этого главные зачинщики и бунтовщики явились к начальнику края с повинной, поклялись во всем исполнять волю Ярым-паши (полуцаря). Обнадеженный этим, главный начальник отвел войска за Дарью, как вскоре пришло известие, что Фулат-бек и Абдурахман взбунтовали жителей Андижана.
Этот предательский город пришлось 2 раза брать. В штурме, под начальством генерала Троцкого, Скобелев вел первую колонну. По Туркестанскому счету штурмовою колонною называли полторы или две сотни казаков, да 2 — 3 роты пехоты: такова же была колонна и Скобелева. Наши знали, что на главных улицах были устроены завалы и что защитников не менее 70 тыс., кроме 15 тыс. киргизов, ждавших за городом. Как только 1-я колонна втянулась в предместье, она очутилась перед запалом; шедшие впереди казаки крикнули «ура!», мигом овладели запалом и ворвались в город. Скобелев верхом перескочил через завал и остановился: его стройная, красивая фигура, на белой лошади, в белом кителе, отчетливая и спокойная команда действовали подобно чарам волшебника. Солдаты сбросили бывшую там пушку, разобрали завал и рванулись за казаками. Андижанцы дрались отчаянно; они стреляли с крыш, деревьев, теснили в узких уличках, защищались во дворах, саклях и мечетях. Это упорство еще больше разжигало удаль в первой колонне: то и дело труба наигрывала наступление. Это означало, что завалы безостановочно переходили в наши руки. На базаре был устроен завал из толстых бревен. Тут Скобелев вызвал орудие, и защитники завала после первого же выстрела разбежались. Все три колонны сошлись в урде (цитадели), очистили от мятежников дворец, после чего вернулись к своему обозу. На обратном пути поджигали все попутные постройки.
Такой погром не образумил андижанцев; они считали, что отбились, почему по уходе русских продолжали собираться в шайки, запасались оружием, укрепляли свой город и тем самым прославили себя на базарах, как надежные защитники веры Магомета. В Андижане скопились все недовольные водворением в крае порядка и спокойствия; отсюда выходили глашатаи войны и предводители шаек. Скобелев в ту пору уже командовал отдельным отрядом. Недавно произведенный за отличие в делах, молодой генерал (33 лет), которому довелось замирить край, показал себя вождем смелым и весьма искусным. В середине рождественских праздников 9 рот пехоты, 7½ сотен казаков, 120 конных стрелков и 12 орудий, а всего 2800 человек, расположились лагерем в 5 верстах от садов Андижана. Это был отряд Скобелева. Его окружали джигиты, при нем безотлучно находился сотник Байтоков, киргиз, родом из Оренбурга. Он опрашивал пленных, рассылал лазутчиков, джигитов и обо всем, что удавалось разузнать — доносил генералу. Джигитами в том крае называют вольнонаемных, служащих при войсках на разведках, на посылках.
Скобелев уже знал, что в середине Андижана торчит высокий бугор Гюль-тюбе, от которого расходятся несколько улиц. Чтобы действовать наверняка, он выехал с казаками на осмотр подступов (рекогносцировку); вблизи кишлака (поселка) Эскиль-линь, откуда был виден тот бугор, генерал наметил позицию для артиллерии. На следующий день Скобелев объехал и другую половину города. В окружности Андижан имел 55 верст, обнесен стенами от 4 до 6 аршин высотой, с двумя рвами спереди; было известно, что в улицах устроены завалы, на саклях пробиты бойницы. Между защитниками считалось 5 т. коканской пехоты (сарбазов), 4 тыс. конных сипаев[3] и до 30 т. вооруженных горожан.
На другой день после праздника Богоявления Господня отряд занял высоту Ак-Чакмас, за полторы версты от города. Отсюда было отлично видно, как большие толпы неприятеля скопились в кишлаке Эскиль-линь, в ближайших садах и в самом городе. Стена была унизана белыми чалмами; трубы ревели, барабаны били, флейты визжали, пальба из ружей, крики «ур! ур!» — давали знать, что защитники одушевились. Штурм был назначен на другой день; войскам приказано иметь шанцевый инструмент, паклю и спички для поджога.
В 8 ч. утра батюшка отслужил молебен. Утро было тихое, по зимнему времени теплое; солдаты отдохнули, смотрели молодцами. Вот заговорили пушечки и под их грохот рота туркестанцев с Семиреченскими казаками ворвались в кишлак и живо очутились перед городской стеной; тогда артиллеристы подскакали ближе, стали громить базар. Если где поверх садов или саклей открывалась толпа неприятеля, то сейчас посылали туда картечную гранату. Ровно в полдень раздались 3 залпа, сигнал к общему штурму: три колонны под начальством Меллера-Закомельского, Ионова и Пичугина уже готовы были ворваться в город, как тут дали знать, что защитники, напуганные пальбой, толпами покидают город. Первыми побежали сарбазы; андижанцы озлобились, стали их бить, началось невообразимое смятение.
Кому удавалось вырваться из свалки, бежали к г. Ассаке; многие попрятались в ямы, вырытые во дворах для склада имущества. Остались на завалах и частью на стене самые храбрейшие, но они уже не могли задержать стройное движение наступавших колонн: войска разрушали завалы, поджигали за собой сакли. Каждую колонну вел особый проводник; им было обещано по тысяче рублей.
Почти одновременно все 3 колонны и 4-я резервная сошлись на холме Гюль-тюбе. Когда подъехал Скобелев, войска встретили его победными криками, груди надрывались от восторга. Все понимали, что его искусные распоряжения сберегли много жизней: солдаты ждали кровавого побоища. «Мы хотели драться, — говорили после защитники Андижана, — а вы, как трусы, не пошли на нас, а стали стрелять издали, оттого мы и ушли».
Несколько дней отряд простоял на холме Гюль-тюбе. Тут поставили батарею, сакли приспособили к обороне, а кругом холма посносили все постройки для обстрела. Так, на всякий случай, выросла маленькая цитадель. Впрочем, нападения нельзя уже было ждать: несчастный город дни и ночи пылал в огне; часть жителей погибла под развалинами домишек или в ямах, куда они забились; тех, которые покинули город, пристукнул в поле мороз. Но все это надо было претерпеть андижанцам, чтобы не повадно было другим большим городам, например, Маргелану, Кокану, где тоже готовились попытать счастья. Скобелев говорил, что азиатов надо бить по затылку. На третий день после штурма явились к нему аксакалы (белобородые) и просили пощадить город. Они обязались доставить припасы войскам, кроме того, уплатить контрибуцию. Однако Абдурахман приберегал свою шайку; после взятия Андижана он занял в 20 верстах гор. Ассаке, откуда его разъезды скакали по всем дорогам, застращивая жителей. С небольшим отрядом Скобелев выступил против его шайки. Ассаке разделяется речкой на две части: базар и урда на той стороне, городок — на этой. Речка быстрая, глубокая. Скобелев послал узнать, уцелел ли мост. Никто не мог добраться, потому что за бревенчатым завалом засели пешие стрелки и встречали смельчаков пулями. Генерал сам поехал, видит — мост разобран. За 2 версты от города разыскали брод, где перешли конные стрелки и, поднявшись на высоту, отбили первую атаку конницы; след за ними казаки втащили туда же орудия. 5 тыс. коканцев покинули город, вышли померяться силами в открытом поле. Против нашего левого фланга гарцевали кара-киргизы, против правого фланга показались сначала кипчаки, а потом колонна пеших сарбазов. Кара-киргизов разогнали ракетами, против сарбазов Скобелев выслал сотню оренбургских казаков, следом за ними и сам поскакал с конвоем. Те успели выстрелить только один раз, потом только отмахивались прикладами; много сарбазов осталось на месте, прочие разбежались по садам. Завидя неудачу на левом фланге, лихой натиск казаков на другом фланге, Абдурахман бежал без оглядки. Еще 2 месяца он скитался с большой опаской, наконец явился с повинной и был сослан на житье в Россию. Коканское ханство, как мятежное гнездо, было присоединено к державе Белого Царя и теперь известно под именем Ферганской области. Первым губернатором Ферганы был назначен Михаил Дмитриевич Скобелев.
Фергану, похожую на яйцевидную впадину, со всех сторон окружают высокие и нелюдимые горы, двойными, даже тройными рядами; но между грядами есть долины, на которых кочевники выпасают свои стада и делают посевы. Такова долина Алая (Рай). Если ехать из г. Оша через Гульгу на Памир — нашу окраину в Туркестанском крае — то дальнейший путь идет ущельем вдоль горной речки Талдык-су, потом надо подняться на перевал Хатын-Арт. Отсюда уже видна поперечная долина «Рая», роскошная как ковер, усеянный цветами; еще дальше серебрится снеговой Заалайский хребет, местами покрытый толстым льдом (ледники). Обитают в этих местах кара-киргизы; главное их богатство курдючные овцы и лошади, держат и рогатый скот. Страною правила мудрая царица Курбан-джан-датха. Коканский хан пытался было обложить кара-киргизов данью, но датха отстояла вольность своего народа; все соседние ханы не только уважали царицу, но посылали ей ежегодно богатые подарки. Сыновья её прославились как первые «батыри» (богатыри). Когда Коканское ханство покончило свое бытие, все подневольные, все уцелевшие сподвижники Абдурахмана бежали на Алай, где скликал охотников старший сын дахты Абдул-бек. Разбойничьи шайки спускались с гор и чинили в русских владениях грабежи, поджоги. Скобелев выслал было полбатальона, но засевшие в скалах кара-киргизы не только отстрелялись, а еще убили и многих солдат переранили, так что отряду пришлось отступить. Тогда Скобелев выступил сам. Это был его последний подвиг в Туркестанском крае. Приходилось двигаться ущельем, между скал, переходить быстрые горные речёнки, подыматься на перевалы в 5 верст высотой, где захватывает дух. Таков был Алайский поход. Абдул-бек с братьями и храбрейшими батырями занял ущелье Янги-Арык, за речкой Велаули, и засел за каменными завалами; мост через речку мятежники сожгли. Прошло 5 дней, пока Скобелев разведал все пути к скопищу киргиз. Отряд майора Ионова зашел ему в тыл, путь отступления перехватили казаки князя Витгенштейна. Тут Абдул-бек сообразил, что дело проиграл и ночью, через перевалы, бежал на Памир. В погоню за ним был послан летучий отряд, но увертливый киргиз завел казаков в такие трущобы, что те едва было не погибли во время сильной пурги. На обратном пути им попала в руки сама царица, с младшим сыном Канчи-беком и племянником. Они пытались пробраться в соседний Кашгар. «Теперь я раба русских, сказала датха; они могут со мною делать, что хотят. Такова воля Аллаха!» и крупные слезы покатились из глаз пленницы. Это была не молодая женщина, малого роста, но красивая, одета в бархатную шубейку с галунами и нарядную шапочку. Окруженная казаками, датха бодро сидела на седле на киргизской лошадке. Когда её представили Скобелеву, она почтительно остановилась, опустив голову, а оба батыря отвесили низкий кулдук. Скобелев протянул датхе руку и передал через переводчика: «Я рад видеть тебя в добром здоровье и надеюсь, что ты умиротворишь свой народ. Я много слыхал о твоем мудром управлении, но теперь ты понимаешь, что бороться с русскими вам непосильно. Как мать, датха может гордиться своими сыновьями; я уважаю храбрых, и если они возвратятся на Алай, я готов наградить их. А теперь прошу принять дастархан». По приказанию генерала внесли огромный поднос разных сластей и подали богатый парчовый халат, который Скобелев собственноручно надел на пленницу. Лицо её все время светилось радостной улыбкой, и она дала обещание верно служить России. Старший сын не послушался матери, ушел в Мекку и по дороге умер, а прочие сыновья вернулись и были назначены управлять Алаем, в помощь матери. Так молодой генерал умел врагов превращать в друзей России.
Через год была объявлена война туркам. Когда до Скобелева дошла о том весть, он не захотел оставаться на мирном положении губернатора и полетел на Дунай. Однако тут встретили его недружелюбно, потому не доверяли: «Это не с халатниками воевать», говорили. Прошло немало времени, пока Скобелев мог показать, какая в нем таится сила. Русские войска переживали в ту пору самое трудное время.
Осман-паша засел с армией в Плевне: раз штурмовали — отбился, другой раз — то же самое. Во втором штурме Скобелев командовал крохотным отрядом. С одним батальоном и горсточкой казаков он отбивал атаки турок, чем спас соседние войска князя Шаховского во время отступления, иначе турки могли их расстрелять. Скобелев не покинул поле битвы, пока не были подобраны все раненые.
Близилась осень, надо было подумать, что делать дальше: или отходить на Дунай на зимовку, или попытаться еще раз овладеть Плевной. Надо знать, что небольшой городок Плевна сидит в ложбине, окруженной высотами[4]. Из этих высот особенно заметны с юга — Зеленые горы, в 3 грядки: 1-я, 2-я и 3-я, с севера — высоты Опанца. Самые высоты изрыты оврагами, местами глубокими и скалистыми. Как только Осман в середине лета занял Плевну, сейчас-же выгнал болгар на земляные работы; в короткое время городок был окружен грозными редутами, т. е. укреплениями с высокими брустверами и глубокими рвами. Они были соединены между собою и прикрыты спереди окопами с многоярусной обороной; в случае неприятель захватит какой-нибудь один редут, соседние редуты могли его обстреливать в перекрест. За большими редутами, во второй линии, были нарыты малые, для поддержки. Одним словом, турки окопались по всем правилам инженерной науки. Нашим надо было наступать снизу, их обстреливали сверху, почему русские несли большой урон: за 2 штурма убыло до 10 т. раненых и убитых.
В конце августа решено было штурмовать третий раз. Войсками левого фланга, со стороны Зеленых гор, командовал Скобелев. Одним верным глазом он наметил два редута (см. № 1 и № 2), которые с той поры стали называться скобелевскими. В случае удачи, т. е. прочного занятия их, турки должны были покинуть Плевну. Такие местечки называются ключом позиции: себе, значит, открыл дверь, а неприятелю закрыл.
Подошло 30-е августа, день Благоверного Великого Князя Александра Невского. Покойный Государь Александр Николаевич сам находился при войсках. С утра моросил мелкий дождь, нависли тучи, по земле стлался туман, смешанный с дымом.
Все намокло, липкая глина приставала к сапогам. В то время, когда полки правого фланга штурмовали Гривицкий и Радищевский редуты, владимирцы, суздальцы, 9-й и 10-й стрелковые батальоны выстроились у подножия Зеленых гор. Знамена развернуты, ружья за плечами; стрелять запрещено. Под музыку полки поднялись наверх, без выстрела спустились к ручью и стали карабкаться по голому скользкому скату. Сквозь дымную пелену Скобелев заметил, что ряды прорываются, солдаты жмутся в кучки, многие падают: их расстреливают с трех сторон — спереди, слева и справа. Тогда он посылает на поддержку Ревельский полк — тоже самое, все расплывается в потоках огня. Как последнюю надежду, Скобелев двинул 11-й и 12-й стрелковые батальоны. Все резервы пущены в ход, а победы нет: полк за полком исчезают в этом пекле. Горячее сердце генерала давно уже тянуло его кинуться в бой, но он себя сдерживал, как последний резерв. Наконец, такая минута настала: Скобелев дал шпоры коню и вихрем подлетел к левому редуту (№ 1); офицеры и конвойцы едва за ним поспевали. Редут казался куревом, извергавшим пламя и дым, кругом — стоны, крики; люди мечутся во все стороны. Завидя генерала, солдаты дружно бросились в передние ложементы, выбили оттуда турок, потом, вслед за генералом, ворвались и в самый редут. Однако тут ему не позволили оставаться: сначала тащили за ноги, а потом повернули коня и силой вывели. После короткой рукопашной защитники были перебиты, захвачено одно орудие. Эта атака обошлась в 3 т. убитых и раненых.
В редуте столпилось несколько тысяч человек, а укрыться им негде, потому что турки пронизывали их с Кришинского редута, затем Осман выслал несколько таборов с наказом непременно отнять редут № 1. Куропаткину удалось собрать от 500 до 600 разнополчан, с которыми он и отбил эту атаку. Удача разожгла храбрейших. Около сотни охотников с офицерами во главе бросились против правого редута (№ 2), но почти все сложили головы, не добежав до него. Нашлись еще храбрецы. Генерал Добровольский, полковники Шестаков и Тебеников со сборными командами ворвались таки в правый редут; доблестный генерал Добровольский заплатил жизнью за этот успех. Наступила темнота, турецкий огонь мало-помалу затих. Стражем этой страшной ночи остается неутомимый Скобелев. С одним слабым батальоном он располагается на Зеленых горах, между редутами и артиллерийской позицией. Отсюда он зорко следит, что делается там и тут, а тут бродят в одиночку и толпами остатки разных полков. Он приказывает адъютантам их собрать и свести в батальон; казакам приказал стеречь фланги, чтобы не подкрались ночью турки. В редутах тоже не спали: надо было укрыться от неприятеля. Измученные люди ковыряли землю штыками, тесаками, даже голыми руками, потому лопат с собою не было. И работали и отбивались. В 10 ч. ночи турки в больших силах, с криками «Алла!» обрушились на новые позиции. С великим трудом их отогнали. Осман понимал, что надо во что бы то ни стало вернуть редуты. Он выслал свежие таборы — и этих отбили. При отступлении они встретили свои-же поддержки, опознались и схватились в рукопашную. Всю ночь дрожали Зеленые горы в перекатной ружейной пальбе. Каких нибудь 200 сажен разделили враждующих: усталым бойцам чудился во тьме неприятель, стреляли уже наобум в полузабытьи.
Когда Осман заметил, что Скобелев истощил все силы, а подкреплений ему не высылают, он на другой день, под прикрытием артиллерийского огня, повел атаку с двух сторон — со стороны Тученицкого оврага и от Кришивского редута. Атаки следовали одна за другой. Как орел с вершины скалы защищает своих птенцов, так и Скобелев не пропускал без внимания ни одной попытки турок: то с помощью боковых заслонов, то картечи он помогал отбиваться защитникам редута. Когда-же им становилось не в моготу, он срывался с места, собирал бродивших солдат и они, послушные его знаку, его единому слову, занимали свои места, бросали смерть в ряды неприятеля. Четыре атаки были отбиты, пятой не осилили. После 4-й атаки оба редута и соединительные окопы были наполнены убитыми, горжа (отверстие в редуте) прикрыта трупами, орудия валялись без лафетов, прислуга и лошади перебиты. Отбили-бы и 5-ю атаку, но сзади передних таборов напирали новые — уже не хватало ни сил, ни патронов. Против слабого, истомленного защитой отряда, Осман направил 30 таборов[5]. Левый редут защитники покинули сами, остался лишь с храбрейшими майор Горталов: его подняли турки на штыки. Он поклялся раньше Скобелеву, что не уйдет из редута. В правом редуте полковник Мосцевой продолжал еще отбиваться на три стороны, но Скобелев послал ему приказание отступить, а сам с Шуйским полком, присланным ему в подмогу, прикрывает отступление всех уцелевших в эти кровавые дни. Турки пытались было их преследовать, но две сотни казаков живо их осадили. Когда Осман был уже в плену, он сам и прочие паши говорили, что если-бы русские отбили и эту последнюю пятую атаку, турки ушли-бы из Плевны. Так хорошо наметил удар Скобелев: с 16 батальонами он врезался в самое сердце неприятеля, но ему не помогли. Он потерял тогда 6 т. убитыми и ранеными. Никто из полководцев не водил на штурмы столько раз, сколько Скобелев (70) и все его штурмы бывали успешны, только под Плевной пришлось покинуть уже занятые позиции. И как велики были его муки, можно догадываться потому, что он зарыдал, когда ему отказали в подкреплениях. Правда, Скобелев любил войну, если она велась за святое дело, но его сердобольная душа страдала, когда напрасно текла русская кровь или когда победа доставалась дорогой ценой, когда много было павших и увечных.
Турки подняли на штыки майора Горталова.
После третьего штурма Плевны русские войска стали окапывать турецкие позиции — насыпали батареи, рыли траншеи, строили мосты, проводили дороги, ставили телеграфные столбы[6]. Траншей было вырыто на 70 верст, а линия обложения растянулась вокруг Плевны на 45 верст. Два месяца пришлось выжидать, пока турок съел последний сухарь.
Погода все время стояла сырая, холодная, с туманами; солнечные дни выпадали на редкость. Ни солдаты, ни офицеры не могли просушиться; в землянках было сыро, крыши протекали точно решето. Биваки по вечерам стали скучны — ни костров, ни песен.
Чтобы еще больше стеснить турок, разрешили Скобелеву снова занять Зеленые горы. На случай появления неприятеля сбоку, генерал выслал ярославцев и угличан залечь по флангам у Брестовца и в Тученицком овраге. Перед наступлением сумерек, выехал Скобелев на белой лошади, одетый с иголочки; его провожали ординарцы, казаки в бурках и черкес с шелковым значком. Тут, в его свите, находилось несколько туркестанцев: это были люди неустрашимые, любившие до страсти боевую жизнь. Было пасмурно, густой туман скрывал полки. По пути стоял взвод охотников с поручиком Тарасенко. Они вызвались броситься первыми в траншеи. — «Ну, что, братцы, как пойдете сегодня?» спросил генерал. — Постараемся, ваше превосходительство! — «Не осрамитесь?» допытывается генерал. — Зачем-же… Мы рады… — «Помните, братцы, одно: не зарываться. Не Плевну брать идем, а только выбить турок из траншеи и занять её. Дорвались до траншеи и садись туда. Помните, что тут не в храбрости, а в послушании дело. Сказал тебе начальник: стой! так хоть-бы и желалось погнать неприятеля дальше — ни с места. А турка бояться нечего». — Мы их и не боимся, отвечают голоса. — «Ну, то-то. Помните, как мы их били?» — Помним, ваше превосходительство. Они от нас всей ордой бежали, отозвался один солдатик, бывший под Ловчей[7]. Я с вашим превосходительством и редуты эти самые брал. — «Ну, вот, братцы, видите… Дело не трудное. Раз уже эту Зеленую гору брали, наша была»… — И опять будет, ваше превосходительство! откликнулись разом охотники.
Перед Владимирским полком генерал, после наставления, снял фуражку и перекрестился. Перекрестились солдаты, каждый прочитал про себя молитву.
Стало смеркаться. Тихо, без шуму, пошла целая рота стрелков: ей надо было выбить аванпосты и залечь в передовых ровиках, а охотникам перебежать дальше и занять уже траншею. Генерал ехал впереди, боялся, чтобы не вышла путаница.
— Ребята, за мной! — вдруг прозвучал знакомый голос. Мигом стрелки выбили турок из передовых ложементов. Тогда охотники бросились в траншею, закричали «ура!» — и этого было довольно: кто сопротивлялся, того прикололи, прочие разбежались; пленных не брали. Тарасенко открыл по беглецам пальбу залпами. Тут придвинулись 10 рот владимирцев. Их расставили в одну шеренгу и сейчас же закипела работа: надо было вырыть траншею, чтобы к утру в ней уже укрепиться. Турки догадались, в чем дело: сначала открыли жестокую пальбу, потом бросились отымать свое гнездо. Спереди они надвигались цепью, против левого фланга в колоннах. Во время самых отчаянных атак, Скобелев подымался на вырытую землю, откуда, весь в пороховом дыму, распоряжался, как простой начальник цепи. Когда турки скрывались, он ходил вдоль будущей траншеи, вел беседу: «Смотрите, братцы, сейчас опять станет наступать. Умирать на своих местах, но не отходить»… Солдаты обещали отстоять — и отстояли.
Работа продолжалась и днем. Надо было уширить и углубить траншею, утолщить бруствер, сделать присыпки для часовых. Немногим счастливцам удалось заснуть на сырой и холодной земле, прикрывшись шинелькой. В 7 час. утра солдатам уже доставили горячую пищу; кто хотел побаловаться чайком, прокопал в бруствере печурку, куда можно было положить дрова. Для генерала в середине траншеи убили небольшое местечко, подостлали соломы, и тут он отдыхал после бессонной ночи, тут же писал донесения начальству.
Днем, часов в 12, траншею нельзя было узнать: внутри широкий ход, трое могли идти рядом; бруствер такой толстый, что его не пробьет граната; для ружей — особые отверстия, амбразурки. Потому-то до самого конца блокады в передовых траншеях всегда были наготове встретить турок: ружья лежат в бойницах, сбоку, в ямке, куча патронов, солдаты в амуниции; на ночь высылались секреты. Они ползком добирались до ложементов и должны были давать знать, если турок что-нибудь затевал; стрелять им запрещалось, разве неприятель наступал. Как только секреты подползали к траншее, тут командовали: «к ружью!» Каждый становился на банкет и ждал команды. Дружные залпы всегда отгоняли турок. Если же турки очень напирали, Скобелев вскакивал на бруствер и далеко раздавались его отчетливые командные слова.
В досужее время, когда стихали залпы и прималчивал турок, на зеленогорских траншеях играла музыка. Солдаты любили послушать музыку, отдыхали душой. Пришло с Кавказа известие, что сильная крепость Карс взята штурмом. Скобелеву пришло на ум поделиться этой радостью с турками. Сделали большой щит, натянули сшитые попоны, вырезали на середине щита надпись на турецком языке: «Карс взят», а с другой стороны подклеили красную промасленную бумагу, и, как только стемнело, зажгли сзади 30 фонарей. Турки сначала любовались этой выставкой, но когда разобрали надпись, стали с досады расстреливать щит. В ответ у нас заиграли «Боже, Царя храни!», после чего прокричали усердно «ура!». Музыка и крики не на шутку всполошили турок: они открыли огонь уже по всей линии, ждали штурма.
Праздничными днями считались те, в которые раздавали кресты. Почище одевшись, солдаты выстраивались покоем (П), служился молебен, потом молились за убитых. После команды «на плечо!» вызывали по списку отличившихся и ставили в шеренгу лицом к товарищам. Тогда подходил Скобелев, расспрашивал каждого, где и когда он отличился, потом пришпиливал крест и поздравлял каждого в отдельности; снова поздравлял всех вместе. В честь кавалеров командовали: «на кра-ул!» Награждали крестами двояко: или по представлению начальства, или по выбору товарищей. Про одного из таких Скобелев спросил у ротного командира, за что его выбрала рота. Ротный ответил наугад: «он, ваше превосходительство, смеялся, когда разрывались турецкие гранаты». — «Что же, тебе смешно было?» — спросил генерал. — «Никак нет, ваше превосходительство», — ответил солдат. — «Вот люблю за правду. Как его зовут? Запишите». Это был Захар Сивирин. Саперному унтер-офицеру Митрофану Колокольцову было поручено устроить ночью батарею на Зеленых горах. За две ночи батарея была готова, поставлены 4 орудия, давшие сейчас же о себе знать. Скобелев потребовал Колокольцова. Солдаты выстроились в траншее, заиграла музыка и Скобелев тут же, в траншее, пришпилил крест, потом протянул Колокольцову руку со словами: «Ну, теперь позволь пожать твою руку!» С крестом на груди Колокольцов пошел назад вдоль траншеи — все солдаты отдавали ему честь, а у него блестели на глазах слезы.
За два дня до праздника архангела Михаила, Скобелев получил две контузии, одну — особенно сильную, осколком гранаты, так что пролежал целый день в забытьи. С той поры у него плохо работало сердце, что и ускорило его преждевременную кончину. Такой витязь не мог долго лежать в постели. Он скоро воспрянул духом и телом: после падения Плевны был объявлен поход за Балканы. Стояла суровая зима, впереди Балканы, покрытые глубоким снегом, по ту сторону — турецкая армия, засевшая в обледенелых окопах. Все это одолели в отряде Скобелева. Он благополучно провел его по крутизнам гор, спустился в долину и тут оказал великую помощь Радецкому и Святополк-Мирскому. Другая турецкая армия сложила оружие, не выдержав последнего смелого натиска. Еще под Плевной Скобелев получил дивизию. Его дивизия всегда после того ходила впереди, первою бросалась в битву и прославилась среди прочих войск как своею храбростью, так и горделивым молодцоватым видом. — «Мы Скобедевские!» — говорили о себе солдаты 16-й дивизии. Они и на гвардейцев смотрели свысока. Такова была сила духа у «Белого» генерала, что он сумел поднять до своей высоты простого русского солдата: он облагородил его, как и подобает быть воину-христианину великой державы Русского Царя.
- ↑ См. «Война с текинцами». Солдатская библиотека № 267, цена 8 коп.
- ↑ Баш — голова.
- ↑ Сипаи — доморощенная конница.
- ↑ См. план «Плевна и ее окрестности». Квадратиками означены турецкие редуты, прямые линии между ними — соединительные окопы; извилистые линии — р. Вид, речку Тученицу, ручей Гривицкий; кривые линии, что по обе стороны речек, означают рытвины и овраги.
- ↑ В таборе считается 600 человек
- ↑ Это называется держать неприятеля в блокаде
- ↑ Городок Ловчу взял князь Имеретинский, при участии Скобелева.