Parerga и Paralipomena (Шопенгауэр)/Том II/Глава XXX

Полное собрание сочинений
автор Артур Шопенгауэр
Источник: Артур Шопенгауэр. Полное собрание сочинений. — М., 1910. — Т. III. — С. 914—917.

[914]
ГЛАВА XXX.
О трескотне и шуме.

§ 378.

Кант написал статью о жизненных силах: я мог бы скорее посвятить им нению и тренодию, ибо их столь частое проявление в стукотне, вколачивании и заколачивании ежедневно причиняло мне муку в течение всей жизни. Правда, есть люди, даже очень многие, которые улыбнутся этому, так как они нечувствительны к шуму: однако это как раз те люди, которые нечувствительны также и к доводам, к мыслям, к поэзии и произведениям искусства, — короче говоря, ко всем впечатлениям духовного характера: это зависит от косности и тяжеловесной структуры их мозгового вещества. Напротив, жалобы на страдания, которые мыслящим людям причиняет шум, встречаются в биографиях или других известиях о личной жизни почти всех великих писателей, например, Канта, Гёте, Лихтенберга, Жана Поля; если же относительно какого-нибудь писателя и нет подобных сведений, то это только потому, что не зашла речь об этом в контексте. Я представляю себе дело так: подобно тому как большой бриллиант, разбитый на куски, равняется по ценности лишь такому же количеству мелких; или как войско, когда оно разбито, т. е. распалось на небольшие кучки непригодно более к бою, так и великий ум способен к работе не более обыкновенного, когда она прервана, нарушена, когда он рассеян, отвлечен в сторону: ибо он может размышлять лишь тогда, когда все его силы сконцентрированы на одном пункте и предмете, подобно тому как вогнутое зеркало концентрирует свои лучи, — а этой концентрации именно шум и мешает. Поэтому выдающиеся умы всегда крайне чувствительны ко всякому нарушению их работы, ко всему, что прерывает ее и отвлекает их внимание, и прежде всего к шуму, который мешает сильнее всего, — тогда как других людей все это не особенно беспокоит. Наиболее рассудительная и одаренная из всех европейских наций назвала даже одиннадцатой заповедью правило never interrupt — „ты никогда не должен прерывать работы“. Шум же — самое назойливое из всего, что нарушает работу, так как он прерывает даже наши собственные мысли, — мало того, разбивает их. Когда же нечего и прерывать, тогда шум, конечно, нс особенно беспокоит. — Иногда небольшой и непрерывный шум беспокоит меня и нарушает течение моих мыслей в продолжение [915]некоторого времени, прежде чем я ясно сознаю его, ибо я ощущаю его сначала лишь как непрерывно увеличивающееся затруднение, подобно тому как чувствуется колодка на ноге, и лишь затем отдаю себе отчет, в чем дело.

Переходя далее от genus к species, я могу назвать, как самый мерзкий и наименее заслуживающий оправдания шум, поистине адское хлопанье бичом, которым полны улицы городов, — шум, отнимающий у жизни всякий покой и смысл. Ничто не дает мне столь ясного понятия о тупоумии и недомыслии человечества, как то, что хлопать бичом дозволено. Это неожиданное, резкое, бьющее по мозгу, нарушающее всякую сообразительность и убивающее мысль щелканье должно сильно раздражать всякого, у кого есть в голове хоть что-нибудь подобное мысли; всякое такое щелканье должно поэтому мешать сотням людей в их умственной деятельности, как бы она низка ни была по своему роду; в размышления же мыслителя оно врезывается столь же болезненно и разрушительно, как меч правосудия — между головою и туловищем, Ни один звук не врезывается в мозг так болезненно, как это проклятое щелканье бичом: прямо таки чувствуешь при этом кончик бича в мозгу, и это действует на него, как прикосновение на mimosa pudica; причем действие столь же продолжительно. При всем уважении к высокосвященной полезности дела, я не могу однако понять, на каком основании парень, вывозящий из города воз песку или навозу, должен через то получить привилегию в зародыше душить всякую возникающую мысль, последовательно в десяти тысячах голов (полчаса пути по городу). Удары молотка, лай собак и крик детей ужасны; но истинный убийца мысли — все-таки щелканье бича. Его назначение — губить всякий хороший, осмысленный момент, который, может быть, переживает кто-нибудь здесь или там. Это было бы извинительно в том случае, если бы не было другого средства погонять животных, кроме этого самого противного из всех звуков. На деле как раз наоборот: это проклятое щелканье бича не только не нужно, но и бесполезно. Психическое воздействие на лошадей, имеющееся при этом в виду, притупляется и теряет свою силу, благодаря привычке, которую порождает непрерывное злоупотребление им: лошади не ускоряют своего шага, как это можно наблюдать в особенности на порожних, ищущих седока извозчиках, которые, плетясь тихим шагом, непрерывно щелкают бичом; самое легкое прикосновение бича более действительно. Но если даже допустить, что положительно необходимо щелканьем постоянно напоминать лошадям о том, что имеется бич, то для этого было бы достаточно во сто раз более слабого звука; ибо известно, что животные обращают внимание на малейшие, даже едва заметные, знаки, как слуховые, так и зрительные; поразительным [916]примером чего служат дрессированные собаки и канарейки. Поэтому все дело представляется мне чистым баловством, или даже наглым издевательством работающей руками части общества над той, которая работает головою. Терпимость к подобного рода бесчинству в городах — признак великого варварства и несправедливости; тем более, что его легко можно было бы устранить, если бы полиция предписала иметь на конце ремня у бича узел. Не принесет вреда, если обратить внимание пролетариев на умственную работу стоящих над ними классов: ибо они питают неукротимый страх пред всякой головной работой. А что парень, который, проезжая на порожних почтовых лошадях или на порожнем ломовике по узким улицам какого-нибудь населенного города, изо всех сил щелкает без перерыву бичом в сажень длиною, не заслуживает того, чтобы его тотчас же ссадили и отвесили ему по совести пять палочных ударов, — в этом не убедят меня филантропы всего мира вместе со всеми законодательствами, изгоняющими по добрым мотивам всякие телесные наказания. Но часто можно наблюдать сцены еще получше: идет, например, по улице извозчик, один, без лошади, и беспрерывно щелкает бичом: настолько у человека вошло это в привычку вследствие безответственности его баловства. Неужели при общей всем нежной заботливости к своему телу и удовлетворению его потребностей мыслящий дух — единственное, что не заслуживает ни внимания, ни защиты, не говоря уже об уважении? Извозчики, носильщики, посыльные, и т. п., это — вьючные животные человеческого общества; с ними нужно обращаться гуманно, справедливо, снисходительно, заботливо; но не нужно позволять им своим шумом из баловства мешать высоким стремлениям человеческого рода. Желал бы я знать, как много великих и прекрасных мыслей выщелкали уже эти бичи из мира. Если бы я имел власть, то я породил бы в головах извозчиков неразрывную ассоциацию идей между щелканьем бича и палочными ударами. Будем надеяться, что и в этом деле почин будет принадлежать более интеллигентным и тоньше чувствующим нациям, а немцы придут к тому же, следуя их примеру[1]. Томас Гуд (up the Rhine) между прочим говорит о немцах: for a musical people, they are the most noisy I ever met with (для музыкального народа они — самый шумный народ, какой только я встречал). Но причина этого лежит не в том, что они более других народов склонны к тому, чтобы шуметь, а в тупости и невосприимчивости тех, кто должен этот шум выслушивать: шум не мешает им думать что-либо или читать, именно потому, что они ничего и не думают, а только [917] курят, и курение для них — суррогат мыслей. Общая терпимость к излишнему шуму, например, к столь неблаговоспитанному и пошлому хлопанью дверьми, обнаруживает общую тупость и пустоголовие. В Германии точно все специально приноровлено к тому, чтобы никто от грохота не мог собраться с мыслями: например — бесцельный барабанный бой.

Наконец, что касается литературы затронутого в этой главе предмета, то я могу порекомендовать лишь одно произведение, зато очень хорошее, — именно поэтическое послание в терцинах знаменитого живописца Бронцино, под заглавием de’romori, a Messer Luca Martini: в нем на трагикомический лад, подробно и с большим юмором, описаны те муки, которые приходится терпеть от шума и грохота в итальянском городе. Это послание можно найти на стр. 258 второго тома Opere burlesche del Berni, Aretino ed altri, появившихся, будто бы, в Утрехте, 1771 г.


Примечания

править
  1. По „Bekanntmachung des Münchener Thierschutzvereins“ от декабря 1858 в Нюрнберге строжайше воспрещено излишнее щелканье бичом.