Мор Йокаи
править20.000 лет среди льдов
правитьБухта страха: Забытая палеонтологическая фантастика. Том IV.
Б.м.: Salamandra P.V.V., 2013.
(Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. XVI).
В честь наших знаменитых путешественников к Северному полюсу было дано в обеих столицах Австро-Венгрии несколько торжественных пиров. На последнем из них один из чествуемых сознался, что на оставленном в полярных льдах корабле «Тегетгофе» был нечаянно покинут матрос по имени Пиетро Талиба, родом венгерец.
Дело произошло следующим образом.
Пожелав поскорее успокоить боль в отмороженных руках и ногах, Пиетро Талиба так обильно натер их наркотическим бальзамом, что заснул в углу брошенного корабля.
К несчастью, на следующее утро корабль, спасший экспедицию, уже двинулся в обратный путь и при перекличке никто не обратил внимания на то, что одним человеком оказалось меньше.
Недостающего матроса хватились лишь на шестой день, но пришли к заключению, что возвращаться назад из-за забытого матроса будет совершенно бесполезно. Ведь в течение пяти суток он неминуемо должен был уже умереть от голода и жажды, так как на корабле не было оставлено никаких припасов. Решили объявить Пиетро Талиба умершим и назначить его вдове пенсию. Так и было сделано по возвращении в отечество.
Тем бы казалось и делу конец, но…
Всем известно, что дикие гуси имеют удивительную страсть к путешествиям. Эти пернатые существа шныряют буквально по всему свету, не исключая и обоих полюсов, с чисто гусиным упорством преодолевая всевозможные препятствия.
Недель шесть назад один охотник в Квебекской провинции застрелил дикого гуся. Принявшись ощипывать свою добычу, он очень изумился, заметив, что все хвостовые перья птицы были с двойными стволами. Он снял верхний ствол и увидел в нем тонкую, свернутую трубочкой пленку грязновато-коричневого цвета.
Убежденный, что имеет дело с гусем особого рода, охотник снес его в Квебек и подарил живущему там знаменитому естествоиспытателю доктору Смоллису.
Ученый тотчас же понял, что этот гусь играл роль почтальона и что пленки, находившиеся в верхних, свободно насаженных стволах хвостовых перьев, представляют собою тоненькие листочки коллодиума, покрытые сильно уменьшенными фотографическими снимками с какой-то рукописи.
Доктор Смоллис немедленно воспроизвел эти снимки на белой бумаге, для чего послужил ему солнечный микроскоп, увеличивающий в две тысячи раз. Но кто опишет отчаяние почтенного ученого, когда он открыл, что рукописи были написаны на языке, не похожем ни на один из известных ему языков цивилизованных народов.
Лишь с большим трудом удалось доктору Смоллису найти человека, который за сравнительно громадную плату взялся переписать непонятную рукопись. Один экземпляр этой копии был послан ученому обществу в Калькутте, а другой — обществу языкознания в Рио-де-Жанейро. Но оба эти общества не добились никакого толка от этих бумаг, а потому послали их на рассмотрение ученых академий в Иеддо и в Пекин.
Тут тоже долго возились с загадочными рукописями, но безуспешно. Одни из глубоко ученых языковедов уверяли, что они написаны по-санскритски, а другие утверждали, что это — какое-нибудь иное, еще неизвестное наречие.
Как бы то ни было, но никто не понял ровно ничего из этих бумаг.
Тогда их отправили в Петербургскую академию. Академия решила, что это — язык бисбариба, и передала рукописи в Гельсингфорсскую академию, откуда они в силу родства финского языка с венгерским и были препровождены в Будапешт, в венгерскую академию наук.
Там они будто бы пролежали три года. То есть они пролежали всего месяц, но для придания этому делу большей важности говорили, что, мол, с этими рукописями лучшие светила венгерской науки провозились ровно три года.
Автором этой замечательной рукописи оказался оставленный на Северном полюсе Пиетро Талиба. С его записками мы и имеем честь и удовольствие познакомить читателей.
«Проснувшись, — пишет Пиетро Талиба, — я увидал, что нахожусь один на корабле. Я звал своих товарищей, доктора, капитана, но никто не отвечал мне. Нет более сомнения — я покинут.
В глубоком отчаянии я бродил по всему кораблю, обшаривая все его углы и закоулки, — нигде ни одного сухаря, ни одной жестянки с мясными консервами, даже ни одной капли вина. Я подвергался двойной опасности: умереть от голода или получить цингу за неимением вина, стало быть — опять-таки смерть.
Кроме того они забрали с собою и все огнестрельное оружие, которым я мог бы защищаться против диких зверей и добыть себе пропитание. Положим, остались пушки, но не могу же я стрелять в медведей из пушек.
Но пожалуй и недурно, что остались пушки, — я выстрелю из них всех по очереди. Может быть, мои товарищи еще не успели отплыть далеко, чтобы не услыхать пушечного выстрела. Быть может, они услышат пальбу и возвратятся за мною.
Занятый этой заманчивой мечтой, я вошел в пушечное отделение. Но там ожидал меня сюрприз.
Когда я отворил дверь, меня встретил громадный медведь, — вероятно, он проник на корабль через бойницу. Это была великолепная белая медведица.
Я был совершенно беззащитен и безоружен. Не помня себя, я кинулся в находившийся против меня физический кабинет и поспешно заложил за собою дверь всем, что только попадалось мне под руку.
Но если медведица одним взмахом своей могучей лапы разобьет дверь, тогда я погиб.
А что если применить хлороформ, запасы которого здесь имеются? Только что я успел пропитать большую губку этим опасным усыпительным снадобьем, как медведица уже продавила верхнюю доску двери, просунула в образовавшееся таким образом отверстие громадную голову с оскаленными зубами.
Губка полетела прямо в нос лохматому чудовищу и в то же мгновение медведица лишилась чувств: голова и передние лапы находились по эту сторону двери, а остальное туловище с задним лапами — по другую сторону. Пользуясь ее бесчувственным состоянием, я надел ей на передние лапы две громадные кожаные рукавицы, употреблявшиеся матросами при маневрах.
Теперь она не могла пустить в дело своих когтей — и то хорошо.
Мой опыт удался как нельзя лучше. Когда медведица пришла в себя, она более не напоминала дикого чудовища, каким явилась предо мной. Открыв глаза, она начала потихоньку тявкать, как собака. А когда я подошел к ней, она лизнула мою руку, протянула мне лапу и терлась носом о мое колено.
Я даже не удивился этому. Если можно превратить страшного кабана в ручную свинью, то отчего же нельзя приручить дикого медведя. Я уже предвижу в недалеком будущем, как мой способ укрощения медведей произведет переворот во всем мире. Представляю себе такую картину: великолепные медведи стадами пасутся в лесах, а вечером под звуки барабана и флейты возвращаются в деревню, ласково поглядывая на своего любимого пастуха. Летом им будут остригать шерсть, а зимою станут откармливать картофелем и пшеном. И в экипажи их можно будет впрягать. Настоящим солидным хозяином будет считаться только тот, который приедет в город на четверке белых медведей. А скотницы будут доить медведиц.
Следом за медведицей к кораблю собралось множество медведей, но я натер свою шубу хлороформом и звери стали для меня безопасны. Пока они разгуливали по кораблю, я соображал следующее: на Северном полюсе обитает наверное несколько тысяч медведей, — не живут же они одним воздухом. Животные, которые годятся им в пищу, очень редко попадают в эту страну. Три месяца медведи, положим, обеспечены, так как китоловы оставляют им все мясо убитых китов, годное в пишу лишь одним медведям. Но чем же питаются они остальные девять месяцев?
Наверное, у них где-нибудь имеется неистощимый запас пищи. Быть может, есть громадная ледяная пещера, в которой допотопные животные целиком сохранились до сего времени между ледяными пластами. Красноречивым подтверждением моего мнения служит то, что белые медведи среди сибирских ископаемых льдов находили мамонтов и питались ими. Говорили, что мясо этих гигантов было совершенно свежее, как у только что убитого животного.
„Постараюсь, — думал я, — добраться в пещеру, где хранятся их запасы“. До сих пор целым поколениям медведей приходилось добывать себе запасы эти из-подо льда лишь с большим трудом. Я же, имея в своем распоряжении топоры, ломы и несколько бочек пороха, несравненно легче буду доставать провизию и для них и для самого себя. Запасов наверное хватит нам до скончания века, да и другим еще останется.
Да, призрак голодной смерти навсегда был бы изгнан с Земли Франца-Иосифа (конечно, только с той, которая находится у Северного полюса. Прошу не смешивать с ее одноименной землей между Дунаем и Тиссой).
Мне удалось запрячь медведей в сани и добраться до ледяной скалы, в которой зияло полукруглое отверстие едва в вышину человека, как раз такого размера, что сани могли пройти в него.
Прежде чем ввести уважаемых читателей в пещеру, я постараюсь объяснить, каким образом она могла очутиться тут со своими мертвыми обитателями. Что в ледяных горах Северного ледовитого моря находятся мамонты — это факт, не подлежащий никакому сомнению. Но так как мамонт может обитать только в жарком поясе и питаться лишь травою не ниже бамбукового тростника, здесь же имеется только лед вместо какой бы то ни было травы, то само собою является вопрос, как мог попасть в лед мамонт, или как мог образоваться лед вокруг мамонта.
Вот как я решил этот замысловатый вопрос. В плиоценовую эпоху (Plyocene), как известно, поверхность земли то поднималась, то опускалась, почему на земле происходили большие изменения.
Еще в сравнительно недавнее время наблюдались изменения земной коры: храм Юпитера-Сераписа в Пуццуоле сначала совершенно погрузился в море, а потом снова поднялся из него на большую высоту, чем прежде. Вгнездившиеся в стены и колонны храма раковины фолалы доказывали, как глубоко он сидел в море.
При подобных волнообразных движениях земной коры все животные в паническом ужасе спешили убраться с места катастрофы и инстинктивно забирались в мрак пещер. Ну, а как они попали именно в ледяные пещеры, или как попал к ним в пещеры лед?
А вот как: одновременно с волнообразными движениями земной, коры некоторые слои ее местами трескались и отрывались. Из глубоких трещин вырывалось пламя горевшего внутри земли огня, между тем как морские воды наполняли образовавшиеся провалы и углубления. Последствием этого явилось массовое испарение воды. По закону же физики при мгновенном переходе жидкого тела в газообразное состояние поглощается много теплоты и развивается много холода. Кто желает в этом удостовериться, тот пусть посетит завод, где производится искусственный лед посредством жарко натопленных печей.
Таким образом вследствие внезапно наступившего испарения сразу образовался лед. Под трещинами поднимавшейся вверх земной коры просочившаяся вода превращалась в лед. Когда же через некоторый промежуток времени поднявшийся было слой снова вдруг опадал, то пещеры мгновенно наполнялись водой и обитатели их тонули.
Вода, раньше проникшая под этот слой, уже была превращена в лед. Как известно, лед благодаря своему весу не может опускаться ни под каким давлением. В силу этого образовавшийся во время растрескивания земли лед в свою очередь поднялся вверх со всем находившимся на нем слоем земли и таким образом создался плавучий остров, покоящийся на льду.
Известно, что и у моря есть течение, стремящееся с юга на север. В недавние времена это течение было гораздо сильнее настоящего. Доказано, что Флоридские острова, обязанные своим происхождением беспрерывной деятельности кораллов, понемногу дали течению другое направление.
Это течение овладело плавучим островом и привело его к ледяным горам Северного ледовитого океана, между которыми оно и застряло. Таким путем и очутились тут мамонты вместе со своим убежищем — пещерою.
Построив такую убедительную теорию, я въехал на санях в пещеру, в глубине которой возвышался снежно-белый, отполированный зубами животных скелет мамонта. Над ним же, примерзший к блестящему своду, как бы летал в воздухе чудовищных размеров плезиозавр, т. е. рептилия, одетая в природный панцирь с длинною лебединою шеей, страшными зубами в разинутой пасти и чешуйчатым хвостом.
Какие же еще неисчерпаемые сокровища находятся в этой пещере?
Повсюду обрисовывались сквозь лед очертания первобытных зверей. У некоторых виднелись только одни чудовищные головы удивительно странных форм. Остальные же части скрыты подо льдом. И мясо всех этих животных, пролежав двадцать тысяч лет подо льдом, оказалось вполне съедобным.
Теперь голод уже не угрожал мне и я мог предпринимать долгие путешествия по пещере в поисках выхода, свободного от медведей. Блуждая среди тесных коридоров и маленьких пещер, я наконец очутился в громадной пещере. Она была не особенно высока, но очень длинна и широка. В ней царствовал положительно непроницаемый мрак. Стены ее состояли из магнитного железняка и авгита, казавшегося издали зеленым, а вблизи — радужным. Свод был весь из долорита. Дно пещеры занимало озеро, гладкое и неподвижное, как зеркало.
Я взял валявшийся у меня под ногами камень и сердито швырнул его в эту неподвижную поверхность.
Тут случилось нечто невероятное. Озеро оказалось наполненным базальтом в жидком состоянии, но уже настолько остывшим, что он был готов к кристаллизации. Недоставало лишь падения ничтожного камешка в эту массу, чтобы совершилась кристаллизация.
Когда брошенный мною камешек коснулся поверхности озера, пещера внезапно наполнилась ослепительным сиянием, которое всегда предшествует кристаллизации; когда оно угасло, раздался оглушительный грохот.
Через секунду перед моими изумленными глазами внезапно поднялись из бездны шестиугольные колонны, окружностью в два метра с лишком. Все они были одинаковой величины и возникали густыми, тесно сплоченными рядами.
Не останавливаясь перед сводом, базальтовые колонны пробили его с такою силою, какая не поддается человеческому вычислению. Только что родившийся базальт полминуты тому назад представлял собой совершенно мягкую массу, вроде студня, а теперь прорезал твердый и массивный каменный слой с такой же легкостью, с какой острый нож режет бумагу.
Вследствие громадного трения и давления вся масса долорита, через которую проложил себе путь базальт, раскалилась докрасна, а там, где базальт еще соприкасался с долоритом, он тоже пламенел. Наконец все колонны тоже засияли огнем и сделались точно прозрачными. Вся пещера казалась наполненной пламенем.
Когда жидкое тело переходит в состояние кристаллизации, то уже само собою вследствие освобождения скрытой теплоты является сильное повышение температуры. Тут же от невообразимо страшного трения жар стал воистину вулканический.
Сила базальтового превращения совершила большие перемены и в преграждавших мне путь сланцевых наслоениях. Аккуратно нагроможденные одна на другую сланцевые плиты теперь лежали в хаотическом беспорядка с обращенными друг к другу острыми ребрами и краями.
В одном месте между поднявшимися горизонтально плитами образовалось треугольное, метра в три вышиною, отверстие, откуда проникал холодный воздух.
Направившись в это отверстие, я попал в совершенно круглое, шарообразное пространство — „хрустальный погреб“.
Вся пещера так и сверкала, мерцала, сияла и переливалась миллиардами разноцветных искр. Радужные лучи перекрещивались во всех направлениях. Картина была поистине волшебная.
Посреди пещеры, прямо против устроенного мною входа шла галерея. На ней стояло четырнадцать гигантских колонн. Обойдя кругом одну из них, я приблизился к другой, задней, и вдруг в сильнейшем испуге отскочил: в середине хрустальной призмы стоял… человек.
Как в маленьких кристаллах хрусталя и кусках янтаря часто попадаются жуки, кузнечики и стрекозы, так и в этой громадной призме был заключен доисторический человек, стоявший во весь рост.
Да, это было не четверорукое существо, не обезьяна, но homo primigenius — первобытный человек.
Человек этот, мужчина почти шести футов ростом, стоял с немного приподнятыми руками и сжатыми кулаками. У него был высокий гладкий лоб, поражавший тем, что представлял во всей фигуре единственное место, не покрытое растительностью. Грудь, шея, плечи, руки и ноги — все было покрыто шерстью. Это было животное, только с человеческими формами, с высоким выпуклым черепом, большим выгнутым носом и с подбородком, образующим прямую линию с профилем.
Это был старик двадцати тысяч лет от роду.
Как он попал в кристаллическую массу?
Да так же точно, как попал бы и я в базальтовую колонну, если б поскользнулся и упал в озеро жидкого базальта.
Вероятно и этот человек, спасаясь от страшной геологической катастрофы, попал в пещеру как раз в то время, когда все дно ее было покрыто готовившейся к кристаллизации кремнекислотою. Эта кислота показалась ему водою. Быть может, он хотел переплыть ее, а то просто пожелал напиться, и в тот момент, когда он коснулся ее поверхности, родился кристалл.
Образование горного хрусталя не вызывает тех явлений, которые сопровождают рождение базальта: не было ни трения, ни прорыва, а потому не было и каления. Ведь попадись я в базальт, то не только испепелился бы, но из моего праха образовался бы какой-нибудь новый минерал, или металл.
Рождение горного хрусталя могло разве только вызвать такую степень тепла, которая не позволяла крови охладиться ниже нуля в течение ряда тысячелетий. Температура эта должна была сохраниться на вечные времена в хрустальной коре, служащей, как известно, самым дурным проводником тепла.
Кристаллическая масса одела его в одну секунду герметическим покровом. Дыхание, тепло и электричество — все условия жизни моментально были отрешены от внешнего мира. Кристаллическая оболочка отдаляла от тела все факторы того прекращения обмена веществ, который мы называем смертью. Кровь не могла застыть в жилах, но и не могла больше циркулировать, каждая часть тела прекратила свои действия, поры кожи более не способствовали выделениям, но все-таки жизнь не исчезла, а только… заснула.
И эту жизнь можно было снова возбудить. Но вскрыть кристалл в полтора обхвата толщиною — не то, что взломать какие-нибудь гнилые доски.
Как достать первобытного человека из его хрустального гроба? Этот вопрос занимал меня в течение нескольких дней, когда я блуждал по пещерам. Во время прогулок меня ожидали новые приключения. Однажды я улегся спать, но вскоре мой сон был нарушен таким ужасным храпеньем, что я вскочил, пораженный ужасом.
Казалось, что в течение нескольких минут грохочет гром, который прерывается, чтобы возобновиться с еще большей силой. Что это значит?
Перед сном я всегда тушил свою жировую лампу, чтобы не сгорало зря масло.
Тем не менее я мог все видеть. Вода светилась. Сквозь волны пробивался фосфорический свет, образуя на гребешках их сплошное, хотя и слабое сияние. Брызги, летевшие на берег, казались огненными искрами. Посреди этого светящегося маленького моря лежала громадная бесформенная масса… Это был кит.
В нем было по меньшей мере сорок метров. Такого размера бывают дунайские пароходы. Голова его наполовину выступала из воды. Волны свободно переливались по огромной пасти; под густыми рядами роговых пластин, доставляющих так называемый китовый ус, виднелся могучий жирный язык. Глаза были полузакрыты. Кит изволил почивать и своим богатырским храпом потрясал своды пещеры…
На хвосте этого чудовища покоился детеныш — прелестная маленькая крошка, величиной превосходившая взрослого буйвола. Но этот буйвол по понятиям китов был маленькое, хрупкое и беспомощное существо.
Я моментально сообразил, что можно воспользоваться молоком кита. Подоить его мне стоило невероятных усилий, но я был вознагражден за свои труды вкусным, питательным молоком. Все шло прекрасно, но однажды озеро вдруг засветилось необыкновенно ярким блеском, затем начался усиленный прибой волн и из воды вдруг показалась голова кита. В пасти у него сидел детеныш… И следом за ним на поверхности озера появился кашалот, самый страшный враг акулы и кита. Последнего он убивает единственно ради его языка, которым очень любит лакомиться. Так поступает он с большими китами, а маленьких съедает целиком и потому ожесточенно гоняется за ними.
У кита нет настоящих зубов; его пасть усеяна пластинками, которыми он даже не может кусать. Кашалот же обладает сорока восьмью зубами, все они сидят в нижней челюсти, а в верхней есть соответственное количество отверстий. Эти зубы расположены правильным полукругом: спереди самые длинные, а затем по бокам все меньше и меньше. Своею формою они напоминают огурец; самый маленький зуб кашалота весит килограмм, а большой — вдвое тяжелее. Одним ударом зубов кашалот может раздробить большую парусную лодку.
Кит — животное чувствительное, пожалуй даже нежное. Малейшее повреждение, причиненное ему, бывает для него смертельно. Удар пикою, часто едва заметный для человека, моментально убивает кита. Кашалот же уязвим только в двух местах: где голова соединяется с туловищем, возле восьмого позвонка и в брюхе. Череп его крепок, как булыжник, и когда он злится, то может ударом головы проломить бок корабля. Вот это-то чудовище и напало на моего кита.
Так погибла моя гигантская корова, но отчасти я был вознагражден мясом и жиром кашалота. В это время я задумался вот над каким вопросом: материк, на котором я обретался, покоится на громадной ледяной массе, принесшей его сюда. Появление китов поддерживало это предположение. Они могли пожаловать или из Гренландского моря или же из открытого Парри Северного ледовитого океана.
Материк удерживается на месте лишь расположенным кругом льдом. Если ему удастся прорвать это ледяное кольцо, он уплывет дальше. Но куда и как далеко может он уплыть?
Он может переправиться через Северный полюс в Америку. Морское течение снесло бы его этим путем. А что могло бы помочь материку освободиться? Помогло бы великое землетрясение. Но как же его устроить?
Вот над этим вопросом я и ломал себе голову.
К счастью, мне удалось наткнуться на следы нефти и вскоре в глубокой пещере я открыл настоящий нефтяной вулкан. На дне бездны пузырился асфальт, происходящий из нефти.
Одна пустячная спичка могла бы произвести здесь катастрофу, способную перевернуть все вверх дном. Взрыв громадного скопления нефти даст материку такой сильный толчок, вследствие которого он непременно оторвется от окружавших его ледяных масс.
Но как мне устроить эту сцену и как уберечься от опасности? Первое было нетрудно. Я принес с собою динамитные патроны, снабженные бикфордовым зажигателем, и двести метров серной нити.
Я прикрепил динамитный патрон к серной нити, а последнюю привязал к выступу над бездной, так что патрон опускался на один метр в глубину.
Потом, постепенно отступая назад по ущелью, я развернул весь свой запас нити, а сам спрятался в хрустальном гроте.
Ужасающий грохот потряс скалы. Хрустальная колонна с заключенным в ней первобытным человеком лопнула и он вышел наружу живой и невредимый. Из другой колонны точно так же освободилась девушка — его внучка, и я с моими новыми спутниками выбрался на поверхность земли. Моему удивлению не было границ, — до такой степени велика была перемена, происшедшая во время моего пребывания во внутренности гор. Прежде всего меня поразило то, что термометр показывал выше нуля.
Одно вулканическое извержение не могло произвести повышения температуры в целой области. Вероятно, загорелись со всех концов каменноугольные залежи. От такого количества теплоты, конечно, может нагреться и воздух на большом расстоянии.
Горящие берега материка отталкивают лед, заставляя его отступать все далее и далее.
Весь остров медленно двигался на север, пролагая своим горящим носом путь между ледяными горами. Отлично. Я с кораблем могу направиться вперед, а земля подплывет за мною — великолепная движимая собственность.
Однако я вызвал сильную пертурбацию в природе и понемногу вокруг все изменилось. Постепенно возобновляющиеся облачные массы не допускали преобладания холода и на острове установилась тропическая жара.
Разгоревшаяся земля начала давать испарения; образовались болота, а в них появились новые животные и растения. Весь остров превратился в громадную оранжерею.
Но оранжерея эта просуществовала недолго. Внезапно поднялся сильный ветер, в течение нескольких дней я не мог выйти из своей хижины, а когда наконец выглянул наружу, вокруг снова царила настоящая полярная ночь.
Оказывается, морское течение перевернуло весь остров и нефтяной вулкан очутился на другой стороне и горел уже не ярче маяка.
Красная облачная завеса исчезла с неба; вместо нее появились снежные тучи, и вокруг нас все уже было покрыто густым слоем снега. Но вот засверкали звезды, а над самыми нашими головами запламенел огненный венок северного сияния.
Мы очутились на Северном полюсе. Над нами отвесно стоит полярная звезда, магнитная стрелка неопределенно качается во все стороны.
Когда наконец погасло чудное сияние и на небе всплыла полная луна, я увидел, что все было покрыто нежным розовым цветом. Я нагнулся и поднял горсть снега — он тоже был розовый.
Это не были споры маленького растения, названного Sphaerella nivalis (красный снег), которые по описанию капитана Росса иногда покрывают на севере морской берег, — нет, на этот раз снег окрасился розовым цветом совсем по другой причине. Это был продукт доведенной до точки кипения каменноугольной смолы в соединении с кислотами морской воды. Испарения этих химических соединений поднимались кверху, смешивались с облаками и падали на землю в виде окрашенного снега.
Так и плыл по синему океану никем невиданный ранее розовый остров. Птицы покинули нас. Остался только один дикий гусь. С этим гусем я и пошлю в свет описание всего виденного мною на глубоком севере.
Быть может, гусь доставит в верные руки мои записки. Быть может, явятся за нами люди… Впрочем, где же искать нас? Ведь мы мчимся неизвестно куда…
Писано в вечную ночь на девяностом градусе северной широты».
Этим и закончена удивительная рукопись.
Произведения, ранее переводившиеся на русский язык, публикуются по оригинальным изданиям с исправлением очевидных опечаток; за некоторыми исключениями, сохранены особенности орфографии и пунктуации.
Впервые на русском языке: Вокруг света, 1930, № 20. Сокращенный перевод романа Egész az északi pôlusig («До самого Северного полюса», 1876).
Мор Йокаи (1825—1904) — романист, драматург, политик, известный гурман и шахматист-любитель, классик венгерской литературы XIX в. Среди громадного количества написанных им произведений есть и авантюрные, и научно-фантастические романы, включая и такое важное произведение, как масштабный «Роман будущего века» (1872), в котором Йокаи предсказал русскую революцию и возникновение в России тоталитарного общества. Блестящая пародия «До самого Северного полюса» («20.000 лет среди льдов») была навеяна как романами Ж. Верна, так и австро-венгерской полярной экспедицией К. Вейпрехта и Ю. Пайера на шхуне «Адмирал Тегетгофф» (она-то и упоминается в начале романа). Шхуна экспедиции, отправившейся в 1872 г. на поиски Северо-Восточного прохода, была затерта льдами и в августе 1873 г. принесена к берегу неизвестной земли, которую исследователи назвали землей Франца Иосифа в честь австро-венгерского императора.
Редакция журнала «Вокруг света» — явно опасаясь, что роман будет воспринят как идеологическая диверсия — снабдила публикацию небольшой вводной заметкой и пространным послесловием. Публикация, утверждала в нем редакция, есть не что иное, как эпизод борьбы за «правильную», «социалистическую» научную фантастику — и против всевозможной «берроузовщины» и «тарзанщины»:
«Большинство научно-фантастических романов построено на каком-нибудь допущении, которое сильно расходится с действительностью, но позволяет писателю развертывать действие романа. Так, например, в романе Жюля-Верна межпланетные путешественники отправляются на луну в огромном пушечном ядре.
Если бы это произошло в действительности, то для героев находиться в момент выстрела в ядре было бы равносильно смерти. Но, допустив такую невероятную возможность, что путешественники остались целы и невредимы, Ж. Берн смог дать прекрасное описание полета в межпланетное пространство и, заинтересовав читателя увлекательной фабулой романа, сообщил много ценных сведений из астрономии.
Развитие техники, необычайный интерес к ней, успех произведений Жюля-Верна, — все это привело к тому, что в конце XIX и в начале XX века появляется бесчисленное количество научно-фантастических романов. Многие из них к науке не имеют никакого отношения, а фантастика в них самая убогая.
Такие псевдо научно-фантастические романы обычно построены на совершенно нелепых выдумках, которые выдаются за научные теории. В этом отношении особенно показательны произведения Э. Берроуза, автора пресловутого „Тарзана“. Фантастика Берроуза совсем не убедительна. Тарзан, выросший среди обезьян, никогда не мог бы научиться человеческому языку только по книжке. Правда и Ж. Верн пользовался неверными в научном отношении теориями, но он обогащал читателя действительными знаниями, а какие цели преследует Берроуз? Он пытается доказать, что англичанин является господином земного шара, что перед ним преклоняются даже дикие звери. Берроуз не одинок, — у него есть и предшественники и продолжатели, и вот их-то и осмеивает М. Иокай в своем романе.
„20.000 лет среди льдов“ — остроумная пародия на научно-фантастические романы, на старание многих писателей придумывать разные „теории“ для того, чтобы сделать свои произведения занимательными. В романе Иокая буквально нет ни одной страницы, на которой мы не нашли бы вопиющего противоречия научным данным. Это — своеобразный ученый барон Мюнхгаузен, рассказывающий всевозможные нелепости с необычайной серьезностью. Развивая невероятную теорию о происхождении полярных льдов от вулканического извержения, Иокай ссылается на найденных в Сибири мамонтов, на поднявшийся из моря храм и т. д. Все это делается для того, чтобы уверить читателя в самых фантастических вымыслах. Попробуем подсчитать их количество в романе Иокая:
l) Оставленный матрос сожалеет, что у него нет вина, чтобы уберечься от цинги. Вино лекарством от цинги не является. 2) Захлороформированные медведи становятся кроткими, как овцы. Нигде никогда подобный опыт не ставился, 3) Белые медведиипитаются рыбой, а не мясом доисторических животных. 4) Последние не могли оказаться среди плавучих льдов Арктики. Теория вулканического происхождения полярных льдов — чистейший вымысел. 5) Такой же вымысел и рассказ о кристаллизации базальта и горного хрусталя. 6) Первобытный человек ни в коем случае не мог попасть в кристалл и сохраниться в течение 20.000 лет. 7) Киты никогда не достигают размера 40 метров. 8) Кашалоты — такие же мирные животные, как и киты. Рассказ Иокая об их свирепом нраве — сказка. 9) Еще большая сказка — рассказ о нефтяном вулкане и т. д.
Осмеивает М. Иокай и излюбленного авторами научно-фантастических романов героя, необычно храброго и решительного, умеющего найти выход из любого положения и не задумывающегося над разрешением самых сложных вопросов. Герой романа „20.000 лет среди льдов“, простой матрос Пиетро Талиба, обнаруживает богатейшие познания, строит целые научные теории, ссылается на ряд фактов и т. д. Багаж этого удивительного путешественника велик до неправдоподобия. У Пиетро Талиба оказываются и бикфордов шнур, и динамитные патроны, и даже фотоаппарат, и пленки из коллодия. Все это будто бы он вез на одних санях. Наконец М. Иокай осмеял и шаблонное начало научно-фантастического романа: таинственная рукопись на неведомом языке, чудесным образом попадающая к великому ученому.
Но какое же значение имеет эта пародия для советского читателя, чем она интересна и чем поучительна? На примере романа М. Иокая мы можем убедиться, что не всякий „научно-фантастический“ роман по названию является таким же и по своему содержанию. Теории, которые развивает писатель, нельзя принимать на веру, — их необходимо проверять, пользуясь действительно научными данными. Но зато, если эта проверка оправдала наши надежды, мы должны еще более ценить подлинный научно-фантастический роман, раскрывающий перед нами широкие возможности использования сил природы для строительства великой социалистической культуры».