M. О. ГЕРШЕНЗОН править
<Рец. на кн.:> Иван Бунин. Том четвертый
Издание товар. «Знание». С.-Петербург, 1908
править
Серия «РУССКИЙ ПУТЬ»
И. А. БУНИН: PRO ET CONTRA
Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей
АНТОЛОГИЯ
Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 2001
Новая книга г. Бунина содержит в себе, кроме нескольких переводов («Годива» Теннисона, «Каин» Байрона и отрывки из «Золотой легенды» Лонгфелло), около шестидесяти стихотворений, написанных в 1907 году; эти последние — конечно, самая ценная часть книги.
Они не вносят новой черты в художественную физиономию г. Бунина: каким мы его знали по его предыдущим двум томам, таков он и теперь; его дарование, по-видимому, достигло полного развития и последние пять-шесть лет стоит в зените. Тот же общий колорит, та же гамма настроений, только разве больше отчетливости в переживаниях и увереннее чеканка формы. Это дарование сравнительно невелико, но оно принадлежит к чистейшим и совершеннейшим, какие знает история русской поэзии; это — некрупный, но удивительно чистой воды алмаз.
Стихотворение г. Бунина, хотя бы и не подписанное, узнаешь среди тысячи, и прежде всего — по языку. Его поэтический слог беспримерен в нашей поэзии; только Огарев до известной степени обладал этой тайной создавать певучесть из обыденных слов, так, чтобы каждый отдельный стих быль прозаически прост и точен, а вся пьеса в целом дышала поэзией. Но Огареву мешала его небрежная расплывчатость: у г. Бунина прозаизм, точность, простота языка доведены до предела. Едва ли найдется еще поэт, у которого слог был бы так неукрашен, будничен, как здесь; на протяжении десятков страниц вы не встретите ни одного эпитета (того, что называется поэтическим эпитетом), ни одного сравнения, ни одной метафоры. Это язык совершенно деловитый, твердый и сухой. Г. Бунин почти не употребляет прилагательных; у него есть целые стихотворения, — и таких немало, — где нет ни одного прилагательного, а где оно и встречается, там оно носит чисто деловой характер: оно воспроизводит какую-нибудь конкретную черту явления, обыкновенно элементарную («алеющий закат», «яркий, небесно-синий лен», и т. п.). Все поэтические наросты языка удалены — осталось простое, трезвое, реальное слово; под пером г. Бунина русский стих впервые зазвучал той строгостью речи, которая отличает высшие образцы русской прозы: прозу Пушкина и Лермонтова. Ни одного лишнего слова, ни одной без надобности красочной черты, вообще, величайшая сдержанность в слове — такова «Тамань» Лермонтова, и к этому образцу близко подошел г. Бунин.
Такое опрощение поэтического языка без ущерба для поэзии — под силу только истинному таланту. Здесь две стороны: во-первых, в простом наряде красива только настоящая красота; под традиционной пышностью поэтического слога нетрудно скрыть бедность вымысла или чувства — здесь ее нечем прикрыть; во-вторых, эта скупость на слова возможна только при величайшей меткости слова. В отношении живописной точности г. Бунин не имеет соперников среди русских поэтов. Он воспроизводит зрительный образ всегда конкретно и всегда в его простейшем виде, каким это представляется первому чувственному восприятию, и с минимальной затратой слов и красок достигает точности изумительной. Взгляните вниз с кормы корабля, когда он неподвижно стоит в гавани в яркое летнее утро; можно ли точнее изобразить текучий блеск кормы, чем это сделано в двух стихах г. Бунина:
Вверх по корме струится глянец зыбкий
От волн, от солнца и небес…
Вот чайки —
Белою яичной скорлупой
Скользят в волне зелено-голубой.
Или вот зажженное кадило:
Благоухай, звенящее кадило,
Дыханием рубиновых углей!
Или вот целая картина, неподражаемая в отношении рисунка — поэт стоит на пристани и смотрит, как отчаливает пароход:
Забил буграми жемчуг, закружился,
Зарывая малахиты под рулем.
Земля плывет. Отходит, отделился
Высокий борт. И мы назад плывем.
Мол опустел. На сор и зерна жита,
Свистя, слетелись голуби. А там
Дрожит корма, и длинный жезл бугшприта
Отходит и чертит по небесам.
Вот он закрылся мачтами, трубою,
Вот показался слева. Вдалеке
Он уж завидел море. Над водою
Уносит якорь в глине и песке.
Эта меткость глаза и пера, в соединении с глубоким поэтическим чувством, сделала г. Бунина неподражаемым мастером лирического жанра. Его лучшие стихотворения — те, где искусным подбором внешних черт картины он заставляет выступить наружу ея скрытый лиризм. Ему достаточно 24-х коротеньких строчек, чтобы нарисовать богатую реальную картину, насыщенную поэзией («На Плющихе»): горячее солнце озаряет столовую, паркет блестит, кот мурлычет на окне; бабушка сидит в качалке, курит — и думает: «вот уж и март, скоро праздники, а там лето, осень, — не успеешь оглянуться, года нет»; вдруг что-то широко блеснуло в окно: А! Это подростки несут зеркало на улице; и сидит бабушка, смотрит, как дым ее папиросы синеет и тает в светлой солнечной полосе —
…как за елью
В далекой просеке, весной.
В настоящем томе есть несколько восхитительных образчиков этой тонкой поэзии («Проводы», Слепой", «Дия», «С обезьяной»). И свои собственные настроения г. Бунин передает совершенно таким же образом — в форме конкретной картины, из которой, как облако из моря, рождается лирическое чувство. Цитированное выше стихотворение «Проводы» типично для г. Бунина: ушел пароход, — он стоит на пристани, сердце сжато грустью, — все на корме, знакомые и чужие, и всех, как близких, жаль…
А мне куда? — Март, сумерки… К вечерне
Звонят в порту… Душа весной полна,
Полна тоской… Вот огонек в таверне…
Но нет, домой! Я пьян и без вина.
Отдельно надо поставить «исторические» стихотворения г. Бунина, которых как раз в этом томе довольно много. У него нет той сосредоточенности исторического чувства, которою силен В. Брюсов, но он и здесь своими простыми средствами умеет достигать большой красоты и выразительности. Между этими пьесами в настоящем томе есть одна поистине классическая: это — «Стамбул». По улицам бродят облезлые, худые псы с печальными глазами —
Потомки тех, что из степей пришли
За пыльными скрипучими возами.
Эти первые четыре строки — удивительный художественный штрих: нынешний Стамбул мгновенно слился в вашем воображении с картиною кочевых орд в момент его завоевания мусульманами. И дальше — картина расцвета, могущества, и потом запустение — «И вой собак звучит тоской пустынь» под древней византийской базиликой, — и наконец опять черта, связывающая в одно всю историю турецкого Стамбула:
Стамбул, Стамбул! Последней мертвый стан
Последнего великого кочевья!
КОММЕНТАРИИ править
Впервые: Вестник Европы. 1908. № 6. С. 841—844, с подписью: М. Г. Печатается по этому изданию. Рецензия на кн.: Бунин И. Стихотворения 1907 г. СПб., 1908 (четвертый том пятитомного собрания сочинений, выпускавшегося товариществом «Знание»).
Михаил Осипович Гершензон (1869—1928) — историк русской литературы и общественной мысли, философ, публицист, переводчик, критик. В 1907—1908 гг. — сотрудник «Вестника Европы», ежемесячно составлявший литературную хронику, и заведующий литературным отделом в журнале «Критическое обозрение», к сотрудничеству в котором приглашал B. Брюсова, Вяч. Иванова, Андрея Белого.
…по его предыдущим двум томам… — Имеются в виду второй и третий тома собрания сочинений, вышедшие в 1903 и 1906 годах.
…"алеющий закат"… — Ср. строку: "Как нежны на алеющем закате… " из стихотворения «Растет, растет могильная трава…» (1906). …"яркий, небесно-синий лен"… — Цитата из стихотворения "Присела на могильнике Савуре… " (1907).
Вверх по корже струится глянец зыбкий От волн, от солнца и небес… — Цитата из стихотворения «На рейде» (1906).
Белою яичной скорлупой Скользят в волне зелено-голубой. — Цитата из стихотворения «И скрип и визг над бухтой, наводненной…» (1906).
Благоухай, звенящее кадило, Дыханием рубиновых углей! — Цитата из стихотворения «Ограда, крест, зеленая могила…» (1906).
Забил буграми жемчуг, закружился ~ Уносит якорь в глине и песке. — Первые три строфы из ранней редакции стихотворения «Проводы» (1907).