Русские писатели о переводе: XVIII—XX вв. Под ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова.
Л., «Советский писатель», 1960.
П. А. Вяземский — поэт и критик, примыкавший в конце 1810-х и в 1820-е годы к декабристскому движению. В этот период он выступал горячим защитником прогрессивного романтизма. Вяземский перевел прозой «Крымские сонеты» А. Мицкевича (1827) и роман Б. Констана «Адольф» (1829). В 1818 и 1820 годах он по долгу службы (Вяземский служил тогда в канцелярии императорского комиссара в Варшаве) переводил на русский язык французские речи Александра I польскому сейму.
В предисловиях к своим переводам Вяземский отстаивал принцип буквального следования оригиналу. Значительное число высказываний по различным вопросам перевода содержится в его критических и историко-литературных работах и в обширной переписке.
Полное собрание сочинений кн. П. А. Вяземского, тт. I, II, IX, X. СПб., 1878—1886.
Остафьевский архив князей Вяземских. Под редакцией и с примечаниями В. И. Саитова, тт. I, II. СПб., 1899—1901.
Мало ли чего у нас на русском языке нет? Не более свободы, чем свобод, а для изъяснения мыслей несамодержавных слово свободы во множественном необходимо. Свобода — отвлеченное выражение; свободы — действие, плод, последствие. Инде — слово русское и не низкое, и гораздо лучше употребить его, чем сказать: в других землях, в иных странах, и прочее. Что такое intermediaire[1]? — То, что связывает конец с началом, верх с низом; отчего же не можно сказать посредния. Отчего имя народа не может быть почетным, как и имя частных лиц? Например, имя Суворова было бы дано родственнику его, носящему другую фамилию. Разве нельзя бы сказать: «Даю вам это почетное имя»? Преимущество же — очевидно в сравнении с русскими, прусскими и австрийскими поляками. Современное стечение и очень быть может: одно стекается сегодня, другое завтра, а тут всё разом стеклось. Concession[2] точно так поняли: прошу не прогневаться. Прочее — иное так, а иное так быть не может под страхом казни оскорбления величеству.3
Что душа-Жуковский, и что душа Жуковского? Не его дело переводить Виргилия, и экзаметрами4. Шиллер не брался за дело Фосса: такой перевод не дело поэта, каков Жуковский, а дело хорошего стихотворца и твердого латиниста. Жуковский себя обманывает и думает обмануть других: в таком труде (поистине труде) нет разлития жизни поэтической, которая кипит в нем потаенно. Ее подавай он нам, а не спондеи считай по пальцам и не ройся в латинском словаре. В таком занятии дарование его не живет, а прозябает; не горит, а курится, не летает, а движется. Скажи ему это от меня. Зачем бросил он баллады? Что за ералаш! Свободный рыцарь романтизма записывается в учебные батальоны Клейнмихеля классиков! В нем нет ничего сродного с Виргилием!
Дай бог, чтобы Жуковский впился в Байрона. Но Байрону подражать не можно: переводи его буквально или не принимайся. В нем именно что и есть образцового, то его безобразность. Передай все дикие крики его сердца; не подливай масла в яд, который он иногда из себя выбрасывает; беснуйся, как и он, в поэтическом исступлении. Я боюсь за Жуковского: он станет девствовать, а никто не в силах, как он, выразить Байрона. Пускай начнет с четвертой песни «Пилигрима»; но только слово в слово, или я читать не буду. Передай ему все это.
Здравствуй, мой Меценас! Я весь в Горации:
Горация на шею
Себе я навязал;
Я мало разумею,
Но много прочитал.
Эти стихи точно для меня пригодились. Я целый день его читаю и плачу, что не выучился читать его в подлиннике. Читать его во французских переводах точно то же, что судить о прелестях красавицы по ее трупу: видишь черты, правильность красоты, но где эта свежесть, где взгляд, где улыбка, не подлежащие кисти живописца (а что иное переводчик?), каково ни есть его искусство? Мне сдается, что Гораций может довольно хорошо обрусеть. Был человек, который не понимал, но угадывал его: Державин. Что было бы, если ученье привело бы его к нему! У него точно горацианское наречие… Державин с Горацием земляки: природное у них смежно, коренное одно; но искусственное, благоприобретенное рассадило их.