Я вновь пред тобою! (Амфитеатров)/ДО

Я вновь предъ тобою! : Романсъ въ одномъ дѣйствіи
авторъ Александръ Валентиновичъ Амфитеатровъ

Дата созданія: Февраль 1904 года. Источникъ: Амфитеатровъ А. В. Легенды публициста. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1905. — С. 193.

Лица:

Петербургъ, Знатная особа обоего пола, изъ совершенно русскихъ нѣмцевъ.

Я.

Сцена представляетъ покой въ столь смѣшанномъ стилѣ, что самъ Станиславскій не разберетъ: нѣчто среднее между уборною балерины и кордегардіей. Петербургъ сидитъ у канцелярскаго стола, на которомъ, впрочемъ, вмѣсто грозныхъ аттрибутовъ столичной неукоснительности, красуется лишь весьма кокетливое зеркало, въ рѣзной рамѣ коего рѣзвятся зефиры и амуры. Одѣтъ Петербургъ очень странно: штановъ на немъ, по обыкновенію, нѣтъ; на правой ногѣ ботфорты со шпорой, на лѣвой башмачекъ Тальони изъ коллекціи покойнаго Базилевскаго; форменный вицмундиръ съ пуговицами всѣхъ вѣдомствъ наброшенъ прямо на розовое трико атлета-чемпіона, а по трико, черезъ всю грудь, тянется цѣпочка съ орденами — преимущественно иностраннаго происхожденія: отъ республики Гаити и прочихъ великихъ державъ, въ перемежку съ жетонами за успѣшную автомобильную ѣзду. Послѣднихъ ужасно много. На спинѣ вицмундира предусмотрительнымъ портнымъ простегано, на всякій случай, ромбовидное пространство для нашитія, по мѣрѣ надобности, бубноваго туза. Ниже виситъ нѣчто, чему хитрый Петербургъ старается придать видъ камергерскаго ключа, но, въ дѣйствительности, это только печать судебнаго пристава. Одинъ усъ, лихо закрученный и огонгруаженный^[1], стрѣлою торчитъ кверху; другой усъ остался, въ качествѣ вещественнаго доказательства, при полицейскомъ протоколѣ о франкорусскомъ избіеніи стерлитамакской мѣщанки, дѣвицы Акулины Карловны Этуаль, при исполненіи ею служебныхъ обязанностей въ кабинетѣ увеселительнаго заведенія «Плюнь да свистни». Въ глазахъ у Петербурга прыгаютъ вчерашніе не столь, впрочемъ, мальчики, сколь дѣвочки: въ одномъ — Настя Вяльцева, въ другомъ — Лина Кавальери. Вмѣсто ушей, двѣ телефонныя трубки. Голосъ зычный, но сиплый и какъ бы придушенный, напоминаетъ звукъ граммофона-гигантъ. Предъ Петербургомъ, за тѣмъ же столомъ, нѣсколько испитыхъ и очень давно не получавшихъ жалованья барышенъ неистово стучатъ на ремингтонахъ.

Петербургъ (первой барышнѣ). Пишите: «При современномъ всеобщемъ подъемѣ патріотическаго энтузіазма»… (Второй барышнѣ). Пишите: «По сему моему векселю повиненъ я»… (Третьей барышнѣ). Пишите: «О таковомъ зловредномъ образѣ мыслей и злокачественномъ доведеніи гласнаго изъ квартиронанимателей, г. Повѣсь-Носъ, имѣю честь почтительнѣйше донести на благоусмотрѣніе вашего превосходительства»… (Четвертой барышнѣ). Пишите:

Весна идетъ! весна идетъ!
Мы молодой весны гонцы,
Она насъ выслала впередъ!^[2]

(Пятой барышнѣ). Пишите: «Что японецъ — морской подлецъ, это всякому дураку извѣстно, но сверхъ того онъ, скотина, еще и жидъ, — пархатый жидъ! и съѣлъ свиное ухо!» (Шестой барышнѣ). Пишите: «Будучи отягощенъ многочисленнымъ семействомъ, осмѣливаюсь предложить вашему сіятельству слабыя силы и долговременный опытъ мой, — сердцемъ рвусь послужить вѣрою и правдою нашему чудо-богатырю, русскому солдатику, преимущественно по фланели, при вольныхъ цѣнахъ на каковую и приличныхъ званію и чину моему подъемныхъ, согласенъ довольствоваться даже ограниченнымъ окладомъ»… (Седьмой барышнѣ). Пишите: «Зюзюшка! Это подло! Браслетъ содрала въ три тысячи, а назначенія до сего времени нѣтъ. Мнѣ совсѣмъ неинтересно попасть къ шапочному разбору, чтобы кости глодать! Скажи своему vieux cochon^[3]»… (Стучатъ). Фу-у-у! Кто тамъ еще? А, впрочемъ, слава Богу, даже радъ, что помѣшали, а то уже мозги переболтались, въ душѣ яичница, и голова кругомъ пошла… (Стучатъ). Entrez^[4]! Войдите!

Я (ступаю робко и на цыпочкахъ). «Вхожу съ смущеніемъ въ забытыя палаты»^[5]… Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его… Честь имѣю явиться…

Петербургъ (благосклонно). А-а-а! Вотъ ужъ именно, какъ говоритъ нашъ добрый народъ: русскаго духа ухомъ не слыхать, глазомъ не видать, а русскій духъ смертью пахнетъ!.. Такъ ли я говорю?

Я. Вашество! Вы говорите по-русски, какъ академикъ!

Петербургъ. Вы слишкомъ любезны. Но что же вы стоите? Садитесь, пожалуйста!

Я (скромно). Благодарю васъ. Уже сидѣлъ.

Петербургъ (напѣваетъ на голосъ: «Connaissez vous l’histoire d’un vieux curé de paks^[6]»):

Весна идетъ! весна идетъ!
Мы молодой весны гонцы,
Она насъ выслала впередъ…^[2]

Какъ вы меня находите? Перемѣнился?

Я. Стали херувимы. Настоящій бельомъ^[7].

Петербургъ. О-о-о! Regardez un peu ce coquin-là^[8]: онъ у себя… тамъ, на дальнемъ сѣверѣ… сдѣлался льстецомъ! Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ? Но только искренно! Искренно!

Я (прикладываю руку къ сердцу). Вашество! Да если взять теперь одинъ домъ Елисѣева на Невскомъ… Хрустальныя окна: вагонъ пройдетъ!.. Вашество! Да — въ какихъ же Европахъ ширше?! Сказано — прогрессъ! разумѣйте, языцы, и покоряйтеся, яко съ нами Богъ!

Петербургъ (тронутый). Да-да-да… Хрустальныя окна — хрустальныя души!.. Ахъ, cher^[9]! Хрустальныя душа теперь только у меня, старика, и остались!.. Какой энтузіазмъ! какой энтузіазмъ! Читаете газеты?

Я (съ чувствомъ нѣкоторой обиды). Вашество! Или вы меня за нехристя почитаете?!

Петербургъ. Извините!

Я (съ азартомъ). Какъ же теперь человѣку грамотному газетъ не читать? Въ нихъ полезное можно вычитать! Напримѣръ, ежели у васъ бумаги очень à la baisse^[10], сейчасъ это — читаете вы въ газетѣ: потоплено столько-то японскихъ броненосцевъ! — и дѣло ваше въ шляпѣ: идете на биржу и продаете бумаги уже à la hausse^[11].

Петербургъ (съ задумчивою грустью). Къ сожалѣнію, подобныя извѣстія рѣдко оправдываются, а подобныя операціи… (инстинктивно почесываетъ о спинку стула ромбовидное пространство на спинѣ вицмундира).

Я (съ воодушевленіемъ). Вашество! Чѣмъ русскій человѣкъ не пожертвуетъ и не рискнетъ изъ патріотизма?

Петербургъ. Да, вы правы… Энтузіазмъ! энтузіазмъ!.. Знаете, когда эти тамъ… съ флагами, поютъ гимнъ… «Спаси, Господи»… знаете, трогательно! возвышаетъ душу! Даже меня, хотя и нѣмецъ, прошибла русская слеза!.. (въ экстазѣ). А, впрочемъ, почему я нѣмецъ? какой я нѣмецъ? Это все старуха Москва на меня клевещетъ, по зависти, что склонилась… помните, у Алексѣя Пушкина? «Москва склонилась, какъ вдова»^[12]… Delicieux^[13]!.. Но, чтобы ни врала старуха, а я русскій, mein lieber Freund^[14], русскій самаго лютеранскаго происхожденія!.. И моя подоплека (съ удовольствіемъ повторяетъ), мо-я по-до-пле-ка кипитъ, кипитъ, кипитъ, когда я слышу… Умремъ, кричатъ, умремъ!.. За конной полиціей пришлось посылать — иначе было не разогнать! Ей-Богу!

Я (патріотически). Если бы конная полиція не пришла, такъ бы всѣ и умерли!

Петербургъ (отвлеченный какими-то своими соображеніями). Читали вы про этого… купца… тамъ, тамъ, въ Иркутскѣ?

Я. Крупное пожертвованіе?

Петербургъ. Пожертвованіе? Нѣтъ… Знаете, пожертвованія — это прекрасно, это нужно, это благородно, но это уже вошло въ колею, объ этомъ не говорятъ… Притомъ, Орловъ-Давыдовъ побилъ такой рекордъ… (Пожимаетъ плечами съ видомъ, не то чрезвычайно уважительнымъ, не то не слишкомъ довольнымъ).

Я (съ дипломатическою выжидательностью). Да, милліонъ — сумма значительная!

Петербургъ (прорвался, — «не вынесла душа поэта!»^[15]). Знаете, cher^[9]! Я буду говорить съ откровенностью: я патріотъ, — вы слышали, но… это чрезмѣрно! увѣряю васъ: чрезмѣрно! И даже безтактно! Онъ подвелъ…

Я Кого, вашество?

Петербургъ. Ну, конечно, не насъ съ вами, но капиталистовъ подвелъ! богатую аристократію!.. Помилуйте! развѣ одинъ Орловъ-Давыдовъ патріотъ? Всѣ патріоты! И всѣ пожертвовали бы… ну, тамъ — тысячъ пять, десять, даже двадцать пять… А Орловъ-Давыдовъ вдругъ выскакиваетъ со своимъ милліономъ! Это пугаетъ, бьетъ по нервамъ, даетъ вызывающій тонъ… Неловко же пожертвовать меньше Орлова-Давыдова! Noblesse oblige^[16], хорошій тонъ требуетъ, чтобы датъ столько же, сколько Орловъ-Давыдовъ, или не давать ничего…

Я. Ну, — и?!

Петербургъ (протяжно). Не даютъ ни-че-го… Cher^[9]! Cher^[9]!.. Отечество — прекрасная вещь, но — развѣ у насъ изъ земли растутъ милліоны? Гдѣ они? Я прошу васъ, укажите мнѣ! Я въ своемъ бюджетѣ ищу: гдѣ они? Укажите! У насъ рѣпа растетъ! у насъ растетъ долгъ дворянскому банку! у насъ растетъ травка-дефицитъ, но не милліоны! не милліоны! А пропо де бюджетъ^[17]: въ новой думѣ у меня не были?

Я. Не удостоился.

Петербургъ. Ахъ, побывайте! непремѣнно побывайте! Превесело! Вообразите: публика на хорахъ — сплошь балерины… цѣлый цвѣтникъ.

Я. Ахъ, милыя!

Петербургъ. Да! Вотъ и шутите послѣ этого съ женскимъ вопросомъ! Я за эмансипацію, cher^[9]! Вы считаете меня отсталымъ бюрократомъ, чиновничьей душой, но я за эмансипацію! Я всегда говорилъ: messieurs^[18]! общественная сила будущаго въ пуантахъ и стальномъ носкѣ! А Костя Скальковскій имѣлъ дерзость увѣрять меня, будто у русскихъ танцовщицъ носки мармеладные. Farceur^[19]! Нѣтъ, онѣ… того…

Я. Зато Николай Михайловичъ Безобразовъ…

Петербургъ. Да, онъ всегда стоялъ за самобытность отечественной ноги!.. И, знаете, онѣ, эти балерины, оказываются съ большимъ пониманіемъ и критическимъ тактомъ. Апплодируютъ, шикаютъ, ножками стучатъ… прегромко!

Я. Да, если со стальнымъ носкомъ, должно быть, громко!

Петербургъ. И гласнымъ весело: то балерины имъ со сцены улыбки посылали, а теперь реваншъ: они — изъ зала на хоры — балеринамъ… Этакій alliance cordiale^[20] между общественными представителями и публикою! Дружно дѣло спорится! Представьте: Кони заставили замолчать! Excusez du peu!^[21]

Я. Вашество! Можетъ быть, тутъ не безъ интриги и зависти?

Петербургъ. Hein?!^[22]

Я. Безмолвныя пятки взревновали къ краснорѣчивому языку и умной головѣ?

Петербургъ (грозитъ пальцемъ). Но-но-но!.. О семъ, мой другъ, наименьше!.. «Языкъ и пятки»… Скажете тоже! Словно изъ Козьмы Пруткова!

Я. Или изъ каталога художественной выставки въ Пассажѣ… Тамъ все такія названія картинъ: «Мѣшокъ и шляпа», «Каска и овощи» — «Пухъ и перья», «Daunen und Feder»^[23].

Петербургъ (все еще нѣсколько «будируя^[24]»). «Языкъ и пятки»!.. А вы знаете, какая разница между языкомъ и пятками?

Я. Предположите, вашество, что не знаю.

Петербургъ. А та разница, что пятки могутъ оттоптать языкъ, а языкъ оттоптать пятокъ не можетъ… Совѣтую не забывать… Такъ о выставкахъ… Вы видѣли?

Я (не безъ отчаянія). Видѣлъ! Вашество! За что вы намъ столько выставокъ открыли?

Петербургъ. Нельзя же, mon cher^[25], теперь война… le monde s’ennuie^[26]… Исключительно по случаю японскихъ осложненій!

Я. Такъ вы бы ихъ, вашество, въ Портъ-Артурѣ устроили! Тогда японцы его и осаждать бы не стали.

Петербургъ. Вы думаете? Это идея! Въ самомъ дѣлѣ, я уже не одинъ разъ замѣчалъ, что стоитъ гдѣ нибудь устроить художественную выставку, чтобы люди туда перестали и заглядывать… Но Портъ-Артуръ возвращаетъ меня къ темѣ объ иркутскомъ купцѣ, отъ которой вы меня отвлекли: представьте, онъ узналъ, что пришла телеграмма, чтобы вагоны воинскихъ поѣздовъ обивать войлокомъ и скупилъ весь войлокъ въ городѣ, а потомъ продалъ его казнѣ по 70 коп. за аршинъ и нажилъ въ одинъ день 200.000 рублей.

Я. Какой мо…

Петербургъ (прерывая, договариваетъ)… лодчина! Я самъ нахожу: удивительный мастеръ приспособляться къ обстоятельствамъ нашъ добрый, русскій, простой душа-человѣкъ… И еще г. Меньшиковъ толкуетъ, что жиды… Нѣтъ-съ, я, какъ патріотъ, не уступлю противъ жида нашей правословной русской сметки: гдѣ можно казну облупить, тамъ хорошій русскій умъ за сто жидовъ отвѣтитъ-съ! (Мечтательно). Вотъ тоже хорошо теперь лошадей для японской кавалеріи поставлять… говорятъ, отлично платятъ!

Я (любознательно). А не повѣсятъ за это?

Петербургъ (въ гамлетовскомъ раздумьи). Вы думаете: могутъ?

Я. Отчего же нѣтъ? Висѣть можетъ все, что въ состояніи быть прицѣпленнымъ на веревку.

Петербургъ. Barbares^[27]! Вотъ они, ужасы войны, мой милый! Ахъ, я всегда говорилъ, что война — самая печальная вещь на свѣтѣ… И какой курсъ! Какъ падаютъ бумаги! Каждая пробоина въ обшивкѣ корабля — это пробоина въ моемъ карманѣ. Вотъ гдѣ наша язва! Вотъ что требуетъ обличенія! Поѣзжайте на войну, другъ мой! Опишите намъ, разоблачите ея ужасы и тайны! Знаете, что нибудь вродѣ «Войны и Миръ» Лермонтова!

Я (со смиреніемъ). Ну, что я? Могу ли я моимъ слабымъ перомъ… и такъ далѣе, и такъ далѣе? Туда теперь больше дама ѣдетъ!

Петербургъ. Ахъ, да! правда! Про это даже стихи сочинены! Я читалъ!

Подъ градъ японскихъ пуль и бомбъ
Стремится Клавдія Дестомбъ,
Разить японскія карре
Спѣшитъ Марія Пуаре.
Увидятъ грозный край приморскій
И Радошевская съ Яворской,
А Таня Щепкина-фигурка
Теперь, — увы! — ужъ портъ-артурка…^[28]

Я. Стихи, вашество, скверные, но прочитаны еще хуже.

Петербургъ. Вотъ тебѣ, дѣдушка, и Ольгинъ день! — какъ сказалъ Алексѣй Николаевичъ Бѣжецкій Алексѣю Сергѣевичу Суворину. Между тѣмъ, я учился декламаціи у Юрьева — потому что меня едва-едва не выбрали гласнымъ въ мою собственную думу.

Я. Зачѣмъ же дѣло стало, вашество?

Петербургъ (мрачно). Либералишки съѣли. Не въ тотъ участокъ попалъ. Я вѣдь больше по черной сотнѣ… (Поетъ).

Черный цвѣтъ, мрачный цвѣтъ!
Ты мнѣ милъ завсегда!^[29]

Я. Вы перечислили почти всѣхъ петербургскихъ драматическихъ дамъ, поступающихъ въ кадры писательницъ-амазонокъ. А Елисавета Александровна Шабельская?

Петербургъ (холодно и почему-то по-французски). Эль рестъ^[30].

Я (не упорствуя въ вопросѣ). Николай Ивановичъ Кравченко, я слышалъ, тоже уѣхалъ?

Петербургъ. Да, но, все-таки, на положеніи мужчины. Знаете, вродѣ дьякона, прикомандированнаго къ женскому монастырю.

Я. Дай ему Богъ хоть и въ протодьяконы! Мужчина рослый.

Петербургъ (разсѣянно). Да ѣдутъ… ѣдутъ… ѣдутъ… (Отрывисто и, видимо, отвлеченный мечтами къ совершенно посторонней мысли). Какъ вы думаете? Ста тысячъ подъемныхъ довольно?

Я. Что-о-о?

Петербургъ. И если тысячъ по пяти жалованья въ мѣсяцъ? Дадутъ?

Я. Вашество!..

Петербургъ. Ну, дорожные расходы, прогоны лошадей на десять на всѣ четырнадцать тысячъ верстъ…

Я. Вашество! Что съ вами?

Петербургъ (опамятовался). Ахъ, это вы… Извините! Благотворительностью собираюсь заняться, помощью больнымъ и раненымъ… ну, и понимаете: мысли! мысли! буря мыслей! (благочестиво) Все на пользу отечества мысли… (пытливо заглядывая мнѣ въ глаза). Ну, — вы слышали: вѣдь скромно? а? какъ вы думаете? можно разсчитывать? можно?

Я. Вашество! разсчитывать-то можно… Великъ Богъ земли русской: на что подъ нимъ разсчитывать нельзя?! — Но не боитесь ли вы, что, при столь умѣренныхъ благотворительныхъ ассигновкахъ, должно въ скорости произойти нѣкоторое изсякновеніе благотворительныхъ суммъ?

Петербургъ (убѣдительно и дружески поймалъ меня за пуговицу). Cher^[9]! А пожертвованія-то?! (Оъ жаромъ жметъ руку). Жертвуйте, голубчикъ! уговаривайте! И, знаете, вотъ вамъ добрый совѣтъ мой: непремѣнно убѣждайте всѣхъ жертвовать ровно вдвое больше того, что они дать собирались…

Я. Почему же, вашество?

Петербургъ А потому, что половину… (страшно кашляетъ).

Я. Вашество! Вашество!

Петербургъ (слабо). Бываютъ слова, которыя для горла хуже всякой мокроты… (Оправившись и очень гордо). Я хочу только сказать, что, пожертвовавъ вдвое болѣе, чѣмъ хотѣли, вы можете быть совершенно увѣрены, что половина вашего взноса непремѣнно дойдетъ до русскаго солдатика и, слѣдовательно, тогда вы поможете ему какъ разъ въ томъ размѣрѣ, какъ собирались. (Съ сантиментальнымъ свѣтомъ въ глазахъ). Прошлую войну помните?

Я. Не лишенъ воспоминаній…

Петербургъ (съ волчьимъ аппетитомъ). Какіе тогда куски! Какіе летѣли куски! Вотъ куски!

Я. Юнъ былъ, не знаю. Но въ книгѣ живота, рекомой исторія, записано, — читывалъ!

Петербургъ (наи-архи-презрительно). Въ книгѣ живота! Въ книгѣ живота! Нашли, чѣмъ пугать! Всякая книга живота, батенька, по востребованію, можетъ быть превращена въ книгу скончанія… ничего нѣтъ легче-съ!.. Книга живота!… Говорю вамъ: такіе куски летѣли, что за нихъ не жаль не токмо въ книгу живота, а… Да-съ! Вотъ это была благотворительность! И адвокаты-то пятиэтажные дома повыстроили, — тѣ, которые потомъ благотворителей на процессахъ защищали, а ужъ сами!.. ужъ сами!.. (Даже ослабъ отъ вожделѣнія и глаза прикрылъ). Какъ ваше мнѣніе… исторія иногда повторяется? возможно будетъ… и… теперь? Хоть не въ полной мѣрѣ… хоть… тѣнеобразно? А?

Я. Сказываютъ, будто «по вѣрѣ вашей и дастся вамъ».

Петербургъ. Вѣры-то въ себя много, и охоты хоть отбавляй, да вотъ контроль!.. контроль анаѳемскій!.. Господи! И зачѣмъ Тебѣ этотъ контроль? И безъ того всякой дряни много на свѣтѣ, а Ты еще контроль сотворилъ! Я спрашиваю васъ: ну, есть ли здравый смыслъ подчинять людей контролю тамъ, гдѣ кипитъ патріотическое чувство? Развѣ сухой контроль въ силахъ понять нашу широкую патріотическую натуру, сколько она… можетъ?! Оскорбительное недовѣріе и параличъ личной иниціативы, — больше ничего!!! Когда Мининъ спасалъ отечество отъ поляковъ, онъ — единственно, чего потребовалъ: messieurs les^[31] избиратели! чтобы — безъ контроля! Je vous demande un peu^[32]: чѣмъ бы мы были теперь, если бы къ Минину былъ приставленъ контроль? Мы торговали бы въ Варшавѣ швейными машинами и оксидированными часами, — voici notre futur historique, tout entier! Cher!^[33] Мининъ — вотъ кого я понимаю! Намъ нуженъ Мининъ! Мининъ! Безотчетный Мининъ! Мининъ и Мещерскій!..

Я. Пожарскій, вашество!

Петербургъ (съ досадою). Не говорите глупостей! Пожарскія бываютъ теперь только котлеты, а я имѣю въ виду совсѣмъ другое кушанье! (декламируетъ) Мининъ-Мещерскій — и никакого контроля! Да еще — всѣхъ бы этихъ щелкоперовъ, писакъ, бумагомаракъ… (Видя, что я, совершенно испуганный, собираюсь расточиться въ воздухѣ, яко врази его). Не исчезайте! Я кончилъ… Dixi et animam laevavi!^[34] Voilà tout!^[35] (Внезапно потерявъ апломбъ, съ почти слезливою пугливостью). Cher^[9]! А какъ вы думаете: не опоздалъ я? Еще пристроятъ? Зачислятъ?

Я. Развѣ такъ много кандидатовъ?

Петербургъ (съ отчаяніемъ). Легіонъ! Толпы! Тучи!

Я. Позвольте: да, можетъ быть, это сестры и братья милосердія?

Петербургъ. Ну, вотъ! Не знаю я? За кого вы меня принимаете? Что же я, по вашему, уже Козьмы и Даміана безсребренниковъ отъ Ротштейна не отличу? Какіе тамъ сестры и братья?! Эту публику совсѣмъ въ другомъ мѣстѣ записываютъ. Дѣловикъ валитъ, дѣловикъ…

Я. Большая конкурренція?

Петербургъ. Въ канцеляріи. стоятъ, въ корридорахъ стоятъ, на лѣстницѣ стоятъ, въ раздѣвальной стоятъ, на площади стоятъ… И у всѣхъ прошенія-съ! А въ прошеніяхъ — подъемныя и окладъ-съ! Окладъи подъемныя-съ! (С яростью). Движеніе на улицѣ замедляютъ! такой патріотизмъ… Вотъ бы куда конную полицію-то! Не понимаю, чего начальство зѣваетъ! (Вынимаетъ изъ кармана думскіе часы и смотритъ съ ужасомъ). Батюшки! Сейчасъ тамъ пріемъ… Надо спѣшить, бѣжать…

Я. Да вы не волнуйтесь: они впередъ бѣгутъ.

Онъ. Нѣтъ, нѣтъ, не говорите. Иногда и вѣрно ходятъ.

Я (видя, что человѣкъ въ трехъ волненіяхъ и ему не до меня). Не смѣя долѣе утруждать вашества…

Петербургъ (съ нетерпѣніемъ). Всего хорошаго, всего хорошаго… (Схватился за голову). А машинки-то мои молчатъ, а письма-то мои не достуканы… (Я въ пустыню удаляюсь, оставляя Петербургъ въ совершеннѣйшей простраціи. Послѣднія слова, которыя я, уходя, слышу):

— По сему моему векселю повиненъ я… При достаточныхъ подъемныхъ согласенъ довольствоваться даже скуднымъ содержаніемъ…

Примѣчанія

1. фр.
2. Ѳ. И. Тютчевъ «Весеннія воды»
3. фр.
4. фр.
5. А. Н. Майковъ «Вхожу съ смущеніемъ въ забытыя палаты…»
6. фр.
7. фр.
8. фр.
9. фр.
10. фр.
11. фр.
12. Необходим источник
13. фр.
14. нѣм. mein lieber Freund — мой дорогой другъ.
15. М. Ю. Лермонтовъ «Смерть поэта»
16. фр.
17. фр.
18. фр.
19. фр.
20. фр.
21. фр.
22. фр.
23. нѣм. Daunen und Feder — Пухъ и перья.
24. фр.
25. фр.
26. фр.
27. фр.
28. Необходим источник
29. Необходим источник
30. фр.
31. фр.
32. фр.
33. фр.
34. лат. Dixi et animam laevavi! — Высказался и облегчилъ душу!
35. фр.