Я вновь пред тобою! (Амфитеатров)

Я вновь пред тобою! : Романс в одном действии
автор Александр Валентинович Амфитеатров

Дата создания: Февраль 1904 года. Источник: Амфитеатров А. В. Легенды публициста. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1905. — С. 193.

Лица:

Петербург, Знатная особа обоего пола, из совершенно русских немцев.

Я.

Сцена представляет покой в столь смешанном стиле, что сам Станиславский не разберёт: нечто среднее между уборною балерины и кордегардией. Петербург сидит у канцелярского стола, на котором, впрочем, вместо грозных атрибутов столичной неукоснительности, красуется лишь весьма кокетливое зеркало, в резной раме коего резвятся зефиры и амуры. Одет Петербург очень странно: штанов на нём, по обыкновению, нет; на правой ноге ботфорты со шпорой, на левой башмачок Тальони из коллекции покойного Базилевского; форменный вицмундир с пуговицами всех ведомств наброшен прямо на розовое трико атлета-чемпиона, а по трико, через всю грудь, тянется цепочка с орденами — преимущественно иностранного происхождения: от республики Гаити и прочих великих держав, вперемежку с жетонами за успешную автомобильную езду. Последних ужасно много. На спине вицмундира предусмотрительным портным простёгано, на всякий случай, ромбовидное пространство для нашития, по мере надобности, бубнового туза. Ниже висит нечто, чему хитрый Петербург старается придать вид камергерского ключа, но, в действительности, это только печать судебного пристава. Один ус, лихо закрученный и огонгруаженный^[1], стрелою торчит кверху; другой ус остался, в качестве вещественного доказательства, при полицейском протоколе о франкорусском избиении стерлитамакской мещанки, девицы Акулины Карловны Этуаль, при исполнении ею служебных обязанностей в кабинете увеселительного заведения «Плюнь да свистни». В глазах у Петербурга прыгают вчерашние не столь, впрочем, мальчики, сколь девочки: в одном — Настя Вяльцева, в другом — Лина Кавальери. Вместо ушей, две телефонные трубки. Голос зычный, но сиплый и как бы придушенный, напоминает звук граммофона-гигант. Пред Петербургом, за тем же столом, несколько испитых и очень давно не получавших жалованья барышень неистово стучат на ремингтонах.

Петербург (первой барышне). Пишите: «При современном всеобщем подъёме патриотического энтузиазма»… (Второй барышне). Пишите: «По сему моему векселю повинен я»… (Третьей барышне). Пишите: «О таковом зловредном образе мыслей и злокачественном доведении гласного из квартиронанимателей, г. Повесь-Нос, имею честь почтительнейше донести на благоусмотрение вашего превосходительства»… (Четвертой барышне). Пишите:

Весна идёт! весна идёт!
Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперёд!^[2]

(Пятой барышне). Пишите: «Что японец — морской подлец, это всякому дураку известно, но сверх того он, скотина, ещё и жид, — пархатый жид! и съел свиное ухо!» (Шестой барышне). Пишите: «Будучи отягощён многочисленным семейством, осмеливаюсь предложить вашему сиятельству слабые силы и долговременный опыт мой, — сердцем рвусь послужить верою и правдою нашему чудо-богатырю, русскому солдатику, преимущественно по фланели, при вольных ценах на каковую и приличных званию и чину моему подъёмных, согласен довольствоваться даже ограниченным окладом»… (Седьмой барышне). Пишите: «Зюзюшка! Это подло! Браслет содрала в три тысячи, а назначения до сего времени нет. Мне совсем неинтересно попасть к шапочному разбору, чтобы кости глодать! Скажи своему vieux cochon^[3]»… (Стучат). Фу-у-у! Кто там ещё? А, впрочем, слава Богу, даже рад, что помешали, а то уже мозги переболтались, в душе яичница, и голова кругом пошла… (Стучат). Entrez^[4]! Войдите!

Я (ступаю робко и на цыпочках). «Вхожу с смущением в забытые палаты»^[5]… Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его… Честь имею явиться…

Петербург (благосклонно). А-а-а! Вот уж именно, как говорит наш добрый народ: русского духа ухом не слыхать, глазом не видать, а русский дух смертью пахнет!.. Так ли я говорю?

Я. Вашество! Вы говорите по-русски, как академик!

Петербург. Вы слишком любезны. Но что же вы стоите? Садитесь, пожалуйста!

Я (скромно). Благодарю вас. Уже сидел.

Петербург (напевает на голос: «Connaissez vous l’histoire d’un vieux curé de paks^[6]»):

Весна идёт! весна идёт!
Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперёд…^[2]

Как вы меня находите? Переменился?

Я. Стали херувимы. Настоящий бельом^[7].

Петербург. О-о-о! Regardez un peu ce coquin-là^[8]: он у себя… там, на дальнем севере… сделался льстецом! Нет, в самом деле? Но только искренно! Искренно!

Я (прикладываю руку к сердцу). Вашество! Да если взять теперь один дом Елисеева на Невском… Хрустальные окна: вагон пройдёт!.. Вашество! Да — в каких же Европах ширше?! Сказано — прогресс! разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог!

Петербург (тронутый). Да-да-да… Хрустальные окна — хрустальные души!.. Ах, cher^[9]! Хрустальные душа теперь только у меня, старика, и остались!.. Какой энтузиазм! какой энтузиазм! Читаете газеты?

Я (с чувством некоторой обиды). Вашество! Или вы меня за нехристя почитаете?!

Петербург. Извините!

Я (с азартом). Как же теперь человеку грамотному газет не читать? В них полезное можно вычитать! Например, ежели у вас бумаги очень à la baisse^[10], сейчас это — читаете вы в газете: потоплено столько-то японских броненосцев! — и дело ваше в шляпе: идёте на биржу и продаёте бумаги уже à la hausse^[11].

Петербург (с задумчивою грустью). К сожалению, подобные известия редко оправдываются, а подобные операции… (инстинктивно почёсывает о спинку стула ромбовидное пространство на спине вицмундира).

Я (с воодушевлением). Вашество! Чем русский человек не пожертвует и не рискнёт из патриотизма?

Петербург. Да, вы правы… Энтузиазм! энтузиазм!.. Знаете, когда эти там… с флагами, поют гимн… «Спаси, Господи»… знаете, трогательно! возвышает душу! Даже меня, хотя и немец, прошибла русская слеза!.. (в экстазе). А, впрочем, почему я немец? какой я немец? Это всё старуха Москва на меня клевещет, по зависти, что склонилась… помните, у Алексея Пушкина? «Москва склонилась, как вдова»^[12]… Delicieux^[13]!.. Но, чтобы ни врала старуха, а я русский, mein lieber Freund^[14], русский самого лютеранского происхождения!.. И моя подоплёка (с удовольствием повторяет), мо-я по-до-плё-ка кипит, кипит, кипит, когда я слышу… Умрём, кричат, умрём!.. За конной полицией пришлось посылать — иначе было не разогнать! Ей-Богу!

Я (патриотически). Если бы конная полиция не пришла, так бы все и умерли!

Петербург (отвлечённый какими-то своими соображениями). Читали вы про этого… купца… там, там, в Иркутске?

Я. Крупное пожертвование?

Петербург. Пожертвование? Нет… Знаете, пожертвования — это прекрасно, это нужно, это благородно, но это уже вошло в колею, об этом не говорят… Притом, Орлов-Давыдов побил такой рекорд… (Пожимает плечами с видом, не то чрезвычайно уважительным, не то не слишком довольным).

Я (с дипломатическою выжидательностью). Да, миллион — сумма значительная!

Петербург (прорвался, — «не вынесла душа поэта!»^[15]). Знаете, cher^[9]! Я буду говорить с откровенностью: я патриот, — вы слышали, но… это чрезмерно! уверяю вас: чрезмерно! И даже бестактно! Он подвёл…

Я Кого, вашество?

Петербург. Ну, конечно, не нас с вами, но капиталистов подвёл! богатую аристократию!.. Помилуйте! разве один Орлов-Давыдов патриот? Все патриоты! И все пожертвовали бы… ну, там — тысяч пять, десять, даже двадцать пять… А Орлов-Давыдов вдруг выскакивает со своим миллионом! Это пугает, бьёт по нервам, даёт вызывающий тон… Неловко же пожертвовать меньше Орлова-Давыдова! Noblesse oblige^[16], хороший тон требует, чтобы дат столько же, сколько Орлов-Давыдов, или не давать ничего…

Я. Ну, — и?!

Петербург (протяжно). Не дают ни-че-го… Cher^[9]! Cher^[9]!.. Отечество — прекрасная вещь, но — разве у нас из земли растут миллионы? Где они? Я прошу вас, укажите мне! Я в своём бюджете ищу: где они? Укажите! У нас репа растёт! у нас растёт долг дворянскому банку! у нас растёт травка-дефицит, но не миллионы! не миллионы! А пропо де бюджет^[17]: в новой думе у меня не были?

Я. Не удостоился.

Петербург. Ах, побывайте! непременно побывайте! Превесёло! Вообразите: публика на хорах — сплошь балерины… целый цветник.

Я. Ах, милые!

Петербург. Да! Вот и шутите после этого с женским вопросом! Я за эмансипацию, cher^[9]! Вы считаете меня отсталым бюрократом, чиновничьей душой, но я за эмансипацию! Я всегда говорил: messieurs^[18]! общественная сила будущего в пуантах и стальном носке! А Костя Скальковский имел дерзость уверять меня, будто у русских танцовщиц носки мармеладные. Farceur^[19]! Нет, они… того…

Я. Зато Николай Михайлович Безобразов…

Петербург. Да, он всегда стоял за самобытность отечественной ноги!.. И, знаете, они, эти балерины, оказываются с большим пониманием и критическим тактом. Аплодируют, шикают, ножками стучат… прегромко!

Я. Да, если со стальным носком, должно быть, громко!

Петербург. И гласным весело: то балерины им со сцены улыбки посылали, а теперь реванш: они — из зала на хоры — балеринам… Этакий alliance cordiale^[20] между общественными представителями и публикою! Дружно дело спорится! Представьте: Кони заставили замолчать! Excusez du peu!^[21]

Я. Вашество! Может быть, тут не без интриги и зависти?

Петербург. Hein?!^[22]

Я. Безмолвные пятки взревновали к красноречивому языку и умной голове?

Петербург (грозит пальцем). Но-но-но!.. О сём, мой друг, наименьше!.. «Язык и пятки»… Скажете тоже! Словно из Козьмы Пруткова!

Я. Или из каталога художественной выставки в Пассаже… Там всё такие названия картин: «Мешок и шляпа», «Каска и овощи» — «Пух и перья», «Daunen und Feder»^[23].

Петербург (всё ещё несколько «будируя^[24]»). «Язык и пятки»!.. А вы знаете, какая разница между языком и пятками?

Я. Предположите, вашество, что не знаю.

Петербург. А та разница, что пятки могут оттоптать язык, а язык оттоптать пяток не может… Советую не забывать… Так о выставках… Вы видели?

Я (не без отчаяния). Видел! Вашество! За что вы нам столько выставок открыли?

Петербург. Нельзя же, mon cher^[25], теперь война… le monde s’ennuie^[26]… Исключительно по случаю японских осложнений!

Я. Так вы бы их, вашество, в Порт-Артуре устроили! Тогда японцы его и осаждать бы не стали.

Петербург. Вы думаете? Это идея! В самом деле, я уже не один раз замечал, что стоит где нибудь устроить художественную выставку, чтобы люди туда перестали и заглядывать… Но Порт-Артур возвращает меня к теме об иркутском купце, от которой вы меня отвлекли: представьте, он узнал, что пришла телеграмма, чтобы вагоны воинских поездов обивать войлоком и скупил весь войлок в городе, а потом продал его казне по 70 коп. за аршин и нажил в один день 200.000 рублей.

Я. Какой мо…

Петербург (прерывая, договаривает)… лодчина! Я сам нахожу: удивительный мастер приспособляться к обстоятельствам наш добрый, русский, простой душа-человек… И ещё г. Меньшиков толкует, что жиды… Нет-с, я, как патриот, не уступлю против жида нашей правословной русской смётки: где можно казну облупить, там хороший русский ум за сто жидов ответит-с! (Мечтательно). Вот тоже хорошо теперь лошадей для японской кавалерии поставлять… говорят, отлично платят!

Я (любознательно). А не повесят за это?

Петербург (в гамлетовском раздумьи). Вы думаете: могут?

Я. Отчего же нет? Висеть может всё, что в состоянии быть прицепленным на верёвку.

Петербург. Barbares^[27]! Вот они, ужасы войны, мой милый! Ах, я всегда говорил, что война — самая печальная вещь на свете… И какой курс! Как падают бумаги! Каждая пробоина в обшивке корабля — это пробоина в моём кармане. Вот где наша язва! Вот что требует обличения! Поезжайте на войну, друг мой! Опишите нам, разоблачите её ужасы и тайны! Знаете, что нибудь вроде «Войны и Мир» Лермонтова!

Я (со смирением). Ну, что я? Могу ли я моим слабым пером… и так далее, и так далее? Туда теперь больше дама едет!

Петербург. Ах, да! правда! Про это даже стихи сочинены! Я читал!

Под град японских пуль и бомб
Стремится Клавдия Дестомб,
Разить японские каре
Спешит Мария Пуаре.
Увидят грозный край приморский
И Радошевская с Яворской,
А Таня Щепкина-фигурка
Теперь, — увы! — уж порт-артурка…^[28]

Я. Стихи, вашество, скверные, но прочитаны ещё хуже.

Петербург. Вот тебе, дедушка, и Ольгин день! — как сказал Алексей Николаевич Бежецкий Алексею Сергеевичу Суворину. Между тем, я учился декламации у Юрьева — потому что меня едва-едва не выбрали гласным в мою собственную думу.

Я. Зачем же дело стало, вашество?

Петербург (мрачно). Либералишки съели. Не в тот участок попал. Я ведь больше по чёрной сотне… (Поёт).

Чёрный цвет, мрачный цвет!
Ты мне мил завсегда!^[29]

Я. Вы перечислили почти всех петербургских драматических дам, поступающих в кадры писательниц-амазонок. А Елизавета Александровна Шабельская?

Петербург (холодно и почему-то по-французски). Эль рест^[30].

Я (не упорствуя в вопросе). Николай Иванович Кравченко, я слышал, тоже уехал?

Петербург. Да, но, всё-таки, на положении мужчины. Знаете, вроде дьякона, прикомандированного к женскому монастырю.

Я. Дай ему Бог хоть и в протодьяконы! Мужчина рослый.

Петербург (рассеянно). Да едут… едут… едут… (Отрывисто и, видимо, отвлечённый мечтами к совершенно посторонней мысли). Как вы думаете? Ста тысяч подъёмных довольно?

Я. Что-о-о?

Петербург. И если тысяч по пяти жалованья в месяц? Дадут?

Я. Вашество!..

Петербург. Ну, дорожные расходы, прогоны лошадей на десять на все четырнадцать тысяч вёрст…

Я. Вашество! Что с вами?

Петербург (опамятовался). Ах, это вы… Извините! Благотворительностью собираюсь заняться, помощью больным и раненым… ну, и понимаете: мысли! мысли! буря мыслей! (благочестиво) Всё на пользу отечества мысли… (пытливо заглядывая мне в глаза). Ну, — вы слышали: ведь скромно? а? как вы думаете? можно рассчитывать? можно?

Я. Вашество! рассчитывать-то можно… Велик Бог земли русской: на что под ним рассчитывать нельзя?! — Но не боитесь ли вы, что, при столь умеренных благотворительных ассигновках, должно в скорости произойти некоторое иссякновение благотворительных сумм?

Петербург (убедительно и дружески поймал меня за пуговицу). Cher^[9]! А пожертвования-то?! (О жаром жмёт руку). Жертвуйте, голубчик! уговаривайте! И, знаете, вот вам добрый совет мой: непременно убеждайте всех жертвовать ровно вдвое больше того, что они дать собирались…

Я. Почему же, вашество?

Петербург А потому, что половину… (страшно кашляет).

Я. Вашество! Вашество!

Петербург (слабо). Бывают слова, которые для горла хуже всякой мокроты… (Оправившись и очень гордо). Я хочу только сказать, что, пожертвовав вдвое более, чем хотели, вы можете быть совершенно уверены, что половина вашего взноса непременно дойдёт до русского солдатика и, следовательно, тогда вы поможете ему как раз в том размере, как собирались. (С сентиментальным светом в глазах). Прошлую войну помните?

Я. Не лишён воспоминаний…

Петербург (с волчьим аппетитом). Какие тогда куски! Какие летели куски! Вот куски!

Я. Юн был, не знаю. Но в книге живота, рекомой история, записано, — читывал!

Петербург (наи-архи-презрительно). В книге живота! В книге живота! Нашли, чем пугать! Всякая книга живота, батенька, по востребованию, может быть превращена в книгу скончания… ничего нет легче-с!.. Книга живота!… Говорю вам: такие куски летели, что за них не жаль не токмо в книгу живота, а… Да-с! Вот это была благотворительность! И адвокаты-то пятиэтажные дома повыстроили, — те, которые потом благотворителей на процессах защищали, а уж сами!.. уж сами!.. (Даже ослаб от вожделения и глаза прикрыл). Как ваше мнение… история иногда повторяется? возможно будет… и… теперь? Хоть не в полной мере… хоть… тенеобразно? А?

Я. Сказывают, будто «по вере вашей и дастся вам».

Петербург. Веры-то в себя много, и охоты хоть отбавляй, да вот контроль!.. контроль анафемский!.. Господи! И зачем Тебе этот контроль? И без того всякой дряни много на свете, а Ты ещё контроль сотворил! Я спрашиваю вас: ну, есть ли здравый смысл подчинять людей контролю там, где кипит патриотическое чувство? Разве сухой контроль в силах понять нашу широкую патриотическую натуру, сколько она… может?! Оскорбительное недоверие и паралич личной инициативы, — больше ничего!!! Когда Минин спасал отечество от поляков, он — единственно, чего потребовал: messieurs les^[31] избиратели! чтобы — без контроля! Je vous demande un peu^[32]: чем бы мы были теперь, если бы к Минину был приставлен контроль? Мы торговали бы в Варшаве швейными машинами и оксидированными часами, — voici notre futur historique, tout entier! Cher!^[33] Минин — вот кого я понимаю! Нам нужен Минин! Минин! Безотчётный Минин! Минин и Мещерский!..

Я. Пожарский, вашество!

Петербург (с досадою). Не говорите глупостей! Пожарские бывают теперь только котлеты, а я имею в виду совсем другое кушанье! (декламирует) Минин-Мещерский — и никакого контроля! Да ещё — всех бы этих щелкоперов, писак, бумагомарак… (Видя, что я, совершенно испуганный, собираюсь расточиться в воздухе, яко врази его). Не исчезайте! Я кончил… Dixi et animam laevavi!^[34] Voilà tout!^[35] (Внезапно потеряв апломб, с почти слезливою пугливостью). Cher^[9]! А как вы думаете: не опоздал я? Ещё пристроят? Зачислят?

Я. Разве так много кандидатов?

Петербург (с отчаянием). Легион! Толпы! Тучи!

Я. Позвольте: да, может быть, это сёстры и братья милосердия?

Петербург. Ну, вот! Не знаю я? За кого вы меня принимаете? Что же я, по вашему, уже Козьмы и Дамиана бессребреников от Ротштейна не отличу? Какие там сёстры и братья?! Эту публику совсем в другом месте записывают. Деловик валит, деловик…

Я. Большая конкуренция?

Петербург. В канцелярии. стоят, в коридорах стоят, на лестнице стоят, в раздевальной стоят, на площади стоят… И у всех прошения-с! А в прошениях — подъёмные и оклад-с! Оклады подъёмные-с! (С яростью). Движение на улице замедляют! такой патриотизм… Вот бы куда конную полицию-то! Не понимаю, чего начальство зевает! (Вынимает из кармана думские часы и смотрит с ужасом). Батюшки! Сейчас там приём… Надо спешить, бежать…

Я. Да вы не волнуйтесь: они вперёд бегут.

Он. Нет, нет, не говорите. Иногда и верно ходят.

Я (видя, что человек в трёх волнениях и ему не до меня). Не смея долее утруждать вашества…

Петербург (с нетерпением). Всего хорошего, всего хорошего… (Схватился за голову). А машинки-то мои молчат, а письма-то мои не достуканы… (Я в пустыню удаляюсь, оставляя Петербург в совершеннейшей прострации. Последние слова, которые я, уходя, слышу):

— По сему моему векселю повинен я… При достаточных подъёмных согласен довольствоваться даже скудным содержанием…

Примечания

1. фр.
2. Ф. И. Тютчев «Весенние воды»
3. фр.
4. фр.
5. А. Н. Майков «Вхожу с смущением в забытые палаты…»
6. фр.
7. фр.
8. фр.
9. фр.
10. фр.
11. фр.
12. Необходим источник
13. фр.
14. нем. mein lieber Freund — мой дорогой друг.
15. М. Ю. Лермонтов «Смерть поэта»
16. фр.
17. фр.
18. фр.
19. фр.
20. фр.
21. фр.
22. фр.
23. нем. Daunen und Feder — Пух и перья.
24. фр.
25. фр.
26. фр.
27. фр.
28. Необходим источник
29. Необходим источник
30. фр.
31. фр.
32. фр.
33. фр.
34. лат. Dixi et animam laevavi! — Высказался и облегчил душу!
35. фр.