Юха (Ахо; Благовещенская)/ДО

Юха
авторъ Юхани Ахо, пер. Мария Павловна Благовещенская

Оригинал: финскій, опубл.: 1911. — Источникъ: «Современникъ», кн. XI—XII, 1914. az.lib.ru • «Современникъ», кн. XXIII—XXIV, 1914.

I · II · III · IV · V · VI · VII · VIII · IX · X · XI · XII · XIII · XIV · XV · XVI

Юхани Ахо

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

Юха.

Повѣсть Юхани Ахо. (Сокращенный переводъ съ финскаго).

I.

Приземистый человѣкъ, одѣтый въ грубую рубаху изъ домотканой матеріи, съ берестяными башмаками на ногахъ рубитъ деревья на склонѣ высокой горы. Не успѣетъ упасть на землю одна береза, какъ уже листва другой начинаетъ трепетать, и щепки разлетаются въ разныя стороны. Не выпрямляя спины, онъ рубитъ одно дерево за другимъ, точно ивовые кусты.

Гора, на склонѣ которой онъ работаетъ, лежитъ посреди необозримой, пустынной мѣстности; тамъ и сямъ возвышаются горы, точно кочки на затопленномъ лугу. Всѣ онѣ до самой вершины покрыты лѣсомъ, за исключеніемъ той, на которой работаетъ этотъ человѣкъ; съ солнечной стороны она до половины вырублена, но видно, что со временемъ лѣсъ на ней будетъ уничтоженъ до самой вершины. Внизу, среди густого лѣса, въ просѣкѣ зеленѣетъ небольшое поле, засѣянное рожью; еще ниже, по другую сторону, виднѣется крестьянскій дворъ. Онъ расположенъ на длинномъ мысу, а кругомъ синѣютъ небольшія озера, заливы, пѣнятся водопады и пороги…

Дворъ виденъ, какъ на ладони, съ того мѣста, гдѣ рубитъ деревья человѣкъ. Вотъ онъ пересталъ работать, посмотрѣлъ внизъ на свое поле, на избу, на водопадъ… потомъ взмахнулъ топоромъ, какъ бы желая всадить его въ пень, чтобы отдохнуть немного, однако, вмѣсто этого принялся за новое дерево и продолжалъ рубить равномѣрными, однообразными движеніями — приземистый, въ грубой рубахѣ, съ берестяными башмаками на нотахъ.

— Сегодня они опять поссорились, опять наговорили другъ другу обидныхъ словъ. Подумать только, что она могла сказать это! Можетъ быть это и правда, но какъ у нея хватило духу сказать ему: «Старый хрычъ, кривоногая обезьяна?..»

— Развѣ я виноватъ въ томъ, что у меня отъ природы есть недостатокъ? Вѣдь она видѣла это, когда выходила за меня; вѣдь знала же она, что я прихрамываю на лѣвую ногу! — но какъ она могла сказать это?!

Онъ пересталъ работать, положилъ топоръ на землю и сѣлъ.

Прежде, когда у нея вырывалось недоброе слово, она сейчасъ же раскаивалась, и дѣло кончалось миромъ. Если бы она сегодня сама принесла мнѣ обѣдъ, то все было бы хорошо. Если бы я издалека услыхалъ ея шаги, то показалъ бы ей, что я все давно забылъ. Приди она сюда сегодня, какъ бывало прежде, съ веселой пѣсней, я замычалъ бы ей въ отвѣтъ, какъ быкъ, я заревѣлъ бы, какъ медвѣдь, въ знакъ того, что все забыто.

Онъ попробовалъ вообразить себѣ, что Марья еще придетъ. Листва тихо шелестѣла, колеблемая теплымъ вѣтеркомъ, тишина дѣйствовала такъ успокаивающе. — Ну, а если она даже и сказала это? Вѣдь она не хотѣла обидѣть меня. Я посажу ее на ту раздвоенную березу, на которой она такъ часто сидѣла дѣвочкой. Я назову ее лѣсной королевой, — ей нравится, когда я называю ее такъ, хотя она и дѣлаетъ видъ, будто совсѣмъ не слушаетъ меня. «Помоги мнѣ, Юха», вдругъ крикнетъ она, — «мнѣ самой не сойти внизъ». И тоненькая, легкая она обниметъ меня за шею, я понесу ее ра своихъ рукахъ и спущу на землю только тамъ, внизу.

Юха сидѣлъ неподвижно, скрестивъ руки на колѣняхъ и неопредѣленно глядя на поваленныя деревья. Онъ такъ и видѣлъ передъ собой Марью такой, какой она была въ первое время послѣ свадьбы. Простоволосая, съ спущеннымъ на плечи платкомъ она ходитъ по ихъ первой лѣсосѣкѣ, на которой они вмѣстѣ работали. Онъ рубилъ деревья, а она обрѣзала листья для корма скоту, и вѣтви на вѣники небольшимъ серпомъ, который онъ самъ для нея выковалъ. И такъ она приходила къ нему въ лѣсъ, въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ — веселая и жизнерадостная. Ея пѣсни приносили ему удачу во всѣхъ его работахъ. Юха отлично зналъ, почему посѣвы его не трогаютъ ни морозы, ни засухи: вѣдь въ домѣ у него поселился добрый геній лѣса, прекрасный цвѣтокъ Кареліи, владычица этихъ необозримыхъ мѣстъ, которая пришла къ нему Богъ вѣсть изъ какого уголка, далекихъ невѣдомыхъ горъ.

Теперь Марья ужъ не приходитъ къ нему на работу, не позволяетъ ему брать себя на руки, не приноситъ ему обѣда: она сердита на своего стараго мужа и неласкова съ нимъ.

И все-таки Юха напряженно прислушивался къ каждому звуку даже тогда, когда щепки со свистомъ разлетались въ разныя стороны.

— Что это? Кажется, кто-то крикнулъ? — Онъ сталъ пристально всматриваться въ даль и вскочилъ на камень, на которомъ только что сидѣлъ. Нѣтъ, никого не видать! Но, можетъ быть, это крикнули тамъ, внизу? Съ противоположной стороны отлично видно, кто идетъ. Оттуда открывается видъ до самой избы вдоль тропинки по лѣсосѣкѣ и по полю. Если бы онъ уже раньше не стоялъ тамъ, такое безчисленное количество разъ, напрасно ожидая Марью, то онъ и теперь пошелъ бы туда. Но онъ остался на старомъ мѣстѣ, схватилъ топоръ и съ такимъ рвеніемъ принялся за работу, что каждое поваленное дерево приближало его къ тому мѣсту, откуда открывался видъ на дорогу. Онъ рубилъ только ближайшія деревья, чтобы скорѣе достигнуть цѣли.

Нѣтъ, никого не видать! Коровы спокойно лежали на солнцѣ и лѣниво пережевывали жвачку. По заливу медленно скользили двѣ лодки, третья шла сзади, ближе къ берегу, какъ бы скрываясь въ тѣни. Юха сейчасъ же узналъ, что первыя двѣ лодки были съ русской стороны и, повидимому, принадлежали коробейникамъ кареламъ. Не трудно было догадаться, что они и не думаютъ огибать мыса, а собираются пристать къ его берегу и перетащить лодки по сушѣ на ту сторону, чтобы избѣжать опасныхъ пороговъ. Имъ навѣрное понадобится лошадь. Не пойти ли туда? Впрочемъ, Марья поможетъ имъ.

Третья лодка принадлежала угольщикамъ. Юха сейчасъ же узналъ ее. Онъ отвернулся и сталъ рубить деревья, направляясь вверхъ по горѣ, а потомъ обратно, и снова пришелъ къ мѣсту своего наблюденія. Однако, и теперь никого не было видно. Онъ вырубилъ еще одинъ рядъ деревьевъ, но, тутъ имъ овладѣла сильная усталость, и онъ опустился на камень. Какъ у нихъ дошло до этого?

— Прежде она всегда сама приносила мнѣ обѣдъ, какъ бы далеко я ни работалъ, приносила жареную рыбу и простоквашу… теперь я слишкомъ старъ для нея. «Старый хрычъ, кривоногая обезьяна…» можетъ быть. Но развѣ я хоть разъ упрекнулъ ее въ томъ, что она была бѣдна, что у нея гроша за душой не было, когда я бралъ ее? Что я выстроилъ ей домъ, вырубилъ лѣсъ, засѣялъ поле? Не все ли равно, сколько мнѣ лѣтъ, и на кого я похожъ, лишь бы я былъ мужчиной, настоящимъ мужчиной. Надо смотрѣть, на что человѣкъ годенъ… Развѣ не стоить тамъ изба, выстроенная моими собственными руками въ глухомъ непроходимомъ лѣсу на берегу пѣнящихся пороговъ? А конюшня, сараи, хлѣвъ, баня, лошадь и пять коровъ? Скажи-ка мнѣ, Марья, кто еще сдѣлалъ бы все это для нищенки, для найденыша безъ роду безъ племени? Неужели было бы лучше жить рабой у себя на родинѣ или работницей въ домѣ моей матери? А какъ ты меня отблагодарила за все? Ужъ не думаетъ ли она, я терпѣла кое-какъ, пока онъ не былъ такимъ старымъ, не кряхтѣлъ и не охалъ…

Юха сейчасъ же раскаялся. — За что я обвиняю ее? Вѣдь она была тогда еще совсѣмъ ребенкомъ. Я самъ долженъ былъ понять. А теперь? Ахъ, если бы она хоть разъ порадовалась тому, чему радуется мое сердце! Если бы она какъ-нибудь сказала мнѣ: «Вотъ ты вырубилъ и еще большой кусокъ лѣса. Какое у насъ будетъ хорошее поле». — Нѣтъ, на это нечего расчитывать… Все дѣло въ томъ, что у нея нѣтъ дѣтей. Она тоже грустить объ этомъ. И ихъ у насъ никогда не будетъ. Откуда же имъ быть, когда, она сама не хочетъ…

Вдругъ онъ услыхалъ удары топора! — невѣрные, нерѣшительные, наносимые неопытной рукой. Юха вздрогнулъ и вскочилъ. Неужели это Марья? Что, если она сама несетъ ему обѣдъ, и по дорогѣ остановилась, чтобы нарубить вѣтвей? Кто знаетъ, быть можетъ, она уже давно тамъ?

Но это была не Марья, а Кайса. Можетъ быть, она послала Кайсу впередъ, а сама придетъ послѣ съ обѣдомъ? Нѣтъ, въ рукахъ у Кайсы былъ узелъ съ ѣдой.

Работница начала было развязывать узелъ, но Юха остановилъ ее и сказалъ, что пойдетъ домой. Онъ очень усталъ, да къ тому же сегодня суббота, и надо закинуть сѣти.

Сначала дорога шла по небольшому ржаному полю, вдоль опушки недавно вырубленнаго лѣса, потомъ черезъ молодой лѣсокъ спускалась внизъ, откуда доносился шумъ водопада и гдѣ между деревьями бѣлѣла пѣна. Но вотъ деревья густой стѣной снова закрыли водопадъ, дорога поднялась въ тору, потянулась черезъ луга и, наконецъ, привела къ дому.

Марья какъ разъ доила коровъ. Услышавъ шаги, она подняла голову, чтобы посмотрѣть, кто идетъ, но сейчасъ же отвернулась, успѣвъ, однако, бросить на мужа холодный, презрительный взглядъ.

Значитъ, она еще не успокоилась и не раскаялась въ своихъ словахъ! Пожалуй, она еще подумала, завидя меня: «Вотъ идетъ этотъ старый дуракъ, эта кривоногая обезьяна». И Юха казалось, что при каждомъ шагѣ, который онъ дѣлалъ, въ спину ему вонзались острыя стрѣлы.

Онъ отрѣзалъ себѣ краюху хлѣба, спустился къ берету, вытащилъ сѣти, сѣлъ въ лодку и отчалилъ отъ берега.

Когда Марья увидѣла мужа, какой то внутренній голосъ шепнулъ ей, что она должна сказать ему ласковое слово, но горло у нея какъ то странно сдавило, и она не въ состояніи была произнести ни звука. А тамъ гдѣ то глубоко копошились мысли: «И такъ это будетъ всегда, и я ничего не могу подѣлать, ничѣмъ не могу помочь. Я не могу быть ласковой съ нимъ, какъ бы ни молили меня объ этомъ его собачьи глаза. Я не виновата въ томъ, что одинъ видъ его напоминаетъ мнѣ отвратительную жабу. Да и я сама немногимъ лучше его…»

«Въ слѣдующій разъ я ни слова не скажу ему въ отвѣтъ, рта не раскрою. И кто просилъ его любить меня? Отлично могъ довольствоваться тѣмъ, что я служила у нихъ работницей. Зачѣмъ ему понадобилось сманивать меня къ священнику?..»

Вдругъ позади нея раздался веселый мужской голосъ:

— Эй ты, красавица, не пріютишь ли ты на ночь проѣзжаго, и не затопишь ли ты ему баню?

Марья быстро обернулась и увидѣла высокаго темноволосаго парня съ волнистой бородой, который стоялъ, облокотившись о заборъ, и смотрѣлъ на нее.

II.

Когда Юха возвратился домой съ рыбной ловли, онъ увидалъ, что баня затоплена, вода въ шайки налита, а у стѣны лежитъ солома, приготовленная для полка. Давно ея уже не было… Марья знаетъ, что я люблю, когда полокъ устланъ соломой. Значитъ, все прошло. — На скамьѣ въ предбанникѣ аккуратно лежали два вѣника. — Никакъ они связаны изъ свѣжихъ вѣтвей? Одинъ для меня, другой для нея самой. А что если она будетъ помогать мнѣ вмѣсто Кайсы? Послѣ бани мы вмѣстѣ поужинаемъ… и, можетъ быть, она не запретъ свою дверь на щеколду?..

Все сразу измѣнилось, весь міръ лежалъ передъ нимъ, окутанный розовой дымкой. — Можетъ быть, ей не такъ ужъ плохо живется, можетъ быть она способна еще радоваться, разъ приготовила мнѣ солому и вѣники? Пусть все старое будетъ забыто! — И Юха окончательно повѣрилъ въ то, что все измѣнилось къ лучшему, когда онъ увидалъ Марью, одѣтую въ праздничное платье. Она быстрыми шагами шла къ нему навстрѣчу, какъ будто радуясь тому, что онъ, наконецъ, возвратился домой.

— Въ избѣ тебя ждутъ угольщики, — сказала она. Щеки ея пылали. — Но рада Бога не слушай ихъ, не соглашайся на то, что они предложатъ тебѣ. Они замышляютъ что-то недоброе противъ кареловъ. — Въ глазахъ у нея не было больше того выраженія, которое такъ пугало это.

Въ избѣ сидѣло нѣсколько грязныхъ, замазанныхъ сажей и копотью людей. Юха отлично зналъ ихъ всѣхъ. Зимой они скитались безъ дѣла и, превращаясь не то въ разбойниковъ, не то въ охотниковъ, доходили въ своихъ скитаніяхъ досамой границы Лапландіи. Съ Юха они всегда старались поддерживать самыя лучшія дружескія отношенія. На этотъ разъ у нихъ, повидимому, было какое-нибудь необычное дѣло, потому что они глядѣли исподлобья, каждую минуту поддергивали штаны и нерѣшительно покачивали ногами.

Юха сѣлъ и сталъ ждать. Одинъ изъ угольщиковъ подошелъ къ нему.

— Къ намъ въ капканъ попался медвѣдь.

— Да, дичь недурная, — замѣтилъ другой. — Кошельки у нихъ биткомъ набиты деньгами, а лодки до верху наполнены товаромъ.

— Ихъ только трое, а насъ шестеро.

Юха сталъ понимать, къ чему клонится дѣло.

— Дайте-ка лучше этому медвѣдю уйти по добру, по здорову, — оказалъ онъ.

— Я видѣлъ, какъ они считали деньги, — замѣтилъ третій угольщикъ.

Въ избу вошла Марья.

— Одинъ изъ нихъ только что заходилъ къ намъ и просился переночевать.

— Ты согласилась…? — спросилъ Юха.

— Да, вѣдь въ этомъ у насъ никому не отказываютъ.

— Который это? — спросилъ одинъ изъ угольщиковъ. — Такой высокій, съ курчавой бородой?

— Да, кажется.

— Смотрите, берегитесь! Они только дѣлаютъ видъ, что приходятъ торговать, а сами все пронюхиваютъ да высматриваютъ. Въ этомъ году они что-нибудь купятъ у васъ, а на будущій годъ отнимутъ силой. Когда же все будетъ разграблено, то они подожгутъ дворъ, а всѣхъ оставшихся въ живыхъ возьмутъ къ себѣ въ рабы. Знаемъ мы ихъ, это не въ первый разъ.

— Не вѣрю, чтобы они пришли сюда со злымъ умысломъ. Я всегда жилъ съ ними въ ладу. Во всякомъ случаѣ я не сдѣлаю имъ ничего дурного и другимъ не позволю. Что бы вы тамъ ни задумали, а у себя на берегу я не позволю грабить людей.

— Мы сдѣлаемъ это такъ, что ты не услышишь.

— О нѣтъ, я услышу!

Юха сказалъ это съ такой увѣренностью, что ни у кого не было желанія противорѣчить ему. Угольщики, видимо, были очень недовольны, но зато Марья наградила мужа благодарнымъ взоромъ.

Почесывая за ухомъ угольщики, наконецъ, ушли.

— Не лучше ли предупредить его? — спросила Марья.

— Нѣтъ, они теперь не тронутъ его.

— Но вѣдь они могутъ догнать ихъ по ту сторону границы и убить?

— Не догонятъ.

— А ты все-таки предупреди.

— Ты, кажется, просишь меня?

Давно уже Марья не обращалась къ нему съ просьбами. И Юха обрадованный всталъ, чтобы пойти, какъ вдругъ за окномъ промелькнула человѣческая фигура.

— Вотъ онъ! — воскликнула Марья.

— Кто?

— А этотъ проѣзжій.

Въ избу вошелъ статный молодой карелъ съ черной бородой. Онъ былъ такого высокаго роста, что долженъ былъ нагнуться, входя въ низкую дверь, а когда выпрямился, то почти касался головой бревенъ подъ потолкомъ. Въ рукахъ онъ держалъ нѣсколько мѣшковъ.

— Такъ ты и есть хозяинъ? — сказалъ онъ. — Здравствуй! — Онъ протянулъ руку Юха. — Здравствуй! — онъ весело пожалъ руку Марьѣ. Голосъ у него былъ мягкій, пріятный; изъ-за волнистой бороды сверкали бѣлоснѣжные зубы, въ глазахъ свѣтился лукавый огонекъ, и вообще все существо его было полно беззаботной радости и веселья.

— Ты откуда?

— Откуда? Изъ Кеми, Архангельска, Або, Торнео… Можешь ты продать мнѣ ржи?

— Могу. А тебѣ сколько надо?

— Наполнить бы эти мѣшки, тогда, пожалуй, хватитъ. — Онъ бросилъ на полъ мѣшки и сталъ смотрѣть на Марью.

— Ихъ сейчасъ надо наполнить?

— Да! — Онъ не отрывалъ своего взора отъ Марьи. — А кромѣ того, мнѣ нужна лошадь, чтобы свезти все это на берегъ.

— Я помогу тебѣ, не надо.

— Тѣмъ лучше.

Юха взялъ мѣшки и вышелъ. Марья не могла понять, почему онъ все время смотритъ на нее и улыбается; она сама невольно улыбнулась ему въ отвѣтъ.

— Ты кто? Работница?

— Развѣ у меня такой видъ?

— Раньше ты была похожа на работницу, а теперь… ужъ не дочь ли ты хозяина? Или можетъ быть невѣстка?

— Я хозяйка, вотъ кто я.

— Жена вонъ того?

— Да.

— Онъ твой мужъ?

— Да, а что?

Незнакомецъ сдѣлалъ недоумѣвающій жестъ.

— Ай, ай, да вѣдь онъ слишкомъ старъ для тебя! Куда ему такая красавица!

— Ты посмотрѣлъ бы, какія мѣшки онъ таскаетъ на своей спинѣ.

— Ну это, этого кривоногаго! А тебя я видѣлъ гдѣ то раньше только не знаю гдѣ. Подожди… ну, конечно… тотъ же ростъ…. голова… только волосы у тебя были тогда распущены.

— Когда же это было?

— Это было года три тому назадъ. Ты стояла на берегу, неодѣтая, а я стрѣлой несся мимо въ своей лодкѣ.

— Такъ это былъ ты?

— Если бы я могъ оставить лодку, то я взялъ бы тебя съ собой.

— Охо!.. Взялъ..?

— Да, я выскочилъ бы на берегъ, одной рукой обнялъ бы тебя за талію, другой подхватилъ бы подъ колѣнями… такъ легче всего носить дѣвушекъ, потому что онѣ сами сейчасъ же обнимаютъ за шею… и положилъ бы тебя на дно своей лодки.

— Вотъ какъ? И любишь же ты хвастать, кто бы ты ни былъ!

— Развѣ ты не знаешь, кто я такой?

— Имя на лбу у тебя не написано.

— Слыхала ли ты когда-нибудь о Шемейкѣ изъ Ухтуа? — Онъ выпрямился и скрестилъ руки.на груди.

— Шемейка изъ Ухтуа! — воскликнула Марья.

— Да, ты слыхала когда-нибудь о немъ?

— Этотъ извѣстный карелъ! — вырвалось у нея.

— Вотъ именно.

— Сынъ Хилагшы?

— Да, да.

Въ эту минуту со двора послышался голосъ Юха.

— Что это нужно твоему старику?

— Онъ просить, чтобы ты подержалъ мѣшки, пока онъ будетъ наполнять ихъ.

Шемейка повернулся и вышелъ изъ избы.

Вотъ что, значитъ онъ одинъ изъ тѣхъ. Одинъ изъ Шемейковъ, изъ самой знатной и богатой семьи Кареліи… Еще маленькой дѣвочкой, живя у матери Юха, она слышала немало разсказовъ о нихъ. О нихъ говорили съ ненавистью, страхомъ и проклятіями; ихъ называли поджигателями, убійцами и насильниками… И этотъ то хотѣлъ «взять» ее, но не мотъ оставить лодку! — Марья машинально взялась за какую-то работу, не сознавая, что она дѣлаетъ, все время вставая, подбѣгая къ окну, возвращаясь на мѣсто и снова подходя къ окну. Наконецъ, она увидала, что Шемейка взвалилъ себѣ на спину одинъ изъ мѣшковъ, но покачнулся отъ тяжести это и опустился на крыльцо. Тогда, Юха, какъ ни въ чемъ не бывало, взвалилъ себѣ на спину оба мѣшка и пошелъ. Марья презрительно засмѣялась. — Пусть онъ только попробуетъ насмѣхаться надъ нимъ! «Кривоногій»! Безъ этого кривоногаго былъ бы теперь въ водопадѣ. И ты еще имѣешь наглость посвистывать. Не думай, что я стою здѣсь для того, чтобы любоваться тобой — нечего косить на меня глаза! — И Марья отошла отъ окна.

Но она все-таки не утерпѣла, вышла изъ избы и увидала, какъ Шемейка ловко перескочилъ черезъ заборъ. Работница, стоявшая у хлѣва, тоже видѣла это.

— Ишь ты, какой прыткій! Кто это?

— Это Шемейка изъ Ухтуа.

— Наконецъ то мнѣ удалось увидать его!

Черезъ нѣсколько времели Марья услыхала, что Шемейка и Юха возвращаются домой, оживленно разговаривая другъ съ другомъ. Повидимому, оба были въ превосходномъ настроеніи. Шемейка несъ на спинѣ кожаную котомку.

— Онъ не уѣхалъ? — спросила Марья мужа, когда Шемейка вошелъ въ избу.

— Нѣтъ, онъ остался.

— Почему?

— Ну, не сердись, это славный парень. Онъ говоритъ, что завтра долженъ встрѣтиться здѣсь со своими попутчиками. Приготовь ему баню, накорми какъ слѣдуетъ и уложи спать въ одной изъ каморокъ.

— Баня у меня готова.

— Ты сама приходи поддавать жару.

— Довольно съ васъ и Кайсы.

— Нѣтъ, ты хозяйка… Послушай, Марья… не уходи… Не будешь больше сердиться?

Онъ собрался съ духомъ и робко погладилъ ее. Она сдѣлана видъ, что ничего не замѣчаетъ, и только слегка уклонилась отъ его ласки. Юха показалось, что земля уходитъ у него изъ-подъ ногъ.

— Баня готова! — крикнулъ онъ Шемейкѣ, который въ это время вышелъ изъ избы.

Марья бѣгомъ стала спускаться къ берегу.

— Какая у тебя красивая жена, — замѣтилъ Шемейка, глядя ей въ слѣдъ.

— Да-а.

— Ты любишь ее?

— Еще бы! Она для меня дороже всего на свѣтѣ. Ну, а какъ насчетъ твоей жены?

— Я не женатъ.

Подойдя ближе, они увидали Марью. Она стояла, повернувшись къ нимъ спиной.

— Эй, хозяюшка! — крикнулъ ей Шемейка. Но Марья даже не посмотрѣла на него, и только услыхалъ, что они влѣзли на полокъ, она вошла въ баню и стала, парить вѣники.

— Какой ты молодчина! — сказалъ Юха. — Спина у тебя, какъ сосна, ноги, какъ у лося, бедра, какъ у молодого жеребца. Неудивительно, что ты такъ легко скачешь черезъ заборы. У меня ноги немного кривыя. Это оттого, что я слишкомъ рано началъ ходитъ. Ну да ничего, это мнѣ не мѣшаетъ.

— Вотъ вамъ, — сказала Марья, протягивая имъ изъ двери вѣники.

— Входи, входи, нечего представляться стыдливой. Посмотри-ка на его руки, видно, что не знаютъ грубой работы. Ну вотъ и уронила!

Марья подняла вѣники и дала одинъ мужу, а другой бросила Шемейкѣ.

— Ай! — закричалъ онъ.

— Что, больно?

— Да.

— Въ какомъ мѣстѣ?

— Нельзя сказать.

Жара, хорошее настроеніе и водка все сильнѣе дѣйствовали на Юха. Онъ смѣялся, шутилъ и болталъ безъ умолку. Марья только огрызалась на него.

— Еще жару! — крикнулъ Шемейка. — Поддавай жару, красавица!

— Еще?

— Нѣтъ, теперь довольно.

Марья какъ будто на зло плеснула еще одинъ ушатъ воды и вышла въ предбанникъ, куда до нея между ударами вѣниковъ доносился весь разговоръ.

— Давай сюда, я помогу тебѣ, — сказалъ Юха. — Ложись! И поддала же она жару, не поскупилась. Она это умѣетъ, если только захочетъ. Кто бы могъ подумать, что у меня, стараго калѣки, такая молодая и красивая жена!

— Какой же ты калѣка?

— Можетъ быть, Марья такъ и не досталась бы мнѣ, — продолжалъ Юха, слегка понизивъ голосъ и думая, что говорить шопотомъ, — повернись на бокъ. — Можетъ быть, она никогда и не досталась бы мнѣ, если бы я самъ не воспиталъ ее для себя. Я няньчился, возился съ ней, какъ настоящая нянька… Мать ея пришла къ намъ въ голодный годъ, родила дѣвочку и умерла. Я училъ ее читать, отдалъ въ школу и потомъ женился на ней, хотя мать и отецъ ни за что не хотѣли позволить мнѣ этого, такъ какъ у нея за душой и мѣднаго гроша не было. А вѣдь, кромѣ того, она русская.

— Русская?

Удары вѣника смолкли.

— Ну да, она изъ тѣхъ краевъ, по крайней мѣрѣ ея мать. А впрочемъ, никто ничего навѣрное не знаетъ. Можетъ быть она крѣпостная, которая убѣжала отъ своихъ господъ. Тамъ, говорятъ, хозяева дѣлаютъ со своими слугами все, что имъ вздумается.

— Дай-ка мнѣ вѣникъ.

— А чортъ съ нимъ съ родствомъ! Въ моихъ глазахъ она не стала хуже отъ этого. Мать моя хотѣла, чтобы я взялъ богатую, и за меня всякая, конечно, пошла бы съ радостью, потому что всѣмъ лестно попасть въ хорошую, богатую семью.

— Замолчи! — прошипѣла Марья про себя.

— Мать моя терпѣть ее не можетъ. Когда она пріѣзжаетъ къ намъ въ гости, то иногда такъ расходится, что я долженъ скорѣе увозить ее домой. Надо сказать правду, она многому научила Марью. И вотъ теперь она часто говорить: «Если бы я только знала, что воспитаю себѣ изъ нея невѣстку, то я не научила бы ее даже нитку вдѣвать въ иголку». Да, что я еще хотѣлъ сказать? Повернись теперь на животъ!

— Спасибо, довольно, — послышался голосъ Шемейки. — Ты заговорилъ о томъ, что тебѣ ненужно было богатство.

— Да, да, конечно. — Марья услыхала, какъ Шемейка сошелъ съ полка и сѣлъ на лѣстницу. Юха еще не сходилъ внизъ и продолжалъ говорить; слышно было, какъ онъ изо всѣхъ силъ билъ себя вѣникомъ. — Вотъ, вотъ, мнѣ было все равно до всѣхъ остальныхъ, это словно вошло въ мою кровь. Я любилъ только Марью. Ахъ, какой она можетъ быть доброй и ласковой!

Шемейка засмѣялся короткимъ, непріятнымъ смѣхомъ.

У Марьи явилось желаніе швырнуть въ нихъ полѣномъ.

Юха замолчалъ на минуту, потомъ продолжалъ:

— Эту баню мы выстроили вмѣстѣ. Здѣсь прежде была лѣсосѣка. Когда я еще былъ холостымъ, то постоянно пріѣзжалъ сюда рубить и жечь лѣсъ, и со мной всегда пріѣзжала Марья. «Возьми съ собой нищенку», говорила мать, «она будетъ ближе къ своей родинѣ». Мы пріѣзжали сюда вдвоемъ, я ни слова не говорилъ ей, хотя уже давно рѣшилъ, что она будетъ моей женой. Я плотничалъ, а Марья собирала мохъ и затыкала имъ щели. Избу мы тоже строили вмѣстѣ. И, несмотря на то, что она уже была взрослая дѣвушка, я ни разъ даже не притронулся къ лей. Мы жили совсѣмъ, какъ братъ и сестра, до самой свадьбы и даже нѣкоторое время послѣ. Полей мнѣ воды на спину! — Вотъ такъ, спасибо…

— У васъ нѣтъ дѣтей? — спросилъ Шемейка.

При этомъ вопросѣ Юха вдругъ очнулся. Что это…? Кому онъ разсказывалъ все это? Чего онъ такъ разболтался?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ онъ коротко.

Марья вся горѣла отъ стыда и злобы. Что за дуракъ! Выставляетъ и ее и себя на посмѣшище передъ какимъ-то чужимъ человѣкомъ.

Услыхавъ, что они уже начали полоскаться, она выскользнула въ сѣни и спряталась за дверь. Вскорѣ изъ бани вышелъ Шемейка и медленно пошелъ по направленію къ избѣ, не замѣтивъ ея — высокій, стройный, съ смуглой кожей, отъ которой поднимался паръ. Марья задумчиво смотрѣла ему вслѣдъ, когда въ дверяхъ показался Юха. Приземистый, неуклюжій онъ быстро ковылялъ на своихъ кривыхъ ногахъ и скоро нагналъ Шемейку. Они пошли рядомъ. Молодой жеребецъ и старая кляча… И, глядя имъ вслѣдъ, Марья вдругъ разразилась громкимъ, рѣзкимъ хохотомъ. Она не отдавала себѣ отчета въ томъ, почему она смѣется, и тѣмъ не менѣе продолжала смѣяться все время, пока раздѣвалась и мылась на полкѣ.

Когда она подходила къ избѣ, то увидала Юха, который сидѣлъ на крыльцѣ, держа на колѣняхъ рубашку. Увидя ее, онъ многозначительно подмигнулъ ей.

— Ты уже вымылась? Отчего ты не позвала меня? Я помогъ бы тебѣ.

Марья готова была прибить его.

— Надѣнь рубашку и не болтай попусту, — сказала она сердито, проходя мимо него,

— Дай мнѣ остыть немного.

Войдя въ сѣни, Марья обернулась и сказала ласковѣе:

— Ужинъ готовъ.

Шемейка сидѣлъ за столомъ, держа въ рукахъ серебряную фляжку и стаканчикъ. На немъ было чистое бѣлье — тонкая бѣлая рубашка, вышитая у ворота и на плечахъ.

— Не хочетъ ли хозяюшка попробовать нашего напитка? — спросилъ онъ.

— Это что? Водка?

Въ эту минуту въ избу вошелъ Юха въ своей грубой рубахѣ, съ голыми, волосатыми ногами.

— Нѣтъ, не водка, — замѣтилъ онъ. — Такой странный вкусъ… Во всякомъ случаѣ она годится для женскихъ губъ, да.

— Я бы и не потчевалъ, если бы она не годилась.

Шемейка протянулъ Марьѣ серебряный стаканчикъ и не спускалъ съ нея глазъ все время, пока она только слегка прикоснулась губами, потомъ немного отпила, сдѣлала еще глотокъ… тутъ онъ вдругъ взялъ у нея изъ рукъ стаканчикъ и, продолжая въ упоръ смотрѣть на нее, однимъ глоткомъ допилъ то, что оставалось въ немъ.

— Очень вкусно, спасибо, — сказала Марья.

Шемейка все еще смотрѣлъ, на нее.

— Хозяинъ былъ правъ.

— А что?

— Онъ смѣло можетъ хвастать своей женой. Но только если бы она была моей, то я одѣлъ, бы ее въ шелкъ. Поищемъ, не найдется ли у меня чего-нибудь для тебя.

— Отлично!! — сказалъ Юха, обрадованный тѣмъ, что на этотъ разъ она не собиралась отказываться отъ подарковъ.

Шемейка засунулъ руку въ котомку и вынулъ пестрый шелковый платокъ, который онъ развернулъ такъ, что конецъ его задѣлъ Марью по лицу.

— Вотъ, вотъ! — воскликнулъ Юха.

— Сколько онъ можетъ стоить? — дрожащимъ голосомъ спросила Марья, разсматривая платокъ.

— О цѣнѣ не безпокойся, — сказалъ Юха.

— Да, да, мы ужъ сговоримся, — замѣтилъ Шемейка.

— Ты хочешь купить это?

Марья обратилась съ вопросомъ къ мужу, но смотрѣла на Шемейку.

— Какъ его носятъ, на шеѣ. или на головѣ?

— На шеѣ, — отвѣтилъ Шемейка, всталъ, взялъ у нея изъ рукъ платокъ, накинулъ его ей на плечи, подтянулъ на спинѣ, расправилъ на груди, потомъ попросилъ ее подержать концы, нѣсколько разъ перевернулъ ее и толкнулъ къ мужу.

— Вотъ, какъ должна наряжаться твоя жена! Теперь недостаетъ только пряжки.!

— Показывай, показывай! — сказалъ Юха.

— У меня уже есть.

— Вѣрно, мѣдная?

— Конечно, откуда взяться золотой?

— Мѣдь для шелка не годится, нужно золото.

Юха увидалъ, что Марьѣ очень хочется имѣть золотую пряжку Наконецъ то у нея явилось хоть какое-нибудь желаніе! И она получитъ то, чего хочетъ, хотя бы это украшеніе стоило столько же, сколько стоитъ хорошая лошадь.

— Показывай скорѣе, выкладывай!

Опять рука Шемейки скрывается въ котомкѣ и вынимаетъ изъ нея свертокъ, завернутый въ шелкъ. Онъ развязываетъ его и вынимаетъ коробку, наполненную небольшими вещицами всевозможныхъ формъ и величинъ, раскладываетъ ихъ на столѣ, снова собираетъ въ кучку — онѣ звенятъ, какъ золото, какъ серебро, — беретъ одну изъ нихъ — золотое украшеніе, вродѣ броши съ сверкающими камнями и длинной свѣшивающейся цѣпью. Марья слѣдитъ за всѣми его движеніями съ напряженнымъ вниманіемъ.

— Вотъ это какъ разъ для тебя. Возьми.

— Нѣтъ, нѣтъ!

— Бери же.

— Нѣтъ, это слишкомъ дорого.

— Сколько бы тамъ ни стоило, объ этомъ нечего говорить.

— Но вѣдь ты не можешь…

— Я не могу?

И Юха побѣжалъ въ свою каморку.

Марья примѣрила украшеніе.

— Дай мнѣ, я прикрѣплю его, — сказалъ Шемейка. — У насъ такой обычай: тотъ, кто дарить пряжку, тотъ и прикалываетъ ее.

— Развѣ ты даришь ее мнѣ?

— Ужъ не хочешь ли ты дождаться старика? Можетъ быть, онъ сдѣлаетъ это лучше меня?

— Нѣтъ, пѣть… Но не могу же я принимать подарки отъ чужого человѣка, — сказала Марья безпомощно.

— Чужого? Отъ человѣка твоего племени!

— Я и сама не знаю, какого я племени.

— А я знаю и вижу.

— Что ты видишь?

— А вижу то, что вижу! — Шемейка отошелъ немного назадъ и окинулъ ее взоромъ съ ногъ до головы. Потомъ онъ началъ прикалывать пряжку къ ея груди: лѣвой рукой онъ приподнялъ платокъ, а правой воткнулъ въ него иглу и закололъ брошку — медленно, но ловко — потомъ взялъ Марью за плечи, повернулъ ее, поправилъ платокъ на спинѣ, поддернулъ его. У Марьи было такое чувство, словно онъ держитъ ее въ своихъ объятіяхъ. Она хотѣла бѣжать, но не трогалась съ мѣста. Грудь у нея порывисто поднималась и опускалась, глаза сверкали отъ возбужденія и радости.

— Вотъ такъ!

И Шемейка нѣсколько разъ перевернулъ ее, отступивъ назадъ, любуясь ею и передразнивая Юха.

— Віотъ теперь она хороша, какъ слѣдуетъ быть любимой женкѣ, — говорилъ онъ ухмыляясь. Марья разразилась презрительнымъ хохотомъ, а вмѣстѣ съ ней засмѣялся и Шемейка.

Вдругъ Шемейка совершенно неожиданно схватилъ обѣими своими руками руки Марьи..

— У насъ есть и еще одинъ обычай.

— Какой?

Марья хочетъ смотрѣть ему прямо въ глаза, и не двигаясь стоитъ передъ нимъ; черты ея лица напряжены, и яркая краска залила его до самыхъ корней волосъ.

— Какой обычай?

Лицо Шемейки такъ близко наклоняется къ ней, что въ глазахъ у нея темнѣетъ.

— Въ награду за подарокъ обыкновенно дарятъ поцѣлуй.

— Онъ идетъ!

Эти два слова она произносить шопотомъ. Послышались шаги Юха; два шага, одинъ тяжелѣе, другой легче, раздались въ сѣняхъ.

Шемейка выпустилъ Марью изъ рукъ и толкнулъ, ее къ двери навстрѣчу Юха.

Послѣ ужина Шемейка опять началъ угощать хозяевъ своимъ сладкимъ напиткомъ, и всѣ они мирно разговаривали. Шемейка не обращалъ на Марью никакого вниманія, и лишь изрѣдка мимоходомъ его взглядъ скользилъ по ней. Онъ сидѣлъ на скамьѣ со скрещенными на груди руками, небрежно вытянувъ свои стройныя ноги — сытый, слегка утомленный послѣ горячей бани, и наслаждался покоемъ, время отъ времени протягивая руку за стаканчикомъ. Онъ разсказывалъ о своихъ странствіяхъ, о поѣздкахъ по морю и по сушѣ, въ далекія чужія страны, въ большіе незнакомые города; онъ хвастливо говорилъ о своей торговлѣ, о себѣ самомъ, и Юха только изрѣдка удивленно прерывалъ его восклицаніями: «Не можетъ быть!» — «Вотъ к-а-а-къ!» — «Удивительно!»

Но мало-по-малу Шемейку стало клонить ко сну, онъ постоянно зѣвалъ и, наконецъ, спросилъ, нельзя ли ему переночевать въ банѣ. А, можетъ быть, ему позволять растянуться на скамьѣ въ избѣ? Завтра ему снова предстоитъ длинный, утомительный путь.

— Я постелила у себя, — сказала Марья. — Пойди, проводи гостя.

Юха пошелъ впередъ, а за нимъ послѣдовалъ Шемейка, который впрочемъ, сейчасъ же снова вернулся въ избу.

— Вы забыли что-нибудь.? — спросила Марья.

— Да, котомку.

Онъ лѣвой рукой взвалилъ котомку на плечо за одинъ ремень, другой Марья держала въ рукахъ. Правая рука была у него свободна.

— Вы еще что-нибудь забыли?

— Свою фуражку.

Марья принесла ему фуражку. Тогда онъ вдругъ молча обнялъ ее, прижалъ къ своей груди, черезъ какое-нибудь мгновеніе выпустилъ ее и потомъ, какъ ни въ чемъ не бывало, молча вышелъ изъ избы. Марья не произнесла ни звука. Она такъ и окаменѣла на мѣстѣ съ фуражкой въ рукахъ. Отворилась дверь, и вошелъ Юха. Марья бросила ему фуражку.

— Отдай ему фуражку.

Однако, Юха, все не уходилъ и стоялъ въ дверяхъ, загораживая ей выходъ.

— Что тебѣ? — Марья произнесла эти слова какимъ то непріятнымъ шипящимъ толосомъ, и въ глазахъ у нея появилось холодное, злое выраженіе.

— Я пришелъ… я пришелъ сюда… чтобы взять чего-нибудь попить…

— Я ему приготовила.

— Нѣтъ… для меня…

— Вотъ тебѣ.

Марья взяла крынку съ кислымъ молокомъ и рѣзкимъ движеніемъ пододвинула ее мужу. Юха собирался сказать что-то, но, видимо, не могъ рѣшиться и сталъ молча пить. Наконецъ, онъ собрался съ духомъ.

— Гдѣ… гдѣ… ты будешь спать… разъ…

— Разъ что?

— Разъ ты постелила ему у себя?

— Въ банѣ.

— Не будетъ ли тебѣ прохладнѣе… если ты… перейдешь… ко мнѣ?.. Вѣдь я могу пойти на сѣновалъ.

Марья молча вышла изъ избы, не удостоивъ его даже отвѣтомъ.

Что это съ ней? Она опять разсердилась? Да, вотъ она пошла къ банѣ. Юха взялъ крынку съ кислымъ молокомъ и пошелъ спать.

III.

Солнце стояло уже высоко, когда Шемейка проснулся. Онъ лежитъ на спинѣ съ заложенными за голову руками и осматриваетъ свою спальню. — Видно, что здѣсь живетъ женщина, сама хозяйка. Они зажиточные люди, а этого сказать нельзя по ея одеждѣ. Два зимнихъ платья изъ домотканой шерсти, столько же лѣтнихъ, одна единственная полотняная рубашка, остальныя — бумажныя. А тамъ, подъ потолкомъ, висятъ нѣсколько паръ сѣрыхъ чулокъ. Неудивительно, что у нея закружилась голова при видѣ шелковаго платка и украшеній. Пожалуй, глупо, что я подарилъ ей эту дорогую вещь. Старикъ готовъ былъ дать мнѣ за нее все, если бы я только попросилъ. Но не въ первый разъ дѣлаетъ онъ подарки женщинамъ. Не мѣшаетъ заручиться друзьями въ той мѣстности, гдѣ придется еще бывать… да къ тому же она очень красива….

Вдругъ онъ услыхалъ звуки, похожіе на высокую трель кулика, онъ услыхалъ звонкое пѣніе, которое послышалось у сарая, потомъ перешло къ избѣ, затѣмъ опять обратно…

Шемейкѣ не разъ приходилось слышать женское пѣніе, но никогда еще не слыхалъ онъ такого чистаго, мягкаго голоса, никогда еще ни одна пѣсня не выливалась изъ груди съ такой легкостью. Казалось, грудь поющей была полна такой ликующей радости, что она не могла дольше сдерживать ее.

«Удивительно, что она даже и не крикнула вчера, хотя была готова прибить меня, и позволила обнять ее, какъ невѣсту. Она дрожала всѣмъ тѣломъ, хотя изо всѣхъ силъ старалась скрыть это. Если бы я только захотѣлъ, то живо поймалъ бы ее въ свои сѣти. Но у тебя, Шемейка, и такъ достаточно дѣтей и здѣсь, и на родинѣ. А мужья то и не догадываются, чьихъ дѣтей они качаютъ на колѣняхъ. Не доставить ли и здѣшнему хозяину эту радость?..»

Шемейка засмѣялся. Отворивъ дверь, онъ увидалъ Марью, которая несла въ избу большую крынку молока. — Осанка то у нея, какъ у настоящей боярыни!

Марья процѣживала молоко, когда Шемейка вошелъ въ избу. Она черпала молоко деревянной ложкой и поднимала ее высоко въ воздухъ. Молоко бурлило и пѣнилось, рука съ ложкой то поднималась, то опускалась…

— Съ добрымъ утромъ, хозяюшка!

— Съ добрымъ утромъ.

Марья не опустила передъ нимъ своихъ тлазъ, наоборотъ, она наградила его долгимъ взглядомъ. На ней было надѣто праздничное платье, новый платокъ, а на груди сверкало подаренное наканунѣ украшеніе.

— Хозяинъ еще спить? — спросилъ Шемейка.

— Спить? Какое, онъ еще до восхода солнца поѣхалъ удить рыбу; теперь хорошо ловится лещъ. Онъ просилъ кланяться и передать, чтобы вы не уѣзжали до тѣхъ поръ, пока онъ не вернется домой… даже если бы онъ вернулся только вечеромъ.

Шемейка съ улыбкой посмотрѣлъ на Марью. Процѣдивъ молоко, Марья налила его въ небольшую крынку и пододвинула ее Шемейкѣ. Но онъ молча продолжалъ улыбаться. Тогда Марья тоже съ улыбкой спросила его, ужъ не брезгуетъ ли онъ ихъ угощеніемъ?

— Ты не знаешь нашихъ обычаевъ, — отвѣтилъ онъ. — У насъ гость никогда ничего не беретъ самъ. Хозяйка обыкновенно встрѣчаетъ его въ дверяхъ и прежде всего подаетъ ему напиться.

— Пусть будетъ по вашему! — Марья взяла со стола крынку съ молокомъ и подала ее Шемейкѣ. Онъ поднесъ ее къ губамъ.

— И хозяйка ждетъ у насъ до тѣхъ поръ, пока гость не выпьетъ все, до послѣдней капли.

— Неужели здѣсь непремѣнно надо соблюдать всѣ ваши обычаи?! — смѣясь спросила Марья.

— Да, непремѣнно, — съ напускной серьезностью отвѣтилъ Шемейка.

— По моему, надо перенимать обычаи той страны, въ которую приходишь, — замѣтила Марья.

— Совсѣмъ нѣтъ, — отвѣтилъ Шемейка тѣмъ же тономъ и протянулъ Марьѣ опорожненную крынку.

Марья расхохоталась и долго не могла успокоиться, такъ онъ разсмѣшилъ ее.

— Теперь вы похожи на теленка!

Однако, Шемейка не вытеръ бороды и продолжалъ:

— Это былъ второй обычай, а есть еще третій, лучше всѣхъ остальныхъ: тотъ, кто подалъ гостю напиться, долженъ вытереть ему бороду.

Быстрымъ движеніемъ Марья взяла край своего передника и протянула руку, но въ эту минуту Шемейка одной рукой обнялъ ее, а другой поднялъ ея лицо за подбородокъ и поцѣловалъ прямо въ губы. Марья почувствовала, какъ сильныя руки крѣпко обнимаютъ ее, и увидала совсѣмъ близко отъ себя темные сверкающіе глаза.

— Не надо, — сказала она слабо и если бы онъ сейчасъ же не. выпустилъ ее, то она навѣрное лишилась бы чувствъ.

Шемейка спокойно вышелъ на крыльцо и сѣлъ. Марья прошла мимо него.

— Никогда не дѣлайте этого больше.

— Почему?

— Что если кто-нибудь видѣлъ это?

— А… только поэтому?

— Нѣтъ, не только… Вы должны обѣщать мнѣ, а то я никогда больше не буду приносить вамъ ѣду.

Глаза и все выраженіе ея лица молили его объ этомъ, точно она сама не въ силахъ была совладать съ собой.

— Вѣрно, придется обѣщать. А смотрѣть на тебя можно?

— Можно.

— Спасибо хоть за это.

Марья улыбнулась ему въ отвѣтъ слабой, смущенной улыбкой… смѣется онъ надъ ней, что ли?

Закусивъ немного, Шемейка вышелъ на дворъ и растянулся на травѣ на самомъ солнцепекѣ, заложивъ руки за голову. Марья стоитъ въ избѣ у окна и наблюдаетъ за нимъ. Она очень блѣдна, тяжело дышеть, и не отрываясь, смотритъ на него. Надъ это головой въ воздухѣ рѣютъ ласточки. Теплый вѣтерокъ нѣжно ласкаетъ ему грудь и шею.

Нѣкоторое время Шемейка издали наблюдалъ за ней. Наконецъ, онъ открылъ способъ заманить ее въ свои сѣти.

Онъ всталъ, подошелъ къ крыльцу и, усѣвшись верхомъ на порогѣ, вдругъ сказалъ:

— Выкладывай-ка мнѣ свои горести, хозяюшка!

Голосъ Марьи задрожалъ.

— Горести? Какія горести?

— Да всѣ, какія у тебя лежатъ на сердцѣ.

— Почемъ ты знаешь, есть онѣ у меня или нѣтъ?

Шемейка немного помолчалъ, потомъ продолжалъ:

— Невесело тебѣ живется здѣсь, въ этой пустынѣ.

Марья молча шила.

— Мужъ у тебя старый и скучный; работница всегда какая то сердитая и непривѣтливая; всю зиму ты живешь здѣсь одна одинешенькая, а если лѣтомъ кто и заглянетъ сюда, то сейчасъ же опять ѣдетъ дальше.

— Я ничего лучшаго и не видѣла, и мнѣ не о чемъ жалѣть.

— Ѣдемъ со мной въ Карелію!

Марья вздрогнула, посмотрѣла на него, но потомъ сейчасъ же снова опустила голову.

— Зачѣмъ мнѣ туда ѣхать?

Въ отвѣтъ на это послѣдовалъ быстрый вопросъ:

— А что ты дѣлаешь здѣсь, въ этой жалкой странѣ, такая красавица?

— Здѣсь нисколько не хуже, чѣмъ въ другомъ мѣстѣ.

— А какъ здѣсь обращаются съ женщинами! У насъ совсѣмъ другое дѣло. Имъ не приходится гнуть спины надъ работой, портить себѣ глаза въ овинѣ и коптиться въ дыму и сажѣ при выжиганіи лѣса. Тутъ молодыя женщины похожи на нашихъ старухъ: сгорбленная спина, выцвѣтшіе глаза, отвислая грудь, выпяченный животъ — совсѣмъ какъ облѣзлыя собаки лѣтомъ. Ты еще непохожа на нихъ, но вотъ увидишь, и тебя тоже скоро скрутитъ. Твои румяныя щеки поблѣднѣютъ, блескъ въ глазахъ потухнетъ…

Шемейка почти шопотомъ говоритъ ей все это на ухо, и это слова были полны страсти. Онъ наклонялся къ ней все ближе, но Марья каждый разъ отодвигалась отъ него. На ея губахъ была натянутая улыбка, глаза не отрывались отъ работы, а иголка такъ и мелькала у нея между пальцами.

— Ты должна пріѣхать къ намъ въ Карелію, вѣдь это твоя родина. Къ тому же мы близкіе сосѣди: отъ насъ видны огни, которые вы зажигаете у себя на горахъ. Въ первый день мы съ головокружительной быстротой понесемся по порогамъ, на второй намъ придется плыть но тихой, спокойной водѣ, а на третій насъ опять ждетъ пѣнящаяся стремнина, послѣ чею мы скоро доѣдемъ до рыбацкой хижины, а тамъ близокъ и мой родной домъ. У меня большой богатый дворъ. Они носили бы тебя на рукахъ, твоя жизнь превратилась бы въ сплошной праздникъ. А моя старая, добрая мать пригрѣла бы тебя, какъ родную дочь, и одѣла бы тебя въ шелкъ и бархатъ, ѣдемъ со мной!

Что это? Шутка? Голосъ у него серьезный, но вѣдь быть не можетъ…

— Поѣдемъ сейчасъ, вмѣстѣ со мной. Зачѣмъ ты губишь свою молодость? Ты состаришься, лицо покроется морщинами, губы твои перестанутъ улыбаться, глаза потухнутъ, сппна сгорбится, а твои красивыя ноги…

— Замолчи!

— И ради кого все это? Ради этой старой клячи съ морщинистымъ лбомъ, сонными глазами и косматой бородой; ради этого кривоногаго…

— Замолчи! — вырвалось у нея, словно крикъ о помощи.

— Ради этото стараго хрыча, который ночи напролетъ ворочается, храпитъ, кашляетъ и плюется…

— Замолчи, пожалѣй меня!

— И какъ ему не стыдно было предлагать себя въ мужья такой, какъ ты. Какъ ты можешь спать съ нимъ?..

— Я этого не дѣлаю! — закричала она въ отчаяніи, въ бѣшенствѣ и даже вскочила съ мѣста, но сейчасъ же опомнилась и снова опустилась на нижнюю ступеньку.

— Ахъ нѣтъ? Правда?

— А тебѣ какое дѣло до того, съ кѣмъ я сплю?!

Она расплакалась бы, если бы въ эту минуту не встала и не ушла.

— Зачѣмъ онъ выспрашиваетъ меня? Зачѣмъ говорить со мной объ этомъ? Развѣ Юха виноватъ въ томъ, что онъ такой? И кому какое дѣло до того, за кого я вышла замужъ? Ахъ, отчего это Юха такъ долго не ѣдетъ? — Зачѣмъ я слушала его? И я еще ношу его подарокъ!

Она хотѣла сорвать съ себя украшеніе, но въ это мгновеніе увидѣла на заливѣ лодку Юха и бросилась къ берегу.

Да, онъ былъ правъ. Бѣдный Юха имѣлъ очени жалкій видъ, а въ этой грязной, мокрой курткѣ онъ напоминалъ паршивую собаку. Но чѣмъ больше онъ казался ей жалкимъ, тѣмъ больше ею овладѣвало желаніе быть съ нимъ поласковѣе и порадоваться вмѣстѣ съ нимъ удачному улову. Сѣти были биткомъ набиты рыбой. — Марья взяла одну изъ сѣтей и понесла ее къ мѣсту сушки.

— Оставь, Марья, оставь! — закричалъ Юха. — Ты запачкаешь свой новый платокъ! Мы съ Кайсой справимся одни.

Тогда Марья сняла платокъ и надѣла на себя куртку мужа, которую онъ только что сбросилъ. Ей хотѣлось быть какъ можно грязнѣе на зло Шемейкѣ, который посвистывая ходилъ взадъ и впередъ по двору. — Нечего задирать голову и важничать!

— Какой хорошій уловъ, Юха, совсѣмъ, какъ бывало прежде, — сказала Марья, поднимая сѣти. — Помоіи-ка мнѣ, а то онѣ разорвутся.

— Не бойся, не разорвутся. Вотъ такъ! — говорилъ Юха, съ довольнымъ видомъ, помогая Марьѣ.

— Гдѣ у тебя были разставлены сѣти?

— У Нэсвикена.

— Тамъ ты ихъ всегда разставлялъ въ первое лѣто. Помнишь?

— Еще бы не помнить.

Она сама вспомнила то время!

Шемейка, который стоялъ облокотившись объ изгородь, слѣдилъ глазами за каждымъ движеніемъ Марьи, улыбался и тихонько посвистывалъ: — меня не проведешь!

— На Ропанудденѣ разведенъ огонь! — закричала вдругъ Кайса.

— Ужъ не мать ли это?..

— Мать? Конечно, она. Она всегда разводить костеръ, точно въ Иванову ночь.

Радости Юха, какъ не бывало. И выраженіе лица Марьи тоже сразу измѣнилось: оно стало такимъ холоднымъ, чужимъ.

— Пускай себѣ ждетъ, — сказалъ Юха.

— Нѣтъ, лучше поѣзжай сейчасъ… а не то я опять буду виновата во всемъ.

— Чего тамъ, пусть ждетъ!

Однако, вскорѣ онъ все-таки поѣхалъ за матерью, но предварительно развелъ на берегу костеръ въ знакъ того, что ея костеръ замѣченъ.

Марья рвала сѣти, точно онѣ были виноваты въ чемъ-нибудь.

— Непохоже на то, чтобы невѣстка радовалась пріѣзду свекрови, — замѣтилъ Шемейка.

— Не успѣетъ она выйти на беретъ, какъ уже начнетъ кричать на меня, и не умолкнетъ до тѣхъ поръ, пока не охрипнетъ отъ криковъ.

— За что же она кричитъ на тебя?

— За то, что я отняла у нея сына. Онъ, видите ли, слишкомъ хорошъ для меня!

— Кто это?

— А Юха.

Шемейка разразился насмѣшливымъ хохотомъ, и Марья не остановила его.

— Мать!

Передъ ней стояла высокая, худая старуха. Она не произнесла ни слова, даже не поздоровалась съ Марьей и только устремила на нее такой взоръ, точно сейчасъ готова была ударить ее. Съ минуту свекровь и невѣстка молча стояли другъ противъ друга.

— Почему ты разбросала на берегу рыбу? — крикнула она, наконецъ, рѣзкимъ голосомъ.

Марья молчала.

— Ужъ не хочешь ли ты, чтобы свиньи посолили ее? А она то преспокойно отдыхаетъ себѣ и сидитъ сложа руки!

Марья молча поворачивается и входитъ въ избу. Старуха за ней.

— Ни слова въ отвѣть, даже не поздоровается!

Марья молчитъ.

— Вѣдь ты отлично знала, что я пріѣду, и не могла приготовить мнѣ даже куска черстваго хлѣба, не говоря уже о томъ, что не мѣшало бы сжарить немного рыбы.

— Зачѣмъ сейчасъ же заводить со мной ссору?! — сказала, наконецъ, Марья.

— Нечего молчать о томъ, что рано или поздно должно быть сказано. Знай, я никогда не устану учить тебя разуму!

Марья не въ силахъ больше сдерживаться.

— Въ такомъ случаѣ мнѣ лучше всего совсѣмъ уйти отсюда! А вы живите себѣ вдвоемъ!

— На здоровье, уходи!

— Здѣсь только что былъ карелъ, который звалъ меня съ собой, онъ даже силой хотѣлъ увезти меня.

— Врешь! Не думай, что тебя такъ и примутъ тамъ на родинѣ. Вѣдь твою мать выгнали оттуда.

— Не обижайте мою мать!

— А вотъ буду обижать и мать и дочь! — Отчего же ты не уѣхала съ этимъ кареломъ? Какъ я была бы рада, если бы ты убралась отсюда. Но съ кѣмъ это, интересно знать, ты не пожелала уѣхать? И кто этотъ карелъ?

— Шемейка! Сынъ Хилаппы! — крикнула Марья торжествующе прямо въ лицо старухѣ и, гордо поднявъ голову, выбѣжала изъ избы.

На крыльцѣ она столкнулась съ Юха и чуть не упала.

— Куда ты?

— Отъ твоей матери! — крикнула Марья и побѣжала дальше.

— Марья! — закричалъ Юха вслѣдъ, но она уже исчезла за угломъ, кинувъ на мужа такой уничтожающій взглядъ, что онъ весь похолодѣлъ.

Юха медленно вошелъ въ избу. Онъ очень усталъ послѣ гребли и вытиралъ потъ со лба.

— Вѣдь ты обѣщала мнѣ, мать, — сказалъ онъ съ упрекомъ. — Не успѣла ты войти, какъ уже затѣяла перебранку. Я слышать твой голосъ на берегу. Неужели у насъ опять начнется этотъ ужасъ?

Мать только презрительно улыбнулась. Тогда Юха внѣ себя вскочилъ, швырнулъ шапку на столъ и закричалъ, почти плача:

— Говорю тебѣ разъ навсегда! если ты сейчасъ же не уладишь этого, и если ты хоть разъ еще выгонишь ее изъ дому, то я отвезу тебя обратно — тамъ зажигай хоть весь Ропанудденъ, я за тобой больше не пріѣду!

Старуха отлично знала, что это лишь пустая угроза, которую она уже не разъ слышала.

— Кто это плачетъ? — спросилъ Юха и сталъ прислушиваться.

— Марья, что ли?

Юха вышелъ изъ избы. Но оказалось, что это была Кайса. Съ воплемъ отчаянія она опустилась на ступеньки крыльца, прижимая руки къ груди.

— Что случилось?

— Помоги! Скорѣе бѣги къ порогамъ!..

— Она утопилась? — вырвалось у Юха.

— Нѣтъ… но этотъ карелъ… онъ увезъ ее…

— Увезъ?.. Когда… гдѣ?..

— Только что, я сама видѣла.

— Онъ втащилъ ее въ лодку…

Больше Кайса не могла говорить, махнула рукой и опять заплакала.

Юха бросился къ тому мѣсту, гдѣ наканунѣ стаяла лодка Шемейки. Ея больше не было. Онъ побѣжалъ на самый конецъ мыса, откуда открывался видъ на пороги и на водопадъ. Но и тамъ ничего не было видно, кромѣ бѣлой пѣны, сѣраго пасмурнаго неба да большого лосося, который выпрыгнулъ на одно мгновеніе изъ воды и опять скрылся. Юха бѣжалъ все дальше по каменистому берегу, падалъ, снова поднимался и, наконецъ, достигъ небольшого заливчика. Трава на берегу была смята, листья кустовъ, растущихъ по близости, были сорваны… а вотъ и платокъ Марьи и одинъ башмакъ… ея башмакъ.

Юха ясно сознаетъ только одно, что скорѣе долженъ бѣжать за помощью, скорѣе долженъ отправиться въ погоню за ними и нагнать ихъ хоть на краю свѣта.

Мать, Кайса и нѣсколько угольщиковъ стояли на дворѣ, когда Юха вернулся обратно.

— Вы знаете, что случилось? — сказалъ онъ, едва переводя духъ. — Онъ увезъ ее, этотъ негодяй! Вотъ ея платокъ.

— А что у тебя завернуто въ немъ?

— Ея башмакъ… я нашелъ на берегу. Надо было утопить этого негодяя!

— Самъ же ты запретилъ намъ сдѣлать это.

— Да, я очень жалѣю теперь.

Юха помолчалъ съ минуту.

— Вы поможете маѣ, неправда ли? Мы поѣдемъ за ними и нагонимъ…

— Куда тамъ, его не догнать, разъ ужъ онъ выбрался къ порогамъ. Вѣдь они тянутся на протяженіи одной мили, и, прежде чѣмъ мы пустимся въ путь, онъ уже проѣдетъ ихъ, а тамъ теченіе идетъ въ три разныя стороны — кто знаетъ, куда они свернули?

— Мы будемъ ѣхать за ними до тѣхъ поръ, пока не нагонимъ ихъ, хоть въ самой Кареліи.

— Насъ слишкомъ мало.

Юха сознавалъ, что они правы. Но какъ спокойно и равнодушно они говорятъ объ этомъ!,

— Странно, какъ это можно насильно затащить человѣка въ лодку?

— Ничего нѣтъ тутъ страннаго. — возразилъ другой, — онъ втащилъ ее, быстро оттолкнулся отъ берега, а тамъ уже поздно выскакивать. Теперь онъ не выпуститъ ее, это не впервое.

Кайса вся въ слезахъ вышла изъ избы.

— Какъ это случилось? — спросилъ Юха.

— Не знаю… не могу…

— Онъ схватилъ ее въ заливѣ?

— Лодка подъѣхала къ берегу… я даже не замѣтила, какъ она тамъ появилась…

— Ты гдѣ была въ это время?

— Я стояла на берету и мыла лохань… вдругъ Марья пришла на берегъ… тогда онъ схватилъ ее на руки, внесъ въ лодку, оттолкнулся, и самъ вскочилъ въ нее. Она упала на дно и закрыла лицо передникомъ.

— Ты это видѣла?

— Да.

Юха ушелъ.

— Ты навѣрное знаешь, что онъ силой увезъ ее? — спросила старуха.

Кайса молча плакала.

Мать увидала, что Юха наскоро переодѣвается въ праздничное платье.

— Ты куда-нибудь ѣдешь?

— Да.

— Куда же?

— Я хочу поднять на ноги весь приходъ.

— Изъ этого ничего не выйдетъ.

Но Юха ужъ не слушалъ ея, побѣжалъ къ берегу, отвязалъ лодку и быстро сталъ грести по направленію къ югу.

IV.

Въ первую минуту все происшедшее показалось ему просто какимъ то несчастнымъ случаемъ: казалось, Марья попала въ такое мѣсто, откуда крики ея не могутъ быть никѣмъ услышаны, и откуда она сама никакъ не можетъ выбраться, — точно корова, которая попала въ болото или заблудилась въ лѣсу. Однако, когда онъ сѣлъ въ лодку, ему скоро стало ясно, что именно случилось. Ее насильно увезъ какой то чужой человѣкъ, силой увезъ ее съ собой, отнялъ у него жену. Но онъ мало чего добьется отъ нея, если пустить въ ходъ силу. Этимъ отъ нея ничего не возьмешь. Ни побоями, ни угрозами. Его мать перепробовала все.

Юха изо всѣхъ силъ гребетъ по вѣтру, противъ вѣтра, не переставая ни на минуту. Когда уключина ломается, онъ вставляетъ другую; когда голодъ даетъ себя знать, онъ не останавливается, не перестаетъ работать, а на ходу откусываетъ кусокъ хлѣба и гребетъ дальше безъ устали, съ выраженіемъ непреклонной рѣшимости на лицѣ, которое время отъ времени озаряется улыбкой при мысли: «Будь покойна, я иду къ тебѣ на помощь!» — Марья бросится къ нему на шею и скажетъ: «Такъ ты пришелъ, Юха, ты не покинулъ меня?»

Онъ выѣхалъ въ большой заливъ, въ концѣ котораго былъ его родной домъ. Онъ могъ уже различить вѣтряную мельницу на мысѣ.

Долгіе годы прошли съ тѣхъ поръ, когда онъ въ послѣдній разъ былъ здѣсь. Тяжело приходилось тогда Марьѣ, плохо съ нею тамъ обращались. Даже свадьбы имъ не устроили. Одни, вдвоемъ поѣхали они къ священнику, повѣнчались и отправились сейчасъ же въ Раяваара, оставивъ позади себя и домъ, и родныхъ, и все то, что было…

Не поѣхать ли мнѣ прямо къ церкви? Нѣтъ, не мѣшаетъ захватить съ собой кого-нибудь изъ дому. Доли у нихъ я своей не требовалъ, и во всю свою жизнь ничего у нихъ не бралъ, такъ что братья отлично могли бы помочь мнѣ теперь въ моей бѣдѣ. Я въ первый разъ обращаюсь къ нимъ съ просьбой. Впрочемъ, нѣтъ, просить я ихъ не буду… пусть они сами предложатъ помочь мнѣ.

Чѣмъ ближе онъ подъѣзжалъ къ дому, тѣмъ все тяжелѣе и тяжелѣе становилось ему грести.! — Во всякомъ случаѣ зайду къ нимъ отдохнуть, а тамъ увидимъ.

Измученный и печальный вошелъ Юха въ избу. Всѣ какъ разъ сидѣли за ужиномъ и громко хлебали уху, вынимая изо рта кости и складывая ихъ въ кучку на столѣ. Услыхавъ о происшедшемъ, они на минуту перестали ѣсть, но потомъ снова сейчасъ же принялись за уху. «Что такое? — А, вотъ что!»

Они спокойно кончили ужинать, встали изъ-за стола, засунули ложки въ щель въ стѣнѣ и тогда только подошли къ Юха.

— Да, да, вотъ такъ они всегда дѣлаютъ, — сказалъ старшій братъ.

— И прежде бывало то же самое, — замѣтилъ второй.

— И прежде эти канальи дѣлали то же самое, — подтверждалъ третій.

И они начали разсуждать о томъ, что бывало прежде не только въ военное, но и въ мирное время. Карелы выкрадывали у нихъ женщинъ, чтобы сдѣлать изъ нихъ себѣ женъ или рабынь. — Этакій негодяй… втащить въ лодку и сейчасъ же оттолкнуться отъ берега… да прямо въ пороги… понятно, что ужъ тогда невозможно выскакивать на берегъ. Изъ саней еще выскочить можно, а попробуй-ка выскочить въ воду, въ пѣнящіеся пороги! И зачѣмъ ей понадобилось идти на берегъ?

— Она убѣжала отъ матери, которая сейчасъ же, какъ только вошла въ домъ, начала бранить ее.

— Незачѣмъ было принимать это такъ близко къ сердцу, — важно сказала жена одного изъ братьевъ, стоя у плиты.

— Марья не любитъ, когда ее оскорбляютъ.

— Ого! Не любитъ? Ишь, какая гордячка, не любитъ когда старый человѣку учитъ ее уму разуму.

Въ такомъ родѣ разговоръ продолжался еще очень долго; происшествіе было разсмотрѣно со всѣхъ сторонъ, но того, чего съ такимъ нетерпѣніемъ ожидалъ Юха, такъ и не случилось: братья не взяли топоровъ и ружей и не отправились въ путь, чтобы еще до наступленія ночи собрать народъ со всего прихода.

— А ты за нимъ не погнался?

— Развѣ я одинъ могу что-нибудь подѣлать?

— Да, конечно…

По всему было видно, что здѣсь ему помощи не дождаться.

Юха вдругъ всталъ и пошелъ изъ избы.

— Ты куда? — спросилъ старшій братъ.

— Къ церкви.

Братъ нагналъ его.

— Ты по этому дѣлу собираешься ѣхать туда?

— Да, а то по какому же?

— Ну, ну, конечно… Ты вѣрно думалъ, что мы поѣдемъ съ тобой?

— Развѣ я просилъ васъ?

— Нѣтъ.

— Такъ зачѣмъ же ты заговорилъ со мной объ этомъ?

— Помощь тебѣ нужна, это правда, но ты самъ понимаешь, что насъ слишкомъ мало…

— Да, да.

— И пора къ тому же стоитъ самая горячая, лѣтняя…

Юха не собирался продолжать этого разговора, но тутъ онъ не выдержалъ и сказалъ:

— Небось, если бы медвѣдь разорвалъ корову, то лѣтняя пора была бы забыта.

— Да, да, но вѣдь между медвѣдемъ и Шемейкой изъ Кареліи есть все-таки разница…

Солнце еще не взошло, когда Юха въѣхалъ въ проливъ. Тамъ онъ поднялъ весла, и лодку понесло по теченію.

— У священника у самого молодая жена, онъ женился въ тотъ же годъ, когда и я женился на Марьѣ. «Не слушай, что говорятъ, люди. Бери ту, которую ты любишь и не обращай вниманія на ея бѣдность. Молодость лучше всѣхъ богатствъ!» Многіе предостерегали меня, но онъ пожелалъ мнѣ счастья. А онъ, какъ священникъ, долженъ знать лучше другихъ… Къ тому же и онъ, старый человѣкъ, взялъ себѣ молодую жену… Здѣсь на этомъ мысѣ мы провели первую ночь послѣ свадьбы. Она спала на мху рядомъ со мной, словно рядомъ съ матерью, крѣпко обнявъ меня за шею…

Первые лучи солнца заглянули Юха въ лицо, когда онъ приставалъ къ берегу. У священника всѣ еще спали. Юха присѣлъ на крыльцо, и измученный усталостью и безсонницей погрузился въ дремоту, но скоро въ испугѣ вскочилъ и началъ ходить, чтобы не заснуть.

Выслушавъ его разсказъ, старый священникъ пришелъ въ такое негодованіе, что весь покраснѣлъ и въ волненіи заходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ.

— Какой негодяй! Воспользоваться гостепріимствомъ, прикинуться другомъ… и потомъ украсть у человѣка самое дорогое, это единственное сокровище, его молодую жену…

Юха почувствовалъ, что на глазахъ у него выступили слезы, но въ то же время онъ готовъ былъ смѣяться отъ радости, услыхавъ слова священника.

— Да, она была очень дорога мнѣ. Пусть ужъ лучше онъ разграбилъ бы мой дворъ, сжегъ домъ…

— Будто ему мало своихъ. Придти и силой увезти жену другого. Что же, пожалуй теперь опасно собирать въ лѣсу ягоды, пасти скотъ… Надо будетъ запретить женѣ ходить въ лѣсъ и выѣзжать на лодкѣ съ дѣтьми.

Священникъ быстро ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, и чѣмъ живѣе онъ представлялъ себѣ все происшедшее, тѣмъ имъ овладѣвалъ все большій и большій страхъ.

Вотъ, вотъ, сейчасъ онъ предложитъ мнѣ помощь, разъ онъ началъ безпокоиться за свою жену, думалъ Юха. Между тѣмъ священникъ продолжалъ:

— Бѣдный Юха, какъ это ужасно!

— Неужели здѣсь, въ приходѣ допустятъ, чтобы происходили такіе разбои?

— Ужъ не хочешь ли ты..?

— Надо начать войну!

Сказавъ это, Юха понялъ, что отъ священника ему ждать нечего.

— Нѣтъ, мой другъ, изъ этого ничего не выйдетъ. Ты за этимъ только и пріѣхалъ сюда?

— Да, въ своей простотѣ я сначала подумалъ, что вы поднимете на ноги всѣхъ, какъ обыкновенно дѣлается, когда появляется волкъ.

Юха не уходилъ. Оба молчали. Священникъ покачивался въ своей качалкѣ и смотрѣлъ въ окно.

— Тогда я пойду туда одинъ, — сказалъ, наконецъ, Юха.

— Не дѣлай этого, ты не вернешься обратно.

— Все равно, я долженъ попытаться.

— Нѣтъ никакого смысла губить свою жизнь.

— Если я не найду Марьи, то мнѣ и жизни моей не нужно.

— Ты развѣ такъ любишь ее?

Его глаза засверкали. Эти кроткіе голубые глаза сверкали подъ косматыми нависшими бровями.

— Вы поймете… если представите себѣ… что все это случилось съ вами…

Священникъ былъ тронутъ.

Усадьба священника и церковь скрылись за лѣсомъ. Съ открытаго моря подулъ противный вѣтеръ. Уключины скрипѣли, носъ лодки перепрыгивалъ съ одной волны на другую.

Возвратившись домой, Юха увидалъ, что мать уже успѣла занять мѣсто Марьи. Она не скрывала того, какъ она довольна происшедшимъ. Кайса ходила съ заплаканными глазами.

Юха закусилъ немного, потомъ пошелъ за ружьемъ и сталъ собираться въ путь. Когда все было готово, онъ далъ матери котомку и сказалъ:

— Положи туда ѣды, сколько помѣстится.

— Ты идешь на охоту?

— Нѣтъ.

— А я думала, что ты собираешься на охоту.

— Я ухожу и долго не вернусь. Ты присмотри за домомъ, и если надо будетъ, возьми людей на подмогу. Вотъ ключъ отъ амбара; тамъ лежитъ рожь, которой ты заплатишь имъ за работу.

— Ужъ не за этой ли ты идешь?

— За Марьей? Да, вотъ именно.

— Одинъ?

— Я и сюда привезъ ее одинъ.

— Значить, никто не захотѣлъ помочь тебѣ?

Юха взвалилъ котомку на спину, взялъ ружье и уже направился къ двери, какъ вдругъ старуха крикнула ему въ слѣдъ:

— Тебѣ и не найти ее… а свою собственную голову ты навѣрное сложишь тамъ.

— Можетъ быть, но тогда сложитъ голову и еще одинъ

— Иди, иди! крикнула она ему — Но знай, что она не пойдетъ за тобой, даже если ты и найдешь ее!

— Почему?

Юха остановился.

— Что ты говоришь? — проговорилъ онъ и подошелъ ближе къ матери.

— Что вы! Не говорите! — крикнула Кайса.

— Она сама пошла съ нимъ! Она съ радостью ушла отъ тебя! — кричала старуха въ ярости. — Она бросилась къ нему на шею, вотъ что!

— Это ложь!

— Кайса сама видѣла это. Спроси ее. — И старуха съ злымъ смѣхомъ вошла въ избу.

— Что ты видѣла? — спросилъ Юха и схватилъ Кайсу за плечи.

— Ничего… — Она расплакалась.

— Говори, что ты видѣла!

Работница только молча плакала. Тогда Юха вбѣжалъ въ избу.

— Что она видѣла? — спросилъ онъ, обращаясь къ матери.

— Она видѣла лодку, которая какъ разъ сворачивала съ пороговъ въ заливъ, когда на берегу показалась Марья. Она бѣжала изо всѣхъ силъ и махала рукой, какъ будто хотѣла остановить ее. Тогда карелъ присталъ къ берегу, протянулъ руки, и Марья бросилась въ нему. Онъ опустилъ ее на дно лодки, оттолкнулся отъ берега, а твоя Марья и не думала кричать и звать на помощь.

— Ты лжешь!

— Спроси ее самъ. Иди-ка сюда, Кайса, и скажи ему, лгу я или нѣтъ?

Но работница продолжала рыдать въ сѣняхъ.

— Видишь, она не солгала. Тотъ, кто лжетъ, не плачетъ такъ, какъ она.

Мать стоитъ въ углу въ полуоборотъ, Юха наклонился впередъ.

— Она ушла сама и туда ей и дорога!

Тутъ вся кровь бросилась ему въ голову; посреди комнаты стояла большая, тяжелая колода, на которой обыкновенно кололи дрова, онъ схватилъ ее, взмахнулъ ею въ воздухѣ и съ такой силой опустилъ ее на полъ передъ самымъ лицомъ старухи, что одна изъ досокъ въ полу затрещала и сломалась.

— Ты лжешь!

И онъ со стономъ бросился вонъ изъ избы.

V.

Когда Марья, полная горечи и злобы, почти бѣгомъ спустилась къ берегу, не думая о томъ, куда бѣжитъ, она вдругъ увидала лодку, которая съ невѣроятной быстротой неслась по порогамъ. На кормѣ стоялъ Шемейка и изо всѣхъ силъ гребъ однимъ весломъ, еще ускоряя ходъ лодки. Завидя Марью, онъ ловко перекинулъ весло на другую сторону, какъ бы говоря ей: «Идемъ со мной!» Изъ груди Марьи вырвался невольный крикъ, и она подняла руки, какъ бы отвѣчая ему: «Возьми меня! Вези куда хочешь, но не покидай меня!»

И она побѣжала по берегу, не за нимъ, а только для того, чтобы еще разъ увидать его, прежде чѣмъ онъ въѣдетъ въ большіе пороги. Она торопилась скорѣе добѣжать до мыса, откуда открывался широкій видъ. Лодка исчезла. Марья ускорила свои шаги, платокъ ея зацѣпился за кустъ, но она не остановилась. — Зачѣмъ я не пошла за нимъ, когда онъ просилъ меня? — Когда, же она, пробравшись черезъ кустарникъ, снова вышла на берегъ, то она увидала Шемейку, который какъ разъ въ эту минуту выскакивалъ на берегъ и, вытащивъ лодку на камни, побѣжалъ къ ней навстрѣчу съ распростертыми объятіями. Марья остановилась. Шемейка подхватилъ ее на. руки, внесъ въ лодку, опустилъ на дно и оттолкнулся отъ берега. Сначала лодка наткнулась на камень и чуть не опрокинулась, но черезъ минуту она уже неслась по бушующимъ порогамъ.

Шемейка стоитъ на кормѣ, на фонѣ неба, пѣны и брызговъ воды и плавно покачивается. Онъ управляетъ лодкой то совершенно спокойно и увѣренно, то вдругъ порывистыми и быстрыми движеніями. Марья пробуетъ встать, поднимаетъ голову, но сейчасъ же снова падаетъ на дно. Они попали въ теченіе головокружительной быстроты, лодка несется впередъ съ такой стремительностью, что Марья можетъ различить лишь быстро мелькающіе мимо нихъ берега. Прямо въ лицо ей попадаютъ брызги воды.

— О, Боже!,

Шумъ воды усиливается, лодка трещитъ, и Марьѣ кажется, что она. сейчасъ разломается подъ ней. Одна только пѣна. Шемейка отошелъ куда-то далеко, и кажется, будто онъ стоить не въ лодкѣ, а въ пѣнѣ, въ самой водѣ. Но вотъ онъ опять взлетаетъ вверхъ, волосы его растрепаны, борода развѣвается по вѣтру. Въ цѣломъ мірѣ нѣтъ никого, кромѣ Шемейки, который стоитъ тамъ, посреди разъяренныхъ волнъ. Не видно ни берега, ни деревьевъ; волны въ бѣшенствѣ гонятся за Шемейкой и не могутъ догнать его. Ея глаза встрѣчаются съ его взоромъ, онъ улыбается ей, но въ то же мгновеніе отворачивается и на лицѣ его снова появляется напряженное выраженіе. Марья дѣлаетъ еще попытку поднять голову, но въ эту минуту они несутся мимо большого камня, и лодка задѣваетъ объ него носомъ, а корма въ это время ударяется о другой. Однако, Шемейка ловко лавируетъ между ними. Марья въ ужасѣ падаетъ на дно. «Великій Боже!»

Она закрываетъ лицо передникомъ. Но вотъ ходъ лодки замедляется.

— Не бойся, опасность миновала, — слышитъ она голосъ Шемейки.

Вода немного успокаивается, не слышно больше шума и рева, но лодка несется съ такой быстротой, точно лыжа на ровномъ снѣгу. Вотъ она подпрыгнула, еще толчокъ… у Марьи закружилась голова. Вдругъ носъ дѣлаетъ крутой поворотъ, Шемейка прыгаетъ въ воду, хватается за одну изъ уключинъ, и лодка останавливается. Прежде чѣмъ Марья успѣваетъ встать, Шемейка беретъ ее на руки и выносить на берегъ.

— Не надо, — говорить она и еще крѣпче прижимается къ нему. Шемейка опускаетъ Марью на траву, но не выпускаетъ ее изъ своихъ объятій.

— Гдѣ мы? — спрашиваетъ Марья и закрываетъ глаза.

— На островѣ, — отвѣчаетъ Шемейка. — На островѣ посреди пороговъ, — прибавляетъ онъ. — Теперь ты моя.

— Нѣтъ… другого… отпусти меня!

— Ты была жена другого, — шепчетъ Шемейка торжествующе, — пока мы были въ Швеціи. Теперь мы въ Кареліи.

— Въ Кареліи? Зачѣмъ ты увезъ меня?

— Увезъ? Вѣдь ты сама пошла за мной.

— Сама?

Марья не можетъ отдать себѣ отчета въ томъ, увезъ ли онъ ее насильно, или она сама пошла за нимъ.

Шемейка лежитъ въ лодкѣ и спитъ. Марья украсила ее зеленью, и онъ спитъ въ ней, точно въ лѣсу. Она сидитъ на берегу на камнѣ и думаетъ: «Если бы лодка была спущена въ воду, то я укачала бы его, какъ маленькаго ребенка».

Между двумя камнями она развела огонь и поставила на этотъ очагъ небольшое берестяное лукошко, въ которомъ она время отъ времени размѣшивала что-то щепкой.

Ей такъ хорошо. Тихо, тепло, и она закрываетъ глаза, чтобы всецѣло отдаться охватившему ее чувству. Въ первый разъ въ жизни все существо ея охвачено этимъ блаженнымъ, радостнымъ трепетомъ.

Ей кажется, будто никогда ничего больше и не существовало, кромѣ этого берестяного лукошка, въ которомъ варится рыба для Шемейки, и этого островка посреди пороговъ. — Воображаю, что они говорятъ теперь про меня. Ну что же, я имъ ничѣмъ не обязана. За все, что я отъ нихъ получила, я заплатила имъ дорогой цѣной.

Вотъ и мнѣ, наконецъ, довелось сторожить сонъ того, кто дорогъ мнѣ. Если бы онъ только хорошенько отдохнулъ! Какъ онъ былъ красивъ, совсѣмъ какъ лѣсной богъ въ туманный лѣтній вечеръ. Онъ взялъ меня и перенесъ по воздуху сюда. — А что же будетъ дальше? Оставитъ ли онъ меня здѣсь, или самъ исчезнетъ, какъ дымъ? Все равно. Во всякомъ случаѣ для меня всегда есть выходъ — водопадъ.

Шемейка пошевелился во онѣ.

— А, можетъ быть, мнѣ и не придется бросаться въ водопадъ? Можетъ быть, это еще не конецъ? А теперь только и начнется… Я такъ давно ждала того, кто придетъ и возьметъ меня съ собой. И вотъ онъ пришелъ и увезъ.

Марья беретъ лукошко, уха готова. Она тихонько подходитъ къ лодкѣ, въ которой спитъ Шемейка. Лицо его закрыто платкомъ отъ комаровъ, и она не можетъ разсмотрѣть это, по зато она видитъ его сильную грудь, все его стройное тѣло, и у нея является желаніе покрыть его ласками, но она боится разбудить спящаго — Надо поискать чего-нибудь вкуснаго къ тому времени, когда онъ проснется. — Марья пошла въ глубь острова. Берега его поросли березой и ивой, а посрединѣ возвышался холмъ, который сплошь былъ покрытъ желтыми ягодами морошки. Внизу между камнями росла малина.

VI.

Шемейка проснулся. Гдѣ онъ? Что случилось?.. Онъ все припомнилъ.

— Опять я съ ума сошелъ. Опять надѣлалъ глупостей. Эта исторія будетъ стоить мнѣ большихъ непріятностей… Дернуло же меня! Какое мнѣ дѣло до чужихъ женъ. Что мнѣ съ ней теперь дѣлать? Взять ее съ собой или свезти обратно? Но вѣдь она начнетъ ревѣть, привяжется ко мнѣ… Если бы она сознавала свое благо, то сама попросила бы меня свезти ее домой. Она скажетъ, что заблудилась, отыскивая коровъ, и никто ничего не узнаетъ.

Но никто не обнималъ меня такъ, какъ она. Она говоритъ, что обнимала въ первый разъ въ жизни, жаль отпускать ее!

Шемейка сѣлъ и тутъ только увидалъ зелень, которой была украшена лодка. — Вѣчно онѣ занимаются такими глупостями. Лучше дала бы мнѣ чего-нибудь поѣсть!

Шемейка страшно голоденъ.

— Она развела огонь, но къ чему? Тутъ все-равно ничего не достать. Ужъ не для того ли, чтобы тѣ, кто преслѣдуетъ Насъ, могли узнать, гдѣ мы скрываемся. Кто знаетъ, можетъ быть, они подкарауливаютъ меня теперь гдѣ-нибудь въ порогахъ?

Шемейка выскочилъ изъ лодки, раскидалъ костеръ и бросилъ обугливавшіеся сучья и вѣтки въ воду. Потомъ онъ повернулся къ лодкѣ, оборвалъ съ нея зелень, вынулъ свой мѣшокъ съ кускомъ черстваго хлѣба и остатками соленой рыбы и сталъ ѣсть.

Марья стояла за кустомъ и наблюдала за нимъ. Она собиралась уже тихонько подойти и обнять его, какъ вдругъ ее поразило выраженіе его лица. — Что съ нимъ? Онъ сердится? На кого? Ужъ не на меня ли? Какіе у него непріятные глаза. — Ахъ, да вѣдь онъ просто голоденъ! Бѣдный! Онъ жуетъ этотъ черствый хлѣбъ и не знаетъ, что я приготовила ему уху и набрала ягодъ.

— Что, не нравится? — Шемейка услыхалъ за своей спиной смѣхъ и увидалъ Марью.

Онъ былъ очень золъ, и ему показалось, что она стара и не крясивя.

— Чего ты смѣешься?

Марья засмѣялась еще громче, вспомнивъ ту пріятную неожиданность, которую она приготовила ему.

— Неужели у тебя ничего больше нѣтъ?

Шемейка не отвѣчалъ ей, сердито жуя хлѣбъ, и вдругъ выплюнулъ это.

— Я приготовила тебѣ кое-что, — сказала Марья, беря изъ-за камня лукошко съ ухой.

— Что у тебя тамъ?

— Немного вареной рыбы.

— Откуда ты ее достала?

— Не скажу — попробуй скорѣе!

Шемейка взялъ изъ рукъ Марьи лукошко и принялся ѣсть, набивая себѣ ротъ рыбой.

— Откуда ты достала ее?

— Въ твоей шапкѣ я нашла крючокъ и лесу, а удочку я сломала на берегу.

Шемейка съ жадностью ѣлъ. Марья ждала, что онъ предложитъ и ей поѣсть вмѣстѣ съ нимъ. Не оттого, что она была голодна, а просто такъ; Юха это всегда дѣлалъ. Онъ никогда не начинать ѣсть безъ нея. — Однако, у него все еще тотъ же сердитый видъ. Можетъ быть, я надоѣла ему?

Шемейка, наконецъ, всталъ, и когда она подняла голову, то увидала, что выраженіе его лица совершенно измѣнилось. Онъ вытеръ себѣ ротъ съ видомъ человѣка, который наѣлся досыта. Ну, конечно, онъ былъ только голоденъ, и Марья такъ обрадовалась этому открытію, что готова была броситься къ нему на шею, но вмѣсто этого дала ему ягоды.

— А вотъ и еще кое-что.

— Ягоды? Когда ты успѣла набрать ихъ?

— Пока ты спалъ.

— Очень вкусныя, и рыба тоже.

Шемейка ѣлъ, а Марья держала передо нимъ берестяное лукошко. Теперь ему ужъ не казалось больше, что она стара и некрасива.

— Поѣшь и ты, я не могу съѣсть всего.

— Я ѣла пока собирала… если что-нибудь останется…

Марья вздрогнула, она хотѣла сказть что-то и не могла. Наконецъ, она выговорила:

--… если что-нибудь останется, то вѣдь это можетъ пригодиться тебѣ въ слѣдующій разъ…

— А ты какъ?

Шемейка обнялъ ее.

— Мнѣ ничего не нужно.

— Отчего? Скажи отчего?

— Мой путь короче, чѣмъ твой.

Марья попробовала высвободиться изъ его объятій, по онъ не выпускалъ ее.

— Развѣ ты не поѣдешь со мной?

Марья не могла прочесть въ его глазахъ, какого отвѣта онъ ждетъ отъ нея, и поэтому промолчала.

— Куда же ты пойдешь? Домой?

— Ни за что! — воскликнула она и вырвалась отъ него.

— Куда же?

— Куда-нибудь. Свези меня на берегъ, а тамъ я найду… Рыданія подступали у нея къ горлу, но она сдерживала ихъ.

— Тебѣ, значить, уже надоѣло, — сказалъ Шемейка, пробуя придать своему голосу оггѣнокъ укора.

Лицо Марьи приняло такое выраженіе, словно передъ ней предстало какое то видѣніе.

— Если бы даже всему этому и насталъ теперь конецъ, то я пережила то, о чемъ мечтала всю свою жизнь!

Въ глазахъ Шемейки вспыхнулъ огонь, и кровь горячей волной прилила къ его сердцу. Много женщинъ любило его, много ему приходилось видѣть самыхъ разнобразныхъ взрывовъ чувствъ, но ни разу не видѣлъ онъ такого лица, какое въ эту минуту было у Марьи.

— Ты должна поѣхать со мной, Марья!

— Вѣдь ты не хочешь…

— Конечно, хочу!

— Да? Правда? — прошептала она и бросилась къ нему на грудь.

— Насильно я тебя не возьму съ собой, но если только ты…

Тогда Шемейка прижалъ ее къ себѣ, и Марья заплакала отъ радости при мысли, что ей не надо топиться. А это она рѣшила сдѣлать, если бы Шемейка бросилъ ее.

Bсe это было какимъ то волшебнымъ сномъ: бѣшенная ѣзда по порогамъ, островъ, потомъ снова поѣздка по извивающимся стремнинамъ между нависшими скалами и поваленными въ воду соснами. Иногда Марья садилась на носъ и гребла; ее смѣнялъ Шемейка, и она становилась на корму и правила. Если одинъ изъ нихъ улыбался, другой отвѣчалъ ему улыбкой, и время летѣло въ веселыхъ разговорахъ, которые постоянно заканчивались вопросамъ: «Ты моя?» — «Зачѣмъ ты это спрашиваешь?» — «Тебѣ хорошо?» — «Ну, конечно, ты самъ знаешь это». — А когда наступало молчаніе, то мысли Марьи не шли дальше волны, плещущейся о борта лодки. Сонъ продолжался и тогда, когда они вышли на беретъ, пошли по болоту, потомъ по песчаному берегу, поросшему соснами. И всюду ихъ ждали лодки, какъ будто нарочно спрятанныя для нихъ какой то доброй феей: всюду были сложены костры, и приготовлена постель изъ листьевъ и травы въ землянкахъ, гдѣ они оставались на ночь… Кто заботится обо всемъ этомъ? Шемейка только улыбался, когда Марья задавала ему этотъ вопросъ.

— Лягъ на носъ и отдохни немного, — сказалъ онъ ей однажды, когда они ѣхали по очень бурному мѣсту. — Лягъ и закройся передникомъ.

Марья чувствовала, какъ лодка вздрагивала каждый разъ, когда онъ дѣлалъ взмахъ весломъ, какъ волны съ тихимъ журчаніемъ плескались о носъ лодки… и вдругъ она замедлила ходъ и остановилась. Марья не успѣла сдернуть съ лица передникъ, какъ сильныя руки подняли ее и перенесли на беретъ.

— Гдѣ мы?

— Мы пріѣхали.

Марья увидѣла передъ собой свѣтлый песчаный берегъ, немного выше зеленую полянку, березовый лѣсъ, а дальше высокія горы. На полянкѣ подъ густой плакучей березой стояла небольшая хижина.

— Я обманулъ тебя, вотъ это и есть мой домъ, моя усадьба.

Марья воскликнула съ нѣжностью:

— Шемейка!

Она почувствовала себя такой растроганной, что глаза у нея наполнились слезами, и сердце затрепетало отъ наполнившаго его счастья.

— Я и теперь обманулъ тебя, Марья. У меня есть и другой домъ. Если хочешь, поѣдемъ туда, а нѣтъ — останемся здѣсь.

— Останемся здѣсь.

— Только мнѣ придется уѣхать ненадолго.

— Хорошо.

— Ты не боишься остаться здѣсь одна?

— Нѣтъ, если бы даже ты вернулся черезъ годъ, черезъ два — только бы ты вернулся ко мнѣ!

VII.

Юха сидитъ въ избѣ въ какомъ то полузабытьѣ и напрасно старается отдать сабѣ отчетъ въ томъ, утро теперь или вечеръ, и все тотъ же ли это день или съ тѣхъ поръ прошло много дней и ночей. Изъ того, что случилось за это время онъ помнитъ не все. У него такое чувство, будто половина его существа ошеломлена чѣмъ то. Она безчувственна, какъ его больная нога, и когда до нея прикасаются, то кажется, будто трогаютъ что то чужое, будто это принадлежитъ другому человѣку.

Онъ не могъ припомнить, гдѣ онъ былъ, но ему кажется, что онъ все ходитъ на одномъ и томъ же мѣстѣ: налѣво вода, направо густой лѣсъ, а прямо передъ нимъ топкое болото. Онъ помнилъ, что потерялъ шапку и поднялъ ее. Однако, было еще что то очень важное, въ чемъ ему хотѣлось разобраться, и онъ такъ напряженно думалъ объ этомъ, что у него разболѣлась голова, только лѣвая половина головы, а другая была безчувственна.

Случилось что то, но что именно? Кто сломалъ эту доску въ полу? Кто бы это могъ быть?..

И вдругъ омъ вспомнилъ, что это онъ самъ.

Но почему онъ это сдѣлалъ? Онъ хотѣлъ ударить свою мать, но за что?

Опять все закружилось, точно въ вихрѣ.

Ему послышался какъ бы отдаленный крикъ: — Ты лжешь! — Да вѣдь онъ самъ и крикнулъ это. И тутъ онъ вдругъ отчетливо припомнилъ все рѣшительно: какъ онъ выбѣжалъ изъ избы и крикнулъ: — Ты лжешь! — и продолжалъ кричать эти два слова, обѣгая кругомъ озера, падая, снова поднимаясь и ковыляя дальше, какъ бы преслѣдуя кого то.

Нѣтъ, это не была ложь. Это правда, она ушла. Ея не было больше… Во всемъ тѣлѣ, а особенно въ сердцѣ онъ почувствовалъ такую невыносимую боль, что ротъ его судорожно искривился, точно для того, чтобы издать стонъ, но онъ не произнесъ ни звука. И снова все смѣшалось… — А между тѣмъ, все осталось по-старому. Не можетъ быть, чтобы Марья ушла. Нѣтъ, нѣтъ, это только сонъ! Отчего же я не просыпаюсь? Неужели же я не проснусь прежде, чѣмъ не задохнусь отъ этого мученія?.. — И онъ вдругъ испустилъ крикъ, какъ человѣкъ, котораго душитъ кошмаръ. Онъ стоялъ посреди комнаты съ вытянутыми впередъ руками… кто-то выскочилъ откуда то въ рубашкѣ и бросился бѣжать… — Кайса!.. Не бойся… я не сдѣлаю тебѣ ничего дурного.

Работница вернулась обратно.

— Я такъ испугалась… вамъ надо лечь… вы совсѣмъ мокрый…

Юха приходитъ въ себя и идетъ на крыльцо. Брезжитъ разсвѣтъ. Изъ-подъ крыльца вылѣзаетъ собака и трется о его колѣни. Онъ идетъ къ берету. Сѣти висятъ на томъ же мѣстѣ, гдѣ ихъ повѣсили тогда… Такъ все это правда. Чтобы чѣмъ-нибудь заняться, Юха начинаетъ разбирать сѣти. — Да, да ея нѣтъ! И нечего хотѣть, чтобы этого не было. Напрасно ты сломалъ полъ, разъ Кайса сама видѣла, что она бросилась къ нему. Да, все это случилось съ тобой, а не съ кѣмъ-нибудь другимъ.

Сѣти были разобраны, и онъ съ такой силой бросилъ ихъ въ лодку, что камни застучали о дно.

… Они пришли сюда вмѣстѣ. Можетъ быть, уже тогда у нихъ все было рѣшено… а у нея хватило духу говорить со мной о прежнихъ уловахъ… Они молоды и красивы, а я старъ и некрасивъ. Неудивительно, что она бросила меня для него. Ну что же, бери, бери ее!

Движенія Юха становились все порывистѣе, онъ не замѣчалъ, что рветъ одного червяка за другимъ.

Она такъ просто приняла его подарокъ. Для него, а не для меня, затопила она баню. И постель она приготовила ему у себя въ каморкѣ. Это ложь, что она убѣжала отъ матери. Лучше бы она сразу сказала мнѣ тогда всю правду. Я не задержалъ бы ее, конечно, нѣтъ. Но такъ, втихомолку… украдкой…

Имъ вдругъ овладѣла такая слабость, что онъ съ трудомъ дотащился до своей постели, свалился на нее и моментально заснулъ.

Онъ проспалъ весь день, до самаго вечера.

Было ясно, прохладно, сѣверный вѣтеръ только что затихъ. Мать и Кайса доили коровъ.

Что случилось, того не поправишь. Она ушла, ну и Ботъ съ ней! Онъ собралъ нѣсколько Марьиныхъ платьевъ, чтобы снести въ ея каморку. При входѣ туда, онъ вдругъ почувствовалъ запахъ кожи, смазныхъ сапогъ… Онъ быстро заперъ дверь на ключъ, сунулъ ключъ въ карманъ, пошелъ на берегъ и бросилъ его въ воду. Потомъ онъ началъ косить сѣно и проработалъ всю ночь напролетъ до слѣдующаго дня, когда солнце стояло уже высоко на небѣ.

Всѣ чувства въ немъ замерли. Онъ ходилъ, какъ во снѣ и какъ во снѣ исполнялъ всѣ свои обязанности.

— Кажется, все идетъ на ладъ, — сказала какъ то старуха Кайеѣ. — О ней никто больше и не думаетъ.

— Ахъ нѣтъ, такъ нехорошо, что онъ все молчитъ.

— Онъ никогда не былъ болтливымъ.

— Да, да, но только… я слышала, какъ онъ по ночамъ стонетъ, а днемъ разговариваетъ самъ съ собой.

— Что онъ говоритъ?

— «Что ты сдѣлала? Что ты сдѣлала?» — Онъ скучаетъ по ней.

— Это пройдетъ.

— Нѣтъ, онъ не забудетъ ее.

— Ну, такъ я помогу ему.

Когда Юха кончилъ ѣсть, мать сказала ему:

— Ты, кажется, все ждешь, что она еще вернется?

— Не стоитъ объ этомъ говорить, — вяло замѣтилъ Юха.

— Я знаю, что ты все ждешь и надѣешься. Но только, если она и вернется сюда, то это будетъ вовсе не для тебя, а просто потому, что ее оттуда выгонятъ, и ей некуда будетъ идти.

— Оставь это.

— Она всегда говорила, что ты слишкомъ старъ для нея.

— Кому она это говорила?

— Всѣмъ, кому попало. «Скорѣе бы онъ умеръ, этотъ кривоногій, тогда я найду себѣ молодого».

Къ крайнему удивленію матери, Юха вдругъ расхохотался.

— И нашла! Молодого, красиваго. И слава Богу, разъ ей хотѣлось этого. Къ чему ей было мучиться со мной! Посмотри, какъ я смѣшно хожу, нога у меня совсѣмъ, какъ сломанное крыло мельницы.

При этихъ словахъ Юха всталъ и заковылялъ по комнатѣ, нарочно выворачивая и откидывая въ бокъ свою больную ногу.

— Стыдись, вѣдь ты взрослый человѣкъ!

— А вотъ, если кто-нибудь сыграетъ мнѣ, то я покажу, какъ она пляшетъ. Спой мнѣ, мать.

Онъ засмѣялся еще громче, началъ подпрыгивать, пѣть и, все продолжая напѣвать, вышелъ съ топоромъ на дворъ.

— Вотъ видишь, — сказала старуха, обращаясь къ Кайсѣ, — онъ уже шутить.

Когда Юха вечеромъ пришелъ домой, то онъ, повидимому, былъ въ хорошемъ настроеніи. Онъ подсмѣивался и шутилъ все время, пока мылся въ банѣ.

— Прошлую субботу моя старуха поддавала мнѣ жару, а теперь у меня нѣтъ никого… никого… и никого и не будетъ… тра-ла-ла… тра-ла-ла! Плесни-ка еще воды своему сыну, мать. Не все ли равно, кто это будетъ дѣлать? Ушла моя старуха… ушла… ушла… съ русскимъ ушла она! А что же тутъ такого? Я могу взять себѣ другую. Правда? Вѣдь я могу взять себѣ новую жену? — спросилъ онъ еще разъ.

— Ну еще бы, — довольнымъ тономъ отвѣтила мать.

— Даже въ томъ случаѣ, если старая еще жива?

— Того, кто перешелъ границу, уже нѣтъ больше въ живыхъ.

— И я тоже такъ думаю. А тѣмъ болѣе, если она ушла по своей собственной волѣ.

— Я раздобуду тебѣ новую.

— Отлично. Но смотри, главное, чтобы она была тебѣ по сердцу. А бѣдную я самъ не хочу.

— Для такого хозяйства, какъ у тебя, не трудно найти хоть какую угодно богатую.

— Надо будетъ выстроить для нея новую избу. Вотъ увидишь, какой я выстрою ей домъ. На каменномъ фундаментѣ и съ настоящими дымовыми трубами. Найди мнѣ, мать, молоденькую, красивую, которая народила бы мнѣ дѣтей. Она у меня будетъ жить со служанками, какъ жена священника. Сама она будетъ только шить да вязать.

— Избу, пожалуй, можно оставить старую.

— Нѣтъ, разъ я сказалъ, что выстрою новую, значить такъ и будетъ.

— На какія деньги ты будешь строить?

— На какія? На какія?

Юха спустился съ полка и вышелъ изъ бани, продолжая повторять эти слова. Онъ сидѣлъ на крыльцѣ, когда мать черезъ нѣсколько времени подошла къ нему.

— На какія деньги, спрашиваешь ты? А на что ты думаешь стоить тамъ эта гора, покрытая лѣсомъ? Видѣла ты, насколько я ее вырубилъ? Я найму людей, и мы очистимъ ее сверху до низу. А когда мы начнемъ обжигать ее, то дымъ будетъ виденъ сразу въ двухъ государствахъ… А потомъ мы пошлемъ въ Карелію къ Марьѣ, чтобы сообщить ей новость: «густой дымъ, который ты видѣла, поднимался съ лѣсосѣки твоего покойнаго Юха… покойнаго мужа… нѣтъ, бывшаго мужа, богача-крестьянина изъ Раяваара. Онъ взялъ себѣ молоденькую жену и выстроилъ ей домъ такой же, какіе бываютъ въ городахъ. Онъ больше совсѣмъ не грустить — наоборотъ, онъ радуется, что нашелъ жену, которая народить ему дѣтей. А самъ онъ помолодѣлъ и не хромаетъ больше». Ты не вѣришь, мать, что у меня изъ-подъ земли вырастетъ домъ? Разъ, два, три и готово!

— Отчего же нѣтъ, вѣрю.

— А ты думаешь, что я еще могу жениться?

— Конечно.

— Скорѣе, мать, торопись! А то вдругъ старая вернется… Что ты тамъ дѣлаешь? — Если кто-нибудь изъ кареловъ будетъ проѣзжать мимо, то передай ей отъ меня поклонъ.

— Нѣтъ, ей то поклоновъ я не пошлю.

— Скажи, что я доволенъ и радуюсь тому, что она ушла. Пусть она не думаетъ, что это огорчило меня — нисколько! Онъ, молъ, молодѣетъ не по днямъ, а по часамъ, живя со своей новой, молоденькой женой. Онъ вырубилъ гору, выстроилъ новый домъ, совсѣмъ, какъ въ городѣ… Пойдемъ, мать, мы какъ слѣдуетъ поговоримъ обо всемъ… Скажи, что здѣсь есть новая хозяйка, но если старой случится быть здѣсь по близости, въ этихъ краяхъ, то она можетъ навѣстить насъ… мы будемъ рады…

— Что, развѣ я не была права? — сказала Кайса. — Съ нимъ творится что то неладное.

— Молчи, не твое дѣло!

Ночью старуха тихонько подкрадывается къ двери сына и слышитъ его стоны и тяжкіе вздохи. «Ахъ, Марья, что ты надѣлала? За что? За что?»

И ни одна ночь не проходить безъ вздоховъ и стоновъ, хотя днемъ онъ всегда смѣется и поетъ.

VIII.

Марья сидитъ одна на порогѣ избушки. Передъ ней разстилается гладкая, ровная поверхность озера. Марья пристально всматривается въ даль, не ѣдетъ ли кто-нибудь. Нѣтъ, никого не видно, но можетъ быть, завтра? А если онъ не пріѣдетъ ни завтра, ни послѣзавтра, то вѣдь я и одна проживу здѣсь.

Они вмѣстѣ ставили въ лѣсу силки, ловили рыбу, закидывали сѣти, вытаскивали ихъ, чистили рыбу, солили и сушили ее. Марья себѣ раньше даже и представить не могла всего того, что она пережила за эти нѣсколько дней. Только бы ей навсегда можно было остаться здѣсь. Ему придется поправить къ зимѣ баню, выстроить небольшой хлѣвъ и привезти сюда изъ дому одну корову. — Столько то сѣна, чтобы прокормить одну корову, я соберу на берегу и въ лѣсу.

Передъ отъѣздомъ Шемейка ни слова не сказалъ ей о томъ, что онъ собирается предпринять. Толькобы съ нимъ не случилось чего-нибудь недобраго! Онъ велѣлъ терпѣливо ждать его. И вотъ Марья изо дня въ день сидѣла на порогѣ и ждала, не зная даже, гдѣ она находится, и какъ отсюда надо выбраться. Бросивъ послѣдній взглядъ на озеро, она вошла въ избу и легла на широкую постель. По ночамъ она прислушивалась къ гулу водопада, къ плеску волнъ, набѣгающихъ на берегъ, и къ шуму лѣса, до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, не засыпала, прижавшись къ стѣнѣ, чтобы оставалось еще мѣсто, если бы милый вернулся…

Наступало утро, одно утро за другимъ, а милый все не возвращался. «Ну такъ что же? Я подожду». И длинные ряды развѣшанной для сушки рыбы становились все длиннѣе…

Былъ дождливый, ненастный день. Черезъ крышу протекала вода. На всемъ лежала печать тоски и унынія.

Марья на всѣ лады пробовала утѣшить и подбодрить себя. Но когда наступилъ вечеръ, по ея лицу катились слезы, а на слѣдующее утро она проснулась съ тяжелымъ, безотраднымъ чувствомъ на сердцѣ.

«Почему онъ оборвалъ тогда съ лодки зелень? И отчего у него было тогда такое сердитое, недовольное лицо? Кто онъ такой? Вѣдь я пошла за нимъ, совершенно не зная его».

Послышались шаги. Марья бросилась къ двери и въ одно мгновеніе раскаялась во всѣхъ сеоихъ мысляхъ.

Но это былъ не Шемейка, а старый, дряхлый старикъ, который стоялъ въ дверяхъ и стряхивалъ съ куртки воду.

— Вотъ какъ, — сказалъ онъ, — здѣсь живутъ?

— Кто вы такой? Вы не здѣшній?

— Ты почемъ это знаешь?

— По говору.

Марья усадила старика и поставила передъ нимъ на столъ ѣду.

— Пріѣхалъ сюда посмотрѣть, что подѣлываетъ мое зимнее жилище, — сказалъ старикъ, немного утоливъ свой голодъ.

— Вы живете здѣсь зимой?

— Я самъ и выстроилъ эту избушку, и баню также. Я увидѣлъ дымъ и вотъ пріѣхалъ узнать, въ чемъ дѣло.

— Почему вы не живете здѣсь лѣтомъ?

— Имъ нужна была рыбачья хижина, и я переселился тогда на другую сторону.

— Я пріѣхала бы къ вамъ въ гости, если бы знала, что вы живете здѣсь. Что вы дѣлаете?

— Присматриваю за ихъ сѣтями.

— Какъ вы попали сюда?

— Они сожгли мой дворъ, а меня увели къ себѣ.

— Кто же сдѣлалъ это?

— Старый Шемейка, отецъ молодого.

— Но вѣдь теперь вы могли бы уѣхать?

— Да нѣсколько лѣтъ тому назадъ я былъ на родинѣ… и вернулся обратно…

— Были вы когда-нибудь въ домѣ Шемейки?

— Приходилось.

— Ну, какъ тамъ у нихъ?

— Большое село, говорятъ, похоже на городъ. Я то самъ въ городѣ никогда не бывалъ, такъ не знаю. Самый большой дворъ принадлежитъ Шемейкѣ. Нѣтъ у нихъ ни земли, ни скота, только три коровы. Занимаются они торговлей, разбоями, обманомъ, но живутъ богато. Сынъ разъѣзжаетъ повсюду, а мать сидитъ дома и присматриваетъ за хозяйствомъ, да за служанками.

— Какая она?

— Добрая старуха и тароватая.

— Ну, а сынъ?

— Тебѣ самой лучше знать.

— Значитъ, зимой мы будемъ жить вмѣстѣ?

— Нѣтъ, тебя вѣрно отвезутъ туда.

— Не думаю.

— Другія здѣсь на зиму никогда не оставались.

— Какія другія?

Старикъ не отвѣтилъ на ея вопросъ и замѣтилъ:

— Я пріѣхалъ сюда, чтобы узнать, не вернулся ли онъ, и не прислала ли мнѣ старуха чего-нибудь?

Старикъ уѣхалъ. Марья стояла на берегу и съ грустью смотрѣла ему вслѣдъ.

На слѣдующій день, когда Марья возвращалась домой съ рыбной ловли, она увидала у берега лодку, и вся затрепетала отъ радости, думая, что на этотъ разъ навѣрное пріѣхалъ Шемейка. Но изъ избушки вышли три женщины, и смѣясь и болтая, побѣжали къ ней навстрѣчу.

— Вотъ она! Вотъ она!

— Въ чемъ дѣло? — спросила Марья.

— Такъ ты и есть наша новая хозяйка?

— Кто вы такія?

— Мы изъ дома Шемейки пріѣхали взглянуть на тебя. Мы слышали, что онъ взялъ себѣ новую, и не могли утерпѣть, чтобы не посмотрѣть, какая она. Мы подумали, что, наконецъ то, онъ обзаведется женой. Такъ вотъ ты какая! Вотъ, кому онъ достался!

— Не знаю… Онъ давно уже уѣхалъ и все не возвращается.

— Ничего, скоро вернется. Онъ уѣхалъ къ сосѣдямъ въ гости. У него много дѣла, много друзей… Скажи, кто ты такая? Откуда? И какъ все это случилось? Онъ увезъ тебя силой, или ты сама ушла съ нимъ?

Марья не успѣвала отвѣчать на всѣ ихъ вопросы, такъ какъ онѣ болтали, перебивая другъ друга.

— Ты будешь добра съ нами?

— Кто вы такія, его служанки?

Всѣ три переглянулись и засмѣялись.

— Скажи ты, Аня.

— Служанки?.. Теперь да…

— Но не раньше.

Нѣсколько минутъ онѣ молча смотрѣли на Марью, а она на нихъ.

— О, какъ намъ хотѣлось имѣть новую хозяйку, — начала Аня, стройная, хорошенькая дѣвушка. — Старуха очень добрая и хорошая, но молодая все-таки лучше. У него большой домъ, насъ много, и мы всѣ будемъ ухаживать за тобой и исполнять всѣ твои приказанія. Старуха съ радостью уступитъ тебѣ веденіе хозяйства, какъ только увидитъ тебя. Она передастъ тебѣ ключи. «Поѣзжайте, посмотрите, какая она», сказала она, «какъ я была бы рада, если бы онъ, наконецъ, женился». Разскажи же мнѣ…

— Да вѣдь вы не даете мнѣ и слова сказать, — засмѣялась Марья. — Что мнѣ разсказывать?

— Кто ты такая и какъ тебя зовутъ?

— Марьей.

— Марья? Красивое имя… И какіе грустные глаза. Ты высокая, стройная… настоящая красавица, какъ разъ такая, какую всегда мечталъ найти себѣ Шемейка. А теперь разскажи о своей роднѣ.

— У меня нѣтъ родныхъ.

— А, значить, ты сирота? И дома у тебя нѣтъ?

— Нѣтъ, есть, только я ушла изъ своего дома.

— Ты жила одна, что ли, или съ братомъ?

— Нѣтъ, съ мужемъ.

— Ты вдова?

— Нѣтъ.

— Твой мужъ живъ?

— Да.

Онѣ такъ и окаменѣли на мѣстѣ и широко раскрытыми глазами смотрѣли на Марью.

— Такъ ты не дѣвушка?

Онѣ сразу сдѣлались печальными.

— Значитъ, Шемейка привезъ себѣ не жену!

— Только такъ, на лѣто!

— Какъ и всегда!

— Нашъ священникъ не обвѣнчаетъ его съ чужой женой. Нѣтъ, онъ не сдѣлаетъ этого.

— А неповѣнчанной женѣ старуха ключей не передастъ.

— Ужъ конечно.

— Ты будешь такой же рабой, какъ и мы?

— Рабой?

— И насъ онъ привезъ сюда на лѣто, а осенью сдалъ матери въ служанки.

— Подумать только, что у тебя былъ и собственный домъ, и земля, и коровы. Бѣдняжка!

У Ани даже глаза наполнились слезами отъ жалости къ ней.

— Шемейку тоже жалко; онъ такъ и не нашелъ себѣ жены. А насъ у него и безъ того много.

— Сколько васъ?

— Подожди…дай сосчитать…пять! Ты шестая.

— Я не поѣду туда, — заявила Марья рѣшительно.

— Что ты? А куда же ты дѣнешься? Старуха очень добрая. Вдругъ съ озера послышались мужскіе голоса и плескъ веселъ.

— Это ѣдетъ Шемейка со своими товарищами!

— Скорѣе, скорѣе, а не то онъ насъ отдастъ имъ!

— Вотъ тебѣ ѣда, Марья. А это для старика Маттса.

И, бросивъ на полъ два мѣшка съ провизіей, онѣ выбѣжали изъ хижины.

IX.

Съ берега послышались крики, смѣхъ, ругань; потомъ опять взрывы смѣха. Впереди шелъ Шемейка, а за нимъ, на нѣкоторомъ разстояніи, всѣ остальные. Марья забилась въ самый дальній уголъ избы.

— Халло, Марья! Эй! Гдѣ же хозяйка?

Онъ съ трудомъ переступилъ черезъ порогъ.

— А, вотъ гдѣ ты. Почему ты не встрѣчаешь насъ? Это что за мѣшки?

Глаза у него были совсѣмъ мутные, и колѣни дрожали.

— Не знаю, — пробормотала Марья, пытаясь проскользнуть мимо него въ дверь. — Твои дѣвушки привезли ихъ сюда.

— Ура! Это ѣда! Сюда, друзья мои! Мы можемъ и поѣсть, какъ слѣдуетъ, и выпить. А вотъ и она, моя новая… Идите сюда, взгляните на нее!

Онъ обнялъ Мапью за шею и не пускалъ. У двери полукругомъ стояло нѣсколько парней. Марья напрасно изо всѣхъ силъ старалась вырваться изъ рукъ Шемейки.

— Ее надо качать. Качайте мою милую!

— Да, да, качать ее!

Они схватили Марью на руки и нѣсколько разъ подбросили выооко въ воздухъ, пока ей не удалось, наконецъ, высвободиться отъ нихъ. Она выбѣжала изъ хижины и спряталась за уголъ.

Отъ всѣхъ нихъ такъ и несло водкой. По всему было видно, что они пили нѣсколько дней подрядъ. Прикосновеніе ихъ рукъ жгло ее, какъ огнемъ, и возбуждало въ ней отвращеніе. И въ ихъ то объятія онъ бросалъ ее — нечего сказать, хорошее привѣтствіе послѣ долгой разлуки!

Шемейка вышелъ изъ хижины и отыскалъ ее.

— Не уходи, Марья. Теперь мы будемъ веселиться. Ты очень скучала?

— Оставь меня.

— Я никакъ не могъ пріѣхать раньше. Ты затопила баню?

— Она топилась каждый вечеръ съ тѣхъ поръ, какъ ты уѣхалъ.

— Да, я никакъ не мотъ вернуться раньше. Развеселись и поставь на столъ ѣду, которую прислала мать.

— Это вы и сами можете сдѣлать.

Въ глазахъ Шемейки сверкнулъ огонекъ.

— Нѣтъ, это твое дѣло.

— Мое?

— Да, твое! А кромѣ того, приготовь чай и присмотри за тѣмъ, чтобы все было въ порядкѣ. А мы пока пойдемъ мыться.

Все это онъ проговорилъ повелительнымъ тономъ, какъ служанкѣ, и затѣмъ ушелъ. Марья послушно развязала мѣшокъ, вынула оттуда ѣду, поставила на столъ и заварила чай. Услышавъ, что парни и Шемейка возвращаются изъ бани, она вышла на дворъ и спряталась позади избушки, у небольшого окна, въ которое она могла подслушать весь разговоръ.

— Куда же она дѣлась? Почему она не наливаетъ намъ чай? — спросилъ какой то голосъ.

— Оставьте ее въ покоѣ, — отвѣтилъ Шемейка. — Ода еще очень застѣнчива.

— Не нахожу, чтобы она была красива.

— Что ты, а мнѣ она нравится.

— У нея такіе злые глаза.

— Да, прежде у тебя бывали лучше.

— Кто же, по твоему?

— Возьми хоть Аню.

Вдругъ Шемейка спросилъ:

— Чѣмъ же эта плоха?

— Сколько ей лѣтъ?

— Къ чорту лѣта, лишь бы она вообще была хороша!

— А что она… хороша?

— Еще бы! Когда она первый разъ обняла меня, то чуть не задушила.

— Вотъ не люблю такихъ, мнѣ больше нравятся тихія, кроткія.

— Смотря по настроенію, — отвѣтилъ Шемейка. — Иногда однѣ, а иногда другія. То замужнія женщины, то молодыя дѣвушки, то пылкія и страстныя, а то спокойныя и холодныя. Одна и та же очень скоро надоѣдаетъ.

— Ну, у тебя еще ни одна не бывала такъ долго, чтобы она успѣла надоѣсть тебѣ.

На это Шемейка ничего не отвѣтилъ. Другой голосъ замѣтилъ:

— Каждое лѣто новая.

— Что ты, случалось, что у меня два лѣта подрядъ бывала одна и та же.

— Пора тебѣ подумать о женитьбѣ, — произнесъ голосъ пожилого человѣка. — Вѣдь у тебя скоро весь домъ будетъ полонъ ими. Что ты съ ними будешь дѣлать?

— Развѣ я не забочусь о нихъ?

— Я ничего не говорю.

— Ну, такъ чего же ты болтаешь зря?

— А эту ты увезъ отъ нашего стараго пріятеля въ Раяваара. У кого же мы теперь будемъ брать лодки? Поднимется цѣлая исторія. Родня у него большая, и намъ не миновать вражды и непріятностей. Положимъ, Шемейка не въ первый разъ дѣлаетъ глупость. Снеси-ка ты лучше свою красавицу въ лодку и отвези ее обратно туда, откуда взялъ.

— И поблагодари за пользованіе.

— Нѣтъ, серьезно, послушайся моего совѣта.

— А не все ли равно? Война, такъ война! — безпечно воскликнулъ Шемейка.

— Молодецъ, Шемейка! Руку!

Поднялся невозможный шумъ, смѣхъ…

— Эй, Марья, чаю! — раздался вдругъ голосъ Шемейки.

Марья убѣжала въ лѣсъ. Она бѣжала до тѣхъ поръ, пока въ изнеможеніи не свалилась на землю. Онъ надругался надъ ней, точно раздѣлъ ее до-гола передъ этими пьяницами… Куда идти? Какъ спастись отъ нихъ? Домой, домой! О, Боже! — Она стала подниматься на гору, пробираясь черезъ заросли кустарника, все выше, выше. Наконецъ, она взобралась такъ высоко, что всѣ окрестности очутились передъ ней, какъ на ладони. А когда она поднялась еще немного, то увидала далеко на западѣ горы. Одна изъ нихъ съ раздвоенной вершиной… Да не ея ли это гора, ея домъ? Но какъ далеко! — Туда мнѣ не найти дороги, да и трудно вынести такой тяжелый, длинный путь. А если даже я и вынесу, то зачѣмъ я пойду туда?..

На разсвѣтѣ слѣдующаго дня Марья вернулась обратно. Повидимому, гости уѣхали. Все было тихо. Подойдя ближе, она услыхала громкій храпъ, доносившійся изъ хижины. Шемейка лежалъ поперекъ кровати и спалъ. Марья осторожно заперла дверь. Не запереть ли ее на засовъ? Поймать его, какъ крысу въ мышеловкѣ… и сжечь живьемъ?

— Марья! иди сюда! Гдѣ ты, Маркетта? Марьюшка! раздался изъ хижины голосъ Шемейка.

Голосъ былъ ласковый, заискивающій. Марья не тронулась съ мѣста. Черезъ нѣсколько минутъ Шемейка показался въ дверяхъ.

— Ахъ, вотъ гдѣ ты! Иди же сюда. Гдѣ ты была?

Марья молчала. Когда Шемейка подошелъ къ ней, она сейчасъ же встала.

— Оставь меня.

Шемейка хотѣлъ было обнять ее, но она такъ толкнула его, что онъ чуть не упалъ.

— Это… это что значитъ? — крикнулъ онъ сердито и схватилъ ее за руку.

— Я слышала весь вашъ разговоръ. Отпусти меня. У тебя здѣсь каждое лѣто бываетъ новая.

— Ужъ не думала ли ты, что ты первая?

— А на будущій годъ ты опять возьмешь себѣ другую.

— Ужъ не думаешь ли ты, что ты послѣдняя?

— Зачѣмъ же ты взялъ меня съ собой?

— Я бралъ? Развѣ ты не сама бросилась за мной?

Шемейка выпустилъ ея руку, и Марья сѣла на камень.

— Что мнѣ теперь дѣлать? — плакала она.

— Мать будетъ обращаться съ тобой такъ же хорошо, какъ и съ другими.

— Я не поѣду туда, — сказала Марья и вскочила.

— Тогда остается только отвезти тебя домой.

— Чтобы я принесла въ подарокъ мужу твоего ребенка?

— Моего ребенка?

— Да.

Шемейка сдѣлалъ гримасу.

— Скажи ему, что это его ребенокъ.

— Не могу.

— Почему?

— Просто потому, что не могу! — повторила Марья, выходя изъ себя.

— Въ такомъ случаѣ скажи ему, что это мой. Я дарю его. Кто знаетъ, можетъ быть, онъ еще обрадуется подарку?

— Какъ, ты отдалъ бы ему свое собственное дитя?

— Конечно. У меня ихъ и такъ достаточно, несмотря на то, что я раздариваю ихъ направо и налѣво. А инотда случалось, что я отдавалъ ребенка вмѣстѣ съ матерью. — Но ты не уходи, Марья. Я говорю глупости. Тебѣ не нужно уходить, если только ты сама не захочешь. Я сдѣлаю тебя своей женой. Ну, или ко мнѣ. А твоего ребенка, если это будетъ мальчикъ, я выведу въ люди. Перестань сердиться. Ты гораздо лучше другихъ… и… гораздо красивѣе…

Онъ наклонился къ Марьѣ съ заискивающимъ выраженіемъ въ мутныхъ глазахъ. Губы его горѣли.

— Нѣтъ, во второй разъ ты ужъ больше не проведешь меня! И тебѣ уже не придется больше хвастать, что я чуть не задушила тебя въ своихъ объятіяхъ. Оставь меня!

— Продолжай, продолжай, Марья, ты такъ красива, когда сердишься…

Тутъ Марья вспомнила, что нападающаго надо бить кулакомъ подъ самое сердце… Шемейка громко вскрикнулъ и выругался. Марья безъ чувствъ свалилась на землю.

X.

Марья сидитъ на скамьѣ въ банѣ и вяжетъ чулокъ, качая ногой люльку. Заскрипѣлъ снѣгъ на дворѣ, дверь отворилась, и въ баню вошла старая женщина.

— Пойди поѣшь, Марья, а я пока покачаю его.

Марья молчитъ.

— Тебѣ будетъ веселѣе поѣсть вмѣстѣ съ остальными.

— Нѣтъ, я лучше поѣмъ здѣсь.

— Аня принесетъ тебѣ, но только лучше пойди туда. Почему ты не хочешь?

— Я ужъ раньше говорила почему.

— Ты все такая же гордая и упрямая. Но, милая моя, не будь же такой кислой, а не то молоко твое испортится, и маленькій опять будетъ плакать.

— Онъ плачетъ не изъ-за молока.

— Всю ночь напролетъ раздается его пискъ.

— Онъ плачетъ оттого, что ему скучно безъ отца.

— Шемейка скоро вернется.

— Лучше, если бы онъ никогда не возвращался.

— Ты совсѣмъ напрасно говоришь это. Если бы ты не была замужемъ, то онъ давно женился бы на тебѣ.

— Зачѣмъ ты вѣчно напоминаешь мнѣ объ этомъ? Я и не навязывалась ему въ жены.

— Зачѣмъ же ты поѣхала съ нимъ?

— Я была не въ въ своемъ умѣ.

— А впрочемъ, ты и тогда не годилась бы. Будущая хозяйка этого дома должна быть изъ хорошей, богатой семьи. Вѣдь онъ принадлежитъ къ самой знатной семьѣ Кареліи. Наши предки отличались и въ войнахъ, и въ торговлѣ. Умирая, отецъ его сказалъ: смотри, чтобы онъ женился на равной себѣ, да на молоденькой. Ты стара для него. Вонъ и лобъ у тебя весь въ морщинахъ, А послѣ кормленія ты состаришься еще больше. Шемейки не любятъ старыхъ, имъ нужны молоденькія, да новыя… Отецъ его былъ такой же, какъ онъ.

— Вы находите, что это хорошо?

— Первые три года послѣ свадьбы отецъ его даже не смотрѣлъ на другихъ. Я была молода и красива. Мнѣ было всего шестнадцать лѣтъ, когда онъ увезъ меня въ своихъ саняхъ. Потомъ, когда я начала кормить, онъ сталъ брать себѣ дѣвушекъ — мнѣ это было безразлично, его хватало на всѣхъ.

— Какъ вы можете говорить это?

— Вѣдь онъ не всегда бывалъ мнѣ нуженъ. Я охотно дѣлила его съ тѣми, у которыхъ никого не было. Вотъ почему онъ всегда бывалъ такъ ласковъ и нѣженъ со мнюй. Если бы я обращалась съ нимъ такъ, какъ ты съ Шемейкой, то онъ давно бросилъ бы меня. Зато онъ и уважалъ меня. Онъ никогда не заставлялъ меня садиться за столъ вмѣстѣ съ ними. Да и онѣ сами не хотѣли этого. А ты вотъ сидишь здѣсь и киснешь, и не скажешь мнѣ ни одного добраго слова. Подумай сама, что было бы съ тобой, если бы мы оставили тебя на зиму въ рыбачьей хижинѣ? Ну, пойди теперь, поѣшь, а то кушанье остынетъ. Если ты будешь веселая, то и мальчикъ твой выростетъ здоровымъ и сильнымъ. — А вотъ и онъ проснулся. Посмотри! У него совсѣмъ отцовскіе глаза. Та-та! Ну, или же къ бабушкѣ. Изъ тебя выйдетъ молодецъ.

Марья бросилась на скамью и залилась слезами.

— Ты опять плачешь. Перестань. Чего тебѣ недостаетъ? Нѣтъ, я не вынесу этого. Зачѣмъ же ты пришла сюда? Господи, какъ она плачетъ! Что мнѣ съ ней дѣлать? Ну, хорошо, хорошо, оставайся здѣсь, я пришлю Аню.

Старуха ушла. Мало-по-малу Марья успокоилась, покормила ребенка и начала укачивать его.

Вотъ какъ, значитъ и его отецъ былъ такой же? Неужели же и сынъ?.. Нѣтъ, и работникомъ своего отца онъ тоже не будетъ. Объ этомъ ужъ я сама позабочусь. Что бы тамъ ни было, а здѣсь мы не останемся.

Сгустились сумерки, дверь въ баню отворилась, и со двора входигъ молодая, стройная дѣвушка съ блѣднымъ, тонкимъ лицомъ. Она почти каждый вечеръ заходить къ Марьѣ, чтобы поболтать съ ней, хотя Марья не просила ее объ этомъ. Ихъ разговоръ всегда вертится околю одного и того же.

— Не грусти, Марья.

— Странно, и тебя онъ тоже бросилъ, а между тѣмъ, ты не унываешь.

— Я радуюсь, если онъ иногда вспоминаетъ обо мнѣ. Когда же онъ не обращаетъ на меня никакого вниманія, то я стараюсь не попадаться ему на глаза. Онъ цѣнить это. Я знаю, онъ рано или поздно опять придетъ ко мнѣ.

— А ты и рада, и позволяешь ласкать себя, какъ собаку?

— Да, я обвиваю его шею руками, а онъ обнимаетъ меня и говоритъ: «Ни у кого нѣтъ такой тонкой таліи, какъ у тебя, Аня, и никто не умѣетъ цѣловать такъ, какъ ты».

— Это онъ говорилъ и мнѣ.

— Можетъ быть, но только я гораздо стройнѣе и тоньше тебя.

— Не все ли равно?

— Да, бороться съ Шемейкой совершенно безполезно. Если ему надо уѣхать, ничто не можетъ помѣшать ему; если ему надо возвратиться — ничто не можетъ удержать его. Мой отецъ заперъ меня на чердакъ и самъ легъ передъ дверью. Такъ Шемейка пришелъ, перебросилъ отца черезъ изгородь и выломалъ дверь. Но вотъ уже нѣсколько лѣтъ, какъ онъ не обращаетъ на меня никакого вниманія. Другія живутъ съ нимъ въ рыбачьей хижинѣ, другія топятъ ему баню. Онъ далъ мнѣ Петю, и я сдѣлаю изъ него хорошаго человѣка. А кто знаетъ, быть можетъ, онъ когда-нибудь снова возьметъ меня съ собою вмѣстѣ съ моимъ мальчикомъ, который будетъ играть на песчаномъ бережку. Если ты поѣдешь туда лѣтомъ, то возьми меня съ собою, какъ служанку….

— Нѣтъ, я никогда больше не поѣду съ нимъ, если бы даже онъ на колѣняхъ молилъ меня объ этомъ.

— Что ты? А меня онъ даже билъ.

— Билъ?

— Да. Но потомъ сейчасъ же началъ цѣловать меня, заплакалъ и сталъ просить прощенія.

— И ты простила его?

— Ну еще бы.

Въ эту минуту кто-то позвалъ Аню. Она ушла, но обѣщала скоро вернуться.

Марья стала упрекать себя: «Какъ я могла увлечься имъ? Что сдѣлалось со мной въ то воскресенье? Зачѣмъ я здѣсь? На рукахъ у меня ребенокъ до того похожій на отца, что мнѣ даже больно смотрѣть на него». — И въ глубинѣ ея души зародилось одно желаніе, вначалѣ смутное… если бы онъ былъ сыномъ Юха! Будь калѣкой, уродомъ, чѣмъ хочешь, но только его сыномъ. Нѣтъ, это невозможно. Вотъ уже нѣсколько лѣтъ, какъ я заперла свою дверь отъ него… а къ этому незнакомцу я сразу бросилась въ объятія, какъ летучая мышь на бѣлый холстъ. И теперь я сижу здѣсь въ ожиданіи своей участи — я, которая могла хозяйничать у себя въ домѣ, и малѣйшее желаніе которой исполнялось съ радостью. Вмѣсто меня теперь всѣмъ распоряжается свекровь. Она печетъ хлѣбъ, доитъ коровъ, прядетъ на моей прялкѣ; для нея пылаетъ огонь на очагѣ, для нея стоятъ на столѣ свѣжеиспеченные хлѣбы… — Интересно, что думаетъ обо мнѣ Юха? Можетъ быть, онъ думаетъ, что я утонула или утопилась? И пусть, ему будетъ легче… Мнѣ бы такъ хотѣлось, чтобы ему не было очень больно…

XI.

Однажды утромъ собаки съ лаемъ бросились къ берегу и съ лаемъ и тяфканьемъ сейчасъ же вернулись обратно. Это пріѣхалъ Шемейка. Наконецъ то! Но она не отворила двери, не выглянула въ окно.

Черезъ нѣсколько минутъ, вся запыхавшись, прибѣжала Аня и бросила на полъ узелъ съ платьемъ.

— Идемъ, Марья! Они здѣсь! Скорѣе одѣвайся! — крикнула она и повернулась, чтобы уйти, по остановилась и вдругъ бросилась Марьѣ на шею.

— Онъ меня тоже поцѣловалъ! Онъ обнялъ меня и сказалъ: «Ты похорошѣла, Аня, и пополнѣла, но талія у тебя все такая же тонкая». Идемъ скорѣе. Переодѣвайся же. Теперь они ѣдятъ, потомъ отдохнутъ немного, а вечеромъ будутъ танцы. Очень можетъ быть, что завтра они уже отправятся дальше. У него подросла борода, по въ общемъ все такой же. Ну скорѣе!

Марья развязала узелъ. Въ немъ было нарядное платье и для нея и для мальчика. Но она только посмотрѣла и снова завязала узелъ.

Весь день ребенокъ плакалъ. На дворѣ слышались голоса, топотъ лошадей и звонъ бубенчиковъ. Лошади ржали, собаки лаяли. Марья на зло самой себѣ дѣлала видъ, что ничего этого не замѣчаетъ. Ѣду ей забыли принести, но ей и ѣсть не хотѣлось. Позже, съ наступленіемъ темноты она вышла на дворъ и увидала, что весь домъ освѣщенъ, а на дворѣ горятъ зажженные факелы. Слышалось пѣніе, музыка и плясъ. Мальчикъ успокоился и заснулъ, Марья бросилась на скамью и покрылась шубой. Но чѣмъ больше она старалась не слушать, тѣмъ явственнѣе до нея доносилась музыка.

— Завтра они уѣдутъ и не вернутся до лѣта… Хорошо, что и на долю Ани выпала ласка. Теперь у нея будетъ о чемъ говорить.

Марья почувствовала сильную жажду. Она забыла запастись на ночь водой и пошла къ колодцу. Тутъ ею вдругъ овладѣло любопытство. Пойду-ка я туда! Но только въ этомъ будничномъ платьѣ. Пусть онъ увидитъ меня такой… Я подойду къ нему и скажу: «Вотъ я… узнаешь меня…?»

Въ сѣняхъ толпился народъ. Она прижалась къ стѣнѣ, но вскорѣ ее протолкнули впередъ, и она очутилась у дверей, ведущихъ въ комнату. Она заглянула туда.

Посреди комнаты Шемейка одинъ плясалъ около цвѣтущей полной дѣвушки. Онъ то присѣдалъ, то вскакивалъ, легко и ловко подпрыгивалъ въ воздухъ и снова присѣдалъ, по временамъ испуская рѣзкіе крики. Дѣвушка гордо и спокойно кружилась на одномъ мѣстѣ. Марья никогда раньше не видала этой дѣвушки. Она была не отсюда, это было видно и по покрою платья. Значитъ опять новая. Можетъ быть, онъ собирается взять ее къ себѣ на лѣто? Марью охватило желаніе броситься къ ней, схватить ее за руку, вытолкнуть за дверь и крикнуть Шемейкѣ въ лицо: «Вѣдь въ банѣ лежитъ твое дитя! Ты развѣ знаешь»?

Но вдругъ музыка оборвалась, потому что Шемейка совершенно неожиданно поднялъ дѣвушку высоко въ во-здухъ и затѣмъ, посадивъ ее на скамейку у печки, выбѣжалъ въ сѣни. Пробѣгая мимо Марьи, онъ задѣлъ ее плечомъ, но не замѣтилъ.

Въ комнатѣ снова заиграла музыка, и начались танцы. Въ сѣняхъ Марья попала въ страшную давку и прижалась къ косяку двери, чтобы ее не втолкнули въ комнату. Ее замѣтила Аня.

— Марья, — крикнула она, — входи же!

— Нѣтъ, нѣтъ.

Аня взяла ее за руку, пробуя втащить съ собой въ комнату. Марья вырвалась отъ нея и забилась въ самый темный уголъ сѣней.

— Отчего ты не хочешь войти? Идемъ вмѣстѣ со мной.

— Я не хочу… оставь меня!

— Кто не хочетъ, и чего онъ не хочетъ? — раздался голосъ Шемейки, и онъ схватилъ факелъ, стоявшій у двери.

— Она здѣсь!

Шемейка подошелъ ближе и освѣтилъ Марью, которая сначала жалась въ углу, но потомъ, увидя его, выпрямилась и стала передъ нимъ, глядя ему прямо въ глаза. Вдругъ она выбила изъ рукъ его факелъ и бросилась вонъ изъ сѣней.

Сначала во взглядѣ Шемейки можно было прочесть любопытство, потомъ разочарованіе, равнодушіе и, наконецъ, отвращеніе.

А Марья нашла, что Шемейка сталъ еще лучше, еще красивѣе. Въ банѣ она рыдая опустилась на скамью.

— Зачѣмъ я пошла туда? Зачѣмъ я сунулась туда грязная, оборванная, вѣдь и я тоже могла бы принарядиться. Не придетъ ли онъ ко мнѣ? Конечно, придетъ — если не для меня, то для ребенка. Онъ не уѣдетъ, не повидавшись съ нами.

Подъ утро Марья задремала и вдругъ проснулась отъ криковъ и звона бубенчиковъ. Одни сани съ такой силой ударились объ уголь бани, что обугленный кончикъ лучины свалился на полъ. Черезъ нѣсколько минутъ все стихло. Марья отворила окошко. Уже разсвѣло. Дворъ опустѣлъ, исчезли сани, лошадь. — Они уѣхали!

Онъ уѣхалъ и даже не пришелъ взглянуть на своего мальчика. — Марья сняла нарядное платье и завязала его въ узелъ.

Кто то идетъ! Марья хватаетъ вѣникъ и начинаетъ подметать полъ. Это была старуха. На этотъ разъ она, видимо, была чѣмъ-то очень недовольна.

— Вотъ какъ, мое платье не годится этой гордячкѣ, оно слишкомъ просто для нея — тогда я лучше возьму его себѣ.

— Да, конечно, — кротко отвѣтила Марья, надѣясь, что старуха сейчасъ уйдетъ и оставитъ ее въ покоѣ. Однако, она не уходила — Они уже уѣхали, онъ уѣхалъ.

— И неизвѣстно, когда вернется. Онъ собирается заѣхать въ Новгородъ, въ Москву и еще въ нѣсколько городовъ. Онъ выгодно скупилъ товаръ. Да, Шемейка умѣетъ торговать, вѣдь онъ изъ семьи купцовъ. Посмотримъ, когда онъ слѣдующій разъ вернется домой, кого онъ привезетъ съ собой. «Привози съ собой такую, — сказала я ему на прощанье, — которую ты сразу можешь ввести въ домъ, безъ того, чтобы завозить по дорогѣ въ рыбачью хижину». Вотъ что я ему сказала.

Въ одно холодное зимнее утро собаки снова съ лаемъ бросились къ берегу, навстрѣчу какому-то человѣку, потомъ съ сердитымъ ворчаньемъ прибѣжали обратно и остановились у бани. Марья услыхала, какъ дверь отворилась, потомъ сейчасъ же снова захлопнулась, потому что въ эту минуту раздался плачъ ея мальчика.

— Не плачь, не плачь, я собакъ не впущу къ тебѣ, — послышался за дверью мужской голосъ.

Марья услыхала, какъ этотъ голосъ успокаивалъ собакъ, и потомъ все стихло. Она выглянула въ окошко и въ ту же минуту захлопнула его — Юха!

Она опустилась на скамью… Онъ былъ тутъ, отворилъ дверь и даже заглянулъ. Онъ услыхалъ крикъ ребенка и, чтобы не безпокоить его, заперъ дверь и не вошелъ. Зачѣмъ онъ здѣсь? Неужели меня выдадутъ? Что, если онъ придетъ сюда? Онъ убьетъ насъ! — Марья схватила ребенка на руки, чтобы скорѣе бѣжать отсюда, потомъ положила его обратно въ люльку. Нѣтъ, лучше бѣжать одной. Но вдругъ ею овладѣла такая слабость, что она въ изнеможеніи опустилась на скамью и не въ состояніи была пошевелить ни однимъ членомъ.

Потомъ, когда силы понемногу вернулись къ ней, она подошла къ окошку. Юха стоялъ на дворѣ, окруженный женщинами. Казалось, онъ спрашивалъ о чемъ то, а женщины жестами отвѣчали ему: «Не знаемъ… никого не видали…»

Вышла старуха и предложила ему войти въ домъ. Сначала Юха поколебался, потомъ пошелъ за ней.

Марья насторожилась. Неужели, она скажетъ ему? Вотъ идетъ Аня…

— Онъ здѣсь.

— Да, знаю. Что ему надо?

— Ты видѣла его?

— Да, да… Что ему надо? Вы сказали, что я здѣсь?

— Нѣтъ, что ты!

— Вотъ онъ идетъ.

Юха вышелъ на крыльцо въ сопровожденіи старухи, сгорбившись медленно пошелъ къ своимъ лыжамъ и понесъ ихъ къ берегу.

— Онъ уходитъ, — шепнула Аня.

— Если онъ придетъ сюда, то скажи, что ребенокъ твой… и что меня увезли насильно…

— Нѣтъ, онъ не зайдетъ сюда… вотъ онъ сталъ на лыжи и уѣхалъ.

Обѣ онѣ смотрятъ въ пріотворенное окошко. Несмотря на далекое разстояніе, Марья могла различить въ яркомъ солнечномъ свѣтѣ каждую пуговицу на поношенномъ полушубкѣ Юха, каждый шовъ на его заплатанныхъ сапогахъ, каждую морщинку на его изможденномъ лицѣ. Онъ отпустилъ себѣ бороду; она совсѣмъ сѣдая, лохматая; глаза ввалились и имѣютъ такое же выраженіе, какъ тогда, когда онъ послѣ долгой работы въ лѣсу голодный и усталый возвращался домой. Взоръ его блуждаетъ, ротъ полуоткрытъ. Юха ни разу не посмотрѣлъ по направленію къ банѣ… Онъ оглядывается на домъ, изъ котораго только что вышелъ, смотритъ на противоположный берегъ, гдѣ раскинуто нѣсколько дворовъ, отталкивается и съѣзжаетъ на ледъ.

— О, какъ мнѣ жаль его, — шепчетъ Аня. — Какой онъ худой, больной, и ищетъ онъ тебя, точно мертвую. Какъ это Шемейка рѣшился отнять тебя у него?

— Вѣдь я сама… пошла за нимъ… не онъ. Я ухожу!

Марья бросилась къ двери. Когда же она отворила ее, то увидала старуху, которая загораживала ей путь.

XII.

— Вотъ онъ опять сидитъ и таращитъ глаза въ пространство, — говоритъ мать Юха презрительно, сидя за прялкой.

Юха вздрагиваетъ.

— Если она когда-нибудь и вздумаетъ вернуться, то теперь, въ весеннюю оттепель, ее ждать нечего.

— Нѣтъ, она не вернется.

Вдругъ его охватываетъ злоба.

— Если же она вернется и ты обидишь ее, то…

— То что?

— То знай, что ты и одной ночи не проведешь съ ней подъ этой крышей!

— Я уйду сама, — засмѣялась мать. — Не безпокойся. Какъ только она вернется, я уйду, тебѣ не придется просить меня.

Юха теряетъ свою увѣренность.

Нѣтъ, она больше не вернется. А можетъ быть, онъ утопилъ ее, надругавшись надъ ней?

И тѣмъ не менѣе онъ продолжаетъ ждать. Но весною она такъ и не вернулась. — Значитъ, она вернется лѣтомъ. А если не теперь, то черезъ годъ. Все должно быть готово къ ея приходу. Зачѣмъ я бросилъ въ воду ключъ отъ ея каморки?

Однажды лѣтомъ, когда мать уѣхала въ церковь, Юха взломалъ замокъ на двери Марьиной каморки и сказалъ Кайсѣ:

— Приведи здѣсь все въ порядокъ, какъ было раньше.

Работница до того обрадовалась, что на глазахъ у нея показались слезы.

— Я не думаю… нѣтъ… не можетъ быть, чтобы она сама ушла.

— Ты же видѣла?

— Не знаю… видѣла ли я что-нибудь…

— Что же ты въ концѣ-концовъ видѣла?

— Я видѣла, какъ онъ потащилъ ее, а она даже не звала на помощь. Но что же изъ этого? Можетъ быть она такъ испугалась, что не могла произнести ни звука?

— А грозила она матери, что уйдетъ изъ дому?

— Не думаю, никто этого не слыхалъ. Одно я только знаю, что весь день, когда этотъ человѣкъ болтался здѣсь, Марья избѣгала его. Нѣтъ, она не могла уйти сама. И зачѣмъ свалили на меня, будто я видѣла все? Это неправда…

— Не плачь, Кайса, вѣдь я не вѣрю.

Послѣ разговора съ Кайсой Юха съ еще большей увѣренностью ждалъ возвращенія Марьи. Онъ ходилъ, какъ во снѣ, и средь бѣлаго дня ему мерещились разныя видѣнія. То онъ ясно видѣлъ ее на лѣсной тропинкѣ, то она сидѣла у хлѣва и доила коровъ… Нѣтъ, она навѣрное придетъ. И пусть это будетъ черезъ десять лѣтъ или больше, лишь бы она пришла. Для того, чтобы сейчасъ же узнать о ея возвращеніи, Юха навалилъ на склонѣ горы около дома большую кучу хвороста, которую Кайса должна была зажечь, какъ только вернется Марья.

… Нѣтъ, нѣтъ, пришло ему въ голову, какъ то разъ въ концѣ лѣта, когда онъ стоялъ въ лѣсу и смотрѣлъ на свой домъ, Кайса нарочно солгала, чтобы утѣшить меня. А если даже она тогда и не ушла сама, то, можетъ быть, ей тамъ понравилось, и она рѣшила остаться навсегда. Даже, пожалуй, и лучше, чтобы она не возвращалась, а то опять начнется, старое мученіе.

Послѣдній лучъ надежды погасъ. У него было такое чувство, словно лодку, которой онъ правилъ, понесло внизъ по теченію, а онъ сидитъ сложа руки… Скоро будетъ вырубленъ весь лѣсъ до самой вершины, и ему нечего будетъ дѣлать здѣсь. Да и къ чему? Всѣ его мечты были разбиты. Ни жены, ни дѣтей…

Онъ началъ спускаться съ горы. Недавно шелъ дождь, ноги скользили по мокрой тропинкѣ, и при каждомъ шагѣ, который онъ дѣлалъ, чувствовалась сильная боль въ поясницѣ, которая особенно сильно давала знать о себѣ послѣ лыжной поѣздки въ Карелію. — Но что это случилось съ коровами?

Повидимому, корова съ колокольчикомъ быстро бѣжала по долинѣ, потому что слышны были двойныя позвякиванія, какъ это бываетъ при быстромъ бѣгѣ. Время отъ времени доносилось громкое мычаніе коровъ, точно весною, когда ихъ въ первый разъ выпускаютъ на пастбище. Для того, чтобы узнать, въ чемъ дѣло. Юха поднялся выше, откуда открывался видъ на дорогу изъ лѣсу. Передняя корова съ высоко задраннымъ хвостомъ подбѣжала къ опушкѣ, остановилась и оглянулась. за ней во весь опоръ несется другая, а рядомъ съ ней бѣжитъ какая то женщина, держась за ея ошейникъ съ колокольчикомъ. Подбѣгаютъ еще двѣ коровы. Всѣ онѣ окружаютъ женщину, и точно ведутъ ее впередъ. Юха не можетъ различить, кто это. Вотъ онѣ исчезли въ лѣсу, потомъ снова вышли. Женщина старается отстранить коровъ, но онѣ жмутся къ ней и чуть не лижутъ е.е въ лицо.

Вдругъ какое то предчувствіе кольнуло Юха въ грудь, и онъ бросился внизъ, не разбирая дороги.

Это Марья! Она вернулась, и коровы узнали ее.

Подойдя ближе къ дому, онъ видитъ коровъ, которыя стоятъ за изгородью и мычатъ. Собака съ радостнымъ лаемъ бѣгаетъ по двору. Завернувъ за уголъ, Юха увидѣлъ Марью, она шла къ дому. Въ эту минуту на крыльцѣ показалась его мать съ пустымъ подойникомъ въ рукахъ и закричала ей:

— Сюда ты не войдешь!

Марья отступила назадъ. Передъ глазами Юха потемнѣло — онъ бросился къ матери, вырвалъ у нея изъ рукъ подойникъ и изо всѣхъ силъ швырнулъ его о камень. Потомъ онъ взялъ ее за руку и вытолкалъ на дворъ. Она вернулась обратно, крича на Марью.

— Стыда у тебя нѣтъ! Еще вернулась обратно, русская потаскуха!

Юха снова отталкиваетъ ее и, задыхаясь, говоритъ Марьѣ:

— Иди… входи… скорѣе…

Марья поднимается съ земли и входитъ въ избу.

Юха хочетъ идти за ней и не можетъ. Онъ входитъ въ сѣни, по сейчасъ же возвращается. Надо сказать матери, чтобы она… нѣтъ, лучше сначала сказать Марьѣ, чтобы она не…

Старуха, задыхаясь отъ злости, идетъ въ свою каморку. Юха входитъ въ избу. Марья, вся сжавшись въ комокъ, сидитъ на скамьѣ и, закрывъ лицо руками, горько плачетъ. Юха идетъ къ матери.

— Если ты еще скажешь Марьѣ хоть одно слово…

— Я уже сказала.

— Завтра же ты уѣдешь отсюда!

— Я ѣду сегодня же.

— Какъ ты могла?.. Даже ко-ко-ровы…

Онъ хотѣлъ сказать, что даже коровы, и тѣ добрѣе ея, но не можетъ, и въ волненіи идетъ въ избу…

Марья стоитъ у окна и не оборачивается.

— Успокойся… она уѣдетъ…

— Зачѣмъ? — чуть слышно шепчетъ она.

До сихъ поръ Юха не рѣшался посмотрѣть на нее. Теперь онъ собрался съ духомъ. Щеки ввалились, ея густая коса, доходящая до самаго пояса, стала совѣмъ тоненькой; платье на ней было мокрое, и во многихъ мѣстахъ разорвано.

Вдругъ у него въ головѣ промелькнула мысль, что она вѣрно голодна. Гдѣ Кайса? Въ эту минуту вбѣжала Кайса.

— Гдѣ она? Она вернулась? Вѣдь я говорила!

И она расплакалась.

— Пойди-ка лучше и принеси чего-нибудь поѣсть.

Съ этими словами Юха идетъ самъ въ чуланъ и приносить кусокъ хлѣба и баранью лопатку.

— Ѣшь, ты, вѣрно, проголодалась.

— Нѣтъ, я лучше лягу…

— Хорошо… Но что же она не несетъ масло… и… молоко?

Кайса выкладываетъ въ чуланѣ масло.

— Вотъ такъ, хорошо, а теперь молоко.

Юха хочетъ взять съ полки крынку съ молокомъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я надою свѣжаго. А гдѣ же подойникъ?

— Онъ сломался. Ты неси масло… а я пойду доить.

Мать вышла на дворъ, собрала всѣ свои вещи, молча, не попрощавшись ни съ кѣмъ, пошла къ берегу, сѣла въ лодку и поѣхала по направленію къ Ропануддену.

Войдя въ избу, Юха увидѣлъ, что Марья сидитъ у стола. Воцарилось молчаніе.

— Сейчасъ Кайса принесетъ молока, а я пока затоплю баню.

— Не безпокойся…

Марья закашлялась и отвернулась.

Юха вышелъ на дворъ, онъ чувствовалъ потребность въ движеніи, въ одиночествѣ. — У нея такой испуганный видъ. Можетъ быть, она думаетъ, что я сомнѣваюсь въ ней, что я мысленно упрекаю ее въ чемъ-нибудь. Какъ она похудѣла! Гдѣ она была все это время? Какъ она измучена. Она ничего не говорить и не смотритъ мнѣ въ глаза. Чего она, бѣдная, боится? Она похожа на маленькую, заблудившуюся овечку, которая вернулась домой… Подбородокъ Юха задрожалъ, и онъ чуть не расплакался, растапливая баню. — Надо приласкать ее, успокоить. Я положу на полъ толстый слой соломы, какъ на Рождествѣ. И пусть Кайса поможетъ ей помыться.

Затопивъ баню, Юха пошелъ въ сарай за соломой. Выходя изъ сарая, онъ увидалъ Марью, которая вмѣстѣ съ Кайсой шла къ своей каморкѣ. Черезъ нѣсколько минутъ Кайса вышла оттуда одна.

— Она легла, она такъ устала, что еле держится на ногахъ.

— Поѣла она?

— Да, немного.

— Кайса, ради Бога не говори, что мы… О томъ, что я думалъ… будто она сама ушла отъ меня.

— Что вы! Она расплакалась, узнавъ, что вы велѣли прибрать ея каморку.

Безумная радость охватила все существо Юха. Марья невинна! Она не могла уйти сама, разъ теперь вернулась ко мнѣ. И мать и священникъ ошиблись, а я… какъ я могъ думать о ней такъ дурно?

Онъ устлалъ полъ соломой, связалъ вѣникъ и пошелъ къ берегу, чтобы разставить сѣти. Чѣмъ больше онъ думалъ о Марьѣ, тѣмъ его все больше и больше угнетала мысль о томъ, что онъ могъ такъ дурно думать о ней. — Когда она успокоится немного, я попрошу у нея прощеніе, и ни о чемъ не буду разспрашивать ее. Пусть она разсказываетъ сама, если захочетъ.

Юха вернулся домой поздно вечеромъ.

— Гдѣ Марья? — спросилъ онъ Кайсу.

— Послѣ бани она сейчасъ же легла.

— Ты помогла ей вымыться?

— Нѣтъ, она не захотѣла.

— Не шуми, пусть она хорошенько выспится, да отведи коровъ на пастбище, чтобы онѣ не разбудили ее своимъ мычаніемъ.

Юха не могъ заснуть, тихонько подошелъ къ двери Марьи и сталъ прислушиваться: ровнаго дыханія спящаго человѣка не было слышно — одинъ разъ раздался легкій кашель и нѣсколько вздоховъ — значитъ, она не спала.

XIII.

Марья лежитъ въ своей каморкѣ. Но она больше не спитъ, однако, еще и не проснулась… Ей кажется, что она лежитъ на полкѣ въ банѣ у Шемейки, рядомъ съ ней на соломѣ спитъ ея ребенокъ. Но это ужъ больше не ребенокъ, а котенокъ, котораго она отрываетъ отъ своей груди и бросаетъ на полъ. А вотъ и ребенокъ — онъ лежитъ на простынѣ у порога. Марья не можетъ сдѣлать ни одного движенія, она точно пригвождена къ полку. Вдругъ она слышитъ шаги. Окошко отворяется, и кто-то заглядываетъ въ него. Потомъ отворяется дверь, и входитъ мать Шемейки. Маръя хочетъ крикнуть ей, чтобы она не наступила на ребенка и не можетъ. Оказывается въ концѣ-концовъ, что это мать Юха. Она пятится назадъ и кричитъ: «Посмотрите! Прежде груди у нея были, какъ мѣшки, наполненные зерномъ, а теперь онѣ отвисли, какъ пустыя. Она родила ребенка. — Вотъ и онъ!» Она беретъ ребенка и даетъ его тому, кто заглядываетъ въ окошко. «Брось его въ прорубь, Юха, отнеси его въ прорубь!» Марья громко кричитъ: «Оставьте мнѣ моего ребенка!» и просыпается.

Неужели кто-нибудь слышалъ ея крикъ? Она встаетъ и заглядываетъ въ дверь. Нѣтъ, никого не видать. Дворъ пустъ. Передъ глазами у нея темнѣетъ, и она снова падаетъ на постель.

Что изъ всего этого будетъ? Можно ли мнѣ будетъ взять его сюда? Придетъ ли Аня? Какъ я могла оставить его. Только бы съ нимъ ничего не случилось.

Аня сама предложила и старуха согласилась. А что если она сказала это только такъ, чтобы отдѣлаться отъ меня? Не лучше ли сознаться Юха во всемъ и не обманывать его? Онъ защитилъ меня отъ своей матери, хотя самъ навѣрное подозрѣваетъ меня. Съ другой стороны, если бы онъ подозрѣвалъ, то не сталъ бы заступаться за меня. Нѣтъ, онъ навѣрное, ничего не подозрѣваетъ.

Какъ я рѣшусь сказать ему все? Онъ не возьметъ чужого ребенка — онъ, который всегда мечталъ имѣть дѣтей. Марья ненадолго забылась сномъ. Потомъ она встала и пошла въ избу. Кайса сидѣла на скамьѣ и читала. Тутъ только Марья вспомнила, что сегодня воскресенье.

— Гдѣ хозяинъ?

— Онъ, кажется, ушелъ въ лѣсъ.

Чтобы сказать что-нибудь, Марья замѣтила:

— У васъ въ полу новая доска?

— Да, старая сломалась.

— Она сгнила?

— Нѣтъ, хозяинъ сломалъ ее.

И Кайса разсказала, какъ хозяинъ разсердился за что-то на свою мать… впрочемъ, я скажу за что… она сказала, будто вы сами ушли изъ дому. Онъ такъ разсердился, что схватилъ колоду, замахнулся ею и изо всѣхъ силъ опустилъ ее на полъ. А послѣ этого онъ долгое время ходилъ, какъ потерянный… какъ онъ горевалъ!

Марья спустилась къ берегу. Все здѣсь было по-старому, но ей казалось, будто она была здѣсь раньше только проѣздомъ. — Если бы можно было уѣхать отсюда! — подумала она съ тоской. Она пошла по направленію къ пастбищу, какъ вдругъ передъ ней на тропинкѣ показался Юха. Минуту они молчали, потомъ Марья замѣтила:

— Я иду посмотрѣть коровъ.

И они разошлись каждый въ свою сторону.

— Она избѣгаетъ меня, — думалъ Юха, — и не смотритъ на меня. Она и руки мнѣ ни разу не подала. Положимъ, она имѣетъ полное право сердиться и презирать такого человѣка, который оставилъ свою собственную жену на произволъ судьбы. А когда она вернулась, то какая встрѣча ожидала ее? Пока она на чужбинѣ терпѣла униженія и бѣдствія, здѣсь въ ея домѣ распоряжалась ея свекровь, и потомъ встрѣтила ее оскорбленіями. Кто знаетъ, а можетъ быть, она думаетъ, что я повѣрилъ клеветѣ, разъ я оставилъ здѣсь мать?

Черезъ нѣсколько времени Марья вернулась домой. Они поѣли втроемъ, Марья, Кайса и Юха, и почти не обмѣнялись ни однимъ словомъ. Послѣ обѣда Кайса ушла, а Марья принялась мыть посуду. Юха казалось, что она ждетъ чего то. Теперь надо все выяснить. Онъ старается придать своему голосу какъ можно болѣе спокойное выраженіе и говоритъ:

— Какъ ты отыскала сюда дорогу, и какъ у тебя хватило силы дойти?

— Когда мнѣ казалось, что я иду не туда, я отыскивала такое мѣсто, съ котораго была бы видна наша гора.

— Она указывала тебѣ путь?

— Да.

Теперь онъ долженъ сказать. Не обидитъ ли онъ ее этимъ… пожалуй, лучше совсѣмъ не затрагивать этого вопроса. Я прогналъ матъ изъ-за нея, она должна понять меня и такъ. А что, если Кайса успѣла разболтать ей? Вотъ она вытираетъ чашки… сейчасъ уйдетъ…

— Это было нехорошо съ моей стороны, что я не пришелъ къ тебѣ на помощь.

— Но вѣдь ты пришелъ.

— Откуда ты это знаешь?

— Я видѣла… ты стоялъ у бани… тамъ…

— Ты была тамъ? Въ банѣ?

— Я видѣла, какъ ты пришелъ и уходилъ.

— И ты не крикнула мнѣ?

— Я не смѣла…

— Они заткну ли тебѣ ротъ?

До сихъ поръ Марья стояла къ нему спиной, теперь она обернулась и произнесла такъпросто и легко, что сама удивилась этому:

— Нѣтъ, но они пригрозили убить меня, если кто-нибудь узнаетъ, гдѣ я скрываюсь. И тебя бы они навѣрное убили.

Юха былъ совсѣмъ ошеломленъ.

— Ты была тамъ… а я этого не зналъ… я не вошелъ, хотя и отворилъ дверь, потому что услыхалъ дѣтскій плачъ…

— Это ребенокъ одной изъ рабынь, — быстро сказала Марья… я присматривала за нимъ, потому что она была очень добра ко мнѣ. Ее увезли изъ дому силой…

— Какъ и тебя?

— Да, а когда я уходила оттуда, то она со слезами просила меня взять ее съ собой, и ея ребенка тоже.

— Почему же ты не взяла ихъ?

На глазахъ у Марьи показались слезы, когда она вспомнила, какъ Аня провожала ее.

— Она бѣжала за мной съ ребенкомъ на рукахъ.

— Почему же ты не взяла ихъ съ собой? — переспросилъ Юха, еще больше тронутый.

— Она не перенесла бы этого тяжелаго пути… и куда бы она пошла?

— Да къ намъ. Мы не выгнали бы ее.

— А твоя мать?

— Мать? Она никогда больше не будетъ вмѣшиваться въ наши дѣла, — рѣзко отвѣтилъ Юха.

— Можетъ быть, она и придетъ еще.

— Вотъ и отлично, Ты говоришь, она была добра къ тебѣ?

— Да, очень.

Марья приходитъ въ изумленіе, замѣтивъ, что она стоить у колодца и вытягиваетъ ведро съ водой. Она совершенно не помнить, какъ она сюда попала. Какъ все это вышло просто! Онъ ничего рѣшительно не подозрѣваетъ. Ему и въ голову не придетъ, что я могла солгать ему. Я должна быть съ нимъ поласковѣе. Я должна вознаградить его за все то зло, которое причинила ему.

Однако, Юха все-таки не сказалъ того, что хотѣлъ сказать, но онъ скажетъ это сегодня вечеромъ. Онъ видитъ, что Марья усталыми шагами идетъ къ своей каморкѣ и черезъ нѣсколько времени выходитъ съ шитьемъ. Что она шьетъ? — Пришиваетъ пуговицы къ его рубашкѣ! Не успѣла она вернуться, какъ уже заботится о немъ.

— Я пришелъ къ тебѣ на помощь, это правда, — началъ Юха, — но я долженъ былъ сдѣлать это гораздо раньше… это очень мучаетъ меня…

— Не стоитъ говорить объ этомъ.

— Если бы ты могла простить мнѣ это, и еще кое-что…

— Простить? Тебя? — удивленно спросила Марья.

— Да… я сначала подумалъ, что… ты ушла… сама…

Юха ждалъ отвѣта, но Марья молчала и только еще ниже склонилась надъ работой: — Прости меня!

— Пустяки, — уклончиво отвѣтила Марья.

— Совсѣмъ нѣтъ… какъ могъ я подумать о тебѣ… которая… которая… и сказать матери и угольщикамъ… что я возьму себѣ другую, богатую… и попросить передать тебѣ поклонъ… Теперь ты знаешь, какой я человѣкъ… вотъ что я говорилъ имъ, пока ты тамъ мучилась и страдала…

Онъ подошелъ къ Марьѣ и взялъ, ее за руку, но сейчасъ же выпустилъ, потому что его охватило сильное волненіе, и онъ быстро ушелъ, чтобы подавить его, скрыть… Но сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ не выдержалъ и далъ волю своему отчаянію.

Она не простила его и кажется вовсе и не собирается! — Хорошо, пусть она наказываетъ меня какъ хочетъ, только бы она знала все… и теперь она знаетъ…

Марья услыхала, что онъ плачетъ. — Онъ еще просить у меня прощенія! Если онъ когда-нибудь узнаетъ все, то или самъ лишить себя жизни, или же убьетъ меня. Да, онъ это сдѣлаетъ. Сказать ему? Какъ я могла такъ солгать? Что мнѣ дѣлать?

Но она чувствовала такую смертельную усталость, что махнула на все рукой:

— Будь что будетъ, а я теперь не въ состояніи…

XIV.

Юха сидитъ на пнѣ почти на самой вершинѣ горы. Окрестности раскинулись передъ нимъ, окутанныя бѣлой дымкой — озера, лѣса, поля, луга и его дворъ. Изъ этого бѣлесоватаго тумана на подобіе призрака поднимается въ отдаленіи одинокая скала, да кое-гдѣ протягиваютъ къ небу свои вершины прямыя, высохшія сосны, точно руки утопающихъ, высовывающіяся изъ застывшей пѣны. Водопада не видно, но шумъ его слышенъ такъ отчетливо, что кажется, будто можно кинуть въ него отсюда камень.

Въ сознаніи Юха разверзлась зіяющая пропасть, на дно которой мысли его тщетно стараются проникнуть съ того дня, когда Марья возвратилась домой. Въ этомъ хаосѣ для него совершенно ясны уходъ и возвращеніе Марьи, а все остальное задернуто какой то дымкой…

Почему она ничего не говоритъ? Почему не разсказываетъ? Вѣдь ей самой было бы гораздо легче, если бы она заговорила. Можетъ быть они мучили ее, пытали… такую чистую, гордую… почемъ я знаю, что они дѣлали съ ней, разъ она ничего не говоритъ. Но она постарѣла, коса стала совсѣмъ тонкой, глаза потускнѣли, грудь впала… и она такъ слаба, что даже днемъ ложится… стонетъ во снѣ и не разговариваетъ даже съ Кайсой… Кто знаетъ?..

Каждый вечеръ Юха возвращался домой съ твердымъ намѣреніемъ попросить Марью разсказать все, и каждый вечеръ онъ откладывалъ этотъ разговоръ до слѣдующаго дня.

Въ одинъ дождливый ненастный день Марья сидитъ въ избѣ у печки и вяжетъ маленькій дѣтскій чулокъ. — Если онъ спроситъ меня, то я отвѣчу ему: я вяжу чулокъ своему ребенку. Я не въ силахъ скрывать этого дольше… пусть онъ узнаетъ все… и выгонитъ, если захочетъ. Тогда я вернусь туда, или — а не то пусть онъ ударитъ меня этой колодой.

Марья продолжаетъ вязать, устремивъ усталый, безучастный взоръ на дверь, у которой работаетъ Юха, а передъ глазами у нея проносятся отрывки какихъ то мыслей, видѣній, которыя она не въ силахъ была прогнать. Она видитъ Шемейку, онъ сидитъ у стола въ лѣнивой, небрежной позѣ и вынимаетъ изъ котомки платокъ и пряжку. А вотъ онъ переноситъ ее на рукахъ на беретъ… Вопреки своему желанію, она видитъ, какъ онъ просыпается на островѣ и со злостью обрываетъ зелень на лодкѣ. — Если бы я тогда утопилась было бы гораздо лучше.

Ахъ, почему она не можетъ забыть его? Но разсѣять эти воспоминанія было не въ ея власти. Они налетали на нее, попирая все остальное, и она не могла бороться съ ними, хотя и чувствовала себя такой измученной, разбитой.

— А дождь все не перестаетъ, хотѣлось бы мнѣ знать, ушла ли Аня съ ребенкомъ… Нѣтъ, вѣрно ужъ не придетъ больше, разъ до сихъ поръ не пришла.

О Боже, что будетъ, если она не принесетъ ребенка? Вдругъ она заблудилась въ лѣсу? Зачѣмъ я не взяла его съ собой!

Юха услыхалъ, что Марья тяжело вздохнула. По всему видно, что она очень страдаетъ.! — Онъ перестаетъ строгать и послѣ нѣкоторой борьбы спрашиваетъ.

— Онъ… очень обижалъ тебя?

Начинаются разспросы! Она надѣялась, что онъ не рѣшится на это. Что ему сказать?

— Кто? Ахъ, тамъ…

— Какимъ образомъ, онъ втащилъ тебя въ лодку?

— Право, сама хорошенько не знаю.

— Ты упала въ обморокъ, что ли, разъ ты даже и головы не подняла и не пошевелилась?

— Развѣ я не шевелилась?

— Кайса оказала, что ты неподвижно лежала на носу, даже ни разу не крикнула. Положимъ, за шумомъ воды ничего не было бы слышно.

Кайса видѣла! Что она видѣла?

— Не помню, — сказала Марья, — я пришла въ себя потомъ, позже.

Юха помолчалъ немного, измѣряя на глазъ кусокъ дерева, потомъ дрожащимъ голосомъ спросить:

— Кто?

— Они связали тебя?

— Онъ и его товарищи.

— Связали?

— Ну да, привязали къ лодкѣ или къ дереву, чтобы ты не убѣжала?

— Нѣтъ, — отвѣтила она сначала, потомъ прибавила: — Кромѣ него, больше никого и не было.

— Какъ же онъ одинъ справился съ тобой?

— Съ женщиной то…

— Да, конечно.

Марья молчала. Вдругъ раздался стукъ: Юха уронилъ кусокъ дерева и наклонился, чтобы поднять его.

— Что же… онъ употребилъ надъ тобой насиліе?.. спросить онъ, стараясь скрыть свое волненіе.

Зачѣмъ онъ все выспрашиваетъ? Развѣ отъ этого будетъ лучше? И Марья сердито отвѣтила:

— Неужели ты думаешь, что Шемейка можетъ не сдѣлать этого?

Она испуганно вскрикнула. Юха стоялъ посреди комнаты съ налитыми кровью глазами и держалъ топоръ въ поднятой рукѣ.

— Я… я… убью его! — хриплымъ голосомъ прошепталъ онъ и съ силой вонзилъ топоръ въ колоду. Онъ хотѣлъ сейчасъ же вытащить его, но топоръ застрялъ очень глубоко, — и Юха поднялъ на воздухъ всю колоду, которая сорвалась и съ такимъ трескомъ упала на полъ, что весь домъ задрожалъ, а изъ-подъ потолка посыпались хлѣбы.

Оправившись немного послѣ своего испуга, Марья почувствовала безумную радость. Неужели онъ рѣшится на это? Отомстить ему… всадить ему въ лобъ этотъ топоръ… и потомъ отнять ребенка силой, если они добромъ не отдадутъ его. Ахъ, если бы онъ сдѣлалъ это!

Тутъ онъ замѣтилъ лежащіе на полу хлѣба и сталъ подбирать ихъ, потомъ вдругъ спросилъ:

— Когда онъ это сдѣлалъ?

— Не помню…

— Уже въ лодкѣ, или послѣ того, какъ вы вышли на берегъ?

Марья не въ состояніи была произнести ни звука.

— Если я только доберусь до него… а я доберусь… доберусь!..

Онъ стоялъ посреди комнаты, какъ медвѣдь на заднихъ лапахъ, въ бѣшенствѣ кусая себѣ губы и размахивая руками. Онъ стоятъ какъ разъ на томъ мѣстѣ, гдѣ Шемейка обнялъ ее.

Вдругъ, совершенно не отдавая себѣ отчета въ томъ, что она дѣлаетъ, Марья бросается къ нему на грудь, судорожно обвиваетъ его шею руками и кричитъ:

— Ради Бога не убивай меня!

— Тебя… тебя… бормочетъ Юха. — Нѣтъ, что ты?..

— Прости меня, Юха!

— За что?

— Позволь мнѣ уйти.

— Куда ты хочешь идти… зачѣмъ… дорогая моя…

— Въ водопадъ… или куда-нибудь.

— Отчего?

Марья опять прижимается къ нему.

— Я солгала тебѣ.

— Въ чемъ дѣло?

— Ребенокъ этотъ не чужой.

— Какой ребенокъ?

Юха ничего не помнитъ, ничего не сознаетъ, кромѣ того, что Марья разразилась рыданіями и опустилась передъ Юха на полъ. Онъ поднялъ ее на скамью.

— Ну, ну успокойся!

Одной рукой онъ взялъ ея руку, а другой сталъ тихонько гладить ее по спинѣ. Его волненіе было такъ велико, что онъ съ трудомъ сдерживалъ его.

— Я хотѣла взять мальчика съ собой, сюда… такъ, чтобы ты ничего не зналъ… нѣтъ, ужъ пусть лучше я никогда больше не увижу его…

— Ты увидишь.

— Они не отдадутъ его, я знаю… я никогда больше… не увижу его!

— Мы пойдемъ за нимъ.

— Ты не можешь… вѣдь это ребенокъ Шемейки.

— Нѣтъ, не его… это былъ просто несчастный случай. Не плачь, — моя милая.

— Несчастный случай?

— Да, ты ни въ чемъ невиновата.

— Подумай, что скажутъ братья и мать…

— Они ничего не узнаютъ.

— Ты хочешь признать его за своего?

— Конечно, не буду же я выставлять на позоръ тебя.

Юха не могъ продолжать. Но чувствовалъ ли онъ радость или горе, онъ и самъ не могъ этого сказать. Чтобы чѣмъ-нибудь заняться, онъ снова сталъ подбирать съ пола хлѣбы. Марья помогала ему.

Вечеромъ Марья услыхала, что Юха говоритъ Кайсѣ:

— Завтра мы съ Марьей поѣдемъ по ту сторону границы. Хорошенько присмотри за всѣмъ.

— Боже ты мой, зачѣмъ?

— Марья оставила тамъ маленькаго. Она одна не могла нести его въ такую даль.

XV.

Шемейка лежитъ на полкѣ на подстилкѣ изъ свѣжихъ листьевъ, Аня гладитъ его по спинѣ и плечамъ, вся сіяя отъ счастья.

— Если ты позволишь мнѣ, я пойду отдохну немного.

— Хорошо, — отвѣчаетъ Шемейка.

Аня сходить съ полка и садится на порогѣ: — она совсѣмъ не чувствуетъ потребность въ отдыхѣ, ей только хочется, чтобы Шемейка поспалъ немного послѣ бани.

— Я пойду посмотрю, что дѣлаетъ ребенокъ, и скоро вернусь.

— Хорошо.

— Голосъ у него усталый, и самъ онъ такой грустный… мой дорогой! Ахъ, если бы я могла снова развеселить его.

Аня идетъ въ избу къ ребенку Марьи. Своего собственнаго мальчика она должна была оставить дома, но она не жаловалась: все, чего только хотѣлъ Шемейка, было, по ея мнѣнію, хорошо.

Но кто же отворилъ дверь въ хижину? Неужели Маттсъ? У люльки, повернувшись спиной къ двери, стоитъ какая то женщина и, наклонившись, смотритъ на ребенка.

Аня всплеснула руками.

— Марья! Это ты? Откуда ты узнала, что мы здѣсь?

— Маттсъ удилъ рыбу около пороговъ и сказалъ мнѣ.

— Вотъ что? Какъ хорошо, что ты вернулась! Я такъ жалѣла, что не могла уйти, но онъ захотѣлъ оставить ребенка у себя, и меня также. Мы здѣсь живемъ почти все время, съ тѣхь поръ, какъ ты ушла. Все лѣто, Марья, все лѣто!

— Значить, онъ не привозилъ сюда новой? — спросила Марья

— Нѣтъ, какое! Ему бѣдному не повезло. Есть же на свѣтѣ злые люди. Подумай — она измѣнила Шемейкѣ.

— Эта русская, которую онъ привозилъ зимой?

— Да, да. Она бросила его не то въ Новгородѣ, не то въ Москвѣ послѣ того, какъ они вдвоемъ прожили деньги не только его, но и чужія. Это очень подѣйствовало на него. Кажется, онъ сильно любилъ ее. Когда онъ во снѣ обнимаетъ меня, то всегда зоветъ ее по имени. А кромѣ того, его очень огорчилъ твой уходъ. Онъ пошелъ съ собаками искать тебя… «Всѣ обманули и бросили меня», сказалъ онъ.

Марья отвернулась, пожавъ плечами, и склонилась надъ ребенкомъ.

— Онъ выросъ, неправда ли? И какой онъ миленькій — любимецъ отца. Ты не можешь представить себѣ, какъ Шемейка любить этого мальчугана. Онъ вѣчно таскаетъ его на рукахъ, играетъ съ нимъ и кормитъ его изъ рожка. «Соси, соси», говорилъ онъ, «мать бросила тебя, но отецъ накормить своего маленькаго мальчика». Онъ чувствуетъ себя здѣсь очень хорошо. Ни разу во все лѣто не ѣздилъ на вечеринки. «Теперь сама Марья была бы довольна мною», часто говоритъ онъ. — Если бы ты не ушла, то онъ взялъ бы тебя съ собой. Такъ какъ тебя не было, то онъ взялъ меня. Пойти мнѣ, сказать ему сейчасъ?

— Я не хочу встрѣчаться съ нимъ.

— Ты такая же упрямая?

— Да.

— И все еще сердита на него?

— Да.

— Что ты… мнѣ не вѣрится…

Да Марья и сама не вѣрила тому, что говорила. — Такъ эта русская бросила его? А онъ спрашивалъ о ней и ходилъ разыскивать ее?.. Почему я не пришла сюда одна? Хоть бы еще одинъ только разъ взглянуть на него. Лишь бы Юха остался въ лодкѣ, какъ онъ обѣщалъ.

— Нѣтъ, не надо говорить ему…

Но Аня уже усчезла. Марья взяла ребенка, собираясь уходить, потомъ положила его обратно въ люльку. — Нѣтъ, надо же ему дать проститься со своимъ ребенкомъ.

Шемейка заснулъ. Аня нашла его въ той же самой позѣ, въ какой оставила его. — Разбудить его, или дать ему выспаться? Позволить Марьѣ уйти вмѣстѣ съ ребенкомъ?! — Аня стояла въ полномъ недоумѣніи. По щекамъ у нея катились слезы. Только что все было такъ хорошо, а теперь?… Ахъ, если бы она взяла ребенка и ушла! Попросить ее сдѣлать это, а ему сказать, что мальчика украли?.. Я не буду будить его, я только прикрою его простыней, и если онъ тогда проснется, то значитъ такъ надо было.

Шемейка проснулся, зѣвнулъ, увидалъ Аню, и отодвинулся къ стѣнѣ, давая ей мѣсто возлѣ себя.

— Сюда пришла Марья.

— Какая Марья? — Ахъ, Марья!

— Да, да, она вернулась.

Вернулась! Шемейка вскочилъ. Она вернулась!

— Подожди, я оботру тебя, — сказала Аня, помогая ему одѣваться.

Радостно улыбаясь пошелъ онъ по направленію къ хижинѣ, мысленно приготовляясь къ встрѣчѣ.

Но Марья не двигается съ мѣста, хотя Шемейка стоить въ дверяхъ съ распростертыми объятіями. Она очень серьезна, лобъ у нея нахмуренъ, и она не смотритъ на него. Тутъ Шемейка замѣчаетъ, что въ глубинѣ комнаты на деревянномъ табуретѣ сидитъ Юха.

Шемейка вздрагиваетъ и дѣлаетъ шагъ назадъ. Вотъ что? Увидя, что у Юха въ рукахъ нѣтъ никакого оружія, онъ опять подходитъ къ двери и останавливается.

— Вотъ какъ, у насъ гости? Что же, добро пожаловать!

Всѣ молчатъ.

— Вы пришли ко мнѣ, или собираетесь идти дальше?

— Я пришла… мы пришли за мальчикомъ, — говоритъ Марья.

— За мальчикомъ… и онъ тоже?

— Да, — отвѣчаетъ Юха.

Значитъ, она не останется у него.

Шемейка былъ озадаченъ и стоялъ, переминаясь съ ноги на ногу. Она пришла только за ребенкомъ?.. И взяла старика себѣ на подмогу?..

Шемейкѣ не разъ приходилось имѣть дѣло съ женщинами, съ ихъ мужьями и дѣтьми, которые были неизвѣстна чьи.

— Онъ знаетъ?.. — спросилъ онъ Марью.

— Да, — поторопилась отвѣтить Марья.

Тутъ Шемейка разразился вдругъ веселымъ раскатистымъ хохотомъ, отъ котораго его борода запрыгала въ разныя стороны и все тѣло затряслось.

Нѣтъ, никогда въ жизни не видалъ онъ ничего болѣе смѣшного!

— Чего ты смѣешься? — спросилъ Юха съ налитыми кровью глазами. — Чего ты смѣешься? — переспросилъ онъ и вскочилъ съ своего мѣста, но сейчасъ же опять сѣлъ.

— Бери, бери его себѣ, старикъ… можетъ быть онъ твой? Хо-хо-хо!

Аня подходитъ къ Шемейкѣ сзади и дергаетъ его за рукавъ. Шемейка оборачивается и входитъ въ избу, продолжая хохотать.

— Берегись, Шемейка! — кричитъ ему Аня.

Въ эту минуту Юха срывается съ мѣста, держа за ножку табуретъ, на которомъ онъ только что сидѣлъ. Шемейка отворачивается и поднимаетъ руку, чтобы защитить толову. Ударъ приходится въ руку, и она какъ надломленная опускается внизъ. Шемейка падаетъ, по опять поднимается, бѣжитъ къ двери и вытягиваетъ ногу, обороняясь отъ новаго удара. Ногу постигаетъ та же участь и Шемейка падаетъ во второй разъ. Марья беретъ на руки ребенка и выбѣгаетъ изъ комнаты, Аня безъ чувствъ лежитъ у порога.

Шемейка лежитъ на полу и, закрывъ глаза, ждетъ послѣдняго удара. Но Юха еще не собирается наносить его. Шемейка чувствуетъ во всемъ тѣлѣ полное изнеможеніе и такую слабость, что онъ руки не можетъ поднять. Ему невольно приходитъ въ голову воспоминаніе объ одной охотѣ на волка. Въ продолженіе нѣсколькихъ дней онъ на лыжахъ гнался по его слѣдамъ, и, наконецъ, ему удалось подойти къ звѣрю такъ близко, что онъ лыжной палкой перебилъ ему спину, но не убилъ. Волкъ дѣлалъ отчаянныя попытки бѣжать, но задняя часть его тѣла, уходила только все глубже и глубже въ снѣгъ. Онъ рычалъ и щелкалъ зубами… Теперь ты не уйдешь отъ меня! Помучайся хорошенько за то, что растерзалъ мою корову. Наконецъ то ты попался!

— Такъ добивай же меня.

— Ничего, успѣю…

Вотъ онъ лежитъ передъ нимъ… и не понадобилась ничья помощь… онъ справился одинъ. Теперь дверь на засовъ… и сжечь его живьемъ! — Ну смѣйся, чего ты не смѣешься больше?

Аня пришла въ себя и встала.

— Убирайся! — Юха отталкиваетъ ее.

Въ рукѣ у Юха блеснулъ топоръ, который онъ досталъ изъ-подъ скамейки. Аня повисла у него на рукѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ, не убивай его! Что онъ тебѣ сдѣлалъ?

— Онъ укралъ у меня мое единственное сокровище.

Шемейка быстро поднимаетъ голову и приподнимается на своей здоровой рукѣ.

— Укралъ.

— Да.

— Неправда!

— Ты укралъ ее, увезъ силой!

— Она сказала тебѣ это?

— Да, да.

— Неправда, она сама бросилась ко мнѣ на шею!

Юха снова поднимаетъ топоръ, но Аня бросается къ нему съ крикомъ:

— Марья сама пошла за нимъ. Она любила его, полюбила съ перваго взгляда. Тебя же она ненавидѣла, — она сама говорила мнѣ. — она ненавидѣла тебя такъ сильно, что желала тебя смерти!

— Смерти? Желала мнѣ смерти?..

Юха закачался, какъ пьяный, топоръ выскользнулъ у него изъ рукъ и со стукомъ упалъ на полъ.

— Если бы она не по своей волѣ ушла отъ тебя, то она не прожила бы здѣсь все лѣто съ Шемейкой.

— Здѣсь?..

— Да, да здѣсь, на этой постели!

Съ помощью Ани Шемейка кое-какъ сѣлъ, прислонившись къ скамьѣ, и крикнулъ со злорадствомъ, съ искаженнымъ отъ боли лицомъ:

— И она сказала, что никого еще не обнимала такъ, какъ меня!

— Ее ты долженъ былъ убить, а не Шемейку. Ты искалѣчилъ его. Вотъ онъ потерялъ сознаніе…

XVI.

Марья сидитъ на берегу около лодки; она сидитъ на корточкахъ за большимъ камнемъ, какъ бы прячась отъ кого то, и держитъ на рукахъ своего спящаго мальчика. Съ моря дуегъ сѣверный вѣтеръ. Рѣдкій тростникъ колышется изъ стороны въ сторону, а въ ольховомъ лѣсу при каждомъ новомъ порывѣ вѣтра раздается глухой шумъ. Слышенъ отдаленный гулъ водопада.

Юха быстрыми шагами идетъ вдоль берега, изрѣдка спотыкаясь. Завидя лодку, онъ прибавляетъ шагу. Видъ у него ужасный, фуражку онъ держитъ въ рукахъ.

Онъ убьетъ меня… и пусть… Только бы не тронулъ ребенка.

Но, когда Юха подходитъ ближе, Марья видитъ на его лицѣ выраженіе одной только безграничной усталости. Со вздохомъ онъ опускается на поваленное дерево. Волосы у него совсѣмъ мокрые, со лба катятся крупныя капли пота.

— Прости меня, если можешь, — говоритъ Марья.

— Простить?.. — Въ голосѣ звучитъ безпомощность, усталость и отчаяніе, а Марьѣ кажется, что онъ говоритъ: «Если бы даже я и простилъ, то къ чему?»

Потомъ Юха говорить какъ бы про себя беззвучнымъ, безучастнымъ голосомъ, устремивъ глаза въ одну точку:

— Ты пошла за нимъ сама?

Марья молчитъ.

— Почему ты не сказала мнѣ этого раньше?

— Я боялась.

Теперь, когда нельзя больше отрицать, она сознается во всемъ.

— И ты желала мнѣ смерти?

Марья не въ состояніи говорить. Къ ея горлу подступаютъ рыданія.

Значитъ, она сознается и въ этомъ? По крайней мѣрѣ, это она могла бы скрыть, если бы даже это и было правда.

Юха всталъ и съ такой силой оттолкнулъ лодку въ воду, что весла подбросило въ воздухъ, а самъ онъ упалъ на колѣни отъ сильнаго толчка.

— Иди, — сказалъ онъ рѣзко.

— Я не пойду! Ты утопишь насъ!

— О нѣтъ, васъ я не утоплю… сказалъ Юха слабымъ голосомъ, точно больной, оправившійся послѣ тяжкой болѣзни. На лицѣ его опять появилось вялое, безучастное выраженіе.

— Куда мы поѣдемъ?.. — спросилъ Марья.

— Домой, а то куда же… или ты хочешь остаться здѣсь?

— Нѣтъ, нѣтъ, Юха, поѣдемъ домой… Я не желала тебѣ смерти. Юха махнулъ рукой, какъ бы говоря: не надо… къ чему?.. Марья вошла въ лодку и сѣла на кормѣ.

— Нѣтъ, сядь на носъ, тамъ тебѣ будетъ лучше.

Марья положила ребенка на носъ и взялась за весла.

— Оставь. Я буду грести.

Онъ повернулъ лодку къ порогамъ, откуда неслись большіе клочки пѣны. Грести было очень тяжело, и онъ напрягъ всѣ свои силы.

— Я помогу тебѣ…

— Нѣтъ, не надо.

Но скоро онъ началъ уставать все больше и больше и тяжело дышалъ, словно лошадь, которая тащитъ возъ по глубокому снѣгу. — Неужели у меня не хватитъ силъ? Отчего это я такъ ослабѣлъ? Что будетъ съ ними, если я не справлюсь? — Лодка стояла почти на мѣстѣ.

— Помоги-ка мнѣ грести, Марья.

Они оставили за собой первые пороги. Юха думалъ, что гребетъ, но весла только шлепали у него по водѣ, какъ у неопытнаго, неумѣлаго гребца.

Лодка пристала къ берегу.

Марья вышла съ ребенкомъ изъ лодки, а Юха продолжалъ сидѣть, держа въ рукахъ весла, погруженный въ глубокуюю задумчивость.

Дворъ, конечно, останется ей, братья не отнимутъ его разъ у нея есть сынъ…

…А вершина горы такъ и осталась невырубленной. О, какъ невыносимо тяжело дышать! Надо отдохнуть немного, тогда я довезу ихъ до дому… А можетъ быть, ей хотѣлось остаться тамъ и ухаживать за нимъ?

Юха съ трудомъ всталъ и споткнулся, выходя на берегъ. Онъ снялъ фуражку вывернулъ ее на лѣвую сторону и напился изъ нея воды; потомъ, не переворачивая ее, надѣлъ на голову и нѣкоторое время стоялъ на одномъ мѣстѣ, глядя на пороги.

Марья сидѣла на берегу и пробовала успокоить ребенка, который началъ плакать.

— Отчего онъ плачетъ?

— Не знаю, вѣрно голоденъ.

— Такъ накорми его.

— Не могу.

Марья развернула шаль, въ которой былъ закутанъ мальчикъ, и прижала его къ своей груди. Онъ успокоился, сталъ смѣяться и искать ртомъ и рученками грудь матери… ребенокъ того, чужого, съ черными волосами, лбомъ Марьи и глазами Шемейки!..

Ему она подарила его, не мнѣ… не мнѣ…

Юха отвернулся, оттолкнулъ лодку отъ берега, перекинулъ веревку черезъ плечо и пошелъ, таща за собой лодку. Когда онъ вывелъ ее на спокойное мѣсто, онъ снова вошелъ въ нее и, стоя на кормѣ, сталъ пробираться противъ теченія.

Марья медленно шла вдоль берега, намѣреваясь войти поскорѣе въ лодку, чтобы помочь Юхѣ. —Но, повидимому, онъ справится самъ. Лодка идетъ такъ легко между камнями. Юха нагибается, выпрямляется все учащеннѣе, хотя теченіе въ этомъ мѣстѣ не сильное. Кажется, будто онъ хочетъ бѣжать. — Только бы онъ не оставилъ ихъ здѣсь однихъ. Неужели онъ?… Нѣтъ, конечно, нѣтъ.

Вдругъ Марья видитъ, что лодка внезапно останавливается съ высоко поднятымъ кверху носомъ. Повидимому, она наскочила на. камень. Юха пробуетъ сдвинуть ее съ мѣста, но она стоитъ неподвижно, накренивается и черпаетъ воду. Она застряла между двумя камнями. Юха переходитъ на носъ, отталкивается шестомъ и осторожно наклоняетъ лодку набокъ, чтобы, сдвинуть ее съ мѣста. Потомъ онъ идетъ на корму, по дорогѣ спотыкается, но не падаетъ, снова, переходитъ на носъ и упирается шестомъ въ дпо. Шестъ застреваетъ, Юха изъ всѣхъ силъ дергаетъ его. Тогда онъ ломается, и Юха падаетъ на дно, держа въ рукахъ обломокъ шеста. Въ эту минуту лодка соскальзываетъ съ камней и ее подхватываетъ теченіемъ.

Почему онъ не берется за весла? Почему онъ даетъ лодкѣ не стись прямо къ порогамъ? — Юха! Юха! Греби же! Отчего ты не гребешь? — Все съ большей стремительностью несется лодка къ лѣнящейся быстринѣ. Юха спокойно сидитъ на скамьѣ. — О, Боже, онъ нехочетъ грести! — Марья подбѣгаетъ къ водѣ такъ близко, какъ только можетъ, и въ отчаяніи машетъ ему рукой.

Но вотъ лодка поравнялась съ ней, какъ разъ у того мѣста, гдѣ берутъ начало пороги. Увидѣвъ Марью, Юха бросаетъ обломокъ шеста въ воду и машетъ ей въ отвѣтъ два раза. Губы его искривлены тупой, безсмысленной усмѣшкой, фуражка у него вывернута на лѣвую сторону… Въ это мгновеніе лодка опрокидывается, и онъ падаетъ въ воду.