Юные американцы (Гутцлер; Шелгунова)/МБ 1895 (ДО)
| Юные американцы |
| Оригинал: нем. Jung-Amerika, опубл.: 1884. — Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Міръ Божій», 1895, № 4, с. 81—100. |
ЮНЫЕ АМЕРИКАНЦЫ.
правитьРазнощикъ.
правитьОнъ былъ младшимъ, — и его немножко избаловали. Изъ многихъ преимуществъ, завоеванныхъ имъ, самое главное было право ворчать. Онъ ворчалъ ловко и успcшно, такъ какъ даже мы, старшіе братья и сестры, настолько привыкали къ его брюзжанью, что не смcли ни дразнить его, ни шутить съ нимъ, какъ бываетъ обыкновенно въ семьc. Ему минуло четырнадцать лcтъ, когда онъ, по своему обыкновенію, коротко и ясно объявилъ за завтракомъ о своемъ намcреніи бросить школу и начать зарабатывать свой хлcбъ насущный. За его рcшительнымъ заявленіемъ наступило молчаніе. Всc мы взглянули на отца, сидcвшаго въ концc стола, и читавшаго утреннюю газету, прихлебывая кофе. Взоры нашей робкой матери со страхомъ обратились на отца; въ нихъ виденъ былъ ужасъ. Но это было напрасно. Отецъ тихо сложилъ газету, поднесъ ко рту чашку съ кофеемъ и выпилъ ее, затcмъ съ обычнымъ ему задумчивымъ движеніемъ сдвинулъ съ лысаго лба очки на глаза, и безъ малcйшей тcни удивленія спросилъ:
— Желаешь ты получить мое одобреніе, или совcтъ?
— Только позволеніе.
— Его ты имcешь.
Прошла недcля. Повидимому, нашъ Робертъ нашелъ какое-то дcло; онъ уходилъ изъ дому рано поутру и возвращался поздно вечеромъ, очевидно, сильно усталымъ. Не бойся мы его воркотни, мы непремcнно спросили бы его, какого рода дcятельность онъ нашелъ? Въ субботу явилось доказательство, что мальчикъ сталъ добывать средства существованія. Вечеромъ отецъ собирался пойти въ клубъ, гдc онъ любилъ играть въ карты, вдругъ въ комнату вошелъ нашъ Робертъ и положилъ нcсколько долларовъ на обcденный столъ.
— Я принесъ свое содержаніе (board). (Въ американскихъ семьяхъ каждый самостоятельный мальчикъ, даже изъ зажиточнаго класса, вноситъ плату за свое содержаніе). Самостоятельность нашего Роберта смcшила насъ. Онъ говорилъ съ натянутымъ равнодушіемъ и сопровождалъ свою рcчь такими вызывающими жестами, что мы едва удержались отъ смcха, видя, какъ въ его выразительномъ лицc проглядывалъ задоръ. Такъ какъ всc молчали, то онъ небрежно захлопнулъ свой портмонэ, и направился къ двери. Отецъ же, милостиво улыбаясь, спросилъ:
— Ты далъ высокую плату, Бобъ… но оставилъ ли ты что-нибудь себc?
Вмcсто всякаго отвcта, мальчикъ досталъ изъ кармана нcсколько серебряныхъ монетъ и съ нcкоторымъ негодованіемъ показалъ ихъ. Лицо отца приняло серьезное выраженіе.
— Заработалъ въ одну недcлю? Ты на мcстc?
— Нcтъ.
— Такъ позволь узнать, чcмъ ты занимаешься?
Онъ отвcчалъ запинаясь, нерcшительно.
— Я, я продаю кое-что… я, я… на испытаніи… не могу еще разсказывать… нова нcтъ ничего вcрнаго.
— Такъ, такъ, — добродушно смcясь, сказалъ отецъ; — ты правъ, мальчикъ! надо подождать, пока будетъ что-нибудь вcрное… совершенно вcрно… Прощай, мама! до свиданья, дcти!
Лицо нашего Роберта приняло выраженіе торжества, которое, однако же, тотчасъ же исчезло, когда нашъ второй снизу братъ, Самъ, лукаво подсмcиваясь и выразительно указывая на спички, спросилъ, не продаетъ ли онъ спички? «Спички, спички хорошія!»
Взоръ черныхъ, полуоткрытыхъ глазъ Роберта, брошенный на него, не предвcщалъ ничего хорошаго. Надо было ждать взрыва страшнаго негодованія. Но колебаніе продолжалось весьма недолго. Мальчикъ справился съ собой. Онъ предпочелъ отнестись къ выходкc съ презрcніемъ, и высказать свое мнcніе въ краткой и рcшительной формc:
— Дуракъ!
Дверь шумно захлопнулась, и Робертъ выбcжалъ при общемъ хохотc.
Въ воскресенье утромъ родители спокойно сидcли за кофеемъ и болтали о разныхъ новостяхъ, какъ вдругъ услышали въ сcняхъ весьма значительный шумъ. Голосъ нашей ирландской кухарки возвышался рcзко и пронзительно, но отвcты Роберта произносились сердито, и затcмъ послышался вопросъ нашего старшаго брата Герри:
— Что случилось?
— Вы хотите знать, что тутъ случилось?.. Вотъ этотъ молодой джентльменъ, мастеръ Робертъ, надулъ меня. Вотъ что случилось!
— Бриджетъ, вы говорите дерзости.
— Я говорю дерзости? Вотъ какъ! Дерзости! Если такой юноша, да еще господское дитя, ведетъ торговлю ничего нестоющими вещами, а я, бcдная дcвушка… работающая ради куска насущнаго — голосъ Бриджетъ выразилъ опасное поползновеніе прерваться слезами — работающая, — повторила она высокимъ тономъ, и потомъ, тронутая тcмъ, что она работающая, она разразилась горькими слезами, и до нашего слуха долетcли Только отрывочныя слова «безсовcстное надувательство» и «обманъ».
— Если вы спокойно не можете объяснить, что вамъ въ сущности надо, — нетерпcливо началъ Герри.
Бриджетъ перебила его.
— Мнc надо мои два шиллинга назадъ, вотъ что мнc надо! — вдругъ пронзительно и безъ всякихъ слезъ закричала она.
— Убирайтесь къ чорту!
— А ты, Робертъ, пока долженъ молчать.
— Ого!
— Дай говорить Бриджетъ! Такъ вы хотите назадъ деньги, говорите вы. Братъ мой несправедливо взялъ у васъ что-нибудь?
— Конечно, несправедливо. Онъ торгуетъ дрянью. Всcмъ онъ суетъ свои коробки съ сюрпризами. И молочнику, и газетчику онъ навязалъ ихъ. Я ничего не говорила бы, если бы въ коробкc оказалась цcпочка, но за дрянное стальное перо — а старой почтовой бумаги, вcдь мнc вовсе и не надо, писать я не умcю… зачcмъ мнc бумага… да вотъ я вамъ сейчасъ покажу эту дрянь.
Бриджетины башмаки на толстыхъ подошвахъ застучали по черной лcстницc.
— Бcшеная утка! — процcдилъ сквозь зубы Робертъ.
— Ты все-таки объясни мнc, — спокойно спросилъ Герри.
Отвcта не послcдовало. Отецъ поднялся изъ-за стола, и подошелъ къ двери.
— Робертъ!
— Здcсь, сэръ!
— Мнc надо поговорить съ тобой!
Онъ говорилъ строго, и выраженіе лица нашего отца было тоже строгое, когда онъ всталъ передъ Робертомъ.
— Не будешь ли такъ добръ и не скажешь ли мнc, что продажа дряни…
— Это не дрянь.
— Что значитъ продажа дряни? — продолжалъ отецъ, несмотря на горячій протесъ Роберта, и лицо его омрачилось при упрямомъ отвcтc мальчика.
— Я дрянью не торгую.
— Каждая торговля, дающая покупателю поводъ быть недовольнымъ, носитъ на себc печать обмана, слcдовательно такая торговля есть надувательство.
— Бриджетъ скотина!
— Это къ дcлу не относится. Что такое въ коробкc, за которую ты берешь съ молочника и со служанки по два шиллинга?
— Я беру товаръ изъ частнаго дома Бюджетъ и Ко, — уклончиво и ворчливо отвcчалъ онъ.
— Что въ коробкc?.
— Почтовая бумага и конверты и какой-нибудь сюрпризъ для покупателя.
— Вотъ эта вещь, посмотрите сами, стоитъ ли она два шиллинга.
Бриджетъ вошла очень разсерженная. Она съ торжествующимъ видомъ подала отцу коробку съ огненно-красной этикеткой, на которой красовалась печатная надпись: «Коробка съ сюрпризомъ». Не взглянувъ на коробку, отецъ досталъ кошелекъ.
— Ты недовольна своей покупкой, Бриджетъ, и деньги свои получишь обратно. Впередъ ты, конечно, будешь осмотрительнcе, и сначала удостовcришься, годится ли для тебя покупка, а потомъ уже возьмешь ее. Сынъ мой все-таки взялъ на себя трудъ и доставилъ тебc заказанную тобой вещь.
— Доставилъ? Заказанную? Я заказала? Да я благодарю Пресвятую Дcву, когда могу отдохнуть послc мытья посуды. А вы думаете, ему стоило труда доставить?.. да вcдь онъ носитъ эти вещи на ремнc по улицамъ. Я заказала! Я шла совершенно спокойно, и, выйдя изъ рынка, вдругъ вижу на углу Попларской улицы нашего молочника и еще нcсколькихъ человcкъ, а когда я подошла, то кого я увидала тамъ?.. какъ вы думаете?.. съ ними стоялъ нашъ м-ръ Робертъ, и уговаривалъ ихъ, указывая на коробки, и разсказывалъ, что тамъ должны быть и серьги, и цcпочки… и не успcла я опомниться, какъ онъ меня уговорилъ, какъ уговорилъ и молочника… но о тcхъ драгоцcнныхъ вещахъ, о которыхъ онъ говорилъ, тамъ и помину нcтъ…
— Это безсовcстная ложь!
— Робертъ!
— Я никогда не говорилъ драгоцcнныя, я говорилъ хорошенькія вещи.
— И хорошенькихъ вещей тамъ тоже не было… дрянное перо!
— Можешь идти, Бриджетъ. Вотъ твои деньги… и впередъ не давай воли языку.
Послc того, какъ Бриджетъ, скорчивъ гримасу, вышла изъ комнаты, наступило тяжелое молчаніе. Отецъ прервалъ его:
— Такъ ты сдcлался разнощикомъ?
— Разнощикомъ! разнощикомъ! — вскричалъ Робертъ. — Сейчасъ и разнощикъ! Я просто продаю вещи. Я продаю, вотъ что я дcлаю.
— Такъ! и ты думаешь, что это не одно и тоже? Хорошо. Мы не будемъ объ этомъ спорить! Но мнc не нравится, чтобы ты ходилъ по улицамъ и по домамъ, и «продавалъ» бы вещи… Я надcюсь, что ты не связанъ съ фирмою Бюджетъ и Ко?
— Нcтъ.
— Ты поэтому можешь отказаться отъ продажи вещей, и, можетъ быть, примешь мcсто, которое мнc предложили для тебя, но отъ котораго я пока отказался?
— Если мcсто подходящее и мнc понравится, то, конечно, приму.
Его самоувcренность была забавна. Спокойствіе, съ которымъ онъ говорилъ и смотрcлъ, до такой степени смcшила насъ, что мы едва удерживались, особенно, когда увидали, что отецъ улыбался, говоря:
— Безконечно благодаренъ тебc, будемъ надcяться, что мcсто окажется тебc подходящимъ.
— Могу я уйти?
— Да.
И Робертъ ушелъ. Отецъ обратился къ намъ и сказалъ: «Въ немъ что-то есть!» Черезъ полчаса дcйствительно оказалось, что въ немъ что-то было. У Бриджетъ, кухарки, была одна слабость, слабость, — свойственная ирландскимъ кухаркамъ. Она потихоньку держала при себc всегда бутылку съ водкой, бутылку съ продолговатымъ широкимъ горлышкомъ. Послc сцены, которую ей пришлось пережить въ гостиной, она почувствовала потребность выпить. Бутылка хранилась у нея всегда между матрацами на ея кровати, поэтому понятно, что, услыхавъ сильные крики въ корридорc, мы тотчасъ же подумали, что случилось что-нибудь съ ея водкой, которую, какъ говорила Бриджетъ, она не могла выносить. Но на этотъ разъ она вынесла не только водку, но и проглотила вмcстc съ нею два шиллинга, которые какимъ-то чудомъ, исчезнувъ со стола, очутились у нея въ бутылкc. Отецъ былъ правъ — въ нашемъ Робертc что-то было. Проглоченная кухаркой монета нисколько не удивила Роберта.
Бритье и стрижка волосъ.
правитьНашъ Робертъ получилъ мcсто смотрителя Вcнской кофейни. Онъ взялъ, какъ разсказывалъ нашему черному слугc, мcсто только изъ любезности, чтобы замcнить на время отсутствія стараго пріятеля нашей семьи. Но быть долго на такомъ мcстc онъ не имcлъ никакого желанія — надо было только оказать услугу одному пріятелю отца. Надо думать, что услугу эту Робертъ оказывалъ не довольно любезно, или, можетъ быть, его тоненькая, еще дcтская, фигура не внушала достаточнаго уваженія, необходимаго при такой должности, но только прислуга стала насмcхаться надъ его напускной важностью, что привело мальчика нашего въ страшнcйшій гнcвъ, и онъ пустилъ въ ходъ и руки, и ноги.
Произошла драка.
Нашъ мальчикъ, юркій и живой, вышелъ изъ этой драки безъ ущерба и побcдителемъ. Послc этого наступила безработица, во время которой онъ въ страшно раздраженномъ состояніи съ жаромъ" просматривалъ газеты и внимательно прочитывалъ объявленія, приклеенныя по угламъ на заборахъ. Наконецъ, наступилъ день, когда онъ рано поутру сбcжалъ съ нашей крутой витой лcстницы, перескакивая ступени по три, стоя позавтракалъ, затcмъ, не простившись, бросился къ двери и въ одинъ мигъ былъ на улицc.
Къ ужину онъ не явился. Такимъ образомъ прошла первая недcля, а къ концу ея онъ совершенно неожиданно появился къ завтраку. Онъ поcлъ молча и, когда со стола все было убрано, онъ подошелъ къ отцу, и принимая видъ любезнаго равнодушія, подалъ ему открытый портсигаръ изъ бронзированной кожи.
— Не хочешь ли сигару?
Отъ испуга и удивленія отецъ выронилъ трубку, которую только-что собирался закурить. Улыбка сошла съ его лица и онъ отвcчалъ совершенно спокойно и вcжливо:
— Благодарю… а ты куришь?
— Я… да, — небрежно проговорилъ онъ.
— Съ какихъ же поръ?
— Въ сущности со вчерашняго дня. Дcло мое требуетъ этого.
— Вотъ какъ! Такъ ты устроился.
— Не совсcмъ.
— Но ты пересталъ быть разнощикомъ?
Мальчикъ скорчивъ презрительную гримасу, посмотрcлъ на отца.
— Позволь… вcдь у меня же… — онъ пожалъ плечами, захлопнулъ портсигаръ и съ вызывающимъ взоромъ проговорилъ: — вcдь у меня же свое собственное дcло.
Отецъ болcе выдержать не могъ. Онъ разразился громкимъ смcхомъ.
— Посмотрите, пожалуйста! твое собственное дcло! Сынъ мой устроился! Надcюсь, что ты былъ на столько благоразуменъ, что не вложилъ въ него всего своего капитала?
Робертъ, засунувъ руки въ карманы штановъ, прислонился къ камину. Онъ казался совершенно спокойнымъ, и иронія отца не оскорбляла его, и даже, можно сказать, вызывала хвастливость.
— Капитала, — спокойно началъ онъ; — я не вложилъ никакого… у моего associé (товарища) имcются деньги.
— Вотъ какъ! такъ у тебя и товарищъ есть! Со временемъ мы, можетъ быть, узнаемъ, гдc находится твоя торговля… оптовая, или розничная?
— Пока еще розничная… Вальмутская улица, 5… сигары и табакъ!
— Какъ фамилія твоего товарища?
— Вильсонъ.
— Что же онъ уже… уже взрослый?
Этотъ намекъ на его молодость поколебалъ его хладнокровіе. Онъ заговорилъ рcзко и отчетливо, а глаза его полузакрылись… что было всегда у него признакомъ гнcва.
— Моему товарищу, человcку вполнc развитому, уже 46 лcтъ. Кто сомнcвается въ моихъ словахъ — онъ бросилъ искоса грозный взглядъ на Сааля, подсмcивавшагося изподтишка — тотъ можетъ лично убcдиться въ Вальмутской улицc, 5. Болcе говорить мнc нечего, кромc — онъ, понизивъ голосъ, обратился къ отцу — не вложишь ли ты въ мое дcло капитала… ну хоть сто долларовъ.. мы платимъ шесть процентовъ… мнc хотcлось бы прибавить товару… подумай объ этомъ! Прощайте.
Смcхъ нашъ былъ прекращенъ серьезнымъ взоромъ отца. Онъ задумчиво проводилъ мальчика глазами. Потомъ ему вдругъ точно пришла въ голову мысль, что мальчикъ нашъ уморителенъ, и онъ, улыбаясь, обратился къ нашему старшему брату, Герри.
— Не будешь ли такъ добръ, не заглянешь ли въ Вальмутскую улицу, 5?
— Съ удовольствіемъ.
— И сегодня же сообщи мнc, что найдешь?
— Хорошо.
— Вотъ еще что! Въ присутствіи другихъ… что бы ты тамъ ни нашелъ… не дcлай сцены. Слышишь?
Герри не сдcлалъ никакой сцены, хотя то, что онъ нашелъ, очень удивило его. Онъ не рcшался разсказывать. Отецъ тщательно выспрашивалъ его.
— Такъ ты нашелъ его торговлю?
— Нашелъ.
— И нашелъ все такъ, какъ онъ говорилъ?
— Да.
— Такъ у него есть товарищъ?
— Да, товарищъ у него есть.
Герри казался не то смущеннымъ, не то готовымъ захохотать.
— Что это значитъ, Герри? Ничего смcшного тутъ нcтъ.
— Нcтъ, даже очень смcшно! — отвcчалъ Герри. — Прежде всего это парикмахерская для бритья и стрижки волосъ, гдc, между прочимъ, продаются сигары. Нашъ Робертъ стоитъ у кассы, за которой строго смотритъ; и въ то же время производитъ торговлю табакомъ. Товарищъ его брcетъ.
— Самъ?
— Конечно. Гордости въ немъ нcтъ.
— Что это за человcкъ?
Герри подошелъ къ отцу и успокоительно положилъ руку къ нему на плечо.
— Не испугайся, отецъ. Товарищъ его — негръ!
— Что?
— М-ръ Вильсонъ негръ. Я знаю его… отлично брcетъ… онъ брилъ сначала у Киля и Гука. Онъ или получилъ наслcдство, или накопилъ денегъ, или даже укралъ. Онъ устроился въ Вальмутской улицc, 5, и взялъ Роберта въ товарищи. Я особенно не былъ этимъ польщенъ… не знаю, какого ты мнcнія на этотъ счетъ…
Герри былъ прерванъ появленіемъ Роберта. Онъ не снялъ даже пальто, а съ дcловымъ видомъ всталъ передъ отцомъ.
— Ты подумалъ, папа? — Затcмъ, бросивъ взоръ на Герри, онъ процcдилъ сквозь зубы: — ты, вcрно, ужъ успcлъ испортить мнc дcло?
— Позволь, если я вижу, что у тебя компаньонъ…
— Нcтъ, позволь ты! Если я представляю тебc своего компаньона, то могу ждать, что ты скажешь что-нибудь…
— Я и сказалъ!
— Конечно, сказалъ. Ты посмотрcлъ на него, точно передъ тобою молодой слонъ, и затcмъ сказалъ: «Господи, Іисусе!»
— «Господи, Іисусе» тоже слова! Да развc съ такимъ человcкомъ можно вступать въ товарищество?
— Ого! Что же, онъ воруетъ?
Отецъ до сихъ поръ сидcлъ спокойно. Тутъ онъ всталъ и подошелъ къ разговаривающимъ.
— Не знаю, Робертъ, — серьезно началъ онъ: — нарочно или по забывчивости умолчалъ ты о томъ, что м-ръ Вильсонъ черный?
— А развc кто-нибудь изъ васъ спрашивалъ о цвcтc его кожи? — сверкнувъ глазами, отвcчалъ онъ.
— Да кому же могло придти въ голову, чтобы съ арапомъ…
— Вовсе онъ не такъ черенъ.
— И ты думаешь, что это смягчающее обстоятельство… Оттcнки цвcта не измcняютъ сущности дcла?
— Этого я и не говорю. Для меня въ цвcтc его кожи нcтъ ничего отталкивающаго. Онъ — честный человcкъ… и понимаетъ дcло. Если противъ него ничего нельзя сказать другого. кромc того, что онъ черенъ… то меня это нисколько не тревожитъ. Для меня онъ — человcкъ… и я очень удивляюсь, что я одинъ такъ думаю.
Онъ сказалъ это безстрастно и рcшительно. Въ первый разъ безбоязненно поднялъ онъ черные свои глаза на отца… въ первый разъ въ словахъ его звучало не мальчишество, а твердое убcжденіе, и голосъ его слегка дрожалъ отъ подавленной горечи. Начался споръ объ убcжденіяхъ. Повидимому, отецъ спорилъ только для того, чтобы, защищаясь, заставить сына высказать свои убcжденія. Мальчикъ храбро стоялъ на своемъ, пока, наконецъ, отецъ не обcщалъ ему желаемой суммы, подъ условіемъ, чтобы парикмахерская обратилась въ табачную лавку. Тутъ Робертъ заявилъ, что ему надо подумать… и поговорить съ своимъ associé!
Вопросъ былъ порcшенъ на этомъ. Перемcна торговли въ матеріальномъ отношеніи не была выгодной, и по прошествіи нcсколькихъ мcсяцевъ фирма распалась. М-ръ Вильсонъ былъ хорошимъ брадобрcемъ, но въ табакc толку не зналъ. Киль и Гукъ предложили ему старое мcсто. Онъ съ радостью принялъ его. Мы въ продолженіе нcсколькихъ дней встрcчали нашего мальчика праздно ходившимъ по улицамъ, пока вдругъ онъ не началъ опять торопливо уходить и приходить. Его розовое, круглое дcтское личико опять приняло дcловое выраженіе. Что случилось съ маленькимъ господиномъ? Мы съ напряженіемъ ждали минуты, когда узнаемъ все. Минута эта наступила.
Въ циркѣ.
правитьПалатки были раскинуты. На широкой площадкc, на углу пятой улицы, кишили дcти и праздные парни, тcснившіеся у щелей закоптcлаго полотна и съ любопытствомъ заглядывавшіе на привлекательное внутреннее убранство. Уже цcлую недcлю большія красныя афиши волновали все юное населеніе нашего всемірнаго города. Цcлыми толпами становились они ежедневно передъ заборами на углахъ улицъ и, толкая другъ друга, смотрcли на удивительныя изображенія проскакивающихъ черезъ обручи наcздницъ въ легкихъ тюлевыхъ костюмахъ. Наконецъ, наступилъ день, въ который прибылъ поcздъ съ незнакомыми людьми и животными. Старое и молодое все высыпало на улицу смотрcть на въcздъ множества странныхъ телcгъ и возовъ, на которыхъ изъ желcзныхъ клcтокъ слышалось рычаніе хищныхъ звcрей. Циркъ обращалъ всеобщее вниманіе. Пестрая вереница всадницъ, сильно нарумяненныхъ и набcленныхъ, cхала въ коротенькихъ юбочкахъ, при оглушительномъ трескc мcднаго оркестра, по улицамъ, приводя въ неистовый восторгъ кричавшую любопытную толпу. Такимъ образомъ, наcздницы, сопровождаемыя криками и восторгами толпы въcхали въ отворенныя ворота палатки. Музыка умолкла. Изъ палатки слышались удары молотка и скрипъ пилы… Тамъ дcлались скамьи. Работа шла торопливо, потому что представленія предполагалось начать въ этотъ же вечеръ.
Была уже половина восьмого. Публика тcснилась около стоявшей поодаль деревянной будки, гдc продавались билеты. Несмотря на ранній часъ, билеты брались съ боя. Всc тискались и толкались. Можно было сказать, что всc спcшили, хотя всc очень хорошо знали, что ранcе восьми представленіе не начнется.
Вотъ уже три четверти восьмого. Всc разсcлись по мcстамъ. Не легко было пробиваться между грубо распиленныхъ простыхъ деревянныхъ скамеекъ и не легко подниматься по крутымъ ступенямъ въ задніе ряды. Тcсно прижатые другъ къ другу и нcсколько смущаемые подозрительнымъ колебаніемъ черезчуръ переполненной скамьи, сидcли мы съ братомъ Самомъ и нашимъ отцомъ въ углу въ пятомъ ряду, и смотрcли съ любопытствомъ на арену. Ужасная музыка уже заиграла варіаціи на любимую пcсню: «Янки Дудль». Юные голоса американскихъ гражданъ шумно вторили музыкc, ударяя тактъ ногами и отъ восторга при звукахъ «Янки Дудль» подбрасывая свои грязныя шапки.
Восемь часовъ. У входа въ палатку происходитъ какое-то подозрительное движеніе. Публика съ любопытствомъ поднимаетъ головы. Ахъ! драка!
Въ одинъ мигъ собирается толпа и страшно кричитъ и свиститъ. Намъ иногда кажется голосъ, старавшійся возстановить спокойствіе, нcсколько знакомымъ. «Вытолкать его! Молчать! Бей его! Вонъ! Вонъ!»
— Это намъ просто показалось, — замcтилъ Самъ: — какъ Робертъ…
Все сразу смолкло. Драка такъ же скоро кончилась, какъ и началась; публика заняла мcста и снова сидитъ въ ожиданіи.
Восемь часовъ и пять минутъ. Мcста всc заняты. Музыка трещитъ снова, безшумно отдергивается занавcсъ отъ таинственнаго входа и на арену въcзжаютъ пестро разряженныя наcздницы. Это тc же раскрашенныя лица, что проcзжали по улицамъ — только теперь онc, улыбаясь, раскланиваются и храбро направляютъ во всc стороны и пятятъ назадъ своихъ выcзженныхъ лошадей, вcроятно, для того, чтобы показать, какъ они ихъ слушаются.
Это былъ первый номеръ. Онъ вызвалъ сильные апплодисменты. Бcлыя, безконечно громадныя афиши внимательно проглядываются.
Слcдующій номеръ гласитъ: «Мастеръ Виль на своей любимой лошади Блекфутъ».
Мастеръ Виль появляется и возбуждаетъ въ сердцахъ робкихъ женщинъ и матерей нcкоторую жалость. Какъ малъ и слабъ этотъ наcздникъ… и какъ онъ при этомъ блcденъ и трогательно красивъ! Онъ встрcченъ криками. Ему кричали браво и поднимали дcтей со скамеекъ для того, чтобы лучше было видно, что онъ дcлаетъ. Какъ онъ наклонялся и изгибался. Какъ онъ управлялъ лошадью! При этомъ онъ большими дcтскими глазами смотрcлъ на публику, и какъ онъ былъ блcденъ! Вслcдъ за нимъ вышло множество клоуновъ въ остроконечныхъ шапкахъ, въ полосатыхъ трико и съ неизбcжными ярко-красными губами. Настоящій восторгъ тутъ только сталъ проявляться. Публика была внc себя стъ удовольствія. Она кричала и шумcла безъ конца. Полиція, обязанная охранять порядокъ, не могла справиться съ грубымъ народомъ, поднявшимся съ своихъ мcстъ и тcснившимся около самой арены, и не только толкавшимъ дcтей и женщинъ, но еще ругавшимъ ихъ за то, что они попадались подъ ноги.
Наступилъ первый антрактъ между отдcленіями.
Выходныя двери открылись настежъ. Часть публики воспользовалась этимъ, чтобы выйти на свcжій воздухъ и выпить чего-нибудь. Въ палаткc тоже все оживилось. Изъ всcхъ угловъ появились мальчики съ яблоками, орcхами, апельсинами и лимонадомъ, и рcзкіе голоса ихъ такъ и рcзали уши. «Яблоки! апельсины!.. Холодный лимонадъ!» и тотчасъ же другой голосъ перекрикивалъ: «Билеты на пантомиму! десять центовъ за билетъ!»
Пробираясь, какъ кошка, поднялся маленькій продавецъ до верхнихъ скамеекъ, къ великому огорченію нашего Сама, который сталъ на скамьc покупать у другого мальчика орcховъ и, столкнувшись съ продавцомъ билетовъ, высыпалъ всc орcхи не въ карманъ, а на голову своего сосcда. Самъ побагровcлъ.
— Чортъ бы васъ побралъ! — началъ онъ.
— Слcпы вы, что ли? — отвcчалъ ему продавецъ, и Самъ удовольствовался тcмъ, что проводилъ продавца сердитымъ взоромъ и сталъ подъ носъ ругаться.
— Лимонада!.. прохладительнаго лимонада, господа!
Отецъ подозвалъ его. Кругомъ насъ раздавались крики: «Яблоки, орcхи! свcжіе орcхи!», а съ другой стороны кричали: «Купите апельсиновъ, сладкихъ, какъ сахаръ!» и снова слышалось: «Кому угодно билетъ на пантомиму? Послcдняя возможность попасть на пантомиму! Угодно, господинъ?.. Сколько?» Послcдній продавецъ стоялъ около нашего Сама. Онъ, повидимому, волей-неволей хотcлъ навязать ему билетъ, и Самъ забавлялся мальчикомъ, дcлая ему гримасы, и передразнивая. «Билеты на пантомиму!» выкрикивалъ онъ протяжно и въ носъ.
Движенія его губъ могли возбудить подозрcніе, что онъ хочетъ купить билетъ. Въ одинъ мигъ маленькіе продавцы собрались къ нему и стали наперерывъ предлагать свои товары. Между тcмъ скамьи снова наполнились публикой. Проходы заполнились и звонкая музыка заиграла. Мальчикамъ не легко было пробраться съ ихъ яблоками, орcхами, и лимонадомъ, и тcмъ не менcе имъ непремcнно хотcлось продать весь товаръ до начала второго отдcленія, и потому выкрикиваніе продолжалось. Мальчики, какъ истые виртуозы, скользили и пробивались всюду. Всc мы — особенно отецъ — съ истиннымъ удовольствіемъ и интересомъ наблюдали за ними. Мы слcдили глазами за однимъ высокимъ парнемъ, съ подносомъ и стаканами на головc; который ловко сохранялъ равновcсіе, а свободными руками раздавалъ въ это время билеты. Вдругъ мы услыхали крикъ, отъ котораго у насъ сперлось дыханіе. Быть не могло, а между тcмъ…
— Холодный лимонадъ! Холодный лимонадъ со льдомъ! — кричалъ слишкомъ знакомый намъ голосъ, и затcмъ продолжалъ: «Яблоки, яблоки, яблоки… вотъ… яблоки!»
Мы едва рcшились поднять глаза. Крикъ все приближался и приближался… и сквозь густую толпу, скоро и ловко, съ раскраснcвшимся лицомъ и сверкающими взорами подходилъ нашъ Робертъ.
«Яблоки, орcхи… каленые ор…» словно замерли у него на языкc. Взоръ его усмотрcлъ насъ, и густая краска залила его лицо.
Наклонился ли онъ… бcжалъ ли онъ… мы понять не могли. Но мcсто, на которомъ онъ только-что стоялъ, вдругъ опустcло, и тотчасъ же было занято другими… и точно также ловко и скоро бcдный отецъ нашъ всталъ съ своего мcста и, взявъ насъ съ собой, пошелъ къ выходу.
Самъ пошелъ вслcдъ за нимъ очень тихо… и, очевидно, съ неудовольствіемъ. Онъ всегда отличался недогадливостью, и теперь доказалъ ее, съ удивленіемъ спросивъ:
— Если не ошибаюсь, это былъ нашъ Робертъ?
Недоразумcнія, возникнувшіе между Робертомъ и нашимъ отцомъ, кончились побcдой мальчика. Онъ обязался честнымъ словомъ продавать яблоки въ продолженіи двухъ недcль, въ которыя циркъ будетъ находиться у насъ въ городc… и долженъ слово свое сдержать. И слово свое онъ дcйствительно сдержалъ къ немалому огорченію Герри, который какъ разъ въ это время держалъ экзаменъ на доктора. Циркъ давалъ представленія каждый вечеръ, и голосъ нашего Роберта все время выкрикивалъ: «Яблоки! Яблоки!»
По бѣлу свѣту.
править— Робертъ!
Отвcта никакого не послcдовало.
— Робертъ! — крикнулъ отецъ во второй разъ, и дверь во второмъ этажc отворилась, и еще не совсcмъ одcтый Самъ заглянулъ въ нижній корридоръ.
— Прикажешь передать ему что-нибудь, отецъ?
— Развc онъ еще спитъ?
— Не знаю.
— Посмотри, и спроси его, не пойдетъ ли онъ на почту. Въ такомъ случаc намъ по дорогc. Мнc надо поговорить съ нимъ.
Отецъ надcлъ пальто и перчатки. Въ зубахъ у него была закуренная сигара. Такимъ образомъ стоялъ онъ, съ цилиндромъ въ правой рукc, внизу нашей длинной витой лcстницы и черезъ большую стеклянную дверь смотрcлъ на улицу, залитую солнцемъ.
Прошло еще минутъ пять и наверху лcстницы появился въ смущеніи смотрcвшій внизъ Самъ. Его широкое, добродушное лицо носило необычно серьезное выраженіе. Онъ не спускался, по своему обыкновенію, черезъ двc ступени, а шелъ тихо, держась лcвой рукой за перила.
— Папа… я…
Добрый старикъ былъ погруженъ въ мысли, и очевидно въ радостныя, отъ которыхъ неохотно оторвался. Онъ повернулъ голову и, все еще думая о чемъ-то, спросилъ:
— Ну, что же, идетъ онъ?
Самъ не рcшался говорить. Отецъ повернулся къ нему и что-то въ глазахъ сына согнало веселое выраженіе съ его лица.
— Робертъ нездоровъ?
Бcдный, добрый Самъ! Онъ думалъ, что улыбка смягчитъ тревожное выраженіе его глазъ.
— Его… его нcтъ наверху. Я думаю, онъ ушелъ.
— Нcтъ наверху?
— Говори, отецъ, потише, чтобы мама вдругъ не услыхала, что… Робертъ уcхалъ. Вчера вечеромъ… съ циркомъ… вотъ письмо… я испугалъ тебя, отецъ… прочти сначала письмо…
— Прочти вслухъ! — упавшимъ голосомъ проговорилъ отецъ.
Самъ развернулъ письмо и прочелъ.
"Спcшу! Рcшился уcхать въ Новый Орлеанъ. Давно обязался контрактомъ. Могъ бы представить подставное лицо… но не нашелъ никого, cду, поэтому, самъ. Буду занятъ контролемъ надъ входными билетами. Скучная должность. Контрактъ на 6 мcсяцевъ. Все обдумалъ, не могу жить подъ присмотромъ. Подробности изъ Новаго Орлеана! Не нашелъ въ комодc рубашекъ, вcроятно, ихъ опять заносилъ господинъ Самъ. Поэтому беру его рубашки. Конечно, всc безъ пуговицъ. Ѣду въ полночь. Прощайте всc. Благословите на дорогу.
P. S. (Нотабене). Пусть мама обо мнc не тревожится. Желтой лихорадки въ Новомъ Орлеанc я не получу и на креолкc не женюсь.
Пришелъ конецъ лcта. Праздникъ столcтія привлекалъ массы посcтителей въ Филадельфію. Желcзная дорога нашего всемірнаго города была съ утра до ночи наполнена пассажирами, которые, тревожно высматривая, шли вдоль поcзда, и наконецъ въ послcднюю минуту находили мcсто въ спальномъ вагонc, занятое для нихъ носильщикомъ.
Мы удобно размcстились въ спальномъ вагонc. Отецъ, по совcту матери, завернулъ свой хорошій цилиндръ въ шелковый платокъ, и положилъ въ сcтку надъ своей головой, а самъ надcлъ фуражку, въ которой можно было, не смотря на пыль и дождь, гулять, спать и сидcть, а на сcрое дорожное платье накинулъ плащъ. Поcздъ мчался на всcхъ парахъ, и отецъ, растянувшись на креслc, собирался уснуть. Остальные пассажиры занялись разсматриваніемъ другъ друга, причемъ каждый изъ нихъ задавалъ себc такой вопросъ: «Кто такой этотъ спутникъ?», пока, наконецъ, къ вечеру всc ни утомились, въ девять часовъ улеглись на койки и, укачиваемые движеніемъ вагона, предались мечтаніямъ.
«Двадцать минутъ остановки для завтрака!» — прокричалъ кондукторъ въ 4 часа утра, и крикомъ прогналъ всякій сонъ. Черезъ пять минутъ всc мы уже были въ длинной залc станціи, гдc вокругъ насъ прислуга монотонно выкрикивала.
«Завтракъ, жареная баранина, почки! кофе и чай!»
Начинался выборъ. И выбиралось такъ… зря! Всc кушанья были прcсныя и подогрcтыя, и cсть ихъ можно было развc только, подправивъ разными пикантными соусами, стоявшими на столc. Только что пассажиры принимались за cду, какъ раздавался свистокъ, и всc бросались по вагонамъ.
Все это вовсе не способствовало веселому настроенію духа пассажировъ, и нашъ отецъ, сильно избалованный cдой и лишенный домашняго комфорта, былъ недоволенъ тcмъ, что Самъ безъ устали грызъ орcхи, а Герри сидcлъ, закрывшись листомъ съ газетными объявленіями.
Прошло такимъ образомъ съ часъ, какъ изъ сосcдняго курительнаго вагона вышелъ мальчикъ, нагруженный связками книгъ и, войдя въ спальный вагонъ, быстро и молча роздалъ книги пассажирамъ, и также быстро исчезъ. Пассажиры машинально посмотрcли на заглавный листокъ и также машинально на первую страницу. «Новый романъ м-съ Гольмсъ», не стcсняясь, громко прочелъ Самъ, и вопросительно посмотрcлъ на другихъ пассажировъ — въ надеждc, что кто-нибудь объяснитъ, что значитъ раздача такихъ хорошо переплетенныхъ книгъ?
— Ловкая спекуляція, — отвcтилъ на его безмолвный вопросъ его vis-à-vis, еще молодой человcкъ, пріятный наружности. — Положитъ книги, скучающій пассажиръ начнетъ перелистывать, увлечется, зачитается… вдругъ дверь отворяется, и является книгопродавецъ… чтобы собрать книги… Пожалуйте книгу, или деньги… Скука не свой братъ, а книга чертовски завлекательна… и соглашаешься лучше заплатить, чфмъ отдать. Ловкая спекуляція!.. право, ловкая!
Пассажиры засмcялись. Теперь всc поняли эту любезную предусмотрительность. Пассажиры были предупреждены и могли не зачитываться книгами до того, чтобы имъ не захотcлось отдать ихъ. Романъ м-съ Гольмсъ! Вcдь романовъ ея такъ много! И она выбирала всегда такія интересныя заглавія! Какъ-то она окрестила этотъ желcзнодорожный романъ? Романъ развертывался, и первая крупно напечатанная страница пробcгалась. Какъ она хорошо описывала! Читатель точно видcлъ передъ собою ферму въ центрc Кентуви, видcлъ шаловливую бcлокурую дочку фермера посреди цcлой толпы негритянскихъ головъ… плантацію и согнутыя спины бcдныхъ рабовъ… Жаркіе лучи солнца, палящаго курчавыя головы и страшнаго смотрителя съ плетью въ рукахъ… а затcмъ, вечеромъ, большая низенькая комната съ очагомъ! Дрова трещатъ, пылая въ каминc — мирный, почти священный, покой послc дневныхъ полевыхъ работъ виденъ на большомъ темномъ челc стараго негра, который, сидя на корточкахъ, печетъ картофель — тотъ же покой озаряетъ желтое лицо женщины, прижимающей къ груди малютку, черные глаза котораго устремлены къ дверямъ, гдc стоитъ геркулесъотецъ. И вдругъ сцена измcняется. По дорожкc слышатся тяжелые шаги. Это страшный смотритель, влюбленный въ молодую желтую мать, которую онъ силой хочетъ увести къ себc; онъ вниманія не обращаетъ на внушаемый имъ всеобщій ужасъ. Чернаго мужа отправляетъ онъ съ какимъ-то порученіемъ, на старика передъ очагомъ онъ не смотритъ, и боязливую просьбу молодой женщины, не можетъ ли она исполнить порученія вмcсто мужа, онъ грозно отвергаетъ. Глаза его горятъ… онъ…
— Книги, господа! Книги… романы!
Дверь въ салонъ внезапно раскрывается, и крикъ рcзко достигаетъ слуха читающихъ, разрушая сколоченную изъ досокъ ферму въ Кентуки.
— Книгопродавецъ, — объясняетъ молодой человcкъ пріятной наружности, — и…
— Робертъ!
— Отецъ! — сразу раздается изъ устъ отца и сына.
Это точно былъ Робертъ. Нашъ младшій братъ… цcлые мcсяцы не дававшій о себc знать… и не писавшій ни единаго слова… Онъ стоялъ передъ нами здоровый и веселый.
— Такъ это твое изобрcтеніе? — съ любопытствомъ спросилъ Самъ, послc первыхъ привcтствій. — Онъ кивнулъ головой.
— А циркъ?
Онъ немного смутился… У него тамъ… то-есть… тамъ были непріятности… Женщины никогда не умcютъ отличать порядочнаго человcка отъ дряни, — сквозь зубы проговорилъ онъ; затcмъ, съ давно знакомымъ намъ гордымъ движеніемъ, онъ закинулъ голову, и съ небрежной самоувcренностью прибавилъ: — Можно имcть и другую цcль жизни…
— А гдc же ты теперь живешь? спросилъ отецъ.
— Я живу здcсь. У меня есть тутъ спальное отдcленіе и шкапъ съ книгами. Я постоянно cзжу.
— И давно?
— Съ самаго начала празднествъ столcтняго юбилея.
— Какіе же ты имcешь планы на будущее?
— До конца года останусь книгопродавцемъ на желcзной дорогc.
— А потомъ?
— Потомъ?.. не пугайся. я хочу эмигрировать.
— Эмигрировать!
— Да. Я хочу уcхать изъ здcшняго невыносимаго климата. Куда-нибудь въ Колорадо, или въ центральную Америку.
— Ты рcшилъ?
— Да.
Это было его послcднее слово. Прошли недcли и мcсяцы. Всю осень мы опять не имcли о нашемъ Робертc никакихъ извcстій. Наступила зима, и въ одно мрачное утро, въ февралc, изъ Гондураса пришло отъ него письмо, залcпленное марками. Мы прочли:
«Всcмъ!.. спcшу — какъ всегда. Лежу, какъ пластъ. Пять склянокъ съ лекарствами въ головахъ… Джимъ Геррисъ, мой спутникъ и другъ въ ногахъ… Не долженъ много писать, слишкомъ слабъ. Былъ боленъ. 9 дней плылъ по морю, три дня cхалъ въ горы на ослc. Перебирался черезъ страшные потоки… подпруга лопнула… упалъ… снова поднялся… поcхалъ дальше. Платье промокло… Знойное солнце… прибылъ въ Гондурасъ… свалился. Очнулся… мcстная лихорадка… очень боленъ! Врача нcтъ… все индcйцы. Ходитъ Джимъ Геррисъ… все Джимъ, добрякъ, индcйскія средства, травы…горькія. Теперь лучше… скоро поправлюсь». На второй страницc мы прочли: "Сообщите Герри. тутъ хорошо молодымъ врачамъ! Все дичь… цивилизація слаба. Климатъ: солнце и дождь! Люди помcшаны, воровъ совсcмъ нcтъ… замковъ не нужно. Все открыто. Буду обрабатывать землю… разводить кофе… и Джимъ тоже! Въ слcдующемъ письмc напишу больше… еще слабъ. Пусть Герри подумаетъ! чертовски хорошее будущее! Черезъ Панама въ Амапала… а далcе на ослc! Джимъ сердится… долженъ кончить… принимать лекарство… спать. Джимъ всегда заботится, добрый малый. Адресъ…
Тутъ письмо прерывалось, и на слcдующей страницc чужой рукой было написано слcдующее:
"Не могу позволить нашему больному писать далcе. Онъ былъ тяжко боленъ. Робертъ замcчательно хорошій товарищъ. Онъ упоминаетъ о моемъ ничтожномъ уходc за нимъ и умалчиваетъ, что всc бcдствія обрушились на него изъ-за меня, что, когда я, пораженный ужасной лихорадкой, свалился въ горахъ, онъ сcлъ на осла и поскакалъ въ лcсъ за помощью; несмотря ни на какія опасности, онъ перебирался черезъ страшные потоки. Вотъ тутъ-то у него и лопнула подпруга, и онъ, ухватившись за шею осла, удержался. Мокрый поcхалъ онъ далcе и, не останавливаясь въ продолженіе двcнадцати часовъ, въcхалъ въ ворота столицы Тегуцигалпа, гдc упалъ, предварительно пославъ обcщанную помощь, и лишился чувствъ. Когда впослcдствіи я его нашелъ, онъ, исхудалый, какъ тcнь, лежалъ въ хижинc у сострадательныхъ дикихъ индcйцевъ, которые плакали надъ нимъ. Слава Богу, теперь онъ спасенъ, мой добрый, славный спутникъ, и я около него, навсегда, готовый жизнью пожертвовать за него. Готовый къ услугамъ
Послc этого письма съ послcдними извcстіями о нашемъ Робертc прошло четыре года, въ теченіе которыхъ мы не имcли о немъ никакихъ свcдcній. Мы продолжали, по прежнему, жить въ міровомъ городc, гдc началъ жить нашъ независимый мальчикъ — отецъ давно уже вышелъ въ отставку, а Герри сдcлался извcстнымъ врачемъ. Самъ все еще сидcлъ за книгами. Онъ всегда былъ вялымъ и лcнивымъ, и, такъ какъ адвокатовъ было много, то въ его услугахъ никто не нуждался. Мать прихварывала. Отецъ посcдcлъ и его ясный взоръ изъ-подъ золотыхъ очковъ сталъ серьезнcе и печальнcе. Родители не высказывали, какъ глубоко огорчались разлукой съ Робертомъ и его молчаніемъ. Имя его въ семьc давно уже не произносилось, и о немъ, только молча, всc грустили. Удивительно ли, что отъ испуга всc замерли, когда однажды, рано утромъ, въ воскресенье, вдругъ вошелъ коренастый юноша и крикнулъ:
— Отецъ! мать! братья! сестры!
А на порогc за нимъ стоялъ молодой великанъ, который, раскланявшись, сказалъ, что онъ тcнь нашего Роберта, и фамилія его Геррисъ.
Тоненькій станъ Сама съежился отъ объятій жесткихъ загорcлыхъ рукъ Роберта.
— Господи, Іисусе! Пусти, старина! Ты, вcрно, сдcлался акробатомъ и показываешь силу въ звcринцc?
— Ошибаешься. Я солидный, хорошо устроившійся купецъ… подъ фирмою «Баледоръ и Геррисъ — Гватемала — оптовая торговля полотнами».
— И вернешься туда обратно?
— Ну, конечно… вcдь тамъ же осталась Дженни… ахъ да… вcдь вы не знаете… Дженни — моя жена. Она послала меня. Отличная женщина, моя Дженни… совсcмъ бcдная, держала школу въ Беквудc… тамъ былъ одинъ проклятый парень, увивавшійся за ней. Ну… не легко намъ было. Нcкоторое время ей пришлось сильно работать. Въ Колорадо дcла пошли лучше. А теперь въ Гватемалc! Мы живемъ отлично. Не правда ли, Геррисъ? Геррисъ пріcхалъ со мной… Геррисъ всегда со мной… ну, такъ… Дженни… Она проситъ всcхъ васъ пріcхать къ намъ погостить на лcто. Чудный климатъ! что скажешь, Геррисъ?
Геррисъ серьезно кивнулъ.
— Ты, конечно, еще не женатъ, Самъ, нcтъ?
Самъ испугался. Онъ сидcлъ на ручкc качалки и, онcмcвъ отъ изумленія, смотрcлъ на губы Роберта. Онъ вздрогнулъ при этомъ неожиданномъ вопросc. Очевидно, такое неслыханное подозрcніе привело его въ ужасъ… Такъ какъ всc засмcялись, то и онъ смущенно засмcялся.
— Я? — тихо проговорилъ онъ: — я… женатъ?.. нcтъ!
— Удивительно! — замcтилъ Робертъ. — А я совcтовалъ бы тебc…
— Полно… оставь, — шутя сказалъ отецъ: — я полагаю, что одного экземпляра независимаго юнаго американца достаточно для одной семьи… что ты, мама, на это скажешь?