Юбилей (Дорошевич)/ДО
| Юбилей : Событіе необыкновенное |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Папильотки. — М.: Редакція журнала «Будильникъ», 1893. — С. 26. |
Въ прошлое воскресенье въ жизни титулярнаго совѣтника Акакія Акакіевича Акакіева случилось происшествіе необыкновенное.
Разскажемъ по порядку.
Въ прошлое воскресенье, — если вы помните, — было 23 число. Получивши двадцатаго жалованье, Акакій Акакіевичъ 23-го, на свободѣ, занялся составленіемъ «росписанія распредѣленія по хозяйственной части государственныхъ суммъ, въ количествѣ 35 рублей 73 копѣекъ, дарованныхъ титулярному совѣтнику Акакіеву 333-му за выслугу одного мѣсяца».
Онъ уже заканчивалъ роспись включеніемъ въ нее 3 рублей 23 копѣекъ уплаты по билету, купленному въ разсрочку, какъ вдругъ раздался звонокъ.
Въ «зальце» Акакія Акакіевича влетѣлъ Петръ Павловичъ Петровъ, самый легкомысленный изъ коллежскихъ регистраторовъ въ мірѣ, за свое легкомысліе носившій краткое названіе просто «Перчика».
Перчикъ кинулся Акакію Акакіевичу на шею, легкомысленно расцѣловалъ его въ обѣ щеки и крикнулъ:
— Поздравляю!
Акакій Акакіевичъ изумился и спросилъ:
— Съ чѣмъ?
Тогда Перчикъ затараторилъ:
— Вы знаете, какой сегодня день?… Сегодня даже и не день, а двадцать пять лѣтъ…
Акакій Акакіевичъ покачалъ головой и сказалъ съ укоризной:
— Ты, знаешь что, Перчикъ… Ты, братецъ, въ такомъ видѣ по семейнымъ домамъ не ѣзди…
Но Перчикъ возразилъ:
— Я ни въ какомъ видѣ-съ… Я единственно изъ почтенія… И пріѣхалъ передовымъ… А за мной всѣ наши ѣдутъ… Потому что сегодня ровно двадцать пять лѣтъ, какъ вы служите по нашему департаменту… Вы сами на-дняхъ проговорились… Вотъ наши и ѣдутъ…
— Да имъ-то какое-же до этого дѣло?
— Юбилей вамъ устроить желаютъ.
Акакій Акакіевичъ ахнулъ и проговорилъ: «языкъ мой — врагъ мой», но все-же приказалъ женѣ приготовить закуску.
Когда же Перчикъ добавилъ, что вмѣстѣ со всѣми ѣдетъ и экзекуторъ, — то Акакій Акакіевичъ къ закускѣ велѣлъ прибавить полфунта конторской икры.
А когда Перчикъ еще добавилъ, что съ чиновниками ѣдетъ и корреспондентъ, ради описанія торжества, — то супруга Акакія Акакіевича сама уже рѣшила «прихватить» еще водки.
Къ подъѣзду Акакія Акакіевича разомъ подъѣхало четыре извозчика съ двадцатью чиновниками, на что всѣ домочадцы Акакіева испуганно сказали только «ухъ», — а кухарка побѣжала прикупить селедокъ.
Гг. чиновники вошли необычайно торжественно и остановились среди зальца.
Слѣдовавшій за ними корреспондентъ въ необыкновенно клѣтчатомъ пиджакѣ, ни слова ни съ кѣмъ не говоря, прямо подошелъ къ столу, выпилъ двѣ большихъ рюмки водки, сѣлъ на стулъ, вынулъ книжку съ карандашемъ и насторожился.
Первымъ началъ говорить экзекуторъ:
— Двадцать пять лѣтъ, — это, братъ, не шутка… Это, братъ, не каждый день случается… Это, братъ, въ двадцать пять лѣтъ одинъ разъ бываетъ… Нынѣшнимъ вертопрахамъ это, братъ, не подъ силу… Расцѣлуй меня, Акакій Акакіевичъ!..
Послѣ экзекутора впередъ вылетѣлъ помощникъ столоначальника Семеновъ, человѣкъ ученый, въ голубенькомъ галстукѣ, «почти университетскій», изгнанный изъ четвертаго класса гимназіи. Онъ прочелъ стихи собственнаго сочиненія, приличествующіе торжеству:
Было время…
Время было…
Было древо…
Древо сгнило…
Ты-жь какъ дубъ уединенный,
Все сидишь несокрушенный…
Бумаги пербѣляешь
И жалвонье получаешь…
За стихами слѣдовалъ адресъ отъ всѣхъ сослуживцевъ, на-чисто красиво переписанный писцомъ Пафнутьевымъ.
Взявъ адресъ, юбиляръ прослезился и сказалъ Пафнутьеву:
— А ты, братъ, все еще не научился полей какъ слѣдуетъ оставлять…
Вслѣдъ за поднесеніемъ адреса, чиновники объявили, что ими рѣшено, въ ознаменованіе такого случая, въ складчину перемѣнять клеенку на стулѣ Акакія Акакіевича.
Затѣмъ приступили къ закускѣ, пили съ тостами, и послѣ четвертаго графинчика начали снова говорить рѣчи.
Склонившись на просьбы, г. корреспондентъ сказалъ слѣдующее:
— Долгъ прессы отмѣчать подобныя событія, имѣющія значеніе воспитательное… Бросимъ взоры на западъ… Э-э-э…
Но тутъ корреспонденту дали въ шею и выгнали его вонъ, какъ человѣка совсѣмъ пьянаго.
Послѣ этого рѣчи, уже не сдерживаемыя опасеніемъ огласки, хлынули волной.
Гости потребовали «шипучаго», и титулярная совѣтница принуждена была въ лиссабонское насыпать соды и кислоты, взболтать, вылить въ хранившуюся еще со свадьбы бутылку изъ-подъ русскаго шампанскаго, и подать этотъ искрометный, шипящій напитокъ гостямъ.
Акакій Акакіевичъ отъ такого напитка вошелъ въ азартъ и пожелалъ высказаться.
— Чувствую! — со слезами и заплетающимся отъ волненія голосомъ проговорилъ онъ, — чувствую, что двадцать пять лѣтъ просидѣлъ на одномъ мѣстѣ… Двадцать пять лѣтъ съ гроша на грошъ переколачивался, въ ѣдѣ себя сокращалъ, подметки себѣ подкинуть жалѣлъ и… трудился… Чувствую…. Тронутъ… Не хочу въ этотъ день скаредничать… Пить хочу, торжествовать, душу веселить, ликовать и роскошествовать… Жена, шипучаго!..
Чиновники на это говорили: «молодецъ!», а титулярная совѣтница, доведенная до «точки» непрестаннымъ повтореніемъ этихъ словъ, — по собственному выраженію, — «шваркнула какія были деньги муженьку въ безстыжую рожу» и ушла въ кухню.
Пиръ пошелъ горой. Чиновники хозяйничали, какъ у себя дома и силой отнимали у титулярной совѣтницы кушанья для закуски, а экзекуторъ сѣкъ сына Акакія Акакіевича, приговаривая:
— На отца взирай и научайся, каналья!
Самъ Акакій Акакіевичъ плакалъ о томъ, что въ февралѣ всего двадцать восемь дней.
Подъ конецъ пира рѣшили, что о такомъ событіи, какъ двадцатипятилѣтній юбилей служащаго, надо извѣстить его превосходительство. Немедленно написали донесеніе, перебѣлили и отослали съ «Перчикомъ».
«Перчикъ» отвезъ донесеніе, передалъ его швейцару, и извѣстіе о томъ, что въ его департаментѣ есть люди, прослужившіе уже 25 лѣтъ, — заставило его п—ство задуматься.
Когда въ понедѣльникъ Акакій Акакіевичъ съ виноватымъ видомъ явился въ департаментъ, — ему предложили подать въ отставку.
— Послужили достаточно. Надо давать мѣсто и молодымъ…